CC BY
22
■ ■ ■ «Российская улица» как феномен общественной коммуникации в условиях социально-политического кризиса начала XX века
Назаров А.Д.
Московский авиационный институт (национальный исследовательский университет) (МАИ) Москва, Российская Федерация.
Аннотация. Статья посвящена анализу общественно-политического и социального феномена, доминировавшего в жизни российского социума в предреволюционный период и годы Гражданской войны 1917-1922 гг., известного в экспертных кругах как «русская улица». Это явление отмечается значительной динамикой стихийных про-тестных настроений, сопровождающихся морально-психологическими тяготами, голодом, болезнями, «ужасами жизни» затянувшейся войны, неспособностью царского, а затем Временного правительств переломить ситуацию, порождающую у россиян чувство безысходности, озлобленности и обреченности.
При этом «улица» служила специфической средой общественной коммуникации, средоточием демократии определенного типа, где всякий мог принять участие в политической жизни, потребовать признания и ощутить ход истории. Рабочие с окраин крупных городов, шедшие в их центры таким образом объявляли улицы «своими», а акты против хорошо одетых людей служили выражением «самоутверждения и публичной власти». По мере нарастания экономического кризиса, росло число краж, грабежей и убийств в столице и крупных городах. В послеоктябрьский период распространились самосуды, «винные погромы», городские улицы в еще большей степени стали «царством» беженцев и бездомных, включая нищих, преступников, малолетних беспризорников. Начавшийся процесс деурбанизации, как свидетельство отчаянного положения горожан, их отток в деревни, подрывал социальную базу рабочего класса, свертывал его политическую активность, протесты такого рода все чаще выливались на улицы, в них преобладали выражения недовольства, разочарования и даже сопротивления. Призывы не забывать об историческом значении пролетарской революции и светлом будущем, солидарности и терпении не действовали на рабочих. Забастовки на заводах и фабриках периодически продолжались на протяжении всей Гражданской войны.
Западные специалисты не склонны романтизировать эти протесты, полагая, что тем самым развенчивался миф о разумном и дисциплинированном пролетариате, а большевистская власть все больше начинала править от его имени. Более того, рабочий класс в лице его авангарда РКП(б) превратился в правящую партию, участвовал в создании государственного аппарата всех уровней, что дало ему право решать возникающие острые проблемы с опорой на насильственные методы, вовремя сменяя политические приемы по мере нарастания недовольства. Проф. Пол Аврич назвал поразительным подвигом большевиков их успех в сдерживании порыва рабочих масс кхаотической утопии.
Ключевые слова: среда общественной коммуникации, протестные настроения, конфликтные коммуникации, «российская улица», социально-политический кризис, уличное насилие, детская беспризорность
Дляцитирования: Назаров А.Д. «Российская улица» как феномен общественной коммуникации в условиях социально-политического кризиса начала XX века // Коммуни-кология. 2019. Том 7. №2. С. 165-175. DOI 10.21453 / 2311-3065-2019-7-2-165-175.
Сведения об авторе: Назаров Александр Данилович, доктор исторических наук, профессор кафедры рекламы и связей с общественностью Института иностранных языков МАИ. Адрес: 125993, Россия, г. Москва, Волоколамское шоссе, д. 4. E-mail: helena_nazarova@mail.ru.
Статья поступила в редакцию: 21.12.2018. Принята к печати: 18.05.2019.
Столетние годовщины Октябрьской революции и начала Гражданской войны сопровождаясь их переосмыслением с высоты новых подходов, почерпнутых из архивов, содержательных статей и монографий отечественных и зарубежных ученых, несут в себе огромной патриотический заряд, наполняя души многих россиян чувством сопричастности и гордости за свою великую и многострадальную Родину, переживаниями за упущенные цивилизационные возможности, стремлением заглянуть в будущее. Как отмечает американский социолог Р. Брубейкер, - прошлое конструируется и реконструируется, исходя из потребностей и целей каждого поколения, даже личная память является насквозь социальным и культурным конструктом, а коллективная или социальная память не только конструируется, но и периодически оспаривается [Брубейкер: 291].
В профессиональном научном сообществе упомянутые даты закономерно воспринимаются еще и как повод для назревшего уточнения и интерпретации ряда важных событий и обстоятельств, прояснения все еще остающихся «белых пятен» в истории, в частности, связанных с Гражданской войной, ныне рассматриваемой отечественными учеными как центральный этап Великой российской революции, и вызывающей острые дискуссии1 [Ганин: 14-18, и др.]. Заметную роль в освещении общественно-политической ситуации того периода в жизни России сыграли некоторые зарубежные исследователи [Скочпол].
1 Голованов Р. Нужно ли сносить в России памятники Ленину? / Р. Голованов // Комсомольская правда. 2018. 16 октября; Гусман М. Сергей Нарышкин: революционные события 1917 года больше не раскалывают общество / Интервью / М. Гусман. М.: ТАСС (Информационное агентство России). 2017. 7 ноября; Сочнев А. В Гражданской войне не победил никто: Историки о причинах и последствиях российских революций 1917 года: https://lenta.ru/articles/2015/05/29/civilwar/; Варламов А. (2017). Каким стал язык новой жизни? / А. Варламов // АиФ. 2017. № 47; Когда обе стороны не правы: Трехлетние заложники и концлагеря народной власти // Независимая газета. 2018. 27 сентября; Мартынов А. (2018). Бесцветный террор: От бессудных расстрелов к погромам / А. Мартынов // Независимая газета. 2018. 25 июня; Скрыльников П. (2018). Покатилось Красное колесо: 100 лет назад был провозглашен террор против врагов Советской власти / П. Скрыльников // Независимая газета. 2018. 5 сентября.
В ходе непрекращающейся полемики, тем не менее, нередко упускаются очень важные, но недостаточно разработанные аспекты общественных событий. В частности, на наш взгляд, это касается истоков возникновения и динамики нарастания беспрецедентных по глубине и размаху протестных настроений в условиях социально-экономического и политического кризиса в обществе, получивших название «российская улица». Особенно следует учитывать при этом то обстоятельство, что при всем широчайшем разнообразии мотивов и настроений в послеоктябрьский период, общим для всего российского общества чувством была озлобленность и обреченность, - все понимали, что побежденным уходить некуда, а это придавало разгоравшейся Гражданской войне особенную ожесточенность. Еще одной причиной «облегченного» вхождения деморализованного российского общества в Гражданскую войну, - отмечает проф. А. Колга-нов [Сочнев], - стало участие в затянувшейся I Мировой войне, которая, проведя через окопы миллионы людей, снизила для них ценность человеческой жизни.
Надо полагать, что по-другому ситуация, видимо, и не могла развиваться, что обусловливалось царившим в обществе турбулентном состоянии. Думается, что некоторым зарубежным авторам в целом удалась, на наш взгляд, попытка достаточно точно воспроизвести специфику общественных коммуникаций, морально-психологическое настроение и движущие силы российского общества в канун и во время Гражданской войны 1917-1922 гг.
В частности, Марк Стейнберг в своей книге «Великая русская революция, 1905-1921» [Стейнберг] подробно рассматривает социальный феномен т.н. «улицы», подразумевающей стихийно образовавшуюся люмпенизированную толпу, возможности и опасности, порядок и беспорядок, связанные с ней. Он полагает, что во время революции именно «российская улица» становится эпицентром публичных поступков и смыслов - осязаемым социальным и политическим пространством мыслей и споров [Стейнберг: 192], толпами людей, претворяющих в жизнь самые разные идеи, надежды и желания, что, несомненно, многократно увеличивает ее материальное и символичное значение. Кроме того, именно на улице находились места и для большинства патологий общественной жизни - от преступности до проституции, от театров до кабаков.
«Во многих отношениях, - справедливо отмечает М. Стейнберг, - улица служила средоточием демократии определенного типа, где всякий мог принять участие в политической жизни, потребовать признания и ощутить ход истории... На языке русской революции улица также являлась сердцем «демократии»: непривилегированных классов, социальной основы для социалистических партий, революционной «толпы», «народа» [Стейнберг: 193].
Как известно, становление «толпы» всегда рассматривалось как один из неотъемлемых аспектов специфической городской революции. Если «улица» выражала в себе многообразие, пестроту и диссонансы городской жизни, то «многоликая уличная толпа», была ее сердцем, поэтому марксисты, считавшие современный город колыбелью пролетарской революции, позитивно воспринимали как улицу, так и город, рассматривая его «зародышем» новой жизни. Од-
нако, многие рабочие марксистской ориентации, отмечали негативные стороны города и улицы, как «жесткой пропасти», «ненасытного «вампира», «круговорота» распутства и пошлости, места, отмеченного печатью «силы, жестокости и крови» и населенного «бездушной и чужой «толпой» [Стейнберг: 208-209].
Начавшаяся I Мировая война в характере и облике «улицы» мало, что изменила. Также продолжались городские развлечения (театр, кино, цирк, спорт, увеселительные парки, кафе, ночные заведения), не исчезли и знакомые «ужасы жизни» (грабежи, хулиганство, драки и поножовщина, проституция, гибель людей под колесами трамваев и автомобилей, самоубийства в общественных местах). Вместе с тем, все больше и больше нарастало «дыхание войны»: инфляция, нехватка продовольствия и других товаров. Стали раньше закрываться лавки или совсем не открывались из-за отсутствия хлеба, сахара, мяса, других товаров первой необходимости, повсюду образовались длинные очереди.
Расцвело попрошайничество, стал привычным разбор деревянной изгороди на дрова, выросло число уличных преступлений, особенно детей из рабочих семей [Стейнберг: 222]. Усиливалось «бурчание» по адресу богатых, что стало вызывать беспокойство властей. Уже в начале 1917 г. тайные агенты, селившиеся среди пролетарского населения столицы, доносили о тревожных признаках, предвестьях новых, более страшных бед. Особо полицейские агенты обращали внимание на настроения среди трудящихся женщин: эти матери, изнуренные бесконечным стоянием в очередях, страдающих от вида своих голодных и больных детей, были гораздо более близки к революции, чем вожди либеральных партий, и намного более опасны [Стейнберг: 222-223].
Свержение самодержавия никому не принесло ожидаемого облегчения. Беспорядок и хаос, царившие на улицах в эти первые «дни свободы», стали перерастать в анархию и насилие. Обитатели улиц захватывали оружейные заводы и арсеналы, с оружием в руках бродили по улицам, «реквизировали» автомобили и грузовики, стреляли в воздух, открывали двери тюрем, нападали на полицейские участки.
Полностью подтверждались опасения тайных агентов об отчаянности рабочих женщин, их неуправляемости, как свидетельстве опасной усталости, а не политической смелости [Стейнберг: 225]. Рабочие с окраин, шедшие в центры городов, все чаще «объявляли улицы «своими», а акты насилия против хорошо одетых людей превратились в выражение «самоутверждения» и публичной власти. Тема «уличного безобразия», «хаоса» и «анархии» на протяжении 1917 г. занимала все более значительное место в публичном дискурсе [Стейнберг: 227].
Произошел всплеск уличной преступности, резко выросло число краж, грабежей и убийств в столице и крупных городах. К середине лета 1917 г., как отмечали наблюдатели, «кровь льется как вода», «обесценилась человеческая жизнь» [Стейнберг: 228], на смену поножовщине пришла стрельба. Свою роль во взрыве насилия сыграл и нарастающий экономический кризис, ввергший общество в атмосферу неуверенности, страха и недовольства, по-существу, приведший к параличу должностных лиц и целых управленческих учреждений. Не-
случайно, на наш взгляд, что теперь оптимистично настроенные комментаторы стали предупреждать о грядущей катастрофе, о «мрачном признаке голода», о том, что Россия «умирает».
Внезапно на повестку дня вышла одна из самых тревожных форм уличного насилия - самосуды. Будучи перенесенным в городские условия прижился сельский обычай с давней историей, применявшийся против воров и прочих преступников, в которых видели угрозу сплоченности и жизни деревенской общины [Стейнберг: 231]. Такой «суд улицы» был традиционно суровым, т.к. улица и община не знают «иных действий, как убивать до смерти». К осени 1917 г. правосудие толпы обратилось уже против лавочников, подозреваемых в укрывательстве хлеба и продуктов, их жертвами теперь все чаще становились лавочники-евреи, что реально грозило вылиться в еврейские погромы, по аналогии с т.н. «германскими погромами» осени 1914 г.
Свирепое уличное насилие воров и хулиганов, направленное против обладателей привилегий, не могло сравниться по разуму и гармонии, демонстрированных пролетариатом. Рабочие поступали именно так, как ожидали марксисты, а проводимые ими шествия и демонстрации были образцом дисциплины и позитивного настроя рабочего класса. Многочисленные шествия объединяли всех рабочих, вне зависимости от их занятия и профессии, религиозной и этнической принадлежности - все «объединились в одну братскую семью под общим знаменем социализма» [Стейнберг: 234-235].
На фабриках и заводах проводились тщательно организованные митинги, для усиления коллективного надзора над повседневными управленческими решениями, получившего название «рабочего контроля», использовали профсоюзы и фабрично-заводские комитеты. Наиболее актуальными были вопросы штрафов, правил работы, найма и увольнения, а при необходимости объявлялись ограниченные забастовочные действия.
Тем не менее, так было далеко не везде, под влиянием улицы рабочие все чаще насаждали собственные варианты правосудия, хватая самых ненавистных цеховых мастеров и управляющих, вывозя их в тачках на улицу. Такие фабричные самосуды порой вели к избиениям, приводившим начальников до смерти [Стейнберг: 239].
Приведенные выше данные М. Стейнберга, в целом коррелируются с официальной статистикой того периода. Действительно, дореволюционная Россия по числу совершаемых преступлений занимала одно из первых мест в мире - в 1913 г на 159 млн. населения было зарегистрировано 3,5 млн. преступлений. Причем особенно высоким был уровень организованной, профессиональной преступности. Положение впоследствии усугубилось еще и тем, что после Февральской революции Временное правительство амнистировало бандитов, грабителей и убийц, преступников - профессионалов. Только из московских тюрем было освобождено свыше 3 тыс. опасных уголовников [Гражданская война.: 471].
Поэтому, - отмечают специалисты, - в 1917-1920 гг. треть всех преступлений приходилась на уголовные, совершаемые профессионалами и рецидиви-
стами. Значительную их часть составляли такие тяжкие преступления, как убийства, разбои и т.д. В 1918 г только в Москве число убийств выросло в 10-15 раз. Такими же темпами в последующие годы росло число грабежей и разбоев по стране в целом [Гражданская война...: 471-472].
В прессе того времени ситуация, например, в Москве описывается как «дикая и безумная вакханалия «смертоносного насилия и «разрушения», где преступные обитатели «ночной Москвы» ежедневно совершали «массовый поход на обитателей». Журналисты по-прежнему винили революцию, теперь уже октябрьскую, в усилении «азиатской» жестокости «темных масс», видевших в «свободе» немногим более, чем вседозволенность, не сдерживаемую ни разумом, ни моралью смерти [Стейнберг: 243].
Еще одним вызовом общественной безопасности в крупных городах стали т.н. «винные бунты» - погромы винных заводов и лавок. Это, конечно, добавляло тревоги горожанам от перспектив встречи с пьяной и разнузданной толпой. Во время разгоравшейся Гражданской войны появлялась еще одна новая напасть - городские улицы в еще большей степени стали «царством» беженцев и бездомных, включая многочисленных нищих и преступников, людей, продающих свои прожитки или обменивающих их на еду.
Отдельно следует отметить, что к этому же времени относится еще одна сложная социальная проблема - малолетние беспризорные, число которых даже в мирное время (1910 г.) насчитывалось до 2,5 млн. человек. В ходе I Мировой войны, а затем Гражданской войны, сопровождавшихся массовыми передвижениями населения, эпидемиями, разрушениями старых семейных отношений, детская беспризорность еще больше обострилась: к 1921 г. численность беспризорников выросла до 4,5 млн. человек [Гражданская война.: 187-188].
Для новой власти эта проблема приобретала особое, политическое звучание, т.к. речь уже шла о сбережении в тяжелейших условиях подрастающего поколения, будущих поколений страны Советов, собственно, для которых и осуществлялась социалистическая революция.
Целый ряд четких и скоординированных мероприятий на уровне центра и провинций позволил сдвинуть эту проблему с места, к ее решению была привлечена даже ВЧК. Разработанный и осуществленный в короткие сроки комплекс законодательных, организационных и воспитательных мероприятий по борьбе с детской безнадзорностью позволил создать систему органов и учреждения по социально-правовой охране детства, выявлению и устранению ее проявлений, предупреждения и устранения причин [Гражданская война.: 187].
Несмотря на тяжелейшие условия Гражданской войны была создана широкая сеть детских домов, о чем свидетельствуют следующие данные о количестве детей, охваченных их попечением (таб. 1).
Кроме того, широко предпринималось помещение беспризорных детей в специальные воспитательские учреждения - трудовые коммуны, где практиковались методы саморегулирования жизни воспитанников, включая их труд индустриального типа. Больших успехов в постановке работы таких учреждений
Таблица 1
Сведения о количестве детей на попечении детских домов / Children in the care of orphanages [Гражданская война...: 188]
1917 г. 1918 г 1919 г. 1920 г. 1921-1922 гг.
Около 30,0 75,0 125,0 400,0 540,0
добился педагог А.С. Макаренко, внедренный им опыт в Полтавской, Куряж-ской и других трудколониях [Гражданская война.: 187], стал распространяться во всей стране.
Таким образом, благодаря педагогам-энтузиастам, в России складывалась практика не только выживания в трудных условиях, но и воспитания подрастающего поколения. Это было еще важно и потому, что в стране стал набирать размах процесс деурбанизации, что свидетельствовало об отчаянном положении горожан, а новая власть подвергалась новому испытанию - испытанию опустошением. Так, к 1920 г Петроград лишился более чем двух третей своего населения в 1917 г, а Москва - половины. Состоятельные люди бежали за границу или перебирались в районы занятые белыми армиями.
Не менее тревожным для победивших большевиков стало разложение их социальной базы - рабочего класса. Многие рабочие ушли в Красную армию или властные структуры, но намного большее их число вернулось в родную деревню, избегая тем самым беспощадного голода. Те же рабочие, которые оставались в городах, подчиняясь инстинкту выживания, тратили время не на партийную и другую общественную работу, а на поиски продовольствия. Активисты сетовали на утрату «гражданского духа» у рабочих и на их «усталость» от политики [Стейнберг: 245].
Однако голод нередко был сильнее идеологии. Подтверждением тому стали появившиеся на рабочих митингах вдобавок к старому пролетарскому кличу: «Так дальше жить нельзя», требований новых выборов во все советы, повторного созыва Учредительного собрания. Видимо, в это же время был вброшен тезис о привилегированных пайках для коммунистов, сыгравший огромную отрицательную роль, в встраивании новых общественных коммуникаций.
Впрочем, как отмечают эксперты, такие забастовки и протесты периодически продолжались на протяжении всей Гражданской войны. Так, еще в декабре 1918 г. проходили резонансные забастовки рабочих на фабрике «Скороход» (Петроград), в марте и апреле 1919 г. - на Тульских оружейном и патронном заводах [Гражданская война.: 492] и т.д.
Их мотивами оставалось одно и то же сочетание причин - нехватка продовольствия, маленькие пайки (при наличии повышенных пайков у коммунистов и членов других элит), чрезмерная жестокость трудовой дисциплины [Стейнберг: 254-256]. «Настроения улицы», тревожные тенденции в общественных коммуникациях, особенно в связи с мятежом в Кронштадте, стали острым вопросом политики - на X съезде РКП(б) в марте 1921 г. В.И. Ленин предупреждал о том, что
в условиях полного развала экономики, нарастания мелкобуржуазной, анархической стихии, это сказалось на пролетариате, экономике и настроении народа, что стало, несомненно, более опасно, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые [Ленин: 24].
Своего рода апофеозом в объяснении взаимной «нелюбви» рабочих и новой власти зарубежные эксперты склонны считать состоявшийся в феврале 1921 г. грандиозный митинг представителей профсоюзов металлистов Московской губернии. Наблюдатели отмечали, - пишет М. Стейнберг, - что делегаты перебивали и перекрикивали ораторов от большевиков - даже Льва Каменева, главу Московского совета и члена Политбюро компартии. Согласно неподтвержденным данным, на митинге присутствовали сам Ленин, задавший рабочим вопрос о том, желают ли они восстановления старого царского режима. Ответом ему стало глумливое: «Пусть приходит кто угодно - хоть белые, хоть черные, хоть сами черти, - лишь бы вы убрались» [Стейнберг: 259-260].
Стало ясно, что чувства и воля даже среди политически передовых металлистов - «станового хребта пролетарской революции», заключались в отчуждении от тех, кто правил страной от их имени, - писала газета «Правда». Рабочие устали от привилегий, которые предоставляются коммунистам, не хотят неравенства ни в чем, и в продовольственном отношении в первую очередь [Стейн-берг: 259-260].
Но, как подчеркивает М. Стейнберг, мы должны быть аккуратны и не романтизировать эти протесты, а кроме того не бояться признавать то, что уже давно со всей очевидностью проявилось в истории жизни и протестного движения городского рабочего класса: то, что идеологический миф о разумном и дисциплинированном пролетариате являлся упрощенной и оптимистической идеализацией, отодвигавшей в тень многогранный опыт существования, потребности, идеи и чувства людей из низших классов [Стейнберг: 260-261].
Такие, давно ставшие популистскими уличные лозунги, как «долой коммунистов и евреев», отмечает он, напоминают о традициях плебейского классового недоверия и враждебности, весьма далеких от идеалов социалистической и демократической борьбы. То, что большевистская власть прибегала к указаниям на «отсталость», «утомление» и «деморализацию» рабочих для оправдания репрессий, централизации власти и необходимости править «от имени» пролетариата, но не отдавать власть самому пролетариату, не отменяет истинности этих аргументов. Меньшевик Федор Дан, отражая взгляды и настроения своей партии, отмечал, насколько рабочее движение в 1921 г. отличалось от рабочего движения в 1917 г.: «Перед нами были рабочие массы, распыленные, дезорганизованные, измученные четырьмя годами страданий и лишений, пережившие жестокое крушение своих иллюзий, утратившие веру в свои силы и не ставившие себе вообще ясных политических целей».
«Революция улицы завершилась. Отныне революция стала делом партии и государства», - пишет М. Стейнберг [Стейнберг: 261], упуская из вида одно очень важное обстоятельство. В результате Октябрьской революции и победоносной
Гражданской войны рабочий класс, в лице его авангарда РКП(б), превратился в правящую партию, т.е. в качественно новую революционную силу, строящую социалистическое общество. Нельзя не согласиться с тем, что под руководством партии рабочий класс участвовал в создании советского государственного аппарата, в центральные и местные органы Советского государства направлялись его лучшие представители, тем самым складывались и качественно новые формы общественных коммуникаций. Новое положение в обществе, участие в управлении всеми сферами государственной жизни определили формирование новой психологии рабочего класса, что способствовало продолжению недовольства мерами «военного коммунизма», охватившее часть рабочих, которое было преодолено с переходом к новой экономической политике. Видимо все это дало повод проф. Полу Авричу назвать поразительным подвигом большевиков их успех в сдерживании стихийного порыва российских масс к хаотической утопии [Скочпол: 371].
Источники
Бондаренко В. (2017). Легенды Белого дела / В. Бондаренко. М.: Молодая гвардия.
Брубейкер Р. (2012). Этничность без групп [Текст] / пер. с англ. И. Борисовой; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». М.: Изд. дом Высшей школы экономики.
Ганин А. (2018). Белое на красном. Рабоче-крестьянская армия создавалась силами кадровых царских офицеров / А. Ганин // ПОИСК. 2018. 19 февраля. С. 14-18.
Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия / Гл. ред. С.С. Хромов. М.: Сов. Энциклопедия, 1983.
Кастельс М. (2017). Власть коммуникации / пер. с англ. / М. Кастельс. М.: Изд. дом Высшей школы экономики.
Колоницкий Б.И., Мацкевич М.Г. (2018). Десакрализация революции и антиреволюционный консенсус в современной России: юбилей 2017 года и его политическое использование/неиспользование / Б.И. Колоницкий, М.Г. Мацкевич // Мир России. Том 27. № 4. 2018. С. 78-101.
Ленин В.И. Отчет о политической деятельности ЦК РКП(б) 8 марта // Полн. собр. соч. Т. 43.
Мертон Р. (2006). Социальная теория и социальная структура / пер. с англ. / Р. Мертон. М.: АСТ.
Олейников Ю.В. (2018). Верификация революционных воззрений К. Маркса / Ю.В. Олейников // Философские науки. 2018. № 4. С. 27-44.
Скочпол Т. (2017). Государства и социальные революции: сравнительный анализ Франции, России и Китая /пер. с англ. С. Моисеева; научн. ред. перевода Д. Карасев / Т. Скочпол. М.: Изд-во Института Гайдара, 2017.
Стейнберг М. (2018). Великая русская революция, 1905-1921 / пер. с англ. Н. Эдельмана, под научн. ред. М. Гершзона / М. Стейнберг. М.: Изд-во Института Гайдара.
Федотов-Уайт Д. (2018). Пережитое. Война и революция в России / Д. Федотов-Уайт. М.: Циолковский.
Фицпатрик Ш. (2018). Русская революция [Текст] / пер. с англ. Н. Эдельмана / Ш. Фицпа-трик. М.: Изд-во Института Гайдара.
■ ■ ■ "Russian street" as a Social Communication Phenomenon within the Context of the Early 20th Century Socio-Political Crisis
Nazarov A.D.
Moscow Aviation Institute (National Research University) (MAI), Moscow, Russia.
Abstract. The article is devoted to the analysis of the sociopolitical and social phenomenon that dominated the life of Russian society in the pre-revolutionary period and the years of the Civil War of 1917-1922, known in expert circles as the "Russian street". This phenomenon is marked by a significant dynamic of spontaneous protest moods, accompanied by moral and psychological problems, hunger, illness, the "horrors of life" of the protracted war, the inability of the tsarist and then the Provisional Governments to reverse the situation that gives Russians a sense of hopelessness, bitterness and hopelessness.
At the same time, the "street" served as a center of a certain type of democracy, where everyone could take part in political life, demand recognition and feel the course of history. Workers from the outskirts of large cities who went to their centers thus declared the streets "their own", while acts against well-dressed people served as an expression of "self-affirmation and public authority". As the economic crisis increased, the number of thefts, robberies and murders in the capital and large cities grew. In the post-October period, lynching, "pogroms of wine" spread, city streets became even more "kingdom" of refugees and homeless people, including beggars, criminals, young homeless. The de-urbanization process that began, as evidence of the desperate situation of the townspeople, their outflow to the villages, undermined the social base of the working class, curtailed its political activity, protests of this kind more and more often poured out into the streets, expressions of dissatisfaction, disappointment and even resistance prevailed. Calls not to forget about the historical significance of the proletarian revolution and the bright future, solidarity and patience did not act on the workers. Strikes at factories and plants periodically continued throughout the entire Civil War.
Western experts are not inclined to romanticize these protests, believing that the myth of a rational and disciplined proletariat was thus dispelled, and the Bolshevik government began to rule more and more on its behalf. Moreover, the working class in the person of its avant-garde RCP (b) turned into the ruling party, participated in the creation of the state apparatus at all levels, which gave it the right to solve the acute problems that arose with the use of violent methods, replacing political methods in time as the discontent grew. Prof. Paul Avrich called the striking feat of the Bolsheviks their success in curbing the rush of the working masses to a chaotic utopia.
Keywords: revolution, civil war, protest moods, «Russian street» as the epicenter of public actions and meanings, the proletariat, social and political crisis, street violence, children's homelessness
For citation: Nazarov A.D. "Russian street" as a Social Communication Phenomenon within the Context of the Early 20th Century Socio-Political Crisis. Communicology (Russia). 2019. Vol. 7. No.2. Р. 165-175. DOI 10.21453/2311-3065-2019-7-2-165-175.
Inf. about the author: Nazarov Alexander Danilovich, Dr. Sc. (Hist.), Professor at the Department of Advertising and Public Relations, Institute of Foreign Languages of the Moscow Aviation Institute (MAI). Address: 125993, Russia, Moscow, Volokolamskoe sh., 4. E-mail: helena_nazarova@mail.ru.
Received: 21.12.2018. Accepted: 18.05.2019.
References
Bondarenko V. (2017). Legends of the White Case. M.: Molodaya Gvardia (In Rus.). Brubaker R. (2012). Ethnicity without groups / Transl. I. Borisova. M.: Higher School of Economics (In Rus.).
Ganin A. (2018). White on red. The workers 'and peasants' army was created by the personnel of the tsarist officers / A. Ganin. SEARCH. February 19th. P. 14-18 (In Rus.).
Civil war and military intervention in the USSR: Encyclopedia / Ed. S.S. Khromov. M.: Sov. Encyclopedia, 1983 (In Rus.).
Castells M. (2017 [2009]). Communication Power. M.: Higher School of Economics (In Rus.). Kolonitsky B.I., Matskevich M.G. (2018). Desacralization of the revolution and anti-revolutionary consensus in modern Russia: the anniversary of 2017 and its political use / non-use / B.I. Kolonitsky, M.G. Matskevich. In: World of Russia. Volume 27. No. 4. P. 78-101 (In Rus.).
Lenin V.I. Report on the political activities of the Central Committee of the RCP (b) March 8. In: Pol. collected cit. Vol. 43 (In Rus.).
Merton R. (2006 [1968]). Social Theory and Social Structure. M.: AST. Oleynikov YV. (2018). Verification of K. Marx's revolutionary views. In: Philosophical Sciences. No. 4. P. 27-44 (In Rus.).
Skocpol T. (2017 [1979]). States and social revolutions: a comparative analysis of France, Russia and China / Trensl. S. Moiseeva; ed. D. Karasev.. M.: Gaidar Institute Publishing House (In Rus.).
Steinberg M. (2018). The Great Russian Revolution, 1905-1921 / Transl. N. Edelman, ed. M. Gershzon. M.: Gaidar Institute Publishing House (In Rus.).
Fedotov-White D. (2018). War and revolution in Russia. M.: Publishing of the Tsiolkovsky bookstore (In Rus.).
Fitzpatrick S. (2018). The Russian Revolution / Transl. N. Edelman. M.: Gaidar Institute Publishing House (In Rus.).
