CC BY
20Humanity space International almanac VOL. 6, No 2, 2017: 245-259
Русский национальный характер в интерпретации Н.С. Лескова: на примере анализа рассказа «Загон» (Часть 2)
О.В. Стукалова
Федеральное государственное бюджетное научное учреждение
«Институт художественного образования и культурологии Российской
академии образования»
119121, г. Москва, ул. Погодинская, д. 8, корп. 1
Federal State Budget Research Institution «Institute of Art Education and Cultural Studies of the Russian Academy of Education» Pogodinskaya str. 8, building 1, Moscow 119121 Russia e-mail: [email protected]
Ключевые слова: Николай Лесков, русская литература, национальный характер, амбивалентность восприятия истории, проблемы русской жизни. Key words: Nikolaj Leskov, Russian literature, national character, the ambivalence of the perception of history, the problems of Russian life.
Резюме: Статья посвящена анализу особенностей восприятия и отражения русского национального характера в творчестве Николая Лескова. Автор наиболее полно анализирует рассказ «Загон», в котором отражается в концентрированном виде жизнь российского общества во всем разнообразии проявлений, со множеством деталей.
Первая часть статьи была опубликована: Русский национальный характер в интерпретации Н.С. Лескова: на примере анализа рассказа «Загон» (Часть 1) - Гуманитарное пространство. Международный альманах. 2015. Том 4. № 2. 169-180.
Abstract: This article analyzes the features of perception and reflection of the Russian national character in the works of Nikolaj Leskov. The author conciders the most complete story, "Paddock", which is reflected in a concentrated form of Russian society in all its diversity manifestations, with many details.
The first part of the article was published: Russian national character in the Nikolaj Leskov's interpretation: on the example of the story "The Paddock" (Part 1) - Humanity Space. International almanac. 2015. Vol. 4. No 2. 169-180. [Stukalova O.V. Russian national character in the Nikolaj Leskov's interpretation: on the analysis of the story "The Paddock" (Part 2)]
Вторая глава под названием «Шут севацкой» продолжает тему несовпадения, непонимания, насильственного насаждения чуждых порядков, традиций, образа жизни. Сатирически представленная череда персонажей заставляет вспомнить героев Гоголя и Салтыкова - Щедрина.
Чего только стоит «интересный человек» Всеволожский -«безумный мот», который преобразился «из миллионера в нищего», его супруга «урожденная Клушина, все туалетные вещи и платья выписывавшая себе "прямо из Парижа" (сразу вспоминается Хлестаков с его супом в кастрюльке), губернатор Панчулидзев - «меломан и зверь», печальный пожилой буфетчик Всеволожского «бывало, подаешь заседателю Б. французский паштет, а у самого слезы на рукав фрака падают. Видеть стыдно, как он все расковыряет»".
История «каменной деревни» горька, смешна и глубоко драматична.
Как только Всволожский пытается улучшить жизнь своих крестьян (Лесков иронизирует здесь: «Всеволожский ввел ересь: он стал заботиться, чтобы его крестьянам в селе Райском было лучше жить, чем они жили в Орловской губернии, откуда их вывели»), все оборачивается против него. Глухая стена непонимания возникает между барином и его подданными, между его стремлением сделать как лучше и его же сословием («Дворяне этому радовались, потому что если бы райские крестьяне приняли благодеяния своего помещика иначе, то это могло послужить верным примером для других, которые продолжали жить как обры и дулебы, "образом звериным"»).
Конфликт между «райским барином» (здесь само название села Райское оборачивается едкой сатирой с далеко идущими аллюзиями - нет возможности построить на Руси настоящее райской село) и его крестьянами не является, на наш взгляд, лишь еще одним примером полной дремучести крестьян, хотя и этот мотив звучит в главке весьма отчетливо («Он, например, построил им в селе общую баню, в которую всем можно было ходить мыться, и завел школу, в которой хотел обучать грамоте мальчиков и девочек; но крестьяне в баню не стали ходить, находя, что в ней будто «ноги стынут», а о школе шумели: зачем нашим детям умнее отцов быть?»).
Думается, что здесь перед нами настоящая национальная драма - страшные непреодолимый разрыв между двумя классами одного народа, трагедия отсутствия общего языка, даже возможности его найти (1).
Конечно, во всех странах существовал (и существует)
известный разрыв между высокообразованным слоем и трудящимися массами. Но только в России этот разрыв приобретает столь трагические масштабы. Почему? Объяснение этому историческому явлению российской истории надо искать, на наш взгляд, в далеком прошлом, может быть, даже во временах петровских реформ, когда и начал складываться этот тонкий слой образованных русских людей - в прошлом мы обнаружим, что слой этот создавался одновременно с полным закрепощением народа. Самодержавие подавило нравственную энергию народа, привело его к нищете. Русский крепостной крестьянин не имел ни социальной, ни экономической независимости, и это приводило его к неумению отстаивать свои права, к духовной стагнации.
Н.Г.Чернышевский совершенно справедливо писал: «Действительно, может ли быть энергичным человек, привыкший к невозможности отстоять свои законные права, человек, в котором убито чувство независимости, убита благородная самоуверенность? Соединим теперь упадок нравственных сил с бедностью, и мы поймем, почему дремлют также умственные силы нашего народа. Какая энергия в умственном труде возможна для человека, у которого подавлено и сознание своего гражданского достоинства, и даже энергия в материальном труде, который служит школой, подготовляющей человека к энергии в умственном труде?» (Кантор, 1987).
Каменные дома, удобные и аккуратные, все одинаковой величины, с печами, трубами и полами произвели на крестьян, выведенный из Орловской губернии, где они жили в беструбных избах совершенно противоположное ожидаемому впечатление. «В каменном жить, это все равно что острог». На первый взгляд, это факт возмутительный, еще одно свидетельство «глуповства»...Но если задуматься, то видишь, что виноваты здесь не столько сами крестьяне, сколько те, кто принудительно и грубо насаждает «образование», не спрашивая ни совета, не узнавая, желают ли сами люди этого («Шкот стал уговаривать мужиков, чтобы они обчистили каменные дома и перешли в них жить; но мужики взъерошились и объявили, что в тех домах жить нельзя. Им указали на дворовых, которые жили в каменных домах. «Мало ли что подневольно делается, отвечали
крестьяне, а мы не хотим»), наказывая их («От убеждений перешли к наказаниям и кого-то высекли...») за собственное бессилие, за собственное невнимание и незнание этого народа, которому, вроде бы желают улучшить жизнь. Но только нравы -дело тонкое, не лобовое. Кроме того, вполне вероятно, что в общественной бане, действительно, «стыли ноги». Да и, вообще, можно ли человека сделать счастливым против его желания? Это уже вопрос философский, этический, но в России он смыкается с политическими проблемами. Неразумное, антинародное устройство общественной и государственной жизни приводит к ситуации постоянного противостояния народа и власти, ситуации, которая и создает возможности для конфликта между стремящимся облегчить жизнь своим подданным помещиком и крестьянами, которым все это глубоко чуждо, ненужно, потому что непонятно, потому что идет «сверху».
Принуждение влечет за собой сопротивление (2). Даже хорошему и полезному. В этом другая сторона трагического разрыва русского народа.
Но самое удивительное, и в этом одна из особенностей лесковского мировоззрения - увидеть ничем не прикрашенную жизненную правду, изобразить жизнь во взаимоисключающих порой противоречиях, жизнь, в которой постоянно смешиваются трагическое и смешное, грустное и веселое, доброе и злое, самое удивительное, что из этого конфликта разрастается настоящий фарс.
Панчулидзев, попытавшийся заступиться за крестьян перед Шкотом (иностранцем) за русских крестьян, оказывается замешан в такие дела, «за которые человеку надо бы не губернией править, а сидеть в остроге».
Далее путаница продолжается, в нее замешиваются все новые и новые лица, фарс разрастается. Образуются две противоположные партии: русская противостоит «шкотовской». И вот уже источник дела забыт, крестьянские проблемы никого не интересуют, а в дело вступают политические и властные амбиции («Письмо содержало в себе много правды и послужило материалом для борьбы Зарина, окончившейся смещением Панчулидзева с губернаторства»). Интрига развивается:
поддержавший губернатора дворянский предводитель генерал Арапов, славившийся злыми собаками, открытым столом, «а при столе своими писателями и поэтами», придумал такой ход против нововведений Шкота, что в результате всем стало ясно: «...у нас в России все хорошо и просто и все сообразно нашему климату и вкусам и привычкам нашего доброго народа» (3).
Как видим, в данном случае нововведениям помешали политические игры в губернии. Властям уже неважно было, за что бороться, главное - победить. В конце главки «русская партия» торжествует победу; ничего нового не надо: надо жить по старине - в куренке .Но самое главное и самое лучшее, что есть в жизни русского крестьянина - это сажа!
Мощное крещендо нагромождаемых друг на друга нелепостей и парадоксов приводит читателя к третьей главке, которая называется «Лечение сажей».
Здесь уже нет иронии, доброй насмешки, здесь царствует сарказм. Вся глава - прославление лечебных свойств «лоснящейся сажи», которую надо с особой сноровкой «скрести сверху вниз» отчего изменяются ее медицинские свойства. И получить ее можно было нигде иначе, как только «на стенах, натертых мужичьими потными загорбками». Пафос до предела усиливается утверждениями, что «на Западе такого добра уже нет, и Запад придет к нам в Загон за нашею сажею., а цену, понятно, можем спросить какую захотим. Конкурентов нам не будет» (4).
Лесков едко замечает, что «баснословная пензенская знать» совершенно «обмелела», до того, что «кичилась своею араповщиной». Размышления над этой лесковской фразой приводят к сравнению такого поведения высших слоев общества с проявлениями лучшей и благородной части образованного меньшинства. В этой главке даже «промотавшийся помещик» Всеволожский когда-то, как, впрочем, и большинство окружающих развлекавшийся совершенно дикими забавами («Гостей этого рода часто нарочно спаивали, связывали, раздевали, живых в гробы укладывали и нагих баб над ними стоять ставили, а потом кидали им что-нибудь в награду и изгоняли»), выглядит благородным, деятельным и бескорыстным радетелем общей пользы («При этом разоренный
и отсутствующий Всеволожский всякий раз был осмеиваем, и ни одному из благородных людей, евших его деликатесы, не пришло в голову отыскать его на мостовой, для которой он бил камни, и отдать ему хоть частицы тех денег, которые у него были заняты»). В этой фразе эпитет «благородный» звучит не просто иронично, а саркастически горько.
Еще одна неприглядная черта русской жизни, Загона -высмеять, прогнать, затоптать лучшего, действительно благородного, умного, активного - высвечивается в этой главке.
Абсурдность же поведения высших слоев ни в чем не уступает дремучему упрямству низших («На губернских балах .между бесстыжими выходками всякой пошлости прославляли «ум и чуткость русского земледельца», который не захотел жить в чистом доме»). Это воспринимается с абсолютной серьезностью. Никто не видит и не хочет видеть, что реальность все больше напоминает какой-то дурной фарс, анекдот.
Глава «Всевозможные бетизы» прямо указывает на парадоксальную, ненормальную вывернутость всего, что происходит в этом одном из самых темных отделений Загона.
Все учреждено здесь навыворот: «улицы содержали в состоянии болот, а тротуары для пешеходов устроили так, что по ним никто не отваживался ходить. Тротуары эти были дощатые, а под досками были рвы с водою. Гвозди которыми приколачивали доски, выскакивали, и доски спускали прохожего в клоаку, где он и находил смерть. Полицейские чины грабили людей на площади; предводительские собаки терзали людей на Лекарской улице в виду самого губернатора, с одной стороны, и исправника Фролова - с другой; а губернатор собственноручно бил людей на улице нагайкою.Словом, это был уже не город, а какое-то разбойное становище».
Вымышленная, перевернутая жизнь, параноидальное сознание, в котором при всей логичности выводов неверен сам первоначальный посыл «и пошло - поехало!». Заклятое место Загон - все в нем как будто в страшной сказке оборачивается какой-то ужасной стороной: «Бетизы» долежались в Райском до Шкота. Он мне их показывал, и я их видел, и это было грустное и глубоко терзающее позорище!..Все это были хорошие, полезные и крайне нужные вещи, и они не принесли никакой
пользы, а только сокрушили тех, кто их припас здесь».
Где же корень всех этих зол? Лесков прямо пишет здесь о том, что хуже всего то, что народу «говорят ложь и внушают ему, что дурное хорошо, а хорошее дурно». Слова эти вложены в уста «шамкающего» англичанина Шкота. Но Шкот видит причину такого тотального неустройства и невозможности «хорошего» еще и в том, что «здесь живет народ, который дик и зол».
Согласен ли Лесков со своим героем? Ответить на этот вопрос можно только в результате целостного анализа этого текста, от чтения которого становится страшно, тоскливо и безысходно на душе. Более всего от ощущения, что некоторые фразы Лескова звучат как будто из сегодняшнего дня. Неужели, действительно, ничего не меняется в Загоне: все тот же беспредел властей, та же бесхозяйственность, та же жизнь по закону «навыворот»?
Пятая глава, названная «Интервал» самим своим названием обещает некое ослабление напряжения, отдых. «Сделаем шаг в сторону, где больше света».
И что же? Лесков подробно описывает картину, где Загон огражден китайскою стеною и как-то особенно темен и безотраден. То, что освещали лучи, пробивающиеся сквозь щели, было ужасно. По этому поводу немедленно началась борьба: «светить дальше или совсем задуть светоч?».
Н.И.Пирогов «любимец и настоящий герой», который «во время войны резал руки и ноги, а после войны приставляет головы», «подпал осмеянию и был оклеветан», а на его место появляются новые герои, знаменитости, каких нет на Западе и которым Запад должен позавидовать. Один из них «прослыл в ученых», а другой, опасаясь угроз Англии, не пил на приемах «из бокалов, которые ему подавали, а хлебал из суседского».
Сам Лесков хорошо представлял себе «изнанку Крымской войны» (так называлась одна из его статей) - будучи 18-летним юношей он принимал участие в организации рекрутских наборов. Крымская война стала предметом раздумья писателя на протяжении всей его жизни. В своих произведениях он снова и снова будет возвращаться к этой столь неудачной для русского оружия военной кампании, которая, по его мнению, была
«вскрытием затяжного нарыва и показала: чем питался организм всей страны и каковы его соки» (из статьи «Потревоженные тени» (5)).
В этой главке Лесков очень точно описывает сменяющиеся настроения загонного общества («Шло что-то новое: бахвальства сменились картинами «Изнанки Крымской войны» и «Параллелями» Палимпсестова»). Главным же событием, точнее результатом потревожившей Загон войны, стало выявление «убожества» жизни Загона: воровство, растерянность, неорганизованность («Регулярные полки и ратники ополчения тащились на ногах через Киев.»).
Фраза, открывающая главку, в таком контексте звучит совершенно иначе: место, где больше света - это место, где особенно ярко видно, насколько темна и безотрадна жизнь в Загоне. Лесков использует здесь развернутую метафору, которая строится на антитезе: темное - светлое.
Темное - это все, что принадлежит Загону, «крепко огражденному китайской стеной» (само слово «китайский» тоже не случайно (6)), это «тротуарная доска», которая «прихлопнула по темени» талантливого английского военного инженера, это «хлам», которым затыкали стены, чтобы не пустить свет, это «здравомыслие» навыворот: «мы ощутили, что нам опять нужна «стена» и внутри ее - загон!» (7), это осмеяние лучших честнейших и умнейших людей, таких, как Пирогов, это бессилие и слабость правительства, это «спешка и суматоха», это опасная забывчивость, это неумение (а, может, и нежелание) извлечь уроки из прошлого.
Светлое - это то, что приходит извне, т.е. «лучи света», «порядок, чистота, тихий образ жизни». Но есть светлое, идущее изнутри Загона. И, возможно, здесь кроется ответ на вопросах о позиции самого Лескова в отношении слов Шкота о «злом» народе. В Загоне, как это ни удивительно, появляются такие «излюбленные люди», как Н.И.Пирогов, стремящийся к тому, чтобы «воспитать человека». На короткий срок (главка так и называется «Интервал») общество вдруг сознает, что оно безнадежно отстало, невоспитанно, что это страшный грех, что надо идти за Пироговым, предлагающим ввести высшее образование «в независимости от «одной только ближайшей
цели» (здесь возникает перекличка с главкой «Тяготение к желудю и корыту» - отказ крестьянина понимать возможность истощения земли в будущем получает большую глубину осмысления опасности такой позиции после прозвучавших в главке «Интервал» слов Пирогова: «преследуя одно ближайшее, мы незаметно попадем в лабиринт, из которого трудно будет выбраться»).
Казалось бы, в Загоне возникла ситуация, когда может начаться быстрое улучшение. Но нет. Не прошло и года, как снова вспомнился Загон, снова ощутили необходимость стены. В спешке и суматохе «позабыли то, чего не надо бы забывать».
Что же забыли обитатели Загона? Забыли свое горе, и еще насмеялись над всеми лучшими порядками, назвав их «припадком сумасшествия». Но забыв свое горе, некоторые обитатели Загона не забыли «сделать для себя «заграничное место», Меррекюль, где «есть чистота, порядок, тихий образ жизни и изобилие русских генеральш». Здесь важно это слово -«заграничное», за которым стоит этот милый и тихий рай для русских генеральш. Итак, рьяно утверждать, что Россия должна идти своим особым путем, восхищаться нежеланием русского мужика жить в чистой избе и.построить для личного отдыха «заграничное место». Это ли не типичное поведение русских властей! (8).
Глава «Возвышенные порывы» как раз и рассказывает о том, «что же такое учреждают здесь эти почтенные дамы, тяготеющие к чужим краям».
Учредили, казалось бы, хорошее дело - построили церковь. Но исключительно для того, чтобы затмить местную лютеранскую капеллу, известную своим «^етиШсЬкей'ом». Выдвинули церковь на вид, построили при большой дороге, «раззолотили по кантам».
И что же? Результатом усилий стало то, что «к алтарю храма протянул свою дерзкую руку вор». Построили при церкви школу, но чтобы «достичь большой экономии и пристыдить чухон.завели такого учителя, что он за одну учительскую плату был тоже церковным сторожем.звонарем, подметал бы церковь и ходил у батюшки на посылках». В результате всех этих действий «оказались мы и здесь в своем виде и в своих
правилах».
Аллюзии с современностью здесь настолько ярки, что в очередной раз поражаешься то ли провидческому дару Лескова, сумевшего из 90-х гг. прошлого века заглянуть на сто лет вперед, то ли удивительной устойчивости главных правил жизни Загона.
Раззолоченная церковь соседствует со скаредностью в отношении учителя (где они, заветы Пирогова - «думать не только о ближайшей цели?»).
Строительство церкви объясняется не духовной потребностью в месте для тихой молитвы, а для того, чтобы она «всем бросалась в глаза». В результате: проповеди в этой церкви не последовало, и «действительно добрый» православный священник Александр Гумилевский возвратился в Петербург. Как тут не оглянуться на окружающую действительность: восстановление Храма Христа Спасителя в Москве - дело благое и достойное, но только возникшая рекламная шумиха вокруг него, слова «спонсоры», «финансовая поддержка», «кампания по восстановлению Храма» как-то очень напоминают раззолоченную по кантам церковь из лесковского рассказа. «Золото заиграло на солнце», только вот проповеди и смелых речей («... что все люди на свете имеют одного общего отца; что ни одна национальность не имеет основания и права унижать и обижать людей другой национальности; что нельзя молиться о мире, не почитая жизни в мире со всеми народами за долг и обязанность перед богом.») не прозвучало в стенах этой церкви.
Седьмая глава «Апофеоз» рассказывает читателю о том, как желание чудесного и необыкновенного привело к известности и святости человека, которого в других местах погнали бы со двора.
История возвышения Ефима Волкова, который «всю свою жизнь пьянствовал и рассказывал о себе...разные вздоры», столь же удивительна, сколь и типична для жителей Загона. Он и пророчествует, и рассказывает о себе по секрету, что он «через какое-то особенное дело стал вроде французской «Железной маски» или византийского «Вылезария». И вообще утверждает, что он «никакой не Ефим, а может быть, - Эфир». И не важно,
что он «испив «до воли», закряхтел и переселился в вечность». Генеральши, его поклонницы, вероятно скоро про него забудут и «найдут себе иного тамватурга».
Название главки «Апофеоз» может быть продолжено так - апофеоз бездуховности, пустоты социальной жизни, мракобесия, апофеоз, который предваряет близкую катастрофу.
Альянс «петербургских генеральш» с новоявленным пророком Мифимкой - еще одно удивительное проявление провидческого дара Лескова. В этой главке все звучит как предвестие действительно случившейся катастрофы -распутинщины (в главке много поразительных совпадений поведения «петербургских генеральш и их дочерей с поведением царского двора при Распутине: «Мифим обнаружил осторожность и не захотел благословлять девиц в доме, при прислуге, а велел вывести их в лес, к сенным стогам, и у стогов благословил их и дал облобызать свои руки.Одному лицу.казалось, будто он не только благословляет дам и их дочерей., но что он будто бы тоже исповедовал их у стогов и в бортищах.»), за которой последовала настоящая буря, она смела с лица земли и «петербургских генеральш», и императора, и всевозможных губернаторов.Но на смену Загону не пришло ничего особенно нового. Сменились разве названия.
Итак, финал рассказа подводит черту под создаваемым анекдотическими случаями, «списанными с натуры», образом Загона. Образом безрадостного, темного места, само название которого связано с чем-то скотским - загоны ведь в нормальном месте создают для скота, а не для людей. В этот Загон согнаны все: и те, кто внизу, и те, кто вверху. Они все грешны, они все удивительно дремучи, неблагодарны, они все отказались от «простоты разумения».
Рассказ Лескова отличается удивительным сочетанием документальности и мифологизма. Ссылки на события, бывшие в действительности, указания точных дат, подтверждение событий, происходящих в Загоне примечаниями автора, который отсылает любознательных читателей то к сочинениям Вл. Соловьева, то к «Петербургской газете» (9), то к творению З.Г. Тюкена, мекленбургского эконома, создают убедительную основу для фантастических мифов (лечебные свойства сажи,
святость Ефима Волкова).
В этом произведении Лесков выступает продолжателем гоголевских традиций. Как через увеличительное стекло мы видим героев рассказа. Перед читателем проходит череда персонажей, прямо связанных с героями «Мертвых душ» и «Ревизора».
Горькая сатира Лескова роднит его и с Салтыковым-Щедриным. Сам образ Загона родственен городу Глупову, и настроение безысходности, беспросветности, «смеха сквозь слезы» рождается из этого образа темного, огороженного стеной места, очень похожего на тюрьму, места, где свет, проникающий в щели, высвечивает только ужасное и вызывает желание поскорее «задуть сам светоч».
Образ брошенного «ничьего» места, над которым «боженька пролетал, плюнул и забыл», создает ощущение не разрешимого, затянувшегося конфликта людей и земли, которая никому не нужна. Жители Загона отказались от истинных ценностей, подчинили свою душу «телесному болвану», они не желают заботится о земле, жалея ее, разумно используя данные им природой богатства.
В рассказе глухо звучит страшное предупреждение о неизбежности возмездия за нравственную деградацию, за все усиливающуюся бездуховность и пустоту жизни, за неблагодарность и жестокость по отношению к тем, кто желал возрождения этой земле, кто стремился к «воспитанию народа».
ПРИМЕЧАНИЯ
(1) Первооткрывателем этой темы (как и многих других, а по мнению Ф.М.Достоевского, всех без исключения) в русской литературе является А.С.Пушкин. Так, в «Капитанской дочке» повествование строится на противопоставлении двух планов, двух миров: «крестьянского» и «народного». Пушкин постоянно подчеркивает несходство и взаимное непонимание этих миров: речь Пугачева, например, в которой все построено на своеобразии народного языка, дворянину непонятна: «Я ничего не мог тогда понять из этого воровского разговора», - пишет Гринев. Но разговор Пугачева и хозяина «умета» - не воровское «арго», а пословицы, загадки. Разные по образу жизни и интересам, нравственным идеалам и представлению о прекрасном, эти миры имеют разное представление и о
государственной власти. «Еще во время путешествия по Уралу он обнаружил, что народ разделяет власть на дворянскую и крестьянскую и, подчиняясь силе первой, законной для себя считает вторую». См. об этом: Лотман Ю. Идейная структура «Капитанской дочки» // В кн. Лотман Ю. Пушкин. - СПб: СПб-Искусство, 1995. - С. 216 .
(2) В книге Б. Можаева «Запах мяты и хлеб насущный» автор приводит показательный для данной проблемы факт: В селе Солдатово «жизнь переменили сами колхозники, без принуждения, потому что они были поставлены в разумные, экономически выгодные для них условия труда. И они не работали по двенадцать-четырнадцать часов в сутки, не надрывались в поле...а поди же ты, в передовые вышли» (Можаев Б. Запах мяты и хлеб насущный. - М.: Московский рабочий, 1982. - С. 43).
(3) Пример такого отношения «верхов» к русской самобытности можно найти в романе Г.П.Данилевского «Воля»: «.А барыня Перебоченская, что за Лихим тут теперь живет, тогда землю на аренду сняла у своего соседа, приехала к князю и говорит: «Что вы все на немцев надеетесь, князь? Да ваш простой мужик лучше всякого немца тут управится...Посадите его хоть в приказчики; в год, в два он привыкнет и всех этих, клянусь вам, иностранцев ваших за пояс заткнет!» (Данилевский Г.П. Беглые в Новороссии. Воля. Княжна Тараканова. - М.: Правда, 1983. - С. 250).
(4) Интересную перекличку с этим, на первый взгляд, абсурдным сюжетом обнаруживаем в одном из очерков цикла «Крестьянин и крестьянский труд» (напечатан впервые в 1880 г. в журнале «Отечественные записки» кн. Х). Его автор Г.Успенский рассказывает, как кузнец Лепило сделался коновалом, потому что ему это занятие «подошло», жена надоумила. И вот лечит Лепило лошадей от «болезней» с помощью тряпки, которая «уже сама по себе представляет как бы лекарство или медикамент». А потом стал мазать на тряпку сажу или золу, что на вьюшке копится, или какую другую «нечисть двора», «дрянь приготовленную». А «средства» (водку, купорос, скипидар, керосин да раскаленное железо)- это «лекарство, и никогда не даровое».
(5) Исторический вестник. 1890. № 12. С. 817-819 - цит. по кн. Лесков Н.С. Повести и рассказы. - М.: Правда, 1988. Примечания Б.С.Дыхановой. - С. 580.
(6) Слова «китайский», «китайщина», «китаизм» имеют прямое отношение к словарю духовной оппозиции русского общества. Так, например, А.И.Герцен в подтверждение своих мыслей о "мещанском перерождении" Европы обратил внимание на созвучные ему слова в только что вышедшей книге Дж.С.Милля "О свободе": "В развитии народов, кажется, есть предел, после которого он останавливается и делается Китаем". По-видимому, сам Милль использовал это понятие скорее как шокирующую своей парадоксальностью метафору, так как находил, разумеется, различие между "мертвой неподвижностью
восточных народов" и "сплоченной посредственностью" ("conglomerated mediocrity") в современных ему "мещанских государствах" Европы. Но именно в этом различении "старого Китая" и "новых европейских Китаев" (различении, которое подразумевает и подчеркивает необходимость сопоставления!) и находится, по мнению Герцена, "самая горькая капля из всего кубка полыни", поданного Миллем (Герцен А.И. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. С. 383). Позднее Д.С.Мережковский очень точно зафиксировал суть "душевной драмы" А.И.Герцена, оказавшегося как бы "между двух Китаев": "Когда Герцен бежал из России в Европу, он попал из одного рабства в другое, из материального - в духовное. А когда захотел обратно бежать из Европы в Россию, то попал из европейского движения к новому Китаю - в старую "китайскую неподвижность" России. В обоих случаях - из огня да в полымя. Какой из двух Китаев лучше, старый или новый? Оба хуже, как отвечают дети" (выделено Д.С.Мережковским. - А.К.) (Мережковский Д.С. Больная Россия. Избранное. Л., 1991. С. 22-23). В русской мысли понятия "азиатчина", "китайщина" и т.п. несут скорее метафорический смысл и являются не столько знаками принадлежности к Востоку, сколько образными заменителями понятий "варварства" и "нового варварства". О России как о сфере господства "азиатчины" ("сонма азиатских идей") писал, например, Н.Г.Чернышевский (Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений в 15-ти томах. М., 1950. Т. 2. С. 616). Ф.М.Достоевский в своих записках отмечает существенную разницу между "азиатчиной" в России и, например, в Китае: "Там все предусмотрено и все рассчитано на тысячу лет; здесь же все вверх дном на тысячу лет"; или: "Пожалуй, мы тот же Китай, но только без его порядка". Так же и для Н.А.Бердяева частое употребление понятия "Восток" было синонимическим понятию "русское варварство": "Россия - страна культурно отсталая. Это факт неоспоримый. В России много варварской тьмы, в ней бурлит темная, хаотическая стихия Востока...» (В кн.Федотов Г.П. Судьба и грехи России. 1990. Т. 1. С. 130). Таким образом, за самим словом «китайский», употребленном в контексте изображения особенностей российской действительности, для просвещенного читателя возникает целый ассоциативный ряд, связанный с образом чего-то по-восточному, точнее по-азиатскому неподвижного, с понятием варварского, отсталого в отличие от цивилизованного, т.е. западного, с видением чего-то темного, беспорядочного, хаотического. Эпитет, обогащенный такими ассоциациями, может, как видим, сказать нечто большее, чем подробное и обстоятельное разъяснение задуманного писателем образа. Заметим, что лаконизм и глубинность ассоциативного ряда, вообще, свойственна поэтике Лескова.
(7) Интересно, что в одной фразе Лесков очень точно описывает состояние русского общества после Крымской войны, которая вынесла безжалостный приговор всему тридцатилетнем у царствованию
Николая I. См. об этом подробнее: Соловьев С.М. Избранные труды. Записки. - М.: Художественная литература, 1983. - С. 332-335; Левин Ш.М. Очерки по истории русской общественной мысли. - Л.: Просвещение, 1974. - С. 322.
(8) Для подтверждения этого тезиса можно привести следующие факты из времени, когда такое поведение властей выглядит особенно безнравственным - из времени «военного коммунизма»: именно в те годы была создана система распределителей, «кремлевские больницы», правительственные дачи и т.д. Вспоминает А. Баранович-Поливанова, в те годы еще школьница: «110-я школа ... славилась как лучшая в Москве... там оказалось много правительственных детей. Был такой и у нас. Его привозили и отвозили на машине ... а в классе он уплетал бутерброды с колбасой и яблоки, что казалось другим ребятам каким-то забытым сказочным чудом» (Цит. по: Медведев Р. О Сталине и сталинизме // Знамя, 1989, № 4. С. 185). Типична в этом случае судьба М. Разумова, секретаря Татарского обкома партии: «еще в 1930 году он занимал комнату в коммунальной квартире. Но уже через год построил «татарскую Ливадию», а в ней для себя отдельный коттедж...». Интересные факты приводятся в этой статье относительно материального состояния работников карательных органов: « В 1937 году оклады работников НКВД были увеличены сразу вчетверо ... Органам НКВД передавались лучшие квартиры, дома отдыха, больницы. Сотрудники органов за успешно проведенные операции получали правительственные награды».
(9) Газета, основанная в 1867 г. И.А.Арсеньевым. Направление «Петербургской газеты» менялось к оппозиционности в 70-е гг., а в 80-е - это типичная бульварная газета.
ЛИТЕРАТУРА
Гроссман Л. 1945. Н.С. Лесков. Жизнь. Творчество. Поэтика. М.: ОГИЗ -Гослитиздат. 320 с.
Лазарев М.А. 2014. Языковая картина мира: анализ теоретических подходов. -Гуманитарное пространство. Международный альманах. 3(3): 465-475/
Лазарев М.А., Фишер О.В. 2014. Освоение речевого этикета как эффективное направление оптимизации в изучении иностранного языка. -Инициативы XXI века. № 1: 31-32.
Лесков Н.С. 1988. Повести и рассказы. М.: «Правда». 480 с.
Лесков Н.С. 1958. Собрание сочинений: в 11 т. М.: Гослитиздат.
Кантор В. 1987. Трудный путь к цивилизации (о книге И.К. Пантина, Е.Г. Плимака, В.Г. Хороса «Революционная традиция в России»). -Новый мир. № 6: 253-258.
Получена / Received: 16.09.2016 Принята/Accepted: 17.03.2017
