CC BY
181
происходящих явлений жизни. Данное, «временное начало» музыки, позволяет сказать об операции трансценден-ции природных оснований, даваемых тем же временем. Так человек обретает через музыку истину и сущность мира, полноту своего бытия.
Литература
1. Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. - 224 с.
2. Новиков А.Г., Пудов А.Г. Менталитет северян в контексте циркумполярной цивилизации. - Якутск: Изд-во Якутского унта, 2005. - 178 с.
3. Флюссер В. За философию фотографии / Пер. с нем.
Г. Хайдаровой. - СПб.: Изд-во С-Петерб. ун-та, 2008.
- 146 с.
4. Пудов А.Г. Музей как форма, желающая оставаться живой // Журфикс. - 2008. - № 5 (24). - С. 22-23.
5. Мамардашвили М.К. Кантианские вариации. - М.: Аграф, 1997. - 312 с. http://www.philosophy.ru/lib/antro/antro_912.html (дата обращения: 10.01.2009).
6. Медушевский В.В. О происхождении и сущности серьезной музыки. http://www.glagol-online.ru/arc/online-pub/735 (дата обращения: 10.01.2009).
7. О сущности музыки // Юрий Николаевич Холопов и его научная школа. - М., 2004. - С. 6-17. http://www.kholopov.ru/ essence.html (дата обращения: 11.01.2009).
8. Григорьев В. Эзотерическая сущность музыки и некоторые пути проникновения в нее. http://www.superidea.ru/intel/ psy/music.htm (дата обращения: 11.01.2009).
A.G. Pudov
Fine arts and music as symbol work and mode of surmounting the formalism of culture
The author considers the problem of interaction of two levels of culture - formalization and symbolization. The last one is realized through art, particularly fine arts and music. Theoretical and methodological approaches exposing the essence of formalization and symbolization processes in consciousness are showed. Institutionalization and inclusion of different form of arts into educational process are the main components of modern transformation.
Key words: fine arts, music, formalization of culture, symbolization, symbol, Northern peoples modernization, mythologization, demythologization, mass conciseness.
------4ММ*---------------
УДК 316.6
Н.С. Шкурко
российский имперский миф как социокультурный феномен
Анализируется российский императорский миф как социокультурный феномен, обладающий высоким адаптационным, интеграционным и идеологическим потенциалом. Прослеживаются варианты существования мифа на различных этапах развития страны (от «исторического предназначения Руси» и «Москвы - Третьего Рима» - до мессианской «русской идеи»), его особенности восприятия и интерпретации властью и обществом. Аргументируется вывод, что современный вариант существования имперского мифа - восстановление «былого величия России» - успешно консолидирует усилия власти и населения РФ, обеспечивая идеологическое единство и создавая привлекательный образ «хозяина страны».
Ключевые слова: политический миф, социокультурные истоки, имперский миф, символьная элита, специфическое пространство власти, имперское сознание, мессианское предназначение, подданническая политическая культура, «русская идея», восстановление былого величия.
Необходимость изучения такого социокультурного феномена, как отечественный имперский миф, обращения к его истокам и системным структурам объясняется той ролью, особенностями и потенциальными возможностями, позволяющими политикам и исследователям с помощью исторических и современных инсталляций обосновывать направление модернизации в России на очередном витке политического развития. Усложнение
ШКУРКО Наталия Сергеевна - к. филос. н., доцент ФЯФиК ЯГУ
E-mail: [email protected]
политических процессов и институтов всегда побуждало отечественные власти искать новые формы легитимации происходящих изменений, проверяя их на совместимость с традиционными моделями и апеллируя к глубинным слоям человеческой психики, в основе которой лежит мифологическое мышление.
А.Н. Мосейко характеризует возникновение новой силы - силы мифологического мышления в качестве «едва ли не самой важной и вместе с тем самой тревожной особенности современной политической жизни» [1, с. 153]. Социально-политический миф становится в культуре XX века одной из важнейших философских
категорий, а неомифологическое сознание признается одним из главных направлений культурной ментальности.
Рубеж второго и третьего тысячелетий, отмеченный ростом эсхатологических умонастроений в массовом сознании, только активизировал мифологические формы политического осмысления и актуализации мира.
Для А. Цуладзе «политический миф - это миф, используемый для реализации политических целей: борьбы за власть, легитимации власти, осуществления политического господства» [2, с. 56-57]. Е.И. Кузнецова характеризует политический миф как один из самых символически насыщенных социокультурных феноменов, детерминирующих индивидуальное и коллективное сознание и поведение, включая политическую практику [3, с. 161]. Кр. Флад дает политическому мифу следующее определение: «идеологически маркированное повествование, претендующее на статус истинного представления о событиях прошлого, настоящего и прогнозируемого будущего и воспринятое социальной группой как верное в основных чертах» [4, с. 43].
В качестве предмета философского осмысления политический миф стал рассматриваться только с конца 90-х гг. [5, 6 и др.].
Политическая мифология выполняет функцию моделирования политического пространства и времени, определяя мотивацию, поведение и динамику политического процесса. Как указывает С. Московичи, в кризисные периоды истории «в цивилизованном обществе ... массы возрождают иррациональность.... Вытесненная как рудимент примитивного общества из экономики наукой и техникой, иррациональность сосредоточивается на власти и становится ее стержнем... Политика - это рациональная форма использования иррациональной сущности масс...» [7, с. 65-66]. Современные политические мифы не являются результатом традиционного коллективного творчества народных масс, но выступают как целенаправленно разработанные и профессионально сконструированные творения специалистов (историков, политиков, публицистов), направленные на развитие или подавление определенных политических процессов (например, формирование общественного мнения, технологии манипулирования общественным сознанием избирателей конкретного региона и др.).
Используемые в качестве инструмента политической борьбы мифы оказывают конструктивное влияние на общество. Политическую мифологию можно определить как прикладную, поскольку за любым политическим мифом скрыты конкретные интересы лиц или групп.
К главным отличиям политических мифов от мифов традиционных относятся:
1. Современность, конкретность, актуальность.
В традиционных мифах объектом мифологизации являются боги, предки или культурные герои, в мифах XX в. -реальные люди и события.
Политический миф характерен для конкретного исторического этапа развития общества и обычно исчезает с изменением социально-политических обстоятельств, с развенчанием объекта почитания или победой альтернативной точки зрения.
2. Авторское начало, научный подход.
Политические мифы создаются политтехнологами,
политиками, партиями, журналистами, с опорой на научные парадигмы и концепты, чтобы придать политическим мифам имидж научности и социальной значимости. Профессионально сконструированный политический миф является не столько инструментом манипуляции, сколько «несущей конструкцией», задающей параметры дифференциации «своего» пространства от чуждого, друга от врага.
3. Распространение через медиасредства (литература, изобразительное искусство, телевидение, кино, пресса и др.). Г.В. Емельянов, А.А. Стрельцов и др. специалисты полагают, что информационные аспекты являются решающими в плане формирования легитимной картины мира [8].
На ранних этапах развития российского государства особая мифологическая реальность обеспечивалась силами литературы: летописи, светской и религиозной публицистики, церковного красноречия и изобразительного искусства. С XVIII в. в области политического мифотворчества возрастает роль прессы - «толстых» журналов и газет. Резкий скачок произошел после 1856 г., когда правительство разрешило помещать на страницах печатных изданий не только литературно-критические, но и политические статьи.
С XX в. параметры видения реальности в обществе задаются «фабриками новостей». В развитом индустриальном обществе СМИ - «четвертая власть» - определяют характер и содержание социально-политических процессов современности, выступают одним из ключевых институтов политической социализации и социального контроля.
Таким образом, начиная с 60-х гг. XX века, масс-медиа формируют в обществе определенные параметры видения реальности, которые используются как точки отсчета при обсуждении актуальных вопросов прошлого состояния системы, а также при выборе перспективных решений. Современные СМИ способны не только оказывать положительное влияние на общество путем воздействия на массовое сознание, но и осуществлять подрывную деятельность против общества, государства и личности, так как являются «новой системой СМИ, основанной на знании и представляющей собой квантовый прыжок в тех способах, в которых человечество использует символы и образы. Никакая часть этой обширной паутины не может быть полностью изъята из нее. В свою очередь, это и делает ее потенциально опасной, и не только для остающихся где-нибудь в мире Чаушеску, но и для всех держателей власти. Новая система СМИ является аксе-
лератором сдвигов, происходящих в системе власти» [9, с. 556].
Политические мифы представляют собой эффективный инструмент конструирования реальности, что активно использовалось и используется в практических целях. Чтобы сделать идею или конкретного политика мифологическим персонажем, необходимо ввести их в содержание национального «вечного» мифа, составляющего «душу» народа.
В отечественной политической культуре такой мифологической доминантой выступает имперская идеология, у истоков которой был вдохновенный миф об исторической миссии Руси, созданный Илларионом Киевским (1051-1054). В «Слове о законе и благодати» первый славянский епископ изложил учение о равных правах всех народов, воспринявших христианство в его православной форме, на достойное место в мировой истории и предрек выход власти киевских князей за региональные рамки, «ибо не в худой и неведомой земле владычествовали, но в Русской, что ведома и слышна всеми четырьмя концами земли» [10, с. 131]. Сформулированная Илларионом идеология единодержавства и возвеличивания первого «самовластца» и крестителя Руси доминирует в отечественной книжности домонгольского периода, начиная с «Памяти и похвалы князю Владимиру» И. Мниха.
Усложнение политических процессов и институтов в последующие столетия побуждало отечественных правителей и обслуживающую их религиозноинтеллектуальную элиту искать новые формы легитимации происходящих изменений и создавать новые варианты политических мифов (государственных мифологем), апеллируя к глубинным слоям массового сознания подданных. Трагическая эпоха ордынского ига и удельных войн, амбиции московского княжеского дома породили миф о предназначении рода Даниловичей «сбирать земли вокруг Москвы», «дабы свеча дела не погасла».
Подобный «сбор» стал полигоном, на котором опробовались многие принципы имперской политики будущего - от привлечения союзников до апелляции к трансцендентным ценностям, откорректированной с учетом прагматических интересов государства.
Иосиф Волоцкий - видный русский мыслитель XV столетия - выдвинул концепцию абсолютной монархии, приспособив христианские догматы к исторической задаче создания централизованной власти, без которой было неэффективным развитие страны. Смелые заявления о возможности духовного выбора («Не все, что сотворил Христос, подобает творить и нам, и чего не сотворил Христос, не творить нам») подводили к логическому выводу - государь может сам выбирать форму поведения, целесообразную для каждого конкретного случая [11, с. 65] и ему должны подчиняться все христиане, в том числе и духовного звания.
Постулаты церковного иерарха получили закономерное развитие в ряде сочинений «государственной поль-
зы», особенно в Степенной книге, приравнявшей династию московских правителей к святым апостолам, а их власть признавшей богоутвержденной. Идеи Иосифа Во-лоцкого настолько отвечали задачам самодержавия, что спустя сто лет их харизматический потенциал вдохновлял в политике и в творчестве Ивана Грозного, яростно отстаивавшего богоданность своего права на власть и приоритет царства над священничеством.
Масштабный кризис, связанный с гибелью Византийской империи - оплота восточного христианства (1453)
- выдвинул единственное сохранившее независимость православное государство на лидерские позиции «последнего Рима» - последней крепости истиной веры.
Созданный старцем Филофеем из Спасово-Елизаровского Велико-пустынского монастыря новый политический миф «Москва - третий Рим» воплощал в доступном широким массам образе идеал «избранного» народа и государства, законного преемника славы византийских и римских владык: «Церковь старого Рима пала, второго же Рима - константинопольскую церковь иссекли секирами. Сия же ныне третьего нового Рима — державного твоего царствия... во всей поднебесной паче солнца светится... Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть» [12, с. 30 ].
Религиозно-провиденциалистский конструкт данной интерпретации мифа обрекал страну на идеологическую изоляцию, не позволял правительству использовать творение псковского книжника во внешнеполитических переговорах XV-XVI вв. из-за коренного противоречия действительным потребностям развития Московской Руси. Зато в среде старомосковской символьной элиты (образованных книжников и боярства) такой вариант имперского мифа был доработан и прочно сращен с внутренними национально-политическими задачами: легитимация объединительной политики Русского государства, утверждение авторитета Русской православной церкви, культурная интеграция огромного полиэтнич-ного пространства (присоединение Приуралья и Урала, Казанского и Астраханского царств, Сибири), обеспечиваемая не столько военно-силовыми действиями, сколько культурной ассимиляцией.
Несмотря на то, что старомосковские интеллектуалы связывали «безграничность» империи не столько с ее пространствами, сколько с силой имперской универсальной идеи, на практическую реализацию имперского мифа оказали определенное влияние:
1) территориальные изменения - чем больше территория страны, тем сильнее уверенность населения в необходимости империи;
2) возникновение традиционной российской дихотомии «центр-периферия» при преобладании государственной собственности;
3) формирование специфического пространства власти, в котором управленческие решения принимались в борьбе между лидером и элитой.
Миф о Третьем Риме - миф с ярко выраженной мессианской основой - стал идейной опорой страны в обосновании своей исторической функции. Трагическое религиозное «одиночество» православной России, оставшейся после падения Византии единственным независимым славянским государством, трансформировалось в отрицание ценностей западного мира, изоляционизм и «психологию осажденной крепости» в массовом сознании, политике и культуре: «Аз бо не в Афинах ростох, не от философ научихся» [10, с. 140].
Империя развивалась как инструмент ограждения православного пространства, поддержание определенной дисциплины внутри которого шло за счет идеологических инструментов. Наличие примата религиозных (религия как форма идеологии) мотивов над национальными и прагматическими прослеживается в российской политике вплоть до начала XX в.
Во все периоды имперской истории Российское государство интенсивно синтезировало мифологические конструкции, призванные удерживать монолитность общества. Так, реформы Петровской эпохи были не только временем усиленной вестернизации страны, ее беспримерного рывка в культурное пространство Европы, но и апофеозом политической мифологии, подавляющей негосударственные формы общественного сознания (патриархия стала частью государственной конструкции в качестве Священного Синода, члены которого назначались и сменялись светскими властями), дальнейшего развития подданнической политической культуры. Сформировавшееся в начале XVIII века государство тоталитарного типа через систему новых государственных мифов проповедовало и активно внедряло в массовое сознание образ могущественной империи, культ военной славы и культ «сильной личности» - вождя, лидера перестройки, «отца нации», «учителя народа».
Для наиболее прогрессивной и прогосударственно настроенной части образованного российского общества политический миф о победном характере существования государства (начиная с XVIII в.) трансформировался в идею служения Родине, отечеству, подпитываемую традициями борьбы за независимость в XШ-XVTI вв., включая подвиг ополченцев К. Минина и Д. Пожарского, освободивших страну от польских интервентов, «чтобы вперед Московское государьство строилось и было все в покое и тишыне, и нам бы, началным, потом и всяким людям, быти между собой всем в совете и любви», а не только во имя православного правителя, которого тогда еще только предстояло избрать на Земском Соборе) [13].
Источником формирования нового поколения политических мифов петровской эпохи, ориентированных на все слои населения, стал манифест «Правда воли монар-шьей», автор которого Ф. Прокопович (1681-1736) предпринял удачную попытку рационалистически обосновать абсолютную власть одного человека над миллионами. Актуальность появления такого мифа была вызвана по-
ниманием властью, что сознания богоданности царской власти как единственного аргумента в пользу ее почитания недостаточно, что для утверждения империи нового типа в роли сакрального центра добра, спасающего общество от смертельной угрозы, дающего эффективные формы жизни, следует привести более современные аргументы.
Великолепный знаток церковного права Ф. Прокопович ввел в русскую политическую культуру понятия, взятые из теории договорного права, и определил существо верховной власти - «майэстет» - как власть, которой «по Бозе большей нет в мире» и которую не может уничтожить человеческая воля. Малораспространенная в православии ссылка на византийского правоведа Ф. Вальсамона, «что василевс ниже канона, ниже закона подвержен есть» (т.е. царь освобожден от власти канонов) облегчила Ф. Прокоповичу нужный вывод: «Всяк самодержец, как во всех прочих, так и в сем деле своем, весьма волен и свободен есть». Умело соединив прозападную рационалистическую теорию власти с апостольским учением «несть власть аще не от Бога», политтех-нолог эпохи Петра Великого обосновывает право монарха на творение нового, неведомого подданным порядка: «Может монарх государь законно повелевати народу не только все, что к знатной пользе отечества своего потребно, но и то, что ему не понравится; только бы народу не вредно и воле Божией противно не было» [13, с. 302].
Отвергая устаревшие принципы римской империи (pontifex maximus), лежавшие в основе освященной христианством власти византийских базилевсов и копировавших их старомосковских государей, Феофан путем логических софизмов оправдывает европейскую, анти-теократическую абсолютную монархию и формирует образ разумного, видящего за далекие горизонты владетеля империи - отца народа, спасителя Отечества. 22 октября 1721 г. Сенат преподнес Петру титулы Императора, Отца Отечества и Великого.
В наскоро построенной Петром I и его преемниками в духе западного абсолютизма империи возникает явный дуализм социокультурных ориентаций: высшие классы и оформляющаяся социальная группа интеллигенции избрали духовные интересы и политические мифы западноевропейского образца, а народные массы остались верны духовным идеалам старомосковского времени. Поэтому модель государственности в условиях России постоянно воспроизводила бинарную систему властных отношений. Общество, с одной стороны, верит в авторитет, харизматический имидж и ожидает от своего лидера «чуда», обеспечивающего очередному «вождю» и «спасителю нации» постоянную готовность к подчинению. С другой стороны, постоянно корректируется деятельность лидера на предмет соответствия с идеей «мессианского» пути, которая с разной степенью остроты переживается всеми социальными группами и стратами подданных.
Даже в эпоху капитализации страны при отсутствии зрелого гражданского общества в пространстве власти оппозиции не удалось выиграть у монархии ни одной серьезной схватки - самодержавие оставалось смыслом российской политической истории и способствовало окончательному оформлению имперского мифа, основными компонентами которого считаются следующие:
1. Имперская идеология. Средство легитимизации российской политической власти на всех этапах ее существования; выполняет функцию культурной интеграции огромного полиэтничного пространства в единое целое.
2. Имперская идея. Реализация идеальной трансцендентной модели общества основана на противопоставлении материального и духовного, а также на таких мифологемах, как избранность российского народа, его особая историческая миссия спасения человечества, осуществляемая благодаря соборности, нестяжательству, духовности.
3. Имперское сознание. Целостный, объемный комплекс разнородных идей, концепций, чувствований, представлений о месте своей страны в мире и в истории. Включает принципы influence legitime (законного права осуществлять предупредительные акции во имя обеспечения безопасности страны на дальних ее подступах - от Финляндии, завоеванной, чтобы обезопасить Петербург от шведов, до создания системы Варшавского договора), добровольность вхождения народов в состав империи (на века); образ «извечного врага», основанный на политических реалиях, объединяющий население.
4. Наличие специфического пространства власти, в котором управленческие решения принимаются в борьбе между лидером государства и элитой, а не между государственной властью и гражданским обществом.
5. Подданническая политическая культура.
Противостояние западников и славянофилов обеспечило трансформацию имперского мифа в его более востребованную форму - собственно «русскую идею», утверждающую кардинальное отличие российской цивилизации от западного и восточного путей цивилизационного развития, что, в свою очередь, стимулировало мессианство.
Внедряя идею мессианского пути в общественное сознание современников, последовательно отработав в творческом поле своих философских романов возможные последствия модернизаций по восточной и западной технологии, Ф.М. Достоевский утвердил «русскую идею» как идею об исключительной миссии русской нации «сказать миру слово, совершить деяния, которые приведут к мировому человеческому всеединству, снимающему противостояние Востока и Запада с помощью христианства как религии всемирного единства «во Христе»» [14]. Евразийцы Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий, Л.Н. Гумилев, исключив славянскую составляющую мифа, интерпретировали русскую идею как идею построения полиэтнической общности и религиозного
единства всех народов Евразии, вне зависимости от родственности-неродственности их происхождения [15].
В советскую эпоху на основе мифа о православной (правильной, единственно верной для спасения души) империи конструируется миф о первом в мире социалистическом государстве трудящихся (правильном, единственно верном для спасения пролетариата от тысячелетнего угнетения эксплуататорами). Большевистский «Третий Рим» имел свой пантеон, состоящий из основоположников идеологии и государства, свой некрополь и свою историю, которая начиналась с залпа «Авроры» (вся предшествующая отечественная история трактовалась как царство мрака и несправедливости). «Пролетарское мессианство» разрабатывало экспорт идеи мировой революции и формировало в массовом сознании населения представление о том, что центр всемирной социалистическое республики будет в Москве и мир в ближайшем будущем заговорит на языке В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого и И.В. Сталина.
Победа во Второй Мировой войне вывела советскую империю к пику могущества: Советский Союз воспринимался определенными кругами мировой общественности как один из центров двуполярного мира, «Мекка коммунизма», «фортпост прогрессивного человечества». Социалистическая «сверхдержава» вступила в изнурительную гонку с Америкой, начиная с ядерных ракет и кончая олимпийскими медалями. «Вся история Азии, Африки и Южной Америки сложилась бы совершенно иначе, не будь грозного СССР, несущего на мировую арену ту же функцию, что и внутри страны: унимать сильных, давая шансы слабым», «дотировавшего из своего не слишком богатого бюджета программы индустриализации опекаемых стран, строившего заводы, растившего национальные кадры и элиты» [16, с. 341-342].
Рассмотрение политической истории новой России (после 2000 года ) дает богатый набор современных экспликаций «вечного мифа», отвечающих потребностям населения мегаполисов, российской провинции и национальных окраин. Так, целенаправленная политика российских властей по возрождению «былого величия страны», имперских символов и традиций пользуется всенародной поддержкой: восстановлена сильная централизованная власть, в регионах возрождаются православные храмы и мечети, открываются кадетские корпуса и духовные училища, активизируется деятельность сословных общественных организаций и фондов, в вузах введен предмет «Религиоведение» и др.
Отечественная политическая система традиционно тяготела к харизматическому лидеру и нуждалась в нем, поэтому исторически в массовом сознании подданных империи образ царя, вождя ассоциировался с образом героя. «Тяга к сильному лидеру, - указывает Э. Кассирер, - возникает тогда, когда коллективное желание достигает небывалой силы и когда, с другой стороны, все надежды на удовлетворение этого желания привычными,
нормальными средствами не дают результата. В такие моменты чаяния не только остро переживаются, но персонифицируются. Они предстают перед глазами представителей конкретных социальных групп в конкретном, индивидуальном обличье. Напряжение коллективной надежды воплощается в лидере» [17, с. 384-385].
В традиционной России царь олицетворял единство нации, в «новой» России от очередного политического лидера население ожидает демонстрации ряда качеств монарха - от харизмы до «сильной руки», сохранения целостности государственных территорий и успешной борьбы за правопорядок. «Хозяин страны» легко дистанцируется от непопулярных действий правительства (парламента), от него ожидают справедливости как от последней инстанции, показательных наказаний активно «засветившихся» в глазах общественности чиновников и др. Об укорененности подобной мифологемы свидетельствует оценка президента РФ (опрос ВЦИОМ, декабрь 2007), составившая 83% , тогда как рейтинги деятельности депутатов Государственной думы были в 3 раза ниже (26% ).
А.С. Панарин [18] полагает, что легитимность политических процессов в «путинской» и «постпутинской» России будет основываться на акцентировании связи с Российской империей и Советским Союзом, и предлагает отказаться от попыток сломать «генеральный код развития», а использовать потенциал сильного центра для построения демократии и правового гражданского общества. По мнению эксперта, отечественному социуму нужны не узкопрагматические стимулы к борьбе за выживание или богатое существование (а именно эти альтернативы предлагала команда ельциновских приватизаторов), а духовные, апеллирующие и к разуму, и к эмоциям россиян. Такова идея великой России, сохранившая свой статус в народном сознании и способная мобилизовать общество на грядущий взлет.
Следовательно, политический миф есть способ объяснения политической действительности, апеллирующий не только к разуму, но и к эмоциям потребителя данного мифа. Однажды созданный миф - таким и был имперский миф для России - способен постепенно изменить психологический портрет нации, стать важным инструментом для реализации политических идей и мессианских предназначений.
Социокультурный феномен имперского политического мифа, его поразительная «живучесть» объясняется: 1) историко-культурными особенностями развития страны; 2) способностью базироваться на национальных архетипах и культурных стереотипах; 3) высоким адаптационным потенциалом этой формы мифа к российским реалиям; 4) позитивным, мобилизующим характером; 5) способностью отечественной политической элиты к созданию и трансформации нужного мифа за счет дооформления существующего или внесения модернизированного варианта.
На современном этапе, как и в конце XIX столетия, эксперты констатируют переплетение трех факторов: 1) «ощущение смутного времени», заставляющее отдельные социальные группы и символьную элиту позитивно относиться к государственности; 2) необходимость радикальной, революционной корректировки структуры власти; 3) новый геополитический передел мира, способный разрушить российскую государственность» [18]. Поэтому в России нового века снова возрождается имперский миф и фиксируется очередной возврат в политическую жизнь ценности государства как опоры для подъема из кризисной ситуации 90-х гг. и борьбы с последствиями нового мирового экономического кризиса 2008 года.
Умело сделанные политические мифы являются мощным оружием. Но если с ними параллельно срабатывают еще и укорененные в массовом сознании стереотипы, то возникает общий, объединяющий, «резонирующий» миф, такой как осовремененный вариант мифа о великой России, отвечающий историческим представлениям и современным потребностям населения мегаполисов, российской провинции и национальных территорий.
Литература
1. Мосейко А.Н. Мифы России. Мифологические доминанты в современной российской ментальности. - М.: Ин-т Африки РАН, 2003. - 155 с .
2. Цуладзе А. Политическая мифология. - М.: Эксмо, 2003.
- 384 с.
3. Национальная идея: история, идеология, миф / ИСР РАН; Отв. ред. Г.Ю. Семигин. - М.: Современная экономика и право, 2004. - 600 с.
4. Флад Кр. Политический миф. Теоретическое исследование. - М.: Прогресс-Традиция, 2004. - 264 с.
5. Антонян Ю.М. Миф и вечность. - М.: ИД «Ключ-С», 2001. - 456 с.
6. Руденко 3. Ю. Мифологизация российского политического процесса // Гуманитарные исследования. - 2007. - № 2 (22).
- С. 16-20.
7. Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. - М.: Центр психологии и психотерапии, 1996.
- 478 с.
8. Емельянов Г.В., Стрельцов А.А. Информационная безопасность России. - Ч. 1. Основные понятия и определения. -М.: РАГС, 1999. - 244 с.
9. Кузнецова Е.И. Миф как социокультурный феномен в системе массовой коммуникации // Вестник Нижегородского университета имени Н.И. Лобачевского. Серия История. Политология. Международные отношения. - 2008. - № 1. -С. 554-560.
10. Хрестоматия по истории древнерусской литературы.
- М.: Просвещение. 1973. - 226 с.
11. Парилов О.В. Послание старца Филофея и место России среди других государств // Вестник Нижегородского университета имени Н.И. Лобачевского. Серия История. Политология.
- 2003. - № 1. - С. 14-19.
12. Паламарчук П.Г. Москва или Третий Рим? - М.: Современник, 1991. - 278 с.
Н.А. Фёдоров. ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ В СОЦИАЛЬНОЙ АДАПТАЦИИ МЕСТНОГО НАСЕЛЕНИЯ РЕСПУБЛИКИ САХА (ЯКУТИЯ) К ПРОМЫШЛЕННОМУ ПРОИЗВОДСТВУ
13. Анисимов Е.В. Время российских реформ. - Л.: Лениз-дат, 1989. - 496 с.
14. Гулыга А.В. Русская идея и ее творцы: Философские портреты мыслителей от Ф.М. Достоевского до А.Ф. Лосева. -М.: Соратник, 1995. - 306 с.
15. Голиков А.К. Личность и государство в русской социально-философской и политической мысли XIX-начала XX века. - СПб.: Изд-во «Нестор», 2004. - 372 с.
16. Панарин А.С. Народ без элиты. - М.: Изд-во «Алгоритм», 2006. - 352 с.
17. Кассирер Э. Техника современных политических мифов. - М.: Прогресс, 1990. - 452 с.
18. Панарин А.С. Реванш истории: российская стратегическая инициатива в XXI веке. - М.: Логос, 1998. - 392 с.
N.S. Shkurko
Russian imperial myth as a sociocultural phenomenon
In the article Russian imperial myth as a sociocultural phenomenon is analyzed that is of great adaptive, integration and ideological potential. Variants of myth existence in different stages of country development are traced back (from “historic designation of Rus” and “Moscow is the third Rome” till messianic “Russian idea”). Its peculiarities of perception and interpretation of power and society are revealed as well. The following conclusion is argued that the modern variant of existence of imperial myth which is renewal of “bygone splendor of Russia” - successfully consolidates power and Russian people efforts providing ideological unity and attractive image “master of the land”.
Key words: political myth, sociocultural sources, imperial myth, symbolic elite, specific space of power, imperial conciseness, messianic designation, national political culture, “Russian idea”, renewal of “bygone splendor.
УДК 130.3:316.444.5(571.56) Н.А. Фёдоров
общее и особенное в социальной адаптации местного населения республики саха (якутия) к промышленному производству
На основе выделения общего и особенного в социальной адаптации представителей северных народов в индустриальной среде обоснована необходимость перехода от патерналистской модели социальной адаптации к партнерской. Раскрыв опыт приспособления местной молодежи к условиям индустриальной среды на примере алмазодобывающей промышленности, определены место и роль института гражданского общества в социальной адаптации местной молодежи в промышленном производстве.
Ключевые слова: социальная адаптация, промышленное производство, сельский житель, северные народы, индустриальная среда, парадигма, патернализм, протекционизм, социальное партнерство.
В последние годы наблюдается рост заинтересованности сельской молодежи Республики Саха (Якутия) участвовать в промышленном освоении северных территорий. Как показывает многолетний опыт, вахтовый метод организации работы в промышленных предприятиях не оправдал себя. Свидетельством тому является превращение некогда задуманных как вахтовые поселки Айхал, Удачный в полноценные промышленные города
ФЕДОРОВ Николай Афанасьевич - ведущий специалист Федерации профсоюзов РС (Я), соискатель кафедры философии ЯГУ.
E-mail: [email protected]
с развитой инфраструктурой, появление нескольких поколения людей, для которых эти города стали родными. Становится показательным возвращение пенсионеров, уехавших в центральные регионы, назад, на родину - в эти города. Из этого следует, что при освоении природных ресурсов Республики Саха (Якутия) целесообразно массово использовать местные трудовые ресурсы в промышленном производстве. Горно-геологические изыскания свидетельствуют, что запасов ископаемых и добываемых природных ресурсов на территории Якутии хватит еще на многие десятилетия. Поэтому повышение эффективности социальной адаптации северных народов (якуты, эвены, эвенки, долганы и чукчи) республики в среде индустриального производства в социокультурном,
