CC BY
162
УДК 94(571)
doi: 10.18097/1994-0866-2015-0-7-125-129
РОССИЙСКО-ЦИНСКИЕ ДОГОВОРЫ XVII-XVIII вв. И СТАТУС ТИБЕТО-МОНГОЛЬСКОГО БУДДИЗМА В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
Исследование выполнено при финансовой поддержке ргнф № 13-01-00086 «Традиция и инновация в Восточном Тибете»
© Цыремпилов Николай Владимирович
кандидат исторических наук, заведующий кафедрой истории Бурятии Бурятского
государственного университета
Россия, 670000, г. Улан-Удэ, ул. Ранжурова, 6
E-mail: tsyrempilov@gmail.com
В статье анализируется взаимосвязь между заключением Нерчинского, Буринского и Кяхтинского договоров России и Цинской империи в XVII-XVIII вв. и статусом тибетского буддизма, который исповедовала часть забайкальских бурят-монголов. В фокусе исследования находится ранняя российская государственная политика в отношении буддийского меньшинства в Забайкалье, для них непременным условием принятия российского подданства было разрешение следовать собственной религии. В то же время для властей предметом беспокойства являлись трансграничный характер буддийской общины и мобильность ее членов, для которых административные границы империи лежали на пути паломнических маршрутов. В статье рассматриваются меры, предпринятые российскими администраторами, в целях снижения политического значения тибетского буддизма, автокефализации буддийской общины Забайкалья и установления российского контроля над буддийской общиной Забайкалья.
Ключевые слова: тибето-монгольский буддизм, Российская империя, Цинская империя, договоры, ламы, граница.
RUSSIA-QING TREATIES OF THE 17-18th CENT. AND THE STATUS OF TIBETAN-MONGOLIAN BUDDHISM IN THE RUSSIAN EMPIRE
Nikolay V. Tsyrempilov
PhD in History, Head of the department of the history of Buryatia 6 Ranzhurova St., Ulan-Ude, 670000 Russia
The article analyzes the interrelation of conclusion the Nerchinsky, Burinsky and Kyakhtinsky treaties between Russia and the Qing empire in the 17-18 centuries and the status of the Tibetan Buddhism practiced by the part of Transbaikalian Buryat-Mongols. The research is focused on the early period of the Russian state policy towards the Buddhist minority in Transbaikalia whose indispensible condition for adoption of the Russian citizenship was permission to practice their own religion. At the same time trans-boundary nature of the Buddhist community and mobility of its adherents was the subject of anxiety in authorities as the empire's administrative borders were on the paths of pilgrimage routes. The article considers the measures taken by the Russian officials for decreasing the political significance of the Tibetan Buddhism and establishing the Russian control over the Buddhist community in Transabaikalia and autocephaly of the Buddhist community Transabaikalia.
Keywords: Tibetan-Mongolian Buddhism, the Russian empire, the Qing empire, treaties, Raguzinsky, lamas, border.
Конец XVII — начало XVIII в. — период окончательного разделения сфер влияния между Российской и Цинской империями. Вопрос о делимитации границ между империей Романовых и маньчжурским государством возник к концу XVII в., когда обе державы уже получили относительно достоверные сведения о размерах и степени могущества своих соседей. Каждая из империй руководствовалась собственными мотивами при проведении разделительной линии, и если для маньчжуров приоритетным было обезопасить свои северные границы для того, чтобы сосредоточиться на многочисленных проблемах внутри империи, то для России важнее было наладить стабильную торговлю с Китаем, хотя вопросы безопасности на плохо освоенной
периферии также имели большую значимость и для российской стороны [4, с. 8]. Вопрос о размежевании границ между Россией и Цинской империей стал предметом на переговорах между двумя сторонами в Нерчинске, русском укрепленном остроге, построенном на спорной территории, находившейся к тому времени под контролем российской стороны. Уже в начале переговоров маньчжуры обозначили свою позицию, претендуя на свой контроль над эвенкийским и бурят-монгольским населением Забайкалья [8, с. 165]. Российская делегация осознавала, какое значение для исхода переговоров имеет позиция родовых лидеров бурят-монголов, обладавших хорошей военной организацией и представлявших серьезную силу. К тому же селенгинские буряты к тому времени уже стали последователями тибетского буддизма, что укрепляло их связь с остальным буддийским миром Азии, частью которого были и маньчжуры. Во время самых драматичных стадий переговоров бурят-монгольские шуленги разделились во мнении и некоторые из них со своими людьми стали открыто переходить на сторону маньчжуров [Там же, с. 173]. Федору Головину, представлявшему российскую сторону на переговорах в Нерчинске, пришлось приложить немало усилий, чтобы бурят-монголы «из-под самодержавных великих государей руки не изменяли и ни на какие прелести не склонялись, а за это им будет их, великих государей, премногая милость» [Там же, с. 174]. И действительно, после заключения договора в Нерчинске 27 августа 1689 г. и принесения забайкальскими бурят-монгольскими родами шерт-ной присяги последние получили широкую автономию в пределах очерченных границ. Одним из главных условий лояльности новых подданных была религиозная свобода, особо оговоренная Ф. Головиным: «В православную христианскую веру их людей, также и самих их тайшей и за-йсангов не велено ни крестить и не принуждать» [7, с. 167].
По мнению А. М. Позднеева буддийские ламы сразу же потребовали от русских властей особых условий в обмен на лояльность зайсанов и шуленг, уже обратившихся в новую веру:
«Принимая откочевавшие из Монголии роды, окольничий Головин в 1689 г. ручался им, что принудительного крещения не будет — этим непременным условием дорожили новоприбывшие, потому что в их числе были ширетуи (начальствующие старшие ламы), тогда как местные инородцы еще шаманствовали и не радели сознательно о сохранении веры. Но буддизм сразу потребовал неприкосновенности и, заручившись ею, начал успешную проповедь, значение которой слишком поздно стало очевидно». [1, л. 1]
Разумеется, первоначальная либеральная позиция российских властей в религиозном вопросе объяснялась совершенно иными приоритетами. Забайкалье было зоной фронтира, и места расселения бурят-монголов прилегали к территориям Цинской империи, давно провозгласившей свое покровительство тибето-монгольскому буддизму.
Нерчинский договор определял границы двух империй лишь по территориям восточнее Забайкалья. Полное территориально размежевание, включая обширные территории по Саяно-Алтаю вплоть до казахских степей, стало предметом на переговорах в Пекине, Буре и Кяхте, закончившихся заключением договора в Кяхте 14 июня 1728 г. Российскую сторону на этих переговорах представлял один из давнишних фаворитов Петра Великого иллирийский граф из Рагузы Савва Владиславич (1669-1738). Переговоры между двумя державами продолжались долго (с октября 1726 г.), в общей сложности более чем полтора года, и в весьма напряженной обстановке. Маньчжуры все еще с большой опаской относившиеся к перспективе альянса Джунгарского ханства с Российской империей испытывали российских представителей на прочность в их намерениях удерживать Забайкалье. Однако, как и несколько десятилетий ранее, цинские власти нуждались в надежном мире с российской стороной для того, чтобы решить затянувшуюся проблему с ойратами. В свою очередь, российские власти помимо основной цели стремились разрешить торговый кризис с Китаем и установить новые правила торговли (от которой очень зависела государственная казна), решить вопрос об учреждении постоянной российской дипломатической миссии в Пекине, разрешить проблемы с перебежчиками, организовать эффективную защиту границ силами местных жителей, учредить правила административного управления жителей приграничных территорий, в том числе их религиозной жизни.
Заключение Кяхтинского договора 1727 г. определило отношения между двумя империями на ближайшие полтора столетия, и отношения эти характеризовались невмешательством во внутренние дела друг друга. Однако сам факт проведения границы и введения пограничного контроля оказал огромное воздействие на тех подданных империи, для которых прежде границ не существовало. В данном случае имеются в виду не только многочисленные племена эвенкийских, даурских и монгольских кочевников, маршруты регулярных передвижений которых традиционно лежали по обе стороны от внезапно возникшей границы, не только торговцы, которые обязаны были теперь подчиняться правилам таможенного режима, но и буддийские монахи, к тому времени уже освоившие территории к северу от Халхи, но не терявшие связей с главными центрами тибето-монгольского буддийского мира.
Несомненно, для всех государств без исключения мобильные группы, свободно передвигающиеся с места на место, представляют большую проблему. Их трудно облагать налогами, обязывать выполнять трудовые повинности, искать среди них преступников, проводить их учет и перепись. Для маньчжуров и русских на стыке XVII и XVIII вв., занимавшихся консолидацией своей власти на приграничных территориях, вопрос контроля над кочевниками, дезертирами и перебежчиками приобретает критическую важность. Буддийские ламы также входили в эту категорию «проблемных» с точки зрения имперских администраций групп. После снижения возможности свободного передвижения и четкого определения подданства, власти могли заняться вопросами интеграции жителей фронтира в имперскую управленческую и социальную структуру.
Деятельность миссии Рагузинского предполагала освоение приграничных территорий через учреждение единообразных правил управления, создание административных институтов, картографирование, приобретение сведений о социальной организации местных жителей, их образе жизни, языке, религии и культуре. Главным итогом пребывания графа Владиславича Рагузинского в Забайкалье помимо, разумеется, дипломатических договоров, заключенных с цинскими властями, стала «Инструкция Посольской канцелярии от 27 июня 1728 г. графа Рагузинского пограничному дозорщику Фирсову и толмачу Кобею», важный документ, ставший основным в вопросах регулирования отношений российских властей с аборигенными сибирскими народами на несколько десятилетий.
В «Инструкции» Рагузинского впервые были зафиксированы принципы конфессионального регулирования сибирских «иноверцев» — вопрос, который до этого вообще не находил никакого отражения в законах империи. «Инструкция пограничным дозорщикам» стала первым документом, не только косвенно признававшим существование буддийской сангхи на сибирской территории империи и, таким образом, легитимировавшим ее статус, но и заложившим основные принципы отношения к ней со стороны властей. При этом документ содержит только один пункт, касающийся деятельности буддийской сангхи на территории Российской империи. В полном виде он говорит о следующем:
«...лам заграничных, чужих подданных в улус к себе ясачным инородцам не пропускать и довольствоваться теми ламами, которые после разграничения с Китаем остались на российской стороне для того, дабы российских подданных пожитки не чужим, но своим доставались, так как между ламами не без обманщиков бывает, то чтобы шаманством и прочим непорядком простых людей не грабили. Ежели оставшихся лам на российской стороне по нынешнему разграничению недовольно, в таком случае выбирать их между собою из каждого рода по два мальчика благоразумных и к наукам охотных, хотя из сирот или кто похочет, и отдавать тай-ше Лупсану1, дабы при нем обретающиеся ламы оных учили мунгальской грамоте и прочему, что таким принадлежит, дабы верноподданным ныне и впредь в чужих ламах не было нужды, а которые выучатся совершенно мунгальской грамоте, в которой российским подданным и иноземцам не без нужды, тех обнадеживать милостью его императорского величества в произведении чинов и в начальники» [5, с. 130].
'Приемный сын и наследник Ухин-тайши, лидера военно-племенной конфедерации цонголов, вошедших в конце XVII века в состав бурят.
Из данного документа становится ясно, какие вопросы российская администрация пыталась решить на первых этапах взаимоотношений с буддистами:
1) изолировать буддийскую общину от религиозных институтов, находившихся под контролем Цинской империи;
2) устранить угрозу финансовой состоятельности местного населения в связи с деятельностью пришлых буддийских монахов;
3) сосредоточить контроль над ламами в руках одного из родовых лидеров и, таким образом, централизовать управление делами буддийской сангхи.
Первая проблема была особенно актуальной в связи с главной целью миссии Рагузинского, которая, заметим, курировалась Коллегией иностранных дел. Достигнутое соглашение с Цинскими властями далось не без труда, пограничный режим находился на стадии установления, лояльность бурят-монголов, особенно прибывших из пределов соседней империи, все еще не была гарантированной, а обратные перекочевки не были редкостью. Для традиционной политической практики Внутренней Азии люди, а не территории, представляли главный политический капитал, и для монгольских кочевников смена сюзерена представлялась естественным явлением. Потому вопрос о перебежчиках, таких, например, как Гантимур, всегда был больной темой во время переговоров между двумя державами. Потому максимально возможная изоляция от влияния извне новых подданных представлялась критически важной, а религия, главные центры которой находились вне сферы влияния России, представляла собой эффективный канал для связи с подданными соседней империи. Обвинения в «инородности» и «чуждости» буддийской конфессии бурят-монголам и на этом основании нелояльности их царскому режиму в адрес буддийских лам будут в последующем раздаваться очень часто. Впрочем, такова была судьба почти всех «иностранных» исповеданий в России. В то же время ущемление религиозных свобод новых подданных в XVIII в. легко могло стать причиной откочевки части бурят-монголов, что в ситуации критической нехватки людских ресурсов имело бы разрушительные последствия для российского присутствия в Забайкалье. Прагматичность в подходе к «ламскому» вопросу хорошо прослеживается и в том, что власти пытаются извлечь определенные выгоды из деятельности лам среди бурят-монголов. Монгольское письмо будет использоваться в родовых управлениях, а позднее в земствах, все время существования империи. Дефицит грамотных людей, необходимых для ведения делопроизводства и официальной переписки на фоне отсутствия институтов светского образования, делал общину единственным поставщиком кадров для родовой администрации. Это был ресурс1 , который власти оценили в самом начале, но тщательно замалчивали его полезность и необходимость в последующем.
Сбор ясака с подвластного населения имел не только символическое, но и реальное экономическое значение для государственной казны, несмотря на то, что забайкальские бурят-монголы платили ясак по пониженной ставке. И все же фискальные интересы всегда служили важным фактором в вопросах управления подданными империи и обсуждались и при разборах злоупотреблений местных администраций, родовых начальников и общины лам. И на примере «Инструкции» Рагузинского мы видим, как вопрос о якобы значительном экономическом обременении ламами верующих неконтролируемыми поборами в виде пожертвований с самого начала находится в центре обвинительной риторики властей и православного духовенства в адрес буддийской монашеской общины.
По мнению поздних имперских наблюдателей, Рагузинский своим первым актом, регулирующим дела буддистов в Российской империи, определил направление, ставшее «руководящей нитью всей дальнейшей деятельности администрации...» [2, л. 5а]. Однако эти ограничительные меры на деле так и не обеспечили, по справедливому мнению, Ухтомского, изоляцию бурят-монгольских буддистов от религиозных центров за рубежом. Напротив, как
1В одной из своих статей известный сибирский краевед Кирилов отмечает, что распространение грамотности среди бурят, объясняющееся влиянием буддизма, быстро принесло результаты. По его сведениям, «в 1762 году письменность настолько распространилась, что зайсаны стали записывать сбор податей, а до этого времени все делопроизводство шло словесно» [3, с. 127].
он утверждает, фактическое узаконение сангхи Рагузинским привело к ее дальнейшему закреплению и бурному развитию: «Заботливость Рагузинского (он намечал даже выдающихся среди нашего населения тибетцев в будущие духовные иерархи) дала могучий толчок нарождающемуся движению. [...] Граф Рагузинский первый неправильно посмотрел на дело, давши буддизму твердую почву для развития» [Там же; л. 89б, 102а].
Однако косвенное признание буддизма среди бурят-монголов, имевшее действительно решающее значение для его дальнейшей истории, трудно назвать по-настоящему либеральным шагом. Первое же узаконение, касающееся деятельности буддийской сангхи в Забайкалье, все же носило, как мы видим, характер ограничения. Кроме того, это признание было вынужденным, и поздние наблюдатели должны были учитывать, какие непредсказуемые последствия для пока еще хрупкого равновесия между двумя империями имело бы запрещение буддизма. Поэтому первые правила, разработанные российскими властями в лице специального посланника Коллегии иностранных дел в отношении буддизма, отраженные в «Инструкции пограничным дозорщикам», носили двойственный характер: желание ограничить сочеталось в них со стремлением упорядочить и использовать в своих целях. В чем совершенно прав князь Ухтомский, так это в том, что граф Владиславич Рагузинский определил вектор развития политики России в отношении буддистов, которая всегда будет характеризоваться этой амбивалентностью.
Литература
1. Позднеев А. М. Буддизм в Забайкалье. Фонд востоковедов Института восточных рукописей РАН. Ф. 44. Оп.1. Ед. хр. 128.
2. Ухтомский Э. Э. Князь. Очерк развития ламаизма на восточно-сибирской окраине и наиболее целесообразное средство для борьбы с ним. РГИА Ф. 821. Оп. 133. Д. 420.
3. Кирилов Николай. Дацаны в Забайкалье / / Записки Приамурского отдела Императорского Русского географического общества. — СПб., 1896. — Т. 1, вып. 4. — С. 115-140.
4. Мельников В. С. Русско-китайские договорно-правовые акты (1689-1916). — М.: Памятники исторической мысли, 2004. — 695 с.
5. Очерк о ламаизме, составленный под главною редакциею Статс-Секретаря Куломзина И. В. Сосновским. — СПб., 1905.
6. Подгорбунский Иннокентий. Буддизм, его история и основные положения его учения. — Иркутск, 1901.
7. Подгорбунский Иннокентий. Буряты. Исторический очерк // Байкал. — 2007. — № 2. — Март-апрель. — C. 162-178.
8. Яковлева П. Т. Первый русско-китайский договор. — М.: Изд-во АН СССР, 1958.
References
1. Pozdneyev A.M. Buddizm v Zabaykalye [Buddhism in the Trans-Baikal region]. Fund orientalists of the Institute of Oriental Manuscripts of the Russian Academy of Sciences. F. 44. Op.1. Ed. khr. 128.
2. Ukhtomsky E.E. Knyaz. Ocherk razvitiya lamaizma na vostochno-sibirskoy okraine i naiboleye tselesoobraznoye sredstvo dlya borby s nim [Outline of the Development of Lamaism on the outskirts of the East Siberian and the most appropriate means to deal with it]. Russian State Historical Archive. F. 821. Op. 133. D. 420.
3. Kirilov Nikolay. Datsany v Zabaykalye [Datsans Transbaikalia]. Zapiski Priamurskogo otdela Imperatorskogo Russkogo Geograficheskogo obshchestva - Notes of the Amur department of the Imperial Russian Geographical Society. Saint Petersburg, 1896. Vol. 1. Usser. 4. Pp. 115-140.
4. Melnikov V.S. Russko-kitayskiye dogovorno-pravovye akty (1689—1916) [The Russian-Chinese treaty-legal acts (1689-1916)]. Moscow: «The monuments of historical thought»publ., 2004. 695 p.
5. Ocherk o lamaizme, sostavlenny pod glavnoyu redaktsiyeyu Stats-Sekretarya Kulomzina I.V. Sosnovskim [Outline of the Lamaism, compiled under the main edition of The State Secretary Kulomzin IV Sosnowski]. Saint Petersburg, 1905.
6. Podgorbunsky Innokenty. Buddizm, ego istoriya i osnovnye polozheniya ego ucheniya [Buddhism, its history and the basic provisions of his teachings]. Irkutsk, 1901
7. Podgorbunsky Innokenty. Buryaty. Istorichesky ocherk [Buryats. Historical Review]. Baykal. Literaturno-khudozhestvenny i obshchestvenno-politichesky zhurnal - Baikal. Literary and political magazine. Mart-aprel. 2007. No.2. P. 162-178.
8. Yakovleva P.T. Pervy russko-kitaysky dogovor [The first Russian-Chinese treaty]. Moscow: USSR Academy of Sciences publ., 1958.
