CC BY
422
О. А. Кухтенкова
РЫЦАРСКАЯ ЭТИКА.
СОДЕРЖАНИЕ ПОНЯТИЯ БЛАГОРОДСТВА В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ СРЕДНЕВЕКОВОГО ОБЩЕСТВА (ХІ-ХІІІ века)
Представление о благородстве — совокупности душевных качеств, необходимых для рыцаря, существовало задолго до того, как класс европейской военной аристократии окончательно сформировался, и задолго до того, как начали создаваться «кодексы благородного поведения», а его принципы были окончательно сформулированы и объяснены с точки зрения христианской морали.
До второй половины XII в. рыцарство было профессиональной группой военной элиты, в которую входили люди разных слоев общества. Среди рыцарей было значительное количество людей бедных сословий, не оставивших практически никакого следа в жизнеописаниях, хронологиях и литературе. Были случаи посвящения в рыцари даже несвободных людей, вопреки принятым нормам. Четкой грани между аристократическим слоем и неблагородными рыцарями не существовало. Благородство не могло быть сообщено через обряд посвящения. Вступление в ряды рыцарей не открывало сразу же двери в мир знати тем, кто не родился в этой среде. Оно давало возможность достичь высот социального положения, и личные качества играли в этом не последнюю роль. Реальности войны и отношений между рыцарями, феодалами были сплошь и рядом очень далеки от христианского идеала, на что неустанно указывают практически все авторы наставлений и кодексов рыцарской нравственности. И это тот фон, на котором столь заметны одобрение и восхищение, вызванные личными достоинствами отдельных представителей рыцарства. Именно эти личные достоинства были необходимы для того, чтобы общество признало рыцаря «благородным», поощряло его и признавало за ним какие-то привилегии.
Представление о благородном, достойном поведении до XIII в. существовало в виде ожиданий общества. Благородство поведения было принято на уровне обычая, обыкновения (habitus’a), одобрявшегося и поощрявшегося рыцарями, знатными людьми, правителями и служителями Церкви. Этот habitus даже не имел четкого названия, он не был предписанной нормой. Он определял поведение рыцарей, но не описывался в специальных книгах об этикете и морали. Существование его как передаваемого из поколения в поколение обычая можно встретить в жизнеописаниях, поговорках, анекдотах. По историческим текстам мы не можем точно сказать, как именно проис-
216
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2010. Том 11. Выпуск 2
ходило формирование благородного habitus’а до 1000 г., до «Песни о Роланде», хотя он, безусловно, к этому моменту уже существовал.
Человек достойного поведения обозначается в «Песни о Роланде» и в последующих описаниях как (по всей видимости) «честный человек» (preudomme) — с помощью определения preuz (proz, prod, preud), соответствующее латинскому probus. «Человек, обладающий probitas, имеет более прав претендовать на благородство (noble), даже если имеет неприметное происхождение»,— пишет Эндрю Капеллан (Andrew the Chaplain)Автор «Песни о Роланде» и Жуанвилль, автор «Жизни св. Людовика», вводят различие между «preuz home» и «preudomme», первым словосочетанием называя людей храбрых, а вторым — тех, кто имеет исключительные благородные достоинства2.
Значение preuz трактуется различно. В это понятие чаще всего входят такие качества, как смелость, искренность (прямота, правдивость), мудрость (а именно умение быть хорошим советником своему господину), верность (и умение быть ценным помощником господину), стойкость, надежность, искусность (профессиональные боевые качества), благоразумие, сдержанность в поведении и страстях, почтительность и любезность, умение вести себя при дворе, благочестие.
С первого взгляда заметна социальная и профессиональная значимость качеств, раскрывающих preudomme habitus. Они описывают человека, зрелого в своих чувствах, суждениях, мудрого, хорошего солдата, честного управителя, ценного союзника. Это «человек дела», рыцарь высшего класса. Но все эти качества (и чем ближе к XIII в., тем чаще) начинают трактоваться и в духовном, превосходящем практический, смысле. Следование им иногда уже называют обязанностью не только перед людьми и обществом, но и перед Богом.
Самое глубокое наставление этого времени, систематизирующее рыцарские добродетели и создающее цельный образ,— это проповедь Бернарда Клервоского «Похвала новому рыцарству». Она была обращена к монашествующим рыцарям, но оказала влияние также на формирование представлений о светском рыцарстве, создав идеальный образ христианского воина.
В конце XII в. начинает формироваться более определенный, интеллектуальный и структурированный взгляд на благородство носящего меч и управляющего. Этот комплекс принятых и распространяемых в обществе добродетелей повсеместно получает название «chevalrie (chivalry)», что на русский можно будет перевести и как «рыцарство» (именно с оттенком качества поведения, а не только принадлежности к числу военных), и как «рыцарственность» (подчеркивая, что этот комплекс, кодекс придает форму материи рыцарского поведения и создает идеал нравственного аристократизма).
В это же время завершается формирование аристократического класса. И вместе с тем ожидания обычая усложняются и преобразовываются в предписания норм. Все активнее подчеркивается важность добродетельности и высокой морали для представителей теперь уже ясно очерченного слоя рыцарской аристократии. Вплоть до того, что некоторые авторы ставят знак равенства между священническим
1 Andrew the Chaplain. On Love / Ed. and trans. P. G. Walsh.— London, 1982.— P. 76-78. Здесь и далее пер. на рус. яз. автора статьи.
2 Crouch D. The Birth of Nobility. Constructing Aristocracy in England and France 900-1300.— Harlow, 2005.— P. 33-37.
и рыцарским «орденами». Рыцарь — это человек, приносящий торжественную клятву, налагающую на него серьезнейшие обязанности перед его лордом и перед всеми людьми, а рыцарское сословие — особая группа людей, объединенных соблюдением общего, данного свыше порядка. Поэтому рыцарское сословие может быть названо в средневековых терминах «орденом». Служение рыцаря обществу описывается как исполнение божественного предназначения. В частности, Джон из Солсбери в трактате «РоНсгаШв» приравнивает рыцарскую клятву верности к торжественным обещаниям диаконов и священников, следуя в этом взглядам своих предшественников. «Обязанность регулярного рыцарства состоит в том, чтобы оберегать Церковь, карать вероломство, почитать священство, охранять слабых от несправедливостей, обеспечивать мир в стране и — как гласит клятва — проливать свою кровь за братьев своих и отдавать за них, если потребуется, саму жизнь»3. С этим представлением созвучно учение о рыцарской и королевской справедливости, окончательно оформившееся также к началу XIII в. Справедливость венчает лист рыцарских добродетелей, поскольку, прежде всего, военный правитель и аристократ является защитником мира. Он носит меч, и потому может нести смерть и даровать жизнь, управлять и наказывать.
Список рыцарских добродетелей этого периода не опирается только на христианские представления, как полагали многие исследователи. Средневековые авторы отсылают нас не только к отцам Церкви, но и к Цицерону, Аристотелю, римской истории и европейской древности. Мы не найдем также принятого всеми понимания каждой из добродетелей. Пояснения к существу благородных качеств могут сильно отличаться и в чем-то противоречить друг другу, но все в общем остаются в рамках христианского представления о добродетели и тех обычаев, которые за столетия складывались в среде воинов европейских народов и были впитаны христианской культурой в той или иной мере. Некоторые, более поздние наставления, особенно сильно нагружены отсылками к учению Церкви. Но и они, опираясь на высочайшую ценность Откровения и наставлений святых отцов, указывают нам на историческую и чисто социальную значимость определенного поведения.
Если понятие «честный человек» применялось в предыдущем поколении к людям разного происхождения, не только к военным, но и к служителям Церкви, а также к нехристианам (сарацинам), то «рыцарственность» практически не применяется вне аристократической среды. И более того, некоторые авторы уже говорят о том, что некоторые качества (доблесть, благоразумие, сдержанность) недоступны людям незнатного происхождения.
Понятие чести исключается из списка добродетелей, поскольку честь — это не качество, а репутация и самоуважение рыцаря. Чести достигают, являя добродетели. Желание чести и страх бесчестия удерживает всю систему, рыцарское сообщество регулирует поведение своих членов, поддерживая тех, кто имеет честь, и отталкивая тех, кто ее не достоин. Она есть выражение общественного признания, награда за следование обычаю. Тех, кто терял честь, могли подвергнуть грубому унижению, потеря чести была хуже, нежели смерть. Мы сталкиваемся с прямой констатацией того, что благородство — это качество, приобретающее свою ценность лишь в отношениях между людьми. «Никто не знает, чего стоит человек, пока он не будет возвышен среди
3 Флори Ж. Повседневная жизнь рыцарей в Средние века / Пер. с фр. Ф. Ф. Нестерова.— М., 2006.— С. 257.
других. Когда он взойдет так высоко, как может, тогда он и покажет, является ли он preudom» (Walter of Arras «Eracle»)4.
Остановимся на основных положениях рыцарской военной этики, не касаясь романической куртуазности и чисто придворных качеств, которые уже с XIII в. стали также повсеместно принятыми. Прежде всего, рыцарь должен быть верным христианином и исполнять все то, что должен исполнять христианин в стремлении к святости. Он должен следовать трем великим (богословским) добродетелям — вере, надежде и любви и быть образцом четырех основных — справедливости, благоразумия, умеренности и мужества. Должен избегать гордости, быть целомудренным, помнить о тленности благ этого мира и о том, что все в своей жизни он получает от Бога. Однако высокое положение благородного человека, делающее его примером, и его высокие обязанности требуют и особого прилежания в следовании добродетели. Добродетельность — это практически его профессиональная и социальная обязанность.
Основное правило, которому должен подчиняться военный аристократ,— это подражание Господу, Который «хранит пришельцев, поддерживает сироту и вдову, а путь нечестивых извращает» (Пс 145, 8-9). Прежде всего это правило определяло царское и королевское служение, обязанности правителя, но повсеместно встречается применение его и к рыцарям.
Меч — это не только знак принадлежности к военной профессии, но и обязанность защищать справедливость, вершить правосудие, поддерживать порядок и мир. Мифы о происхождении и избранничестве первых рыцарей, утверждаемые такими авторами, как Кретьен де Труа и Раймонд Луллий, передавали основную идею призвания рыцаря, указывая три его основных обязанности:
1) защита мира и противостояние злым, алчным и жестоким людям;
2) зашита слабых (покровительство бедным, сиротам и вдовам, отсюда же многие выводят особое отношение к женщине);
3) защита Церкви и веры.
Об этом же говорит самая ранняя из дошедших до нас формулировок посвящения в рыцари: «Твой меч — это меч Духа Святого... Следуя этому образу, поддержи же Истину, защити Церковь, сирот, вдов, тех, кто молится, и тех, кто трудится. Воспрянь против тех, кто нападает на Святую Церковь, с тем, чтобы в жизни вечной предстать перед Христом во славе, с мечом Истины и Справедливости» («Ordinatio militis», XII в.) В поэме «Орден рыцарства» читаем, что: «без них [рыцарей] мы [клирики] лишились бы власти, нас обворовывали бы и грабили, унося Чашу со Святыми Дарами прямо с алтаря, а наши враги — сарацины, альбигойцы, варвары, воры и разбойники — бросились бы на нас со всех сторон! Именно в силу их приверженности Святой Церкви рыцари должны быть поставлены превыше всех людей, [за исключением духовенства]»5.
Этот идеал после проповеди св. Бернарда Клервоского становится сердцем рыцарской этики. И призывы к защите веры и мира звучат все чаще, поскольку в действительности следовать этому идеалу для рыцарей оказывалось непросто. Он, безусловно, основан на добродетели справедливости. Оружие рыцаря — оружие божественной справедливости, поэтому и сам он порой возводится в столь высокий ранг
4 Walter of Arras. Eracle / Ed. G. Raynaud de Lage // Classiques francais du moyen age.— 1976.— P. 1999-2002.
5 Флори Ж. Повседневная жизнь рыцарей в Средние века. С. 262.
божественного служителя и обладателя божественного призвания. И ему необходимо помнить, что за все свои действия он должен будет отчитаться перед Богом.
Доблесть без верности — лишь ярость и сила, лишенные руководства. Добродетель верности заставляет рыцаря придерживаться избранного пути и ощущать свою ответственность перед Богом. Но более всего верность обсуждается в контексте отношений между сеньорами и их вассалами.
«Тот, кто вероломно действует против своего законного господина и совершает проступки, причиняющие ему неприятности и досаду, может быть уверен в том, что он получит заслуженное наказание, тот же, кто служит верно, удостоится великих почестей» (Jordan Fantosme «Chronicle»)6. Совершивший преступление против своего лорда найдет более милости в аду, чем где бы то ни было на земле.
На поле боя верность во многом определяла отношение сражающихся друг к другу. Многие жестокие случаи обращения с пленными объяснялись тем, что побежденные рыцари проявили трусость (например, сдали крепость), нарушили основное правило служения своему сеньору, поэтому утратили право на милостивое обращение. «Для предателя нет закона»,— утверждал Джефри Гаймар7.
Необходимость данной добродетели очевидна. При этом верность рыцаря сеньору не была безусловной. Обязательства в ряде случаев описываются как взаимные. Лорды должны сами быть образцами верности, чтобы иметь право требовать ее от воинов своей армии и своих вассалов. Герой «Le Roman de Thebes», рыцарь Элис в разговоре с другим рыцарем говорит, что вассал должен оказывать военную помощь своему господину и помогать ему во всем, что соответствует его интересам. И в ответ господин должен принимать интересы своего человека, как свои собственные. «Но что же, если господин не исполняет этого обязательства? — Вы думаете, я буду сохранять верность кому-то, кто сам не верен по отношению ко мне? Пусть идет к дьяволу тот, кто играет со мной и не исполняет обещаний» 8. В том случае, если сеньор оскорбляет чем-то честь своего вассала или действует противно морали, рыцарь мог законным образом не подчиняться ему. Демонстрация пренебрежения с помощью некоторых действий и слов была признаваемым способом разорвать клятву верности.
До XIII в. мы не встречаем глубокого интеллектуального осмысления понятий «храбрость», «доблесть», «смелость». Смелость и бесстрашие перед смертью — необходимые качества военного человека. Он должен быть смелым, чтобы исполнять свои военные обязанности. И под мужеством, как качеством благородного, подразумеваются физическая и психологическая выносливость. С появлением идеала chivalry смелость перестала быть самодостаточным качеством и не могла сама по себе называться добродетелью.
Представления о мужестве расходятся в противоположные стороны. Некоторые активно продолжают придерживаться мнения, что поиск приключений и бои, в которые вступают ради славы, и есть проявление доблести. Что благородный рыцарь не может «сидеть, сложа руки», но должен ухватить удачу и сам найти возможность для подвига.
6 Jordan Fantosme’s Chronicle / ed. R. C. Johnston.— Oxford, 1981.— R 845.
7 Crouch D. The Birth of Nobility. Constructing Aristocracy in England and France 900-1300.— Harlow, 2005.— R 57.
8 Le Roman de Trebes / Ed.F. Mora-Lebrun.— Paris, 1995.— P. 9981-10064.
Более взвешенной, конечно, является другая точка зрения, в конечном итоге возносящая мужество до уровня истинной христианской добродетели. Это представление опирается на чисто военное пренебрежение опасностью смерти с глубоким духовным оттенком — привязанность к миру является препятствием на пути к Богу и святости. Жоффрей де Шарни описывает рыцарство как путь духовной аскезы (созвучно идеалам тамплиеров и цистерианцев). Каждый день рыцарь должен воспитывать в себе пренебрежение плоти и мира: он встает рано, трудится весь день, отвергает роскошь. Он способен выдерживать голод, холод и жару, не боится ни ран, ни увечий, ни смерти9.
В контексте жизнеописаний и романов, утверждающих такое понимание, смелость ничего не стоит без сдержанности, благоразумия и справедливости и не является без них благородным качеством. Безрассудство — это не смелость, воин должен оценивать последствия своих действий и не рисковать напрасно. Быть смелым — значит следовать благородству и чести, ставить их выше собственной жизни. А жажда славы — это проявление гордыни. Слава может быть наградой за рыцарский подвиг, но она не может быть целью благородного человека. Человека, ищущего славы, не за что награждать, напротив, он виновен перед Богом в тяжком грехе.
В отношении добродетелей сдержанности и великодушия особенно четко можно выделить военное и придворное их измерение. Благородная сдержанность имеет два лица — обычай, сформированный как разумное и милосердное ограничение власти меча, и обычай, поддерживающий порядок в мирном общении.
Призыв к сдержанности на войне — это призыв к сохранению человечности и пониманию ценности жизни и достоинства человека, даже если он является врагом. Это норма, с помощью которой общество борется с разрушительной военной жестокостью. Слова о военной сдержанности (forbearance, терпение, снисходительность, выдержка) мы встречаем более всего в контексте обращения победителя с побежденными.
Защищая и удерживая свои земли в сражении, рыцарь и военный аристократ должен «наводить ужас на своих врагов», он может быть безжалостен. И границы того, что можно считать несправедливым и неподобающим для лорда, защищающего свои интересы, в средневековой литературе очень размыты. Но зато повсеместно звучат призывы проявлять милосердие и человечность тогда, когда сражение уже завершено, и дальнейшее проявление агрессии не может расцениваться как отвага и законное действие, а превращаются в насилие, противное совести христианина. Благородный человек должен сдерживать порывы военной страсти и алчности и не направлять меч против плененных (уже побежденных) и вовсе лишенных возможности противостоять оружию — крестьян, женщин и детей. Поэтому Томасин фон Церклер называет великодушие (hoher muot, magnanimity, величие души, щедрость) — формой возвышенной стойкости (Thomasin von Zercler. «Der Walsche Gast»)10. Это стойкость перед жадностью, жаждой славы, похвалы и почестей, контроль над своей силой и умение сдерживать властные порывы.
В постоянной практике сражений обращение с пленными было различным, и трудно сказать, что преобладало. Жестокое обращение было в порядке вещей, но и примеры
9 The Book of Chivalry of Geoffrei de Charny / Ed. and trans. R. W. Kaeuper and E. Kennedy.— Philadelphia, 1996.— P. 122-128.
10 Goetz, s. Mary Paul. The Concept of Nobility in German Didactic Literature of the Thirteenth Century.— Washington D. C., 1935.— P. 86.
обратного не единичны. Многие рыцари относились к грабежу и насилию как к законному праву завоевателя, и происхождение этого взгляда вполне понятно — они жертвовали жизнью, а взамен получали то, что можно было отнять у побежденных. Многие оставались глухи к призывам Церкви и христианской совести, ведь грабеж был средством к существованию рыцаря и способом накопления богатства.
Но утверждение идеала благородства приводит к тому, что благородный habitus вытесняет жестокие обычаи. В жизнеописаниях и литературе мы находим восхваление милосердия и благоразумия. Идеальным отношением, взвешенным с точки зрения политической разумности и морали, могут служить слова, сказанные Раймо-ном Толстым относительно ирландцев, плененных англичанами в 1170 г.: «Если бы убили их в бою, то это подняло бы наш престиж; но коль скоро они попали к нам в плен, то они перестали быть нашими врагами, оставаясь вместе с тем человеческими существами. Это не мятежники, не изменники, не воры, но люди, которых мы победили, когда они защищали свою страну. Будем же милосердными, так как великодушие достойно восхваления. Без великодушия победа — плохое, зверское дело. К тому же выкуп за них нам будет куда полезнее их смерти, так как позволит увеличить вознаграждение нашим воинам и даст пример благородного поведения» п. В речах Раймонда мы можем увидеть представления, которые, как полагают многие, могут быть присущи разве что современному человеку — представление о собственной ценности человеческого существа, о достоинстве его личности как таковой, требующей уважения.
Обычай выкупа пленных (сначала благородных рыцарей, а потом и всех прочих), окончательно утвердившийся в XII в., поддерживал распространение этики и подкреплял великодушное обращение конкретной выгодой. Сначала он существовал в среде рыцарства, но затем распространился на любых пленных, гарантируя человечность обращения победителей. В конце XI в. уже «рыцарство [в целом] считало отказ от выкупа поступком жестоким и противоречащим уже сложившемуся обычаю», но при этом «отпуск пленного на свободу без выкупа — как акт великодушия, тоже весьма необычного»12. В отношении размера выкупа также довлеют вполне разумные нормы обычая, согласно которым было не принято брать сумму, которая ввергала бы рыцаря и его семью в нищету и лишала возможности к дальнейшему занятию военной профессией.
Более широкий принцип милосердия к побежденному вообще (а не только в обращении с уже плененным) мы встречаем также в текстах XII в. Отказ внимать мольбе о пощаде уже прямо интерпретируется как преступление перед Богом, которое может повлечь проклятие. Примеры предельного развития этой этики — герой романа «Raoul de Cambrai», который, видя своего врага купающимся в реке, говорит, что «тому, кто перед ним безоружен, нечего бояться», и король Артур в «Le Roman de Brut», требующий от своих рыцарей честно покупать продовольствие на завоеванных ими землях13.
Умеренность и скромность в быту, почтительность и любезность в поведении — иное лицо добродетели сдержанности. Здесь речь идет о вежливости и искренности
11 Флори Ж. Повседневная жизнь рыцарей в Средние века. С. 200.
12 Там же. С. 201.
13 Crouch D. The Birth of Nobility. Constructing Aristocracy in England and France 900-1300.— Harlow, 2005.— P. 66.
в повседневном общении. Манеры представляются проявлением внутренней доброты. Внешняя, напускная любезность называется злым лукавством. Скромность не подразумевает мягкости, безволия, она есть воздание должного себе и окружающим, противостоящее гордыне и воспитывающее внутреннюю твердость. Уравновешенный и вежливый в кругу семьи, так же как и при дворе, рыцарь яростен и отважен в бою, он — ужас для всех своих врагов.
Дары, милости, пожертвования и великодушные поступки — это аристократический способ проявления доброй воли.
С одной стороны, была весьма распространена точка зрения, что щедрые дары заслуживают честь и славу, показывают величие аристократа. Поэтому аристократ должен иметь состояние, иначе он не сможет быть щедрым достойно своего положения. Этот взгляд не выходит за рамки нравственности, поскольку не пропагандирует расточительность, гордыню и роскошь. Здесь щедрость интерпретируется как один из способов утверждения добродетелей, требующий, однако, определенных условий для своей реализации, а именно достаточного состояния. Хьюго фон Тримберт поясняет свой призыв к щедрости так: «Не тело или одежда делают его благородным; благородство основывается на благоразумии, и щедрость — способ показать [представить обществу] добродетельность» (Hugo von Trimbert. «Renner»)14.
Щедрость может быть добродетелью только при соблюдении многих условий. Она должна сочетаться с благоразумием и скромностью. Нужно задумываться о том, достоин ли адресат пожертвования, дара или награды. Дарить и жертвовать следует с осторожностью, чтобы это не приносило более вреда, нежели пользы. Не следует дарить больше, чем рыцарь может себе позволить, поскольку нищета может поколебать его репутацию. Но жажда богатства — низкое качество; тот, кто управляем этой страстью, не может называться благородным.
В отношении между командирами и рядовыми рыцарями, рыцарями и их слугами и работниками нет места скупости и несправедливости. Это представление уходит своими корнями и в нехристианские обычаи правильных и одобряемых взаимоотношений между вождем и его воинством. Награда за службу противоречит добродетели щедрости, если она едва покрывает самые насущные нужды. Если одаривающий лишь лицемерит, показывая свою щедрость публично и скрывая за ней безразличие к тем, кто трудится на него, он должен быть осужден. Также не является проявлением великодушия даровать то, о чем многажды просили.
Великодушные поступки и дары — способ противостояния зависти и скупости, неумеренности и роскоши, противоположность грабежу и жадности тех, кто притесняет безоружных. Наиболее высокое определение щедрости созвучно аскетическому учению Жоффрея де Шарни о доблести. С помощью щедрости рыцарь показывает пренебрежение благами этого мира, и предела его великодушию не должно быть: предел щедрости там, где уже нечего отдать. Рауль де Оденк называет Доблесть и Щедрость двумя основными благородными добродетелями, подчеркивая связь обеих с предельным устремлением к горнему (Raoul de Houdenc «Le Roman des Eles»)15.
14 Goetz, s. Mary Paul. The Concept of Nobility in German Didactic Literature of the Thirteenth Century. P. 91.
15 Raoul de Houdenc. Le Roman des Eles. / ed. and trans. K. Busby // Utrecht Publications in General and Comparative Literature.— 17.— Amsterdam, 1983.— P. 154-157.
1. Флори Ж. Повседневная жизнь рыцарей в Средние века / Пер. с фр. Ф. Ф. Нестерова.— М., 2006.
2. Andrew the Chaplain. On Love / Ed. and trans. P. G. Walsh.— London, 1982.
3. Crouch D. The Birth of Nobility. Constructing Aristocracy in England and France 900-1300.— Harlow, 2005.
4. Goetz, s. Mary Paul. The Concept of Nobility in German Didactic Literature of the Thirteenth Century.— Washington D. C., 1935.
5. Jordan Fantosmes Chronicle / Ed. R.C. Johnston.— Oxford, 1981.
6. Le Roman de Trebes / Ed. F. Mora-Lebrun.— Paris, 1995.
7. Raoul de Houdenc. Le Roman des Eles / Ed. and trans. K. Busby // Utrecht Publications in General and Comparative Literature.— 17.— Amsterdam, 1983.
8. The Book of Chivalry of Geoffrei de Charny / Ed. and trans. R. W. Kaeuper and E. Kennedy.— Philadelphia, 1996.
9. Walter of Arras. Eracle / Ed. G. Raynaud de Lage // Classiques francais du moyen age.— 1976.
