CC BY
118
Мауль В.Я.
(Нижневартовск)
УДК 94(470)
РУССКИЙ БУНТ КАК АКТУАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА СОВРЕМЕННОЙ
ГУМАНИТАРИСТИКИ: ИСТОЧНИКИ, МЕТОДЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИЗУЧЕНИЯ
Статья имеет постановочный проблемный характер и носит теоретико-методологическую направленность. Она посвящена опыту обоснования общественно-политической и научной актуальности, выявлению общих достоинств, недостатков и перспектив темы русского бунта. Рассматриваются особенности изучения феномена русского бунта в отечественной исторической науке. Основой для анализа являются труды дореволюционных, советских и новейших представителей российской историографии Пугачевского бунта 1773-1775 гг. На различных примерах показываются эвристические и эпистемологические пробелы в имеющихся научных работах по истории Пугачевщины. Обращается внимание на специфические аспекты бунтарского прошлого, которые являются предметом специальной научной рефлексии историков русского бунта. Подчеркивается, что ключевыми факторами достижения полноценных исследовательских результатов в познании бунта являются вопросы, связанные с изучением изданных и неопубликованных исторических источников, выявлением новых архивных материалов, а также с методологией истории и источниковедения. Отмечается, что современные познавательные стратегии, вызванные историографической революцией конца XX столетия, должны направляться в сторону развития междисциплинарных исследований и методологического синтеза, основываться на комплексном использовании гносеологических возможностей различных наук о человеке. Признается, что только в этом случае историкам удастся реконструировать многогранный образ русского бунта, адекватный его социокультурной реальности. Утверждается, что такой образ будет формироваться совокупностью субъективных реакций индивидов - участников и просто современников происходивших событий.
Ключевые слова: русский бунт, историография, источниковедение, методология, Пугачевский бунт, Е.И. Пугачев.
The article is the problematic nature of the staging and is of a theoretical and methodological orientation. It focuses on the experience of substantiation of the socio-political and scientific relevance, the identification of common strengths, weaknesses and prospects of the topic of Russian revolt. The article considers the peculiarities of studying the phenomenon of Russian revolt in the Russian historical science. The basis for the analysis are the works ofpre-revolutionary, Soviet and contemporary representatives of the Russian historiography of the Pugachev revolt 17731775. Various specific examples are shown of the heuristic and epistemological gaps in existing scientific works on the history of Pugachev revolt. Draws attention to the specific rebellious aspects of the past that should be the subject of special scientific reflection of historians of Russian revolt. It is emphasized that key factors for achievement of complete research results in the knowledge of Russian revolt are the issues associated with the study of published and unpublished historical sources, the identification of new archival materials, as well as the methodology of history and source studies. It is noted that modern cognitive strategy caused by the historiographical revolution of the late twentieth century, should be directed toward the development of interdisciplinary research and methodological synthesis, based on the integrated use of different epistemologi-cal capabilities of the human sciences. It is recognized that only in this case, historians were able to reconstruct a multifaceted image of the Russian revolt, its adequate socio-cultural reality. It is argued that such an image will inevitably be formed by the totality of the subjective reactions of individuals - participants and contemporaries of the events.
28
Key words: Russian revolt, historiography, source studies, methodology, Pugachev revolt, E.I. Pugachev.
DOI: 10.24888/2410-4205-2017-12-3-28-34
Русский бунт никогда не относился к числу пасынков отечественной историографии, его изучению посвящены многочисленные труды дореволюционных, советских и, реже, современных историков. Однако их неоспоримые достоинства и изобилие не отменяют одного важного обстоятельства. Дело в том, что и поныне не количественное приращение, а качественное осмысление феномена бунтарства не слишком далеко продвинулось вперед по сравнению с аксиологической пушкинской констатацией: «Не приведи бог видеть русский бунт - бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка» [21, с. 133]. Между тем, русский бунт как проблемное исследовательское пространство сохраняет очевидную актуальность. Свидетельством служат многочисленные протестные демарши и настроения в различных кругах российского общества и в конце XX и в начале XXI столетий. Не случайно в ряде научных исследований поставлен вопрос о возможности русского бунта в наше время [6, с. 142]. Иначе говоря, тема массового народного недовольства становится все более социально и политически ангажированной, а, значит, в своих различных и неисчерпаемых проекциях срочно требует плодотворных научных изысканий, прежде всего, на материалах российской истории.
Попытаюсь рассмотреть анонсированные в заголовке сюжеты на примере Пугачевского бунта 1773-1775 гг. - одного из крупнейших за всю нашу историю восстаний народных низов. Казалось бы, благодаря обстоятельным работам А.И. Андрущенко, В.И. Бугано-ва, А.И. Дмитриева-Мамонова, Н.Ф. Дубровина, В.В. Мавродина, Р.В. Овчинникова и других авторов о Пугачевском бунте выявлена максимально доступная совокупность фактов [1; 3; 4; 5; 9; 23; 24; 7; 8]. Однако это не более чем иллюзия, самообман, ибо на поверку оказывается, что о грандиозном и судьбоносном событии прошлого известно необычайно мало. Мне неоднократно доводилось обращать внимание на историографические пробелы, источниковедческие и методологические трудности, наличие которых мешает разделить оптимистический взгляд на ситуацию, более того, сдерживает плодотворное и адекватное изучение Пугачевщины в постсоветский период [13; 16; 17]. Остановлюсь лишь на лапидарном перечислении некоторых из них.
Вопреки априорной уверенности оказывается, что мы практически ничего не знаем о ближайшем окружении Е.И. Пугачева, состоявшего из таких колоритных личностей, как И.Ф. Арапов, И.Н. Белобородов, И.Н. Грязнов, И.Н. Зарубин, А.А. Овчинников, А.П. Перфильев, Т.И. Подуров, В.И. Торнов, М.Г. Шигаев и др. Не говоря о повстанческих лидерах, которых можно отнести к фигурам «второго плана», или тем более о лицах, так сказать, из массовки. За редким исключением даже о самых выдающихся из них отсутствуют сколько-нибудь полноценные биографии, и сообщается только в связи с перипетиями событий восстания. Следовательно, биографическая история Пугачевщины - это один из очевидных историографических резервов науки [18, с. 53; 19, с. 134].
Другим белым пятном и резервом российской историографии следует признать тендерную историю Пугачевского бунта, особенно в части, касающейся ее женских страниц. И это притом, что за Е.И. Пугачевым длинным шлейфом тянулась стойкая репутация сердцееда. Троеженец и ловелас - разве это не должно подогревать исследовательский азарт ученых? Да и судьба иных известных или безымянных женщин Пугачевского бунта заслуживает специальной научной рефлексии. Но кроме едва ли не единственной, причем страдающей явными ошибками публикации дореволюционного историка А.В. Арсеньева, пожалуй, сложно что-то припомнить [2; 10].
Для полноценной реконструкции тех грозных событий исключительно важным является вопрос о самозванстве Е.И. Пугачева, принявшего имя императора Петра III. Этой стороне проблемы историки также уделили только поверхностное внимание, предпочитая примитивно трактовать венценосные претензии беглого донского казака сквозь призму ничего не объясняющих дефиниций - царистские иллюзии, наивный монархизм, мошенничество, авантюризм и т.п. Поэтому в литературе до сих пор господствуют клишированные убеждения в сознательном обмане Е.И. Пугачевым и близкими к нему людьми остальной «невежественной» массы бунтовщиков, необоснованно утверждается, что первые сторонники вожака были превосходно осведомлены о его самозванстве. Но без тщательного выяснения социокультурной природы данного сакрального феномена мало что можно понять в истоках, ходе и последствиях Пугачевского бунта [14; 22, с. 133-166].
Изрядными эвристическими и герменевтическими пробелами страдает биография самого повстанческого государя. Многие события его жизненного пути без всякой проверки принимаются на веру, тиражируются из одной работы в другую, в действительности оказываясь совсем не такими, какими они изображаются. Для примера напомню болезнь Е.И. Пугачева («гнили грудь и ноги») незадолго до возникновения бунта, которая отдельными историками (В.И. Лесин, Н.Я. Эйдельман) ошибочно представлена чуть ли не как точка бифуркации, тот потенциально поворотный пункт, который якобы мог изменить дальнейший ход отечественной истории [12].
Другая иллюстрация того, как историки порой оказываются в плену стереотипов -тотальное порицание Е.И. Пугачева за его будто бы мужскую и просто человеческую низость в истории с молоденькой вдовой Т.Г. Харловой, ставшей ненадолго его наложницей, а потом будто бы отданной на потеху и расправу своим сотоварищам. В лучшем случае ученые стыдливо обходят стороной столь гипотетически скандальный фрагмент Пугачевского бунта. Специально изучив взаимоотношения «красавицы и чудовища», могу с уверенностью заявить, что они еще в XIX в. с подачи А.С. Пушкина были излишне драматизированы некоторыми романистами и популяризаторами истории, а в наше время охотно подхвачены многими пасквилянтами. Но предполагаемые страсти не подтверждаются сохранившимися источниками и, скорее всего, представляют один из шагов по шельмованию и демонизации вождя бунтовщиков [11].
По непонятной причине едва ли не общим местом считается вопрос о повстанческом насилии, которое трактуется как зверство бессмысленной черни или классовая месть угнетателям. Но в науке уже давно обозначены иные траектории подходов к нему, в рамках которых, например, массовое насилие воспринимается как опыт коллективного катарсиса или общественный транквилизатор, как разновидность использования телесного кода в процессе межкультурных коммуникаций и т.д. Приходится признать, что реальная подоплека насилия со стороны пугачевцев (да и их противников) абсолютно не выяснена в исторической науке. Произведены разве что некоторые количественные подсчеты, да собран фактический материал о конкретных случаях расправ пугачевцев с теми, кого они считали своими врагами [15].
Перечень историографических лакун можно множить практически до бесконечности. В связи с этим перед историками-«бунтоведами» встает несколько важных задач: необходимо вовлечь в исследовательский оборот новые источники информации, совершенствовать методы извлечения сведений из давно известных исторических документов, активно задействовать эвристические возможности познавательных стратегий и парадигм, вызванных к жизни историографической революцией последней трети XX века [20]. В этом случае совсем иными, нежели прежде, окажутся вопросы, с которыми историки будут обращаться к прошлым страницам своего отечества. А, значит, полученные ими новые ответы раскроют доселе неизвестные стороны русского бунта.
В сравнении с другими народными восстаниями история Пугачевского бунта представлена большим массивом изданных источников. Имеются обстоятельные сборники до-
30
кументов, есть и отдельные публикации. Но в силу сказанного, даже их информационные возможности не были реализованы. То же можно сказать об источниках выявленных, но еще не опубликованных историками. Особенно это касается богатейшей коллекции, составленной из протоколов допросов пленных пугачевцев. Кроме того, в центральных и региональных архивах страны, насколько известно, хранятся документы, до сих пор не введенные в научный оборот и безропотно дожидающиеся своего часа.
При том, что дальнейшие поиски архивных материалов необходимы, основная задача все же видится в отказе от банального взгляда на источники как кладовые фактов. Необходимо рассматривать их как имманентно обусловленную социокультурную целостность, учитывать особенности мировоззрения, характер и интересы авторов. Источники - это не просто носители исторической информации, они сами являются органичным фрагментом прошлого. Когда объективная реальность минувшего будет рассматриваться как совокупность множества субъективных смыслов его насельников, тогда на первый план выйдет интерпретация текста источников и их культурное целеполагание. В ходе данной познавательной процедуры используется широкий спектр общенаучных и специальных методов, определяются запечатленные документами ценности и идеалы культуры, к которой они принадлежат, что позволит адекватно понять содержание источников и реконструируемых на их основе эпизодов истории [13, с. 74].
Очевидно, что позитивистски ориентированные традиционные подходы к бунтарской проблематике практически исчерпали свой творческий потенциал, хотя по-прежнему способны пополнять копилку знаний дополнительными фактами из истории русского бунта или уточнять нюансы уже имеющихся знаний. Едва ли приходится спорить с необходимостью продолжения подобных кропотливых изысканий. Однако процесс накопления фактов не должен превращаться в самоцель, и плохо, когда он значительно опережает их многогранное научное осмысление. На этом пути нас ждет, в лучшем случае, количественный прирост фактической информации о Пугачевском бунте без его качественного обогащения новыми смыслами, сюжетами и контекстами.
Не могу поддержать мнение Ю.Н. Смирнова, будто сегодня в изучении Пугачевщины главного внимания требует «проблема соотношения социальных факторов данных событий с проявлениями региональных или этнических интересов», а также «перестройка органов власти и роль местного самоуправления в районах восстания», плюс «политические идеалы движения», наличие которых «остается под сомнением». Или его призывы к «восстановлению традиции изучения также и лагеря правительственных сил».Не согласен с заявлением А.Л. Устинова, что «наиболее актуальным и перспективным направлением исследований» стоит считать проблему «взаимодействия различных социальных групп в крупнейших народных движениях» [26, с. 159-163; 27, с. 17].
Разумеется, соответствующие формулировки проблемных областей вполне приемлемы и могут быть достаточно результативными, но их нельзя признать современными подходами к истории восстания 1773-1775 гг. Продолжать настаивать на этом, значит, погрешить против истины. Нет сомнений, что настоящие прорывы в изучении русского бунта напрямую зависят от возможностей методологии истории и источниковедения, вектор которых ныне четко направлен в сторону междисциплинарности и методологического синтеза, что, в свою очередь, становится доминантой использования достижений гуманитаристи-ки - различных смежных наук о человеке. Сегодняшняя историография народного протеста находится в поиске таких продуктивных познавательных дискурсов. Еще в начале 2000-х гг. И.В. Побережников, намечая перспективы «темы конфликтов», писал о необходимости антропологического контекста, о востребованности психологического, структурно-социологического и микроисторического подходов к изучению народного протеста [25, с. 16-17]. В общем смысле с названными эпистемологическими приоритетами вполне можно солидаризоваться и даже дополнить. Применение этих и иных актуальных теоретических стратегий сформировало бы «новое лицо» русского бунта.
31
Междисциплинарное исследование, взятое историками на вооружение в качестве основы обращения к прошлому, позволяет рассматривать русский бунт в контексте «истории снизу», намечает возможность увидеть его таким, каким он воспринимался в ценностных координатах своей эпохи. Такое видение бунта предполагает комплексную реконструкцию интерпретаций. Как считает З.А. Чеканцева, бунт - это «бесценный источник, дающий представление о коллективном сознании и эмоциональной жизни простолюдинов. Разумеется, это источник особого рода: "текстом" для исследования служат не столько непосредственные свидетельства современников или участников событий, сколько событийная ткань, которую можно попытаться восстановить на основе этих свидетельств, сами проявления различных модификаций бунтовщического поведения» [28, с. 5].
Соглашаясь, все же уточню, что «на основе этих свидетельств» можно реконструировать не столько «модификации бунтовщического поведения», сколько его многообразные отражения в глазах людей прошлого. Иначе говоря, воссоздать не картину бунта, каким он, собственно, был на самом деле, а тот его образ, который складывался из многочисленных субъективных смыслов современников и участников. Таким образом, чтобы понять бунт, следует искать его социокультурный смысл, который не известен изначально и раскрывается понемногу в ходе исследовательских интерпретаций.
Перспективы: произойдет эвристическое обогащение темы, она заиграет новыми яркими красками, станет интересной не только узким специалистам, но и рядовому читателю, будет покончено со всякого рода спекуляциями, господствующими сегодня на околонаучных и публицистических просторах. А, главное, обнаружатся новые направления и подходы к изучению бунтов, о которых сегодня можно лишь догадываться.
Список литературы
1. Андрущенко А.И. Крестьянская война 1773-1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. М.: Наука, 1969. 360 с.
2. Арсеньев А.В. Женщины пугачевского восстания. Приключения и судьба «женок», причастных к Пугачевскому бунту //Исторический вестник. 1884. Т. 16. № 6. С. 611-627.
3. Буганов В.И. Пугачев. М.: Молодая гвардия, 1987. 383 с.
4. Дмитриев-Мамонов А.И. Пугачевский бунт в Зауралье и Сибири: исторический очерк по официальным документам. СПб.: ТипографияМонтвида, 1907. 258 с.
5. Дубровин Н. Ф. Пугачев и его сообщники: эпизод из истории царствования Императрицы Екатерины II. В 3-х т. СПб.: Типография И.Н. Скороходова, 1884.
6. Канищев В.В. Русский бунт - бессмысленный и беспощадный // Погромное движение в городах России в 1917-1918 гг. Тамбов: Изд-во Тамбов. ун-та, 1995. 162 с.
7. Крестьянская война в 1773-1775 годах. Восстание Пугачева. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1966. Т. 2. 512 с.
8. Крестьянская война в России в 1773-1775 годах: Восстание Пугачева. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1970. Т. 3. 488 с.
9. Мавродин В.В. Крестьянская война в России в 1773-1775 годах. Восстание Пугачева. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1961. Т. 1. 587 с.
10. Мауль В.Я. Емельян Пугачев и его жены (к вопросу о гендерной проблематике русского бунта) //Клио. 2012. № 11. С. 99-102.
11. Мауль В.Я. Емельян Пугачев и комендантская дочка (Об одном эпизоде из истории русского бунта XVIII столетия) // Российская история в начале XXI века: опыт, проблемы, перспективы: сб. статей. Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2014. С. 213-217.
12. Мауль В.Я. Загадка болезни Е.И. Пугачева (об одном казусе из предыстории русского бунта XVIII столетия) // Вестник Томского государственного университета. 2014. № 382. С. 113-118.
13. Мауль В.Я. Протоколы допросов пугачевцев в зеркале новой парадигмы источниковедения //Диалог со временем. 2014. Вып. 46. С. 72-79.
14. Мауль В.Я. Пугачев/«Петр III» и его первые сторонники (дискуссионный вопрос из истории российских самозванцев) // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2013. № 4. С. 169-178.
15. Мауль В.Я. Ритуальный символизм повстанческой казни в России (по материалам Пугачевского восстания) // Вестник Томского государственного университета. 2003. № 276. С.53-62.
16. Мауль В.Я. Российская историография начала XXI века о Пугачевском бунте (некоторые аспекты проблемы) //Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2015. № 4. С. 160-169.
17. Мауль В.Я. Русский бунт как поиск традиционной идентичности (историографические и методологические заметки) //Клио. 2005. № 1. С. 17-25.
18. Мауль В.Я. Тимофей Мясников - пугачевский атаман: опыт историко-психологическойреконструкции // Уральский исторический вестник. 2012. № 3. С. 53-60.
19. Мауль В.Я. Штрихи биографии пугачевского атамана А.Т. Соколова: новые версии и подходы // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2014. № 4. С. 134-140.
20. Могильницкий Б.Г. История исторической мысли ХХ века: курс лекций. Вып. III: Историографическая революция. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2008. 554 с.
21. Пушкин А.С. Капитанская дочка//Русский бунт. М.: Дрофа, 2007. С. 7-133.
22. Обухова Ю.А. Феномен монархических самозванцев в контексте российской истории (по материалам XVIII столетия). Тюмень: Изд-во ТИУ, 2016. 201 с.
23. Овчинников Р.В. Манифесты и указы Е.И. Пугачева (Источниковедческое исследование). М.: Наука, 1980. 281 с.
24. Овчинников Р.В. Следствие и суд над Е.И. Пугачевым и его сподвижниками (Источниковедческое исследование). М.: ИРИРАН, 1995. 272 с.
25. Побережников И.В.Новый источник по истории Пугачевщины на Урале и в Западной Сибири («Допрос» А.Н. Свешникова 1774 г.) // Источники по истории Западной Сибири: Матер. регион. научн. конф. Ч. II. Сургут, 2003. С. 16-23.
26. Смирнов Ю.Н.Современные подходы к истории восстания 1773-1775 гг. //Вестник Самарского университета. 2007. № 5/3 (55). С. 158-166.
27. Устинов А.Л.Взаимодействие казачества и приписных крестьян в восстании 1773-1774 гг. на Урале // Документ. Архив. История. Современность: сб. науч. трудов. Екатеринбург, 2007. Вып. 7. С. 17-29.
28. Чеканцева З.А. Порядок и беспорядок. Протестующая толпа во Франции между Фрондой и Революцией. М.: ЛИБРОКОМ, 2012. 240 с.
References
1. Andrushenko A.I. Krest'yanskaya voina 1773-1775 gg. na Yaike, v Priural'e, na Urale i v Sibiri. M.: Nauka, 1969. 360 s.
2. Arsen'ev A.V. Zhenshiny pugachevskogo vosstaniya. Priklyucheniya i sud'ba «zhenok», prichastnyh k Pugachevskomu buntu //Istoricheskii vestnik. 1884. T. 16. No. 6. S. 611-627.
3. Buganov V.I. Pugachev. M.: Molodaya gvardiya, 1987. 383 s.
4. Dmitriev-Mamonov A.I. Pugachevskii bunt v Zaural'e i Sibiri: istoricheskii ocherk po oficial'nym dokumentam. SPb.: Tipografiya Montvida, 1907. 258 s.
5. Dubrovin N.F. Pugachev i ego soobshniki: epizod iz istorii carstvovaniya Imperatricy Ekateriny II. SPb.: Tipografiya I.N. Skorohodova, 1884. V 3-h t.
6. Kanishev V.V. Russkii bunt - bessmyslennyi i besposhadnyi / Pogromnoe dvizhenie v go-rodah Rossii v 1917-1918 gg. Tambov: Izd-vo Tambov. un-ta, 1995. 162 s.
33
7. Krest'yanskaya voina v 1773-1775 godah. Vosstanie Pugacheva. L.: Izd-vo Leningr. un-ta, 1966. T. 2. 512 s.
8. Krest'yanskaya voina v 1773-1775 godah. Vosstanie Pugacheva. L.: Izd-vo Leningr. un-ta, 1970. T. 3. 488 s.
9. Mavrodin V.V. Krest'yanskaya voina v Rossii v 1773-1775 godah. Vosstanie Pugacheva. L.: Izd-vo Leningr. un-ta, 1961. T. 1. 587 s.
10. Maul' V.Ja. Emel'jan Pugachev i ego zheny (k voprosu o gendernojproblematike russkogo bun-ta) // Klio. 2012. № 11. S. 99-102.
11. Maul' V.Ya. Emel'yan Pugachev i komendantskaya dochka (Ob odnom epizode iz istorii russkogo bunta XVIII stoletiya) // Rossiiskaya istoriya v nachale XXI veka: opyt, problemy, perspektivy: sb. statei / nauch. red. D.A. Safonov. Orenburg: Izd-vo OGPU, 2014. S. 213-217.
12. Maul' V.Ya. Zagadka bolezni E.I. Pugacheva (ob odnom kazuse izpredystorii russkogo bunta XVIII stoletiya) // Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. 2014. No. 382. C. 113-118.
13. Maul' V.Ya. Protokoly doprosov pugachevcev v zerkale novoi paradigmy istochnikovedeniya // Dialog so vremenem. 2014. Vyp. 46. S. 72-79.
14. Maul' V.Ya. Pugachev/«Petr III» i ego pervye storonniki (diskussionnyi vopros iz istorii ros-siiskih samozvancev) // Vestnik Surgutskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. 2013. No. 4. S. 169-178.
15. Maul' V.Ya. Ritual'nyi simvolizmpovstancheskoi kazni v Rossii (po materialam Pugachevskogo vosstaniya) //Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. 2003.No.276. S.53-62.
16. Maul' V.Ya. Rossiiskaya istoriografiya nachalaXXIveka o Pugachevskom bunte (nekotorye as-pekty problemy) //Vestnik Surgutskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. 2015. No. 4. S. 160-169.
17. Maul' V.Ya. Russkii bunt kakpoisk tradicionnoi identichnosti (istoriograficheskie i metodologi-cheskie zametki) // Klio. 2005. No. 1. S. 17-25.
18. Maul' V.Ja. Timofej Mjasnikov - pugachevskij ataman: opyt istoriko-psihologicheskoj rekon-strukcii // Ural'skij istoricheskij vestnik. 2012. № 3. S. 53-60.
19. Maul' V.Ya. Shtrihi biografii pugachevskogo atamana A.T. Sokolova: novye versii i podhody // Vestnik Surgutskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta.2014.No.4.S.134-140.
20. Mogil'nickii B.G. Istoriya istoricheskoi mysli XX veka: kurs lekcii. Vyp. III: Istoriografi-cheskaya revolyuciya. Tomsk: Izd-vo Tom. un-ta, 2008.554 s.
21. Pushkin A.S. Kapitanskaya dochka //Russkii bunt. M.: Drofa, 2007. S. 7-133.
22. Obuhova Yu.A. Fenomen monarhicheskih samozvancev v kontekste rossiiskoi istorii (po materialam XVIIIstoletiya). Tyumen': Izd-vo TIU, 2016. 201 s.
23. Ovchinnikov R.V. Manifesty i ukazy E.I. Pugacheva (Istochnikovedcheskoe issledovanie). M.: Nauka, 1980. 281 s.
24. Ovchinnikov R.V. Sledstvie i sud nad E.I. Pugachevym i ego spodvizhnikami (Istochnikovedcheskoe issledovanie). M. : IRIRAN, 1995. 272 s.
25. Poberezhnikov I.V.Novyi istochnik po istorii Pugachevshiny na Urale i v Zapadnoi Sibiri («Do-pros» A.N. Sveshnikova 1774 g.) //Istochniki po istorii Zapadnoi Sibiri: Mater. region. nauchn. konf. Ch. II. Surgut, 2003. S. 16-23.
26. Smirnov Yu.N.Sovremennye podhody k istorii vosstaniya 1773-1775 gg. //Vestnik Samarskogo universiteta. 2007. No. 5/3. S.158-166.
27. Ustinov A.L.Vzaimodeistvie kazachestva i pripisnyh krest'yan v vosstanii 1773-1774 gg. na Urale //Dokument. Arhiv. Istoriya. Sovremennost': sb. nauch. trudov. Ekaterinburg, 2007. Vyp. 7. S. 17-29.
28. Chekanceva Z.A. Poryadok i besporyadok. Protestuyushaya tolpa vo Francii mezhdu Frondoi i Revolyuciei. M. : LIBROKOM, 2012. 240 s.
