CC BY
337
П. Э. Подалко,
Осакский государственный университет (Япония)
РУССКАЯ КОЛОНИЯ В КОБЕ
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОБЗОР
НОВЫЙ ГОРОД КОБЕ: ЯПОНСКОЕ «ОКНО В ЕВРОПУ»
Середина прошлого столетия в Японии была отмечена прекращением длившейся более двух веков политики самоизоляции страны от внешнего мира и началом ее всесторонней модернизации с последующей интеграцией в мировое сообщество. *
В соответствии с «ансэйскими договорами» 1854—1856 гг. (период Ансэй в Японии продолжался с 1854 по 1860 г.), заключенными с правительствами США, Англии, Франции, России, Голландии, Япония обязалась открыть ряд портов для захода в них зарубежных судов и активизации через них внешнеторговых отношений. Первыми такими портами стали в июле 1859 г. Нагасаки, Канагава (Иокогама) вместо бухты Симода, оказавшейся при ближайшем рассмотрении малопригодной, с точки зрения поставленных задач, и Хакодате, где уже с 1858 г. существовало российское консульство (первый консул— И.А.Гошкевич). На очереди было открытие Осаки и еще одного порта, названного впоследствии Кобе (по ближайшей деревне Кам-бе), около старинного города Хиого, на берегу внутреннего Японского моря. Оба эти события планировались на 1863 г., но из-за обострения внутриполитической обстановки в Японии, вылившегося в итоге в «Реставрацию Мэйдзи» в 1868 г. (упразднение режима сегу-ната, возврат власти в полном объеме императору), акция была отложена, и открытие портов произошло спустя пять лет, в 1868 г.
Первым губернатором вновь учрежденной префектуры Хиого, где молодой город Кобе скоро начал играть главную роль, был назначен в феврале 1868 г. Ито Сюнсуке, приобретший широкую известность под именем князя Ито Хиробуми (1841—1909), — выдающийся политический деятель Японии в «период Мэйдзи» (1868—1911). В молодости он получил образование в Англии и занимал ряд высших постов в Японской империи (был, кстати сказать, сторонником сближения Японии с Россией, особенно в последние годы жизни, и немало способствовал этому своей разносторонней деятельностью). Во многом благодаря его личности город Кобе, вскоре стал не просто городом в полном смысле этого слова, но и одним из символов обновле-
ния Японии, ее интернационализации, воротами, через которые западная культура проникала в еще недавно полностью закрытое японское общество.
Уже с 1870 г. была установлена постоянная телеграфная связь Кобе с соседним городом Осака; в 1874 г. туда пошли первые поезда, а с 1876 г. была проложена железная дорога между Кобе и древней столицей Киото. Порт Кобе быстро рос и уже в конце прошлого века вышел на второе место в Японии по объему торговли, уступая только Иокогаме. Это в основном произошло благодаря существовавшему здесь иностранному сеттльменту, ибо именно внешняя торговля стала главным фактором роста и процветания Кобе.
Первые иностранцы появились в Кобе с момента открытия порта в январе 1868 г. Статистика показывает, что уже через десять месяцев в Кобе проживало 470 иностранных подданных, в том числе 240 китайцев, 116 англичан, 61 американец, 36 немцев, 19 французов, 36 португальцев. В дальнейшем численность
иностранного населения Кобе постоянно увеличивалась. К 1899 г., когда были пересмотрены на новых условиях международные договоры, заключенные правительством Японии в прежнюю эпоху, и иностранные поселения лишились, в частности, права самоуправления, консульского суда и других признаков экстерриториальности, в Кобе проживало уже 940 европейцев и американцев, а в 1912 г. — 1700 чел. В годы первой мировой войны (1915 г.) количество иностранцев составляло 2617 чел. (без китайцев), а в год окончания войны (1918 г.) в Кобе было зарегистрировано около 4600 чел. из 22 стран мира, из них 2100 китайцев и 2462 подданных разных стран Европы и Америки. В то время в городе также размещались представительства 55 торговых и промышленных зарубежных компаний. Несмотря на сокращение торговли со странами воюющей Европы, общий объем торгового оборота Кобе почти не изменился и достиг в 1918 г. 36 млрд 638 млн иен.
ЗАРОЖДЕНИЕ «РУССКОЙ КОЛОНИИ» В КОБЕ:
ЭПОХА ВИЗИТОВ ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ
Появление в Кобе русских произошло позднее, чем там обосновались представители других западных стран. Так, по количеству иностранных судов, посещавших порт Кобе в 1869 г., Россия стояла на пятом месте после Англии, США, Германии и Голландии, опережая лишь Францию и Данию (впрочем, это не слишком удивляет, если учесть, что в том же году в Иокогаме, являвшейся основным японским портом, не было не только постоянного дипломатического присутствия России, но и ни одного представительства российских торговых компаний).
Данные переписи зарубежных граждан в 1872 — 1873 гг. отмечают наличие в городе двух российских подданных— менее одного процента от общего числа иностранцев; в последующие два десятилетия количество россиян, одновременно проживавших в Кобе, не превышало десяти человек. Не совсем логичным выглядит в этой
Карта иностранного сеттльмента Кобе начала 1870-х годов.
Отмечены консульства: 1 — американское, 2 — французское, 3— прусское, 4— английское, 5— голландское.
(Из книги Harold S. Williams «Kobe Club». 197B)
связи решение об учреждении российского консульства в Кобе уже в 1881 г. (исполняющий обязанности консула В.Станниус), так как ни торговых связей, ни перспектив на развитие их в обозримом будущем не было. Скорее российский МИД заботился о поддержании национального престижа — уже к 1870 г. в Кобе имелись консульства США, Англии, Франции, Голландии и даже Пруссии, и присутствие там российского консула (даже чисто номинальное) позволяло сохранить необходимый международный представительский баланс. Это предположение отчасти подтверждается наблюдением английского писателя и путешественника Д.Сладена, который в книге о поездке в Японию в конце 1880-х годов отмечает, что немногочисленные русские суда, заходящие в порт Кобе, поражали своими габаритами; так, присутствовавший на морском параде по случаю визита в Кобе императора Мэйдзи русский флагман «Адмирал Нахимов» не только превосходил по размерам любое бывшее там в тот момент иностранное судно, но и равнялся по водоизмещению едва ли не половине всей японской эскадры. Безусловно, вопросы национального престижа занимали далеко не последнее место в российской внешней политике на Дальнем Востоке, хотя в целом она, как писал С.И.Нова-ковский в капитальном труде «Япония и Россия» (вышел в Токио в 1918 г. — П.П.), была «несистематична, неясна, неустойчива», а главное — «полностью зависела от конкретного государственного деятеля», т.е. правившего на данный момент царя.
Наиболее заметным событием в жизни русской колонии в Японии, и в частности в Кобе, вплоть до русско-японской войны 1904— 1905 гг. было десятидневное пребывание здесь наследника — цесаревича Николая Александровича (будущего последнего российского императора Николая II), совершавшего вместе с двоюродным братом, принцем Георгом Греческим, кругосветное путешествие в 1891 г. на фрегате «Память Азова». С началом аренды российским флотом зимних стоянок для флота, базирующегося во Владивостоке, визиты русских кораблей (главным образом в Нагасаки) стали проводиться регулярно, и столь же регулярно в Японию прибывали представители императорской фамилии и высшего света Петербурга. Первым из членов «Дома Романовых» посетил Японию великий князь Алексей Александрович, средний сын царя Александра II, в 1872 г. во время кругосветного путешествия на корабле «Светлана». Его племянник великий князь Александр Михайлович жил в Японии в 1886—1888 гг., служа мичманом на крейсере «Рында», и даже сумел освоить азы японского языка, что было большой редкостью среди представителей западной аристократии. И вот настал черед для визита наследника престола.
Фрегат «Память Азова» вошел в бухту Нагасаки 15 апреля 1891 г., 23 апреля направился в Кагосиму, пробыл там сутки, и уже 27 апреля прибыл в порт Кобе, где находился до 7 мая.
Николай Александрович со свитой посетил окрестности Кобе, побывал в старом Хиого, где выслушал рассказ о прошлом города —
эпохе борьбы за власть между кланами Тайра и Минамото, о жестоком Тайра Киомори, некогда правившем в тех местах.
Сопровождавший наследника в путешествии князь Э.Э.Ухтомский, выполнявший по совместительству функции историографа плавания, оставил одно из первых описаний Кобе, опубликованных в России: «Расположенный несколько восточнее Хиого, относительно новый город Кобе вмещает, кроме туземцев, до 600 европейцев и американцев, а также около тысячи сынов Небесной империи (Китая.— П.П.). Первое обстоятельство в значительной степени объясняет образцовое устройство его, так как забота о нем поручена не только губернатору, но и консулам: гладкие, точно паркет, широкие улицы-аллеи тянутся от моря до близких холмов; всюду много зелени и даже газона. Английская колония завела тут и «спскеШеИ», и яхт-клуб, и пляж для купания. Увитые плющом комфортабельные виллы должны увеличивать в глазах иностранца прелесть пребывания в этом порте, славящемся хорошими климатическими условиями».
Десятидневное пребывание наследника-цесаревича в Японии — в общем-то не столь уж редкое событие в эпоху, когда многие молодые принцы совершали более или менее длительные зарубежные поездки, знакомясь с политическим устройством, культурой и обычаями соседних держав (тем самым подготовляясь к будущему правлению и компенсируя в этих поездках недостаток историко-географических познаний, получаемых в процессе домашнего образования), было ознаменовано событием, потрясшим тогдашнюю Японию и могущим привести к непредсказуемым последствиям, не прими японские власти на самом высоком уровне немедленные меры к погашению конфликта.
Речь идет об «инциденте в Оцу», когда во время визита в город, расположенный на берегах знаменитого озера Бива, на Николая совершил покушение японский полицейский. Наследнику было нанесено легкое ранение в голову. Нападавший был сразу же схвачен, наследнику оказана немедленная помощь, из Токио срочно прибыл император Муцухито (Мэйдзи) с извинениями — делалось все возможное, дабы смягчить гнев российского двора и предотвратить угрозу военного конфликта между двумя странами. Все это время рядом с Николаем находились члены дипломатической миссии России в Японии во главе с посланником Д.Е.Шевичем и консулом ГА. фон Вендрихом. За первые три дня было получено несколько сотен телеграмм, а всего до окончания пребывания эскадры в Кобе поступило около 24 тыс. различных заявлений с выражением соболезнования, поддержки и т.п. Три парохода специально прибыли из соседней Осаки с разнообразными подношениями. Практически не было японского города, который бы не прислал в консульство в Кобе приветственного адреса.
В этой истории многое и по сию пору выглядит загадочно — непонятная настойчивость, с которой японский двор добивался, чтобы пребывание цесаревича в Японии сроком на целый месяц было включено в программу его путешествия (что исходно не планировалось); пафос, придаваемый этому визиту устроителями, когда согла-
сие императора-отца было получено; и, наконец, та легкость, с которой было совершено само покушение. Николая, действительно, спасла случайность — иначе русский двор ждали бы самые мрачные перспективы, так как Александр III был уже тогда смертельно болен (что и привело его к преждевременной кончине спустя 4 года); его второй сын Георгий Александрович, также плывший вместе с братом Николаем в Японию (он прервал путешествие из-за обострения туберкулеза и вернулся в Россию), тоже был обречен (умер в августе 1899 г.), а младший сын Михаил в 1891 г. был еще ребёнком.
Любопытно, что против визита наследника в Японию активно возражал русский посол Д.Е.Шевич, справедливо сомневаясь в гарантиях обеспечения местными властями должной безопасности — еще у всех в памяти был эпизод с арестом «за охоту в неположенном месте» принца Генриха Прусского в окрестностях Кобе несколько лет назад (тогда, впрочем, все кончилось вполне благополучно, а сделанный виновным за инцидент губернатор Осака был снят со своего поста), но его безусловно компетентное мнение не было рассмотрено с должным вниманием.
Повинуясь поступившему из Петербурга приказу императора Александра III о немедленном прекращении путешествия наследника, русская эскадра 7 мая 1891 г. вышла из Кобе и взяла курс на Владивосток, куда и прибыла через четыре дня.
В дальнейшем Кобе становится непременным объектом посещения всех русских путешественников, дипломатов, высокопоставленных чиновников, ибо через его гавань отныне лежат пути основных морских трасс — из Шанхая, Гонконга, Сиэтла, Сингапура и др.
Российские путешественники не скупятся на восторженные описания Кобе: его считают наиболее «вестернизированным» в Японии, а значит, и наиболее удобным и приятным для жизни иностранцев. Так, по мнению Д.И.трейдера, дважды побывавшего в Японии— в 1891 и 1893 г., если соседняя и более древняя Осака «для туриста по внешности мало интересна» и «не живописна», то «город Кобе — действительно красив», и «по внешнему виду он скорее напоминает собой какой-нибудь европейский курорт, чем отдаленный городок Дальнего Востока. Дома — совсем европейского стиля — поражают своей красотой и изяществом» и т.д.
Постепенно численность русской колонии в Японии, и в частности в Кобе, начинает расти, чему в немалой степени способствовало улучшение торговых и дипломатических отношений между двумя странами, последовавшее за подписанием Портсмутского мирного договора в 1905 г. Так, в 1916 г. в Кобе проживало 62 подданных России; этот уровень сохранялся и в последующие несколько лет.
В январе 1916 г. Кобе посетила русская военная эскадра под флагом великого князя Георгия Михайловича, двоюродного брата царя, который прибыл в Японию для ведения переговоров относительно поставок вооружений для русской армии (уже второй год шла мировая война), а кроме того, имел задачу «прощупать» реальную
обстановку в стране накануне заключения японо-российского оборонительного союза. По случаю визита высокого гостя был устроен прием, на котором великий князь пожертвовал на благотворительные цели городу Кобе символическую сумму, равную 50 иенам (стоимость одной винтовки в ценах конца 1916 г.— П.П.). Через шесть месяцев, в июле того же года, городскими властями был организован торжественный вечер, посвященный празднованию заключения союза между двумя странами, куда ввиду малочисленности сочли возможным пригласить всю русскую колонию во главе с сотрудниками консульства.
РЕВОЛЮЦИИ 1917 г. И ПОЯВЛЕНИЕ В ЯПОНИИ
ПЕРВЫХ ЭМИГРАНТОВ
Первые месяцы после Февральской революции 1917 г. и последовавшей за ней политической амнистии были отмечены резким увеличением количества транзитных пассажиров с российским гражданством, следовавших через Японию, преимущественно в западном направлении. Это были представители различных партий, политических и религиозных течений и групп, проживавшие в эмиграции в Америке и Канаде и стремившиеся теперь как можно скорее вернуться в Россию. Д.И.Абрикосов, занимавший в то время пост первого секретаря посольства России в Токио, которому было поручено курировать вопросы перемещения российских граждан на территории Японии, выдачи им транзитных виз и т.д., в своих поздних мемуарах оставил немало ярких, хотя и весьма критических, описаний, рисующих довольно неприглядные картины поведения представителей левых течений российской политической жизни.
Постепенно в Японии начинают появляться и первые «беженцы на Восток», численность которых растет с конца 1917 г., особенно после участившихся поражений колчаковской армии по мере приближения «красных» частей к Владивостоку. Интересно, что на данном этапе эмигранты из России не рассматривают Японию как конечный пункт своих странствий, направляясь в основном в Америку, Австралию и даже кругосветным путешествием в Европу. Экзотическая «страна гейш и хризантем», как воспринималась в тогдашнем российском обществе Япония, не ассоциировалась для беженцев с местом, где можно было обосноваться надолго; играли свою роль и культурные различия, языковой барьер и т.д. Это подтверждает и статистика: в 1918 г. в Кобе насчитывалось всего 52 российских подданных, т.е. даже на 15 % меньше, чем до революции.
Установить достоверно динамику численности российских эмигрантов в Японии представляется сегодня весьма сложной задачей. Среди причин этого прежде всего нужно отметить такие, как путаница с национальным самоопределением отдельных лиц, попытки произвольной смены эмигрантами гражданства, уклонение от официальной регистрации во избежание возможных репрессий и высылки из страны, и др. Так, выходцы из западных губерний Российской империи нередко предпочитали именовать себя за рубежом «поляками»;
верующие мусульмане, многие из которых попадали в Японию благодаря поддержке различных исламских организаций, —
«татарами», а иногда «турками» (позднее многие мусульмане — бывшие российские подданные — официально приняли турецкое гражданство); верующие иудеи — «евреями» и т.п., хотя в представлении неискушенной в подобных тонкостях местной японской администрации и те, и другие, и третьи являлись (во всяком случае в первые несколько лет) «русскими», или «белыми русскими» (в противоположность «красным русским», т.е. большевикам). Отсюда многочисленные разночтения в цифрах, отражающих статистику эмиграции; например, по данным Ассоциации евреев-выходцев с Дальнего Востока, только еврейских беженцев в Японии в 1917—1918 гг. насчитывалось до 5000 чел., что скорее всего как минимум вдвое превышает реальные показатели. При этом далеко не все эмигранты спешили зарегистрироваться в полиции, а транзитные пассажиры и те, кто находился в Японии временно, ожидая визы в Америку и т.д., вообще не подлежали обязательной регистрации; многие так и жили месяцами, не фиксируя официально свое пребывание в стране.
ФОРМИРОВАНИЕ ЭМИГРАНТСКОЙ ОБЩИНЫ В КОБЕ
Так или иначе в середине 1920-х годов в Японии находилось несколько тысяч эмигрантов из России (с 1925 г. — «лица без гражданства», так как Япония признала советское правительство, что автоматически аннулировало официальный статус всех действовавших там организаций царской России, включая посольство в Токио). Они расселились в крупных, главным образом портовых городах — Токио, Иокогама, Кобе. Там существовали достаточно большие компактные поселения иностранцев со своими школами, больницами и т.д., легче было устроиться и найти работу, тем самым снизив уровень проблем, связанных с адаптацией в новой культурноязыковой среде.
Так много иностранцев за короткий срок не прибывало в Японию за всю ее историю, начиная с эпохи средневековья. (Правда, учитывая, что 70 тыс. японских солдат на Дальнем Востоке в период интервенции 1918—1922 гг. — это также максимальное число иностранной военной силы, находящейся одновременно на территории России со времен Наполеона, — можно назвать «ответный» наплыв эмигрантов в Японию своеобразной «усмешкой» истории. — П.П.).
Пользуясь условной периодизацией этапов формирования российской эмиграции в Японии, отмеченной в упомянутых мемуарах царского дипломата Д.И.Абрикосова, бывшего до февраля 1925 г. последним официальным представителем Российской империи в Японии (при его участии фактически и происходило зарождение эмигрантской общины), можно утверждать, что основная масса беженцев, сформировавшая эмигрантскую колонию в Кобе, относится ко второй волне эмиграции в Японию (не путать с понятием «эмигранты второй волны», принятым в традиционной историографии и обозначающим «перемещенных лиц» и эмигрантов из СССР во второй половине 40-х
годов.— П.П.), т.е. к числу прибывавших в страну, начиная с конца 1923 г. (в качестве разделяющей вехи взято кантоское землетрясение, происшедшее 1 сентября 1923 г., которое в известной степени повлияло на распределение иностранных граждан в Японии). «Первую волну» представляли в большинстве своем люди, случайно попавшие в Японию, не приспособленные к длительной жизни в чужеродной среде, не имеющие необходимых профессиональных навыков и, как правило, не планировавшие поселяться здесь, а лишь задержавшиеся на неопределенный срок по пути в Америку и Канаду. Среди них было много представителей старой интеллигенции, аристократы, министры (например, бывший глава Временного правительства князь Г.Е.Львов), чиновники царской администрации, члены различных региональных правительств Сибири и районов Дальнего Востока и т.п. Землетрясение стало для них своего рода толчком к продолжению бегства, и, по свидетельству Абрикосова, мало кто из эмигрантов, переживших землетрясение, остался в Японии, не сделав попытки уехать.
Совсем другой тип представляли собой эмигранты второго этапа. В основном это были представители более низких сословий: купцы, бывшие солдаты, осевшие в Маньчжурии и Владивостоке после разгрома колчаковцев и боявшиеся за свою судьбу после нормализации советско-китайских отношений, а также жители Приморья, стремившиеся уйти от внезапно надвинувшейся на них «красной опасности». Было также некоторое количество «мигрирующих лиц», которые, сохраняя свои позиции в Маньчжурии и Приморье, вместе с тем были озабочены подготовкой к возможной срочной эвакуации— переводили за рубеж капиталы, открывали в Японии филиалы фирм и т.д.
В это время возрастает число эмигрантов, сознательно избравших Японию конечной точкой своих странствий. Многие уже имели опыт неоднократных переездов из страны в страну, попытки поселиться в Китае, Америке и др. В отличие от представителей «первой волны» то были «люди инициативы», обладавшие «реальными» профессиями и имевшие конкретные планы относительно будущей жизни в Японии. Их адаптация к непривычным условиям проходила менее болезненно, хотя многие в дальнейшем не выдержали конкуренции и были вынуждены покинуть Японию, продолжая эмигрантский путь в Америку, Австралию и Китай, либо оказывались перед необходимостью в очередной раз сменить профессию.
Сильное землетрясение в районе Канто 1 сентября 1923 г., почти полностью разрушило окрестности Токио и особенно Иокогаму. Уцелевшие иностранцы, в том числе русские эмигранты, были перевезены в Кобе. Туда же временно перевели из Иокогамы иностранные учебные заведения (например, знаменитый христианский колледж «Сент-Джозеф»), торговые представительства и пр. По данным Комитета по оказанию помощи русским беженцам, было принято около 400 чел., которым оказана различная помощь; часть из них осталась в Кобе на постоянное жительство.
В целом можно с достаточной степенью уверенности определить российскую колонию в Кобе с конца 1920-х годов и вплоть до второй мировой войны в размере около 250—300 чел., что выводит Кобе на второе место после района Токио-Иокогама.
ОСОБЕННОСТИ «ЯПОНСКОЙ ВЕТВИ» ЭМИГРАЦИИ
Нельзя не отметить такое существенное отличие восточной ветви российской послереволюционной эмиграции в Японии, как ее высокая адаптационная приспосабливаемость к новой среде. Подавляющему большинству эмигрантов пришлось сменить прежнюю специальность, исходя из реальных потребностей местного рынка товаров и услуг. Стремление выжить и найти свое место в обществе подкреплялось отсутствием иных источников поддержки, кроме опоры на собственные силы, так как в Японии не было, как в Европе, благотворительных или других общественных фондов и организаций, могущих оказать помощь эмигрантам. Не было здесь также ни значительной русской диаспоры, ни заметного слоя «прорусски настроенной» элиты из местной администрации, как, скажем, в Югославии и Чехословакии; не было и правительственной заинтересованности в делах эмиграции (как во Франции). Географическая удаленность Японии от основных эмигрантских центров (близок был только Харбин, что и обусловило возникновение тесных связей с ним) также лишала эмигрантов значительной внешней поддержки.
Характерно, что многие из прибывших рабочих, крестьян, солдат и даже представителей интеллигентных профессий легко переходили от своих занятий к предпринимательству и со временем не только вросли в японское общество, но и добились достаточно высокого положения, заслужив признание и уважение местного населения.
ХОЗЯЙСТВЕННАЯ И ТВОРЧЕСКАЯ
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЭМИГРАНТОВ В КОБЕ
Российские эмигранты сыграли большую роль в бурно идущем в послевоенные годы процессе «вестернизации» Японии. Фигура эмигранта с узлом материи на спине, едущего на велосипеде или бредущего по дороге от одной деревни к другой, на какое-то время стала неотъемлемой чертой пейзажа японской провинции от Хоккайдо на севере и до Кюсю на самом юге страны. Торговля вразнос, через которую прошли практически все из них, способствовала как знакомству со страной, включая самые глухие (по тем временам) ее уголки, так и формированию первичного капитала, чтобы иметь возможность открыть собственное дело.
Как правило, для большинства эмигрантов характерны следующие этапы деятельности:
- торговля вразнос (сукно, отрезы материи, мелкая галантерея, продукты выпечки);
- мелкое кустарное и полукустарное производство в арендуе мой лавке — открытие своей лавки (впоследствии магазина);
- переход к фабричному производству.
Зачастую в одном и том же здании размещались и фабрика (скорее мастерская по производству мелкого ширпотреба, кондитерских и иных изделий), и магазин для реализации продукции, а в верхних этажах жили сами владельцы и наемные работники (если они были).
Некоторые эмигранты сумели достичь известного успеха, расширить производство и даже внедриться в японский рынок. Среди отраслей занятости постепенно начинают преобладать такие, как пищевая промышленность — создание предприятий по производству европейских сладостей, конфет, шоколада; открытие ресторанов русской кухни, а среди других— посредническая торговля.
Наиболее преуспели русские эмигранты в производстве сугубо деликатесной продукции. Отсутствие мощных рефрижераторных установок на судах ограничивало доставку шоколада и сладостей из Европы и Америки, а японские производители кондитерской продукции западного типа (в том числе такие крупнейшие из современных производителей шоколада, как фирмы «Мэйдзи»,-«Моринага» и др.), находились в начале 1920-х годов на этапе своего становления и производили главным образом простейшие виды плиточного шоколада, не удовлетворяя спрос на высокосортную штучную продукцию. Все это вместе взятое давало шанс эмигрантам при небольшом расходе сырья конкурировать с местными производителями.
Авторитет российских кондитеров (фирмы Жоржа Бормана, Эй-нема, семьи купцов Абрикосовых — две последние существуют и поныне, обретя в советский период популярность под новыми именами— «Красный Октябрь», «Имени П.А.Бабаева» (ПО
«Бабаевское»), чьи достижения неоднократно отмечались до революции призами на международных выставках, был в мире высок, и понятие «Романовский шоколад» (по имени династии Романовых) прочно вошло в быт японцев.
В качестве одной из основных потенциальных групп клиентуры наряду с местным населением рассматривались живущие в Японии иностранцы. Этим объясняется, в частности, выбор мест расселения эмигрантов-предпринимателей, сосредоточение их в крупных портовых городах, что, с одной стороны, облегчало получение сырья (в большинстве привозного), а с другой— гарантировало сбыт товара. Иностранная колония в Кобе стала источником постоянной клиентуры как для русских предпринимателей-коммерсантов, так и для представителей интеллигентных профессий — музыкантов, художников, артистов сцены; например среди учащихся «Первой русской музыкальной школы», открытой в середине 20-х годов, было много детей иностранных граждан, проживавших в Кобе.
Благодаря во многом русским эмигрантам в этот период закладывались основы явления, получившего впоследствии название «Хан-синский модернизм» (по названию района Хансин, включающего го-
рода Осака и Кобе). До сих пор в Японии работают ученики преподавателей музыки из России, пианистов и скрипачей А. Могилевского, Э. Меггера, А. Рутина и др. Выходцы из России стояли и у истоков зарождения ныне популярного в Японии музыкального театра-шоу Такарадзука, расположенного в окрестностях Кобе.
Заметным явлением в культурной жизни русской колонии Кобе стал приезд в 1929 г. Александры Львовны Толстой, младшей дочери Л.Н.Толстого. Жизнь А.Л.Толстой после революции в России была весьма тяжелой, она неоднократно подвергалась арестам, несколько месяцев провела в заключении. С большим трудом (официально — «для чтения лекций о Толстом» по приглашению японских газет «Токио Нити Нити» и «Осака Майнити») ей осенью 1929 г. удалось получить разрешение на временный выезд из России. А.Л.Толстая поселилась в местечке Асия возле Кобе. Совершая поездки по стране для чтения лекций и встреч с японской общественностью, она рассказывала о своем великом отце. Жили они (вместе с Александрой Львовной приехала ее компаньонка О.П.Христианович с дочерью Марией) довольно скромно, даже скудно; на жизнь приходилось зарабатывать кроме лекций преподаванием русского языка, давая частные уроки японским студентам. Постепенно обстановка вокруг дочери Толстого стала накаляться, и она из опасения подвергнуться принудительной высылке в СССР начала готовиться к отъезду в Америку, куда и отбыла в 1931 г. В США А. Л.Толстая выпустила серию очерков; они содержат ряд интересных наблюдений и выводов, касающихся японского общества начала 30-х годов, отношения японцев к России и русским и т.д.
Особый интерес для исследования представляют проблемы взаимодействия в сфере бизнеса между российскими и японскими предпринимателями, опыт создания ими смешанных акционерных компаний, а также влияние этих контактов на поведение эмигрантов, отношения с местным населением и др. На этом пути их подстерегало немало трудностей. Так, зачастую эмигранты терпели фиаско в попытках наладить сотрудничество с японскими партнерами, и, как пишет об этом Д.И.Абрикосов, «попав в руки бессовестных японских дельцов, теряли свое состояние и «ноу-хау» на производство своей продукции». Так произошло в середине 30-х годов с одним из наиболее преуспевавших русских предпринимателей в Японии Федором Дмитриевичем Морозовым.
Пройдя, как большинство эмигрантов, сначала путь «отрезчика» (торговец тканями вразнос. — П.П.), Морозов в марте 1926 г. открыл лавку по продаже кондитерских изделий собственного производства. К этому времени относится его знакомство с коллегой и будущим конкурентом Макаром Гончаровым, в прошлом работником фирмы семьи Ткаченко во Владивостоке, который, эмигрировав из России, также начал в Сеуле (Корея) в 1923 г. производство и продажу шоколадных изделий, а в 1925 г. перебрался в Кобе (ныне его имя носит одна из крупнейших в Японии кондитерских компаний «ОопсИа!^», расположенная в г.Кобе). Предложение Гончарова о совместной дея-
тельности не привлекло Морозова, и, хотя контакты между ними не прекращались, в дальнейшем оба предпринимателя действовали самостоятельно.
Любопытно, как оба предпринимателя решили между собой «вопрос о первенстве» (нынешние продолжатели дела как в фирме Морозова, так и в фирме Гончарова, всегда подчеркивают в своей рекламе исходный приоритет основателя компании в деле производства «российского шоколада» в Японии). Формально оба они были первыми и имели основания это утверждать; наличие здесь явного противоречия исчезает сразу же, стоит лишь обратиться к истории, а именно: протекторат, а по существу захват Японией Кореи в 1910 г. привел к тому, что вплоть до 1945 г. Сеул, как и вся Корея, считался территорией Японской империи, так что М.Гончаров в данной ситуации мог формально претендовать на первенство «по времени». На территории же собственно Японии, т. е. Японского архипелага, и в частности в Кобе, он появился позднее на два года, и здесь «пальма первенства» принадлежит Ф.Морозову (впрочем, насколько удалось установить, конфликтов между ними по проблеме «авторского права» в рассматриваемый период не было).
В период экономического кризиса 1929—1931 гг. как Ф. Морозов, так и М. Гончаров не сумели сохранить семейный характер своих предприятий. Чтобы избежать их акционирования и в целях укрепления финансовой базы и расширения производства, они вступили в партнерские союзы с японскими промышленниками. Несмотря на ряд существенных различий в первоначальных условиях, разных объемах помощи и т.д., для обоих это закончилось плачевно
— потерей фирм, в которые они вложили столько труда. Кроме того, Морозов, который попытался судебным путем разрешить возникший между ним и японскими партнерами конфликт, в результате решения суда утратил право использовать торговую марку «Morozoff», хотя она уже 10 лет являлась фирменным знаком его продукции.
Дальнейшая жизнь «отцов японского шоколада» существенно различается. Федор Морозов нашел силы начать все заново и восстановил кондитерское производство под названием «Валентайн К0» (взяв в качестве торговой марки имя сына); при этом он навсегда отказался от акционерной формы организации капитала (этот принцип сохранился и у его преемников; фирма, существующая в настоящее время под именем «Космополитан», — семейное предприятие). Макар Гончаров, полностью передав все дела японскому партнеру, покинул с семьей Японию; существующая и сегодня компания «Goncharoff» является акционерным предприятием, где практически ничего не напоминает о ее первоначальном владельце.
Были и другие примеры успешной предпринимательской деятельности российских переселенцев в Японии. Зачастую в более выгодном положении оказывались предприниматели-эмигранты, которые, не поселяясь в Японии, вели торговлю через филиалы и представительства своих компаний (Н.Г.Анкудинов, В.М.Наумов, П.Ильин и др.). Сами торговые фирмы, как правило, располагались за пре-
делами Японии — в Китае, Маньчжоу-Го и т.д., хотя их владельцы имели право свободного посещения Японии и другие льготы, вплоть до возможности вести антрепренерскую деятельность и становиться гарантами приезжающих на гастроли русских артистов из Шанхая и Харбина, не будучи при этом гражданами Японии. Иные ухитрялись даже получать советское гражданство, что при сохранении фактического статуса эмигранта существенно облегчало для них ведение торговых операций.
Интересным примером может послужить деятельность Владимира Михайловича Наумова, который, эмигрировав из Владивостока в Харбин осенью 1922 г., начал работать в 1923 г. в фирме И.Я.Чури-на простым приказчиком, а через пару лет сумел открыть свое дело по Экспорту-импорту товаров повседневного спроса с постоянными представительствами в Токио и Иокогаме. Вплоть до второй мировой войны он увеличивал обороты торговли, а также содействовал проведению гастролей харбинских артистов в Японии. Будучи «лицом без гражданства», он, тем не менее, имел визу на регулярное посещение Японии, где и проживал почти постоянно, ведя активную торговлю в Токио, Иокогаме, Осаке и Кобе.
ЭПОХА СЕВА И ПЕРЕМЕНЫ В ЖИЗНИ ЭМИГРАНТОВ
Середина 20-х годов ознаменовалась созданием первых эмигрантских обществ на территории Японии. В 1927 г. в Кобе состоялось учреждение «Общества русских эмигрантов города Кобе», ставящее своей целью организацию помощи соотечественникам, проведение культурных мероприятий и т.п. (в частности,
пользовались популярностью танцевальные вечера). Среди активных членов общества, в разное время входивших в его руководство, можно назвать таких, как Крайнов, Долматов, Шрубак, Гончаров, Лазарев, Никольский, Черников, Шмаков и др. Заметной политической деятельности члены общества в Кобе не вели; просуществовало общество вплоть до послевоенной эпохи, когда естественная убыль членов общества привела к фактическому прекращению его существования.
Культурно-благотворительная деятельность — характерная черта эмиграции. Всюду, где бы ни жили эмигранты, едва окрепнув экономически, они стремились к созданию культурных центров, школ и в первую очередь — православных церквей. Так, среди русских предпринимателей и семей эмигрантов было собрано около 100 тыс. иен на восстановление разрушенного землетрясением 1923 г. Токийского православного собора — он и сейчас широко известен в Японии как «Николай-до». Силами местного эмигрантского комитета и при активном содействии семьи купцов Морозовых в Кобе была построена православная церковь, сохранившаяся до наших дней. Проводились сборы пожертвований для инвалидов, другие мероприятия.
В конце 30-х — начале 40-х годов у некоторых эмигрантов в Кобе неожиданно появился новый источник дохода — киносъемки. В Японии начали выпускать подчеркнуто пропагандистские фильмы, при-
званные поднять боевой дух населения в условиях, когда военная обстановка становилась все мрачнее (как ни вспомнить советские «Боевые киносборники», выходившие на экран примерно в то же время и в сходном историческом контексте; похоже, что в эпоху кризиса все правительства в мире действуют по одинаковым рецептам). Кстати, именно с таких работ начинал творческую биографию Акира Куро-сава. Для изображения неприятеля, прежде всего американцев, понадобились «иностранные» (европейские) лица, и здесь некоторые эмигранты смогли найти работу. Роли могли быть самые разные, даже президента США Ф. Д. Рузвельта (исполнял эмигрант из Казани Старков).
Ситуация повторилась «с обратным знаком»: в годы русско-японской войны 1904—1905 гг. американским и английским китобоям, заходившим в порты Японии, случалось изображать русских солдат и офицеров в театральных постановках, рисующих картины осады Порт-Артура; теперь же русские стали играть роль «врагов-янки».
В годы второй мировой войны при общем.ухудшении жизни населения русские эмигранты терпели лишения наравне с японцами. Те эмигранты, кто сумел развить в предвоенные годы предпринимательскую деятельность, вынуждены были сворачивать торговлю из-за ограничений на импорт в Японию различных товаров (это особенно «ударило» по пищевой отрасли, в частности, пострадали наиболее известные российские кондитеры — фирмы Морозовых и Гончарова, размещенные в Кобе). Как и прочие иностранцы, оставленные на свободе эмигранты подпадали под действие карточной системы (при этом иностранцы были разделены по национальностям), но обеспечение по карточкам осуществлялось нерегулярно и было весьма скудно. Вдобавок обострились внутренние противоречия в эмигрантской среде, на поверхность вышли старые склоки и нетерпимость, которая обычно отличает общество людей, подвергающихся лишениям. В мемуарах Д.И.Абрикосова, начатых еще в предвоенный период в Токио и продолженных в Кобе в 1941—1946 гг., много нелицеприятных примеров того, как эмигрантская среда отрицательно влияет на человеческие отношения, какие конфликты разворачивались между людьми, сами обстоятельства жизни которых, казалось, должны были способствовать сплочению и взаимовыручке.
По мере того, как Япония начала терпеть поражения в войне, положение иностранцев стало ухудшаться. Часть из них была интернирована в специальные лагеря иногда как представители враждебной страны, иногда по доносу, а кто-то и просто так, «на всякий случай». Русские эмигранты исходно не рассматривались японскими властями как «опасный элемент» и большей частью оставались на свободе, но передвижение их внутри Японии было ограничено расстоянием в несколько миль от места жительства, как было после «открытия страны» в середине прошлого века (так, для поездки из Кобе в Токио требовалось специальное разрешение, получить которое было нелегко). Многие эмигранты потеряли работу в самом начале войны; чтобы выжить в этих условиях, некоторые шли работать осведомите-
лями в полицию, но плохое (по большей части) знание ими японского языка, а также специфическая «иностранная» внешность ограничивали возможную сферу их применения по преимуществу слежкой друг за другом. Так, в результате доносов, зачастую ложных, немало бывших соотечественников оказывались на допросах в полиции, а некоторые после этого отправлялись в лагеря.
Большинство эмигрантов в Кобе надеялись рано или поздно оказаться в США, и некоторым это удалось; но для этого им пришлось пережить войну. После окончания войны многие русские в Японии использовались американской администрацией в качестве переводчиков и т.п. и тем самым получили возможность поправить свое материальное положение на правах сотрудников оккупационной миссии.
Активизировалась деятельность советского посольства. Часть эмигрантов под воздействием пропагандистских призывов, обещания различных льгот (освобождение от необходимости уплаты японских налогов в случае смены гражданства и др.), согласилась принять советское гражданство; некоторым разрешили остаться в Японии, не требуя возврата на родину (существовавшая в то время система классификации советских граждан, находящихся за пределами СССР, предусматривала такие понятия, как «местный советский гражданин», «лицо, возбудившее ходатайство на получение советского гражданства», и т. п.). Другие же, испытывая тревогу от вновь приблизившейся «красной опасности», поспешили воспользоваться упрощением выездных процедур и покинули Японию либо постарались получить гражданство каких-нибудь третьих стран (например, Турции).
В середине 50-х годов, в Кобе еще числилось 102 «белых русских» (среди «западных иностранцев» — 4-е место, после американцев (1435), англичан (380), немцев (204) и впереди французов и итальянцев (по 100); данные на 1957 г. — П.П.), но это уже были в основном представители второго и третьего поколения эмиграции, занятые главным образом в сфере мелкого и среднего бизнеса. Более поздняя статистика уже не выделяет «белых русских» из общей категории «лиц без гражданства», что также свидетельствует в пользу вывода о том, что к этому времени (70-е годы) эмигрантская община как явление фактически перестала существовать. Так, по данным 1981 г., в Кобе проживало «лиц без гражданства»— 181, а в префектуре Хиого было зарегистрировано: 70280 корейцев, 8908 китайцев, 1185 американцев, 880 индийцев, 582 англичанина, 372 западных немца, 267 «без гражданства», 136 французов, 122 канадца, 2086 прочих; всего 84818 иностранцев (включая и этнических корейцев и китайцев, которые, будучи рожденными в Японии, иногда во втором, третьем поколении, что отличает их от других иностранцев, не имеют японского гражданства.
— П.П.).
«РУССКАЯ ЧАСТЬ» ИНОСТРАННОГО КЛАДБИЩА В КОБЕ
История «иностранного кладбища» в Кобе насчитывает столько же лет, сколько сам город. Точнее, первая погребальная церемония
прошла за неделю до официального открытия портов Осака и Хиого (Кобе) — в канун Рождества, 25 декабря 1867 г., здесь хоронили двух офицеров американского и британского флота, умерших от болезней. Фактически одновременно с выделением первых земельных участков под организацию иностранного сеттльмента происходило и сооружение первого кладбища в Онохама, близ устья реки Икутагава, где уже в течение первого месяца появились 20 могил. В дальнейшем из-за разрастания города и иных причин кладбище иностранцев неоднократно переносилось, пока в 1961 г. не было открыто нынешнее кладбище в горной местности Сюхогахара, неподалеку от Кобе.
В настоящее время на участке около 14 гектаров сосредоточено более 2500 могил (включая 666 самых первых, перенесенных из Онохама) представителей 56 стран, относящихся к 20 различным религиозным течениям. «Российские могилы» распределены по всей территории иностранного кладбища несколькими группами в соответствии с религиозной принадлежностью и временем захоронения.
Определить, принадлежит ли могила выходцу из России, по мнению автора статьи, можно в следующих случаях:
а) если имя и (или) фамилия на надгробной плите позволяет идентифицировать человека как русского;
б) если имя и (или) фамилия относятся к числу достаточно рас пространенных среди нерусского населения Российской империи;
в) если имя и (или) фамилия не позволяют достоверно судить об исходном гражданстве человека, но указано место его рождения на территории бывшей Российской империи;
г) при отсутствии имени и места рождения имеются иные при знаки, определяющие национально-культурную принадлежность че ловека (православный крест и т.п.).
В настоящее время с большей или меньшей степенью вероятности можно идентифицировать как «российские» около 180 могил, половина из которых— мужские, 70 — женские, 5 — детские. В 14 случаях имя либо отсутствует, либо не читается из-за сильного разрушения надписи, но наличие православного креста, отдельных букв кириллицы, соседство с другими могилами, чья принадлежность установлена, и другие признаки позволяют отнести захоронение к «российской диаспоре». В общее число включено также 8 могил людей, на чьих надгробных плитах указано на последующее принятие гражданства других стран (в первую очередь Турции), но места рождения— Казань, Уфа, Пенза и др.— позволяют считать их «татарской» (мусульманской) частью «белых русских». Подобным же образом рассматривались могилы с еврейской части кладбища (10), если надписи на иврите, шестиугольная звезда «магенд давид» и пр. сопровождаются указанием на рождение в Мариинске, Витебске, Николаеве (надписи выполнены на английском языке).
Самая старая могила из тех, чья датировка установлена, относится к 1903 г. (Иван Антонов, ум. 12 января 1903 г.); еще по одному захоронению было сделано в 1906 г. (некто Аратенко) и в 1910 г. (Александра Нагирина). В целом могил, появившихся до конца 1917 г., выявлено 6; за 1918 г. — 1. Этими цифрами косвенно подтверждает
Окрестности русской части кладбища в Кобе
ся малочисленность русского населения в Кобе до революции и последовавшей затем эмиграции, а также временный характер проживания большинства резидентов. Основная же часть захоронений на «российской» части иностранного кладбища относится к периоду жизни здесь «белых эмигрантов».
Среди наиболее известных представителей российской диаспоры, нашедших убежище в Кобе и похороненных на городском кладбище, нельзя обойти вниманием имена Н.П.Матвеева, О.В.Плетнера, Ф.Д.Морозова, С.Д.Тарасенко, П.П. фон Веймарна, П.Г.Васкевича, В.А.Скородумова, А.М.Рутина, С.Эванса и многих других. О некоторых из этих людей стоит рассказать более подробно.
Пожалуй, наиболее прославлен из них в сегодняшней России волжский купец, ставший одним из «отцов японского шоколада», Федор Дмитриевич Морозов (1880—1971). Редкая газета или журнал не упоминали хотя бы раз его имени за последние годы, не цитировали поистине уникальных воспоминаний «На память потомству», опубликованных его детьми и внуками уже после смерти автора. Добавим лишь несколько менее известных фактов из жизни этого российского самородка.
Ф.Д.Морозов, покинувший родное село под Симбирском 25 октября 1917 г., по справедливости может быть назван первым эмигрантом Октябрьской революции. После попыток осесть в Китае (Харбин) и в Америке (Сиэтл) он в 1925 г. обосновался в Кобе, где уже через год открыл производство шоколада и конфет, заложив тем самым основы двух крупных самостоятельных кондитерских компаний, существующих в Японии и сегодня. В период Великой депрессии Морозов вынужден был вступить в партнерские отношения с местными японскими бизнесменами, создав акционерную компанию, но дело
кончилось тем, что он был исключен из собственной фирмы с потерей права использовать в будущем имя «Морозов» в качестве индивидуальной торговой марки.
Это случилось уже в середине 30-х годов, когда в Японии к власти рвались правые силы, и национализм на всех уровнях был особенно силен. Почти одновременно с вынесением приговора суда по делу отца и сына Морозовых Японию потрясли события, связанные с неудавшейся попыткой военного переворота, известной как «дело 2.26» (26 февраля 1936 г. вооруженная группа офицеров совершила захват ряда административных зданий в центре Токио, убив и ранив несколько членов кабинета министров, пытаясь заставить правительство изменить политический курс. Это был самый серьезный акт неповиновения в императорской армии Японии до второй мировой войны. — П.П.).
Время было не для тяжб с местными властями, особенно если ты всего лишь бесправный эмигрант, и Морозову пришлось смириться. Однако он не пал духом, а открыл новое дело; его известность в Кобе помогла сохранить клиентуру. Передав управление сыну, он поселился в деревне и в середине 50-х годов начал диктовать внукам свои ставшие теперь знаменитыми мемуары. Морозов прожил долгую жизнь (умер в возрасте 91 года) и успел дождаться нового подъема и подлинного расцвета своей фирмы, теперь уже под названием «Кос-мополитан», управляемой и поныне его сыном В.Ф.Морозовым.
Рядом с могилой Ф.Д.Морозова похоронен его сват русский купец Сергей Дмитриевич Тарасенко (1880—1981). «Последний защитник Порт-Артура» — так называлась передача о нем, подготовленная еще при жизни ветерана в связи с 75-летием падения крепости в 1980 г. на радиостанции «Свобода» (Мюнхен) при активном со-
действии одного из знакомых Тарасенко, ныне покойного сотрудника станции «Свобода» О.А. Красовского.
Уроженец украинского села под Одессой, Тарасенко проходил срочную службу артиллеристом в Варшаве, был отправлен на Дальний Восток, где провоевал вплоть до падения Порт-Артура и японского плена. На деньги, полученные при освобождении из плена, сумел начать торговое дело во Владивостоке и быстро разбогател, имея накануне революции несколько магазинов и складов в ряде населенных пунктов Дальнего Востока. Эмигрировав в Харбин, долгое время не порывал связей со ставшей к тому времени Советской Россией; более того, по некоторым данным, он несколько лет сохранял действительный советский паспорт (наличие «советского» и «эмигрантского» статуса не было редкостью среди русских, живших в Маньчжурии в 20-х—начале 30-х годов, в отличие от европейской ветви эмиграции). Тарасенко был заметным человеком в Маньчжурии, что повлекло за собой известную историю с его похищением и последующим освобождением за выкуп в 1932 г.
Поняв, что далее оставаться в Харбине опасно, он перевел свою торговлю в Дайрен, и жил там до 1957 г., периодически наезжая в Японию, где у него были торговые партнеры и родственные связи с эмигрантами в Кобе. После победы революции и начала «построения социализма» в Китае Тарасенко переселился в Кобе и еще много лет работал на фабрике у своего зятя В.Ф. Морозова. В 1980 г. ему было около 100 лет, и, вероятно, это действительно был один из последних очевидцев и участников русско-японской войны. Автору статьи довелось слышать запись той радиопередачи с живым голосом столетнего С.Д.Тарасенко — нельзя было не удивляться его памяти, мельчайшим подробностям в разговоре о событиях семидесятипятилетней давности. Вскоре после юбилея С.Д.Тарасенко скончался.
О журналисте, писателе Н. П. Матвееве (Амурском) можно подробно прочесть в работах японского исследователя С.Хияма; тут сложно что-либо добавить.
Рядом с могилой Матвеева похоронен Петр Петрович фон Веймарн (1879— 1935), родом из Петергофа, умерший в Шанхае. Действительный статский советник фон Веймарн был известен исследованиями в области химии, имел звание профессора. Будучи по
специальности горным инженером, П.П.фон Веймарн не
ограничивал круг своих интересов естественными науками; так, именно к он подарил молодому Могила ур°женца Одессы я^а кочерга тогда В Ф Морозову первые (на еврейской части кладбища) г j г-
специальные книги по
кондитерскому производству («The How and Why of Candy
Making» by Mattew Berman, Chicago, 1925; «The Manufacture of Confectioners» by Robert Whymper, New York, 1923). Фон Веймарн стал знаменит своими исследованиями свойств целлулоида и в эмиграции работал в лаборатории целлулоидной пластики в Осаке. Рядом с могилой фон Веймарна — могила его жены Надежды Николаевны.
Орест Викторович Плетнер (1892—1970) вместе с братом-близнецом Олегом до революции учился в Санкт-Петербургском университете на японско-китайском отделении; позднее находился на стажировке в Японии одновременно с Н.А.Невским, Н.И.Конрадом. С Невским Плетнер тесно общался и дружил в последующие годы, когда они оба преподавали русский язык в университетах Японии. В отличие от своего брата и Н.А.Невского Орест Викторович не вернулся в Советскую Россию. После недолгой (около года) работы переводчиком при старом российском посольстве в Токио (1917) переехал в район Кансай. Работая в местных университетах, прививал студентам любовь и уважение к русской культуре. Выдающийся лингвист, специалист по фонетике японского языка и его диалектологии
Плетнер написал ряд работ по этим проблемам. Позднее О.В. Плетнер женился на японке; ее могила находится рядом.
Александр Ми хайлович
(1865—1932) — быв ший преподаватель Ростовской консерва тории; вместе с кол легой и земляком Александром Могилевским (1885—1953) навсегда вошел в ис торию современной японской музыкальной культуры своим вкла дом в создание основ преподавания запад ной музыки в Кобе и Осаке. В 20-х годах создал музыкальную школу, куда наряду с детьми русских эмиг рантов и других иност ранцев принимали японских детей.
Среди
учеников Рутина и Мо-
Могила Ахмеда Мухаммеда, уроженца Казани, ;ипевгкого извест
(на мусульманской части кладбища) гилевского ^ извест
ные в Японии музы
канты М.Миямото,
Х.Косуги, Н.Китамура,
К.Кано. В 1929 г. образовано Общество российских музыкантов в
Японии, творчески сплотившее многих эмигрантов.
Благодаря русским музыкантам, как постоянно жившим в Кобе, так и приезжавшим с концертами и «мастер-классами» (например, уроженец Киева Лео Сирота, преподававший в Токио в 1929—1945 гг.; руководитель оркестра университета Киото Эммануил Меттер (1884— 1940), воспитавший кумиров послевоенной японской музыкальной аудитории И.Хаттори и Х.Аса и др.), японцы знакомились с западной классической музыкой. Этому во многом способствовали творческие вечера, проводимые в «Бунка-хаус» («Доме культуры») на побережье неподалеку от Кобе, где летом многие эмигранты снимали дачи. Вершиной этой деятельности стало выступление в Кобе в 1936 г. великого Ф. И. Шаляпина, незадолго до своей смерти в очередной раз посетившего Японию. В организации визита активную роль играла русская колония эмигрантов в Кобе.
Имена В.А.Скородумова, Е.С.Малинина, П.Ю.Васкевича мало что говорят современному читателю. Однако это были не просто беженцы, нашедшие приют в Японии, а выдающиеся русские дипломаты,
одни из тех, чьими усилиями заново закладывались основы уважения к России со стороны ее дальневосточных соседей после извлечения ею уроков из поражения в русско-японской войне. Их опыт работы на Востоке, знания стран и народов этого региона могли во многом послужить к славе России, пойди ход истории другим путем.
Евгений Дмитриевич Малинин (ум. в 1923 г.) в 1913— 1915 гг. работал переводчиком в посольствах России в Токио (Япония) и Пекине (Китай); некоторое время служил в качестве секретаря в Генеральном консульстве в Дайрене (Китай), а в последние годы жизни работал консулом в Кобе. Умер сравнительно рано, оставив малолетнюю дочь; Вера Евгеньевна Малинина по-прежнему живет в Кобе.
Виталий Александрович Скородумов (1880—1932) в 1906— 1907 гг. был атташе посольства в Пекине; с 1908 по 1915 г. был переводчиком посольства в Японии, позднее исполнял обязанности консула в Кобе (1914) и Нагасаки (1915). В дальнейшем служил в консульстве России в Пусане (Корея). После прекращения деятельности старого российского посольства в Японии переехал на жительство в Кобе, где активно участвовал в деятельности Общества русских эмигрантов города Кобе. Скородумов был женат на японке, имел трех дочерей.
Павел Юрьевич (Георгиевич) Васкевич (1876—1958), выпускник первого набора Восточного института во Владивостоке, подававший большие надежды как ученый (его работы о Японии, написанные в период обучения, не только публиковались в «Известиях Восточного института», но и выходили впоследствии отдельными изданиями). Избрал карьеру дипломата. После участия в русско-японской войне в качестве переводчика в армии (генерал-квартирмейстерская часть) служил драгоманом (переводчиком), консулом и генеральным консу-
Могила бывшего консула России в Кобе и Нагасаки В.А. Скородумова (слева)
лом Российской империи в дипломатических представительствах России в Корее (Сеул), Японии (Токио) и Китае (Дайрен). Будучи последним генеральным консулом России в Дайрене, несколько лет жил там после закрытия консульства в 1925 г. Позже у него возник план поселиться на одном из тихоокеанских островов «а-ля Гоген». Но по дороге на Таити, будучи проездом в Кобе, он встретился с семьей жившего там старого знакомого и товарища В.А.Скородумова, и его отговорили от намерения осесть в Полинезии (этому способствовало и то, что действительность оказалась весьма далека от воображаемого «рая»). Рядом с Кобе, в местечке Сузурандай, Васкевич купил участок земли, и зажил в своем доме, ежедневно работая на огороде—это занятие особенно полюбилось ему на склоне лет. В 1941 г., накануне войны, он пригласил поселиться у себя Дмитрия Ивановича Абрикосова (1876—1951), с которым был знаком еще по работе в российском посольстве в Токио в годы первой мировой войны. Абрикосов, живший как частное лицо в Токио в течение пятнадцати лет после прекращения деятельности старого российского посольства, где он оставался последним поверенным в делах (фактически — и.о. посла), начал к тому времени испытывать определенные трудности с пребыванием в столице и с благодарностью принял предложение Васкевича, «пополнив обойму» отставных дипломатов, проживавших в Кобе. Два старика благополучно пережили вместе четыре нелегких военных года, а осенью 1946 г. Абрикосов уехал в США. Васкевич прожил один еще более десяти лет, иногда встречаясь с немногими уцелевшими эмигрантами. Особенно теплые связи он сохранил со стариком Морозовым, жившим неподалеку. Умер в 1958 г. и похоронен на новом кладбище.
Самуил Иваницкий (1891—1975), более известный в Кобе как Сэм Эванс, одесский еврей, уехавший из России до революции, стремясь избежать воинской повинности. Осев в Кобе, Эванс занялся торговлей и постепенно настолько разбогател, что стал давать деньги в долг, в том числе и эмигрантам. На первых порах много помогал семье купца Ф.Д.Морозова, который с благодарностью упоминает об этом в мемуарах. Прожив в Японии много лет, Эванс получил японское гражданство; это неожиданно повредило ему после капитуляции Японии и окончания войны, так как оккупационные власти обращались с ним как с «японцем», что лишало ряда льгот, доступных прочим эмигрантам в качестве «лиц без гражданства». В дальнейшем, однако, ему удалось поправить свой бизнес. Эванс был женат на швейцарке Фанни, похороненной рядом с ним.
В целом можно утверждать, что русская диаспора в Японии, несмотря на свою малочисленность, сумела стать заметным явлением в экономической и общественной жизни страны. Это тем более удивительно, что, не имея в своих рядах личностей уровня И.Бунина, И.Сикорского и т.п., состоя преимущественно из представителей низших сословий, в отличие от европейской и американской ветвей эмиграции, лишенные реальной поддержки международных и иных организаций эмигранты в Японии могли рассчитывать исключительно на собственные силы. Их созидательная творческая деятельность в самых разных сферах явила множество примеров жизненной стойкости, инициативы и предприимчивости. Хотя не все из российских резидентов успели по-настоящему сложиться, «быть кем-то» в период, предшествовавший их поселению в Японии, многие «стали кем-то» уже в эмиграции, обретя подлинное имя и известность, что также подчеркивает своеобразие этой ветви российской послереволюционной эмиграции.
В заключение автору хотелось бы выразить глубокую признательность семьям русских эмигрантов, проживающим ныне в Японии и Америке, а также японским ученым, благодаря неоценимой помощи которых был собран материал для данной работы.
ПРИМЕЧАНИЯ
На русском языке
Балакшин П.П. Финал в Китае. Сан-Франциско: Сириус, 1958.
Бюллетень Игуд Иоцей Син. Тель-Авив, 1997. №350.
Иванов М.И. Япония в годы войны: (Записки очевидца). М., 1978.
Крымов В. Богомолы в коробочке. Берлин, 1921.
Курата Ю. Российская эмиграция в Японии между двумя мировыми войнами:
динамика, численность и состав //Acta Slavica laponica. T. XIV. Sapporo, 1996.
Морозов Ф.Д. На память потомству. Б.м., б.д.
Наумов В.М. Мои воспоминания. Сан-Франциско, 1975.
НоваковскиЯ СИ. Япония и Россия. Токио, 1918.
Позднеев Д. Япония: Страна, население, история, политика. М., 1925.
Подалко П.Э. Д.И.Абрикосов: Штрихи к портрету // Изв. Вост. ин-та Дальне-вост. гос. ун-та. Владивосток, 1998. С. 171—187.
Раев Марк. Россия за рубежом: (История культуры русской эмиграции, 1919— 1939). М., 1994.
Российская эмиграция в Маньчжурии: Военно-политическая деятельность (1920—1945). Сб. документов. Южно-Сахалинск, 1994.
Тайны русско-японской войны. М., 1993.
Толстая А.Л. Дочь. М., 1992.
Ухтомский Э.Э. Путешествие государя императора Николая II на Дальний Восток и по Сибири в 1891 г. СПб.; Лейпциг, Изд-во Ф.А.Брокгауз, 1896.
Хияма С, Моргун З.Ф. Жизнь Н.Матвеева в эмиграции в Японии // Изв. Вост. ин-та Дальневост. гос. ун-та. Владивосток, 1998. С.213—231.
Шкаренков Л.К. Агония белой эмиграции. М., 1981.
Шрейдер Д.И. Япония и японцы: Путевые очерки современной Японии. СПб.,
1895.
На японском языке
Асахи Симбун. 1990, 14 марта .
Беате Сирота Гордон. 1945 нэн-но Курисумасу. Токио, 1997.
Дзицуроку: Носака Сандзо. Мардж, 1997.
Материалы по истории города Кобе. Изд. мэрии Кобе, 1962,1965, 1971. Экономисуто. 1982. №5. 5 окт. Ириэ М. Бабушка-но хосэки. Коданся, 1987. Кавамата К. Космополитан моногатари. Киодоинсацу, 1990. Наймусио кэйхокиокухэн: .«Гайдзикэйсацу гайкио». 1.2,3. Рюкэйсиоса, 1980. 30 июля.
На английском языке
Abrikossow D.I. Manuscripts. Columbia University Library, USA.
Chavchavadze David. The Grand Dukes. NY, 1990. lenaga Saburo. The Pacific War. NY: Random House, 1978.
Fraser Mary Crawford. A Diplomat's Wife in Japan. Sketches at the Turn of the Century. NY—Tokyo, 1982.
Grew Joseph Clark. Ten years in Japan. NY, 1944.
Lensen George A. Russian Diplomatic and Consular Officials in East Asia. Tokyo, Sophia University, 1968.
Sladen Douglas. The Japs at Home. London, 1892.
Williams Harold S. Foreigners in Mikadoland. Tokyo, 1983.
Williams Harold S. Tales of Foreign Settlements in Japan. Tokyo, 1958.
Williams Harold S. Shades of the Past. Tokyo, 1959.
Williams Harold S. The first Hundred Years of KobeRegatta & AthleticClub. K.R.A.C., 1970. •
Peter E. Podalko
Russian Community in Kobe — Historical Overview
This paper contributes to research on issues concerning the history of Russo-Japanese relations in 19—20 centuries. Concentrating on the history of the Russian Community in Kobe, the author also includes a brief history of Kobe Foreign Settlement, from its start in the late 1860s. The author explores the phenomenon of Russian post-revolutionary emigration to Japan and the general differences between Eastern and Western emigration by Russians. Special attention is devoted to the research, based on the author's field-work at the Foreign Cemetery of Kobe, and particularly its Russian graves. Also, the paper includes a few portraits of famous Russian merchants, ex-diplomats, intellectuals et al., who lived in Kobe as emigres after the Revolution.
