CC BY
32
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 27. ГЛОБАЛИСТИКА И ГЕОПОЛИТИКА. 2017. № 1
Д.Е. Муза*
РУССКИЕ РЕВОЛЮЦИИ 1917 г.: РУКОТВОРНАЯ ГОЛГОФА ИЛИ ПУТЬ В СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ? (Посильные соображения к столетию событий)
D.E.Muza
RUSSIAN REVOLUTION OF 1917:
MAN-MADE OR CALVARY WAY TO BRIGHT FUTURE?
(Feasible ideas to the events of the century)
В статье предложен цивилизационно-синергетический анализ революционных потрясений в России в 1917 г. Показано, что феномен русских революций возникает в мейнстриме трехэтапной модернизации (вестернизации) российской империи и конституируется как синергия воль интеллигенции инарода в борьбе за радикально обновленное государство: либо как инклюзивный проект «Россия—Запад», либо как проект иномерного модерна с русско-евразийской спецификой. При этом 1917 г. явился точкой бифуркации этого процесса в силу сцепления макро- и микрофакторов в ансамбль с вариативной аттрактивностью.
Ключевые слова: русские революции 1917 г., три этапа модерназации (вестернизации) России, субъектностьреволюции, социальный хаос, социально-политическая аттрактивность.
In the article the analysis of the civilizational and synergistic revolutionary upheavals in Russia in 1917. It is demonstrated that the phenomenon of the Russian revolution occurs in the mainstream three-step modernization (= Westernization) of the Russian Empire and constituted as a synergy of wills intellectuals and the people in the struggle for a radical renewal of the state, either as an inclusive project "Russia—West", or as a project of other measure modernity with Russian and Eurasian specifics. At the same time in 1917 was the "point bifurcation" of the process in the adhesion of the macro and micro factors in the ensemble with variability attractiveness.
Key words: Russian revolution of 1917, three stages of modernization (westernization) of Russia, subjectivity of revolution, social chaos, social and political attractive.
*Муза Дмитрий Евгеньевич — докт. филос. наук, профессор, чл.-корр. Крымской Академии наук, начальник научного отдела Донецкого педагогического ин-та; профессор каф. международных отношений и внешней политики Донецкого национального университета (ДНР). E-mail: dmuza@mail.ru
Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия... Жизнь одной из них означает смерть другой.
Ф.И. Тютчев
Революция — не естественный итог предшествующего развития, а несчастье, постигшее Россию.
Э. Тэри
Революция — стихия... Землетрясение, чума, холера тоже стихии. Однако никто не прославляет их, никто не канонизирует, с ними борются. А революции всегда «углубляют».
И.А. Бунин
Едва ли не самым затянувшимся спором отечественной мысли, своей нерешенностью довлеющим над нею и над Россией и по сей день, является спор о характере и направленности истории ХХ в. («красного столетия»). Более того, сегодня, оглядываясь назад и пытаясь понять замысловатую историческую траекторию из «прекрасного далёка» в новое, светлое будущее, формально восходящую к двум русским революциям 1917 г. — феноменам Февраля и Октября, но имеющую свои имманентные «разбе-ги» и экстерриториально направленные «силы дальнодействия», мы часто остаемся заложниками историологических стереотипов. К примеру, стереотипов говорящих о том, что революция может быть истолкована исключительно в рамках закономерностей формационной парадигмы, т.е. с учетом неизбежного классово-антагонистического, радикального разлома и неистовой внутрисоциальной борьбы, и как итог — «коренной переворот» или смена общественно-экономической формации с восхождением на новую ступень «эскалатора прогресса». Содержательно же все чаще увязываемых с петровскими и последующими этапами перманентных для бытия России цивилизационных преобразований, как и с неоднозначной реакцией на них внутри России и за ее пределами.
Отсюда проистекает необходимость в создании метатеоретической позиции, способной учитывать не только огромную и часто противоречивую историографию и историософию этого феномена всемирно-исторического масштаба, но также либеральные, марксистские, элитарные, социально-психологические, геополитические, социологические, структурно-функ-ционалистские, конфликтологические, религиозно-аксиологические и иные теории и концепции революции. Притом, что к столетней календарной дате ни научным сообществом, ни общественным мнением пока не выработан и не усвоен, т.е. не приурочен к актуальному бытию России, единый habitus данного мега-события.
Тем не менее силовые линии спора, как мне думается, располагаются вокруг нескольких сюжетов: а) сценария «встраивания» России в структуру западной цивилизации модерна, пошедшей по пути индустриального капитализма; б) сценария дивергенции России и Запада на основе некоторых оригинальных идеологий — панславизма, византизма, «русского со-
циализма», отчасти народничества и евразийства, с одной стороны, и заемных идеологий — русских вариантов либерализма и марксизма — с другой; в) сценария «похищения» Западом России как «вечной угрозы с Востока», т.е. «обнуления» ее цивилизационной сущности как таковой; г) сценарий «похищения» Россией Запада за счет актуализации его имманентных политических, военных и социально-экономических противоречий, но с привлечением ресурсов русской социокультурной модели развития. Эти сюжеты, подчеркну, нуждаются в интегральной артикуляции и оценке.
Предмет этого спора очерчивается как пространство коллективно-конфликтогенного выбора маршрута развития России под перекрестным воздействием эндогенных и экзогенных социокультурных факторов, кристаллизовавшихся в начале ХХ в., причем взятых как в диахронном, так и синхронном измерениях. Но главный фактор, поначалу экзогенный — это «вызов Запада» (А. Дж. Тойнби), на который у «творческого меньшинства» русской (советской) цивилизации был найден ответ в виде использования марксизма как «духовного оружия» против того же западного мира1. Правда, с известными ментальными и ценностными деформациями, а именно православно/славянско/евразийскими. Они как постоянные величины стали, тем не менее, «внутренним Востоком» при параллельном конституировании «внутреннего Запада», образуя, быть может, перманентный и «сквозной» внутрицивилизационный антагонизм. Но именно ему, образованному внутри системы «Россия—Запад», кристаллизовавшемуся по типу догоняющей модернизации (вестернизации) с ключевой ролью государства (с эпохи Петра I), не суждено быть разрешенным в силу полярных ценностных и социокультурных ориентаций — «архаизма» (романтически взыскуемого традиционализма) и «футуризма» (реалистически чаемого и осуществляемого модернизма, а затем и сверхмодернизма). По сути, это напряжение установок и реальных дел выступает в виде своеобразной цивилизационной константы у теоретиков, предметно ориентированных на уяснение логики социальной динамики России, — А.С. Ахиезера, И. Берлина, А.Н. Боханова, Дж. Биллингтона, В.В. Ильина, С.Г. Кара-Мурзы, В.В. Кожинова, С. Коэна, Л. Люкса, В.А. Никонова, Р. Пайпса, А.С. Па-нарина, И.К. Пантина, А.А. Проханова, А.И. Солженицына, А.И. Фурсова, И.Р. Шафаревича и др.
Однако наибольшую трудность в этом вопросе вызывает аксиоматизация представлений о начале процесса, а значит, формах и векторе его протекания, вплоть до опрокидывания в хаос (гражданской войны) всей социальной конструкции с ее последующей регенерацией, но на новой основе: Российская империя—СССР—современная Россия. Более того, такая аксиоматизация несет в себе аксиологическую предпосылку, влияющую как на сам характер дескрипции (что само по себе важно), так и на итоговую, причем нормативную, формулу рассматриваемой столетней событий-ности/процессуальности.
1 Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. М.; СПб., 1995. С. 160.
Ниже в свете сказанного будет предложен цивилизационный вариант прочтения партитуры Русской революции (собирательный термин, указывающий на внутреннее единство революционного «пробного камня» 1905—1907 гг., но главное, революционных потрясений Февраля и Октября, при их разнокачественных интригах, природе, целях и средствах осуществления, что подметил еще Г.П. Федотов2) как события эпохально-трансэпохального масштаба. При этом само это прочтение видится в двух ракурсах: с одной стороны, иррационально-стихийным самоотрицанием Россией самое себя через самодеструкцию, а с другой — генерированием нового общества на основе рационального нормативного целеполагания.
Первый ракурс так или иначе ассоциируется с уничтожением почти всех основ, институтов и ценностей имперско-самодержавной, самобытно-цивилизационной формы бытия России: православной духовной традиции и соответствующего ей миропонимания, патерналистского государства с императором во главе, общества как большой семьи, служилого этоса, многоукладного и регионально разнородного хозяйства, скорее крестьянства, а не буржуазии, как ядра русского народа, антропоса «иоанновского» типа (В. Шубарт), при наличии миропотрясающих сюжетов — Петров Верхо-венских, Шигалевых, Иванов Карамазовых и Смердяковых (идейных и реальных богоотрицателей, человеконенавистников и отцеубийц). Второй ракурс — с конституированием принципиально новых основ, институтов и ценностей советской империи (цивилизации): материалистического и секулярно подготовленного атеистического миропонимания, марксизма как «тотальной идеологии», в том числе реализуемого в створе пролетарского интернационализма, жесткой властно-иерархической конструкции общества и государства; культом науки и техники, развитием средств производства, а затем, с заметным опозданием, и потребления, плановой экономикой, социальным базисом в виде коллективистского типа антропоса — homo soveticus (А.А. Зиновьев), классовой моралью, наукой и искусством.
Естественно, у обоих теоретических флангов есть свои аргументы и контраргументы, и сегодня пока не уравновешенные в публичном дискурсе и политической практике (напр., Рождественское послание 2017 г. Патриарха Московского и всея Руси Кирилла и реляции Г.А. Зюганова о восстановлении исторической справедливости — возвращении 7 ноября в реестр общероссийских праздников). Однако уже более-менее отчетливо наметился определенный крен в конвергенции обоих взглядов, который, к примеру, вытекает из представления о «непрерывности русской истории». Так, неслучайно Н.А. Нарочницкая предлагает панорамно посмотреть на весь ХХ в. (и различить в Феврале — Октябре революционный проект «до основания», который пытался «переломать Россию» и советский период истории, «когда Россия сама постепенно переламывала этот проект»), а именно с позиций тысячелетних «глубоких и неискоренимых традиций русской жизни»3 (!).
2 Федотов Г.П. Судьба и грехи России: Избр. статьи по философии русской истории и культуры: В 2 т. Т. 2. СПб.; София, 1993. С. 132—136.
3 Нарочницкая Н.А. Русский код развития. 2-е изд., доп. М., 2015. С. 340—341.
При этом существуют и макросоциологические наблюдения, подтверждающие идею преемственности в связке Российская империя—СССР. Исследования израильско-американского ученого С. Эйзенштадта говорят не только о том, что Россия, пройдя пожар революции, «продемонстрировала очень высокую степень преемственности культурных кодов, характер отношений между центром и периферией и образцов социальной стратификации»4. Между порядками до- и постреволюционной России существовало пять сходных черт: 1) в характере основных признаков статуса; 2) в функциях, осуществляемых ради потребностей центра, и в признаках и символах, которые он монополизирует; 3) в обособлении моделей образа жизни и образцов участия различных локальных, профессиональных, территориальных и родственных групп; 4) в попытках элит свести к минимуму статусные или классовые компоненты семейной идентичности либо идентичности широких родственных групп, а также автономное положение семьи в статусной системе; 5) в попытках элиты установить единообразную систему иерархии для важнейших позиций, особенно в отношении доступа к центру5.
Однако с методологической точки зрения тут малоэффективны законы диалектической логики, расчерчивающие процесс в строгих категориальных пропорциях и с гарантированным синтезом борющихся начал с заданным аксиологическим результатом («эра коммунизма»). Скорее, к данному сверхсложному феномену приложим социосинергетический подход, позволяющий увидеть стохастическую композиционность и вариабельность социальных изменений, предшествовавших как самой революции (например, Первая мировая война6), нелинейной логике ее развертывания, так и вытекающих из нее замысловатых траекторий пути России и мировых держав. Именно поэтому имеет смысл дать социосинергетическую версию произошедшего сто лет назад, заручившись рабочим определением революции: она суть «коренной, фронтальный тип трансформации, предполагающий смену формы социальности в результате кризиса»7.Сам же кризис по большому историческому счету должен быть воспринят в более широком контексте как следствие наступления европейского модерна на русскую архаику. Лапидарно: «В своем смысловом экстракте "модерн" — суть проект, связанный с выравниванием мира по западному образцу в качестве "естественного эталона человечества'. Собственно любой революционаризм и реформаторство после 1789 г. сопряжены — хотим мы того, или нет — с этой логикой "выравнивания' ("подтягивания" к современности) народов,
4 Эйзенштадт С. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999. С. 284.
5 Там же. С. 285.
6 См.: МузаД.Е. Россия в Первой мировой войне: Попытка синергетической интерпретации // Россия и Великая война: Опыт и перспективы осмысления роли Первой мировой войны в России и за рубежом: Мат-лы Междунар. науч. конф. Москва, 8 декабря 2010 г. М., 2011.
7 Ильин В.В. Философия истории. М., 2003. С. 76.
стран и цивилизаций. Причем без учета их цивилизационной природы и исторического опыта»8.
Отсюда вытекает задача по прояснению стратегии и тактики этого наступления. Если следовать наблюдениям А.И. Уткина, то Запад трижды «проникал» в тело и душу России: 1) в петровский период (1721—1815); 2) в постнаполеоновско-венский период (1815—1855); 3) в период активной модернизации (1855—1914), т.е. новой встречи с Западом после переосмысления ошибок прошлого. Причем в качественном отношении они разнятся: если первый был активно-и-интуитивно-модернизаторским и подражательным, второй — периодом реализации иллюзий относительно просвещенного Запада и их краха, то третий характеризовался как период сотрудничества и союзничества9. Само это проникновение имело ряд существенных признаков, среди которых: догоняющий характер модернизации; подражательность вместо творческого начала; редкая и не всегда конструктивная критика трансфера западных институтов, ценностей и технологий; «экстравертивность» психологии элит, выступивших в роли поводыря инертного и «итравертивного» «безмолствующего большинства» с его архаичной ментальностью; неучтенность, а то и отрицание социокультурных и ценностных опор российской государственности, их стратегического потенциала.
Отсюда сам хаосогенный характер качественных трансформаций, ведь и управленческий механизм, и объект управления выстраивают ассимет-ричные связи ввиду растущего внутреннего напряжения в социуме. Вплоть до прохождения точки бифуркации, по нашему мнению, совпадающей с 1917 г., прошедшем в «режиме с обострением» с Февраля до Октября (кульминация кризиса, вначале искусственная, затем естественная) и содержащем несколько социетальных векторов движения в будущее. Однако, прежде чем подойти к 1917 г., России, что теперь очевидно, нужно было пройти через «вызов модерна», так и не обретя релевантного циви-лизационного ответа, разумеется, «творческим меньшинством» русской цивилизации, а затем и цивилизационным большинством.
При прояснении характера «волн» идейного влияния верна следующая констатация: на Россию, прежде всего на политические элиты и образованные классы, последовательно воздействовали идеи протестантизма (1717—1840) и Просвещения (1750—1824), политический либерализм (1770—1917), марксизм (1860—1917), технический модернизм (1890—1925)10 и, естественно, феномен масонства11, который через столетия был явлен в февральском заговоре элит против царя12. Такая идейно-мотивационная
8Муза Д.Е. ХХ век в горниле мировых революций: Гиперконфликт архаики, модерна и постмодерна //Культурологический журнал. 2016. № 4(26). URL: http://www.cr-journal.ru/ rus/journals/389.html&j_id=29 (дата обращения: 27.01.2017).
9 См.: Уткин А.И. Вызов Запада и ответ России. М., 2002.
10 Там же. С. 54.
11 См.: Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II. СПб., 2001.
12 См.: Боханов А.Н. Николай II. М., 1997; Рыбас С.Ю. Заговор верхов, или Тотальный переворот. М., 2016.
и ценностная дифференциация говорит об одном: о перманентной раско-лотости цивилизационной субъектности, для которой объектом выступает общество и сам народ. Поэтому целесообразен вопрос о макете субъектности революции, как полисубъектности. В этом отношении Февраль — Октябрь является местом и временем реализации явных и тайных планов социетальной трансформации.
Но как бы то ни было, большая и влиятельная группа заговорщиков пришла к выводу, что торпедировать монархию, в случае удачного для России исхода войны, будет затруднительно. Поэтому начал раскручиваться маховик психоза о невыносимых для России тяготах войны, в которых прямо или косвенно обвинялись император, двор и правительство. Причем последнее обстоятельство сегодня осмысливается едва ли не как самое решающее в деле создания «управляемого хаоса». Правда, с той существенной оговоркой, что сам «управляемый хаос», поначалу созданный руководителями Земгора и ВПК в виде провала обеспечения гособорон-заказов (персонально кн. Г.Е. Львовым и А.И. Гучковым), затем генералами-заговорщиками с их «Военной ложей» (М.В. Алексеевым, Н.А. Рузским, Н.И. Ивановым, А. А. Брусиловым, А.Е. Эвертом и др.), и наконец, членами Временного правительства (А.Ф. Керенским, П.Н. Милюковым, Н.В. Некрасовым, А.И.Коноваловым, М.И.Терещенко, А.А.Мануйловым, А.И.Шин-гаревым, В.Н. Львовым, И.В. Годневым), сам их поглотит (!).
Но если мотивация этих деятелей была сугубо властная или материально-финансовая, то у русской интеллигенции, ее художественного крыла она заметно отличалась. Стоит отметить, что в русской культуре Серебряного века доминировали мотивы, связывающие или синтезирующие Революцию и Абсолют в подчеркнуто метафизическом выражении («темная» софиология А.А. Блока, А.В. Белого, В.В. Брюсова, М.А. Волошина); Россия как «промежуточный мир» между физическим и духовным мирами у М.И. Цветаевой; «дионисийство» русского народа, призванного обновить историю, у Вяч. Иванова; «Русь Третьего Завета» у Д.С. Мережковского и т.д. Более того, эта плеяда вполне незаурядных софиологов, поэтов-символистов, богоискателей и богостроителей желала видеть в Русской революции инкарнацию самое Софии (!).
И здесь, при рассмотрении вопроса телеологии и аксиологии революции, как мне думается, важно учесть следующее обстоятельство. Еще в конце 1990-х гг. А.С. Панарин в специальном исследовании показал, что Россия в этот период проходила через социокультурный раскол и связанные с ним дилеммы по «революционной модели»: интеллигенция с народом против государства13. Казалось бы, именно эта модель стала доминантной в реализации Февраля — Октября, вопреки мнению А. А. Блока, по-шопенгауэровски вещавшего в 1908 г.: «Если интеллигенция все более пропитывается "волею к смерти", то народ искони носит в себе "волю к жизни"»14.
13 Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века // На перепутье (Новые Вехи). М., 1999. С. 11.
14Блок А.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. Л., 1982. С. 113.
На деле же конфигурация сил выглядела гораздо сложнее: ввиду ориентации российских государственных элит (пожалуй, начиная с С.Ю. Витте) на разные политические центры силы, промышленные группы и банки западных держав — Францию, Англию, Германию, США, и в значительно меньшей степени — на автохтонные социокультурные, политические и экономические ресурсы, указанная модель должна быть скорректирована. В частности, события 22—27 февраля в Петрограде были инспирированы различными политическими, военными и хозяйственными группировками, а русский народ выступил «разменной картой». В рамках простой аттрактивности: «Даешь хлеба!»; сложной аттрактивности: «Долой войну!»; суператтрак-тивности: «Долой самодержавие!» (читай: изменяй систему управления русской государственности и векторы ее внешней политики15 в пользу более «эффективных» западных). Вплоть до трансформации империалистической войны — в гражданскую (согласно В.И. Ленину). И последняя в этой нелинейной логике конституирует эмерджентность нового, светлого будущего.
В свою очередь правые силы, как показал в свое время В.В. Кожинов, также не смогли агрегировать политико-культурные интересы элит и народа, не найдя поддержки ни у государя, ни у широких слоев русского общества по ключевым проблемам внутренней и внешней политики. Отсюда — полное отчаяние: «...я вам говорю, что монархия гибнет, а с ней и мы все, а с нами Россия» (В.М. Пуришкевич)16.
Словом, путь от Февраля к Октябрю оказался путем кардинальной ломки всей социетальной системы России, путем прохождения через режим сильной неравновесности, обрушения в хаос и выбора новых структурообразующих факторов за счет появления и доминации «джокера» — партии большевиков. Партии, состоящей из людей, делающих из невозможного возможное. Такова формула «революционной необходимости»? «Необходимости» рукотворного Рая?
Но для уяснения упущенных шансов, т.е. недопущения восхождения на рукотворную Голгофу, важен еще один фундаментальный вопрос, поставленный незабвенным В.В. Розановым: «А что же русские? — Досыпали "сон Обломова", сидели "на днё' Максима Горького и, кажется, еще в "яме' Куприна... Русские все зевали. Русские все клевали... Мечтая о "золотой рыбке' будущности и исторического величия»17.
И сегодня, оглядываясь на миропотрясающие события столетней давности, вспоминается мысль С. Л. Франка о А.С. Пушкине как «уврачевателе» недугов России. Пушкин, по мнению философа, указал на три принципа «творения» русской истории: 1) правление русским государством должны осуществлять избранные народом и нравственно совершенные вожди, не «все» (средние люди или масса); 2) созидание обязано реализовывать-
15 Об этом предмете достаточно красноречиво поведал посол Франции в России М. Палеолог, имевший личную беседу с императором в 1915 г. См.: Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. Гл.УШ.
16 Кожинов В.В. Россия ХХ век (1901—1939). История страны от 1901 года до «загадочного» 1937 (Опыт беспристрастного исследования). М., 2001. С. 86.
17 Розанов В.В. Уединенное. М., 1990. С. 392—440.
ся на основе живого чувства исторической традиции как основы политической жизни; 3) путь мирной общественной жизни и забота о ней не связаны с «насильственными переворотами»18.
Собственно эти принципы важны сегодня, в условиях глобального мирового кризиса, в преодолении которого именно России, что для многих становиться очевидным, отводится ключевая роль. Исполнение этой роли предполагает консолидацию общества после преодоления последствий «геополитической катастрофы» — распада СССР, «парада суверенитетов», центробежных тенденций, казуса «Болотной», и напротив, закрепления успехов «русской весны» в Крыму и Донбассе, переформатирования Молдовы, умиротворения в Сирии, словом, нового сосредоточения России вокруг стратегических задач. Задач, явленных в ходе Русской революции и «красного столетия», но не получивших своего окончательного решения. Главным образом из-за пренебрежения ими или слабого извлечения уроков из события столетней давности.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Блок А. А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. Л., 1982.
Боханов А.Н. Николай II. М., 1997.
Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II. СПб., 2001.
Ильин В.В. Философия истории. М., 2003.
Муза Д.Е. Россия в Первой мировой войне: Попытка синергетической интерпретации // Россия и Великая война: Опыт и перспективы осмысления роли Первой мировой войны в России и за рубежом: Мат-лы Междунар. науч. конф. Москва, 8 декабря 2010 г. М., 2011.
Муза Д.Е. ХХ век в горниле мировых революций: Гиперконфликт архаики, модерна и постмодерна // Культурологический журнал. 2016. № 4(26). URL: http:// www.cr-journal.ru/rus/journals/389.html&j_id=29
Нарочницкая Н.А. Русский код развития. 2-е изд., доп. М., 2015.
Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991.
Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века // На перепутье (Новые Вехи). М., 1999.
Розанов В.В. Уединенное. М., 1990.
Рыбас С.Ю. Заговор верхов, или Тотальный переворот. М., 2016.
Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. М.; СПб., 1995.
Уткин А.И. Вызов Запада и ответ России. М., 2002.
Федотов Г.П.Судьба и грехи России: Избр. статьи по философии русской истории и культуры: В 2 т. Т. 2. СПб., 1993.
Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996.
Эйзенштадт С. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999.
18 Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 240.
