CC BY
50
Российский педагогический университет
Им. А. И. Герцена
«РОССИЯ, НЕ ИМЕЮЩАЯ ГРАНИЦ» (КОНЦЕПТЫ РОССИЙСКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ: К ПРОБЛЕМАМ
РАЗВИТИЯ ОБРАЗОВАНИЯ)2
В центре внимания статьи - тема российской ментальности. Но вопрос о ней поставлен, исходя из ситуации в образовании и вокруг образования.
Развитие российского образования сегодня выглядит как череда реформ, каждая из которых сама по себе представляет вызов и более - стресс для деятелей образования, родителей учеников и общества в целом. Логика образовательных реформ, с их содержанием, целями и идеями, представляется труднопостижимой даже специалистам в области образования и требует прояснения.
В частности, в ряду проблем модернизации, развития образования видятся следующие. В то время как преобразования всей российской действительности и особенно образования направлены на подстройку к современному глобализирующемуся миру, темы национальной идентичности, культурного и цивилизационного своеобразия все громче звучат в российском публичном пространстве. В важнейшие стратегические задачи российского образования вошли понятия «патриотизм», «национальные ценности», «национальное самосознание». В рамках системы образования и в пограничной с ней общественно-политической сфере начинает разворачиваться масштабная кампания национально-патриотического воспитания.
В связи с этим имеет смысл задуматься над проблемой: как соотносятся основные тенденции и идеи развития российского образования с особенностями национальной ментальности?
Ключевые слова: ментальность, философия образования, российская ментальность, модернизация.
M. N. Kozhevnikova
Herzen University (St. Petersburg, Russia)
"RUSSIA, WHICH HAS NO BORDERS" (CONCEPTS OF THE RUSSIAN MENTALITY: TO THE DEVELOPMENT OF
EDUCATION ISSUES)
The article focuses on the theme of the Russian mentality. But the question of it is raised on the basis of the situation in education and around education.The development of Russian education today looks like a series of reforms, each of which in itself represents a challenge and more - stress for educators, parents of students and society as a whole. The logic of educational reforms, with their content, goals and ideas, is difficult to comprehend even for specialists in the
2 Статья выполнена в рамках гос. задания по теме №27-94342917/46
field of education and requires clarification. In particular, among the problems of modernization and development of education are the following. While the transformations of the entire Russian reality, and especially education, are aimed at adjusting to the modern globalizing world, the themes of national identity, cultural and civilizational identity are becoming louder in the Russian public space. The most important strategic objectives of Russian education included the concepts of "patriotism", "national values", "national consciousness". A large-scale campaign of national-Patriotic education is beginning to unfold within the framework of the education system and in the socio-political sphere bordering on it.In this regard, it makes sense to think about the problem: how do the main trends and ideas of the development of Russian education correlate with the peculiarities of the national mentality?
Keywords: mentality, philosophy of education, Russian mentality, modernization.
DOI 10.22405/2304-4772-2019-1-1-88-109
Вместо эпиграфа: «Граница России нигде не заканчивается»
Из разговора президента В. В. Путина со школьником
(ноябрь, 2016 г).
Российские реформы образования
Реформы российского образования следует объяснять и социально-политическими преобразованиями, происходившими в стране со времен перестройки, и современными изменениями в мире, и имеющими место в международных масштабах трансформациями в образовании. Рассмотрим кратко историю и содержание этих реформ.
В 1990-м г. Э. Д. Днепров, исследователь истории российских образовательных реформ, думавший о развитии образования и создавший с командой единомышленников Центр педагогических инноваций в Российской Академии образования, был избран новым министром образования и оставался на этом посту в 1990-1991 гг. Он подготовил новый Закон об образовании, принятый 10 июля 1992 г., который стал, в действительности, одним из самых прогрессивных и демократичных образовательных законов в мире.
К сожалению, реализация Закона пришлась на 1990-е годы резкого сокращения бюджета образования (к 1995-му по сравнению с 1991 г. - на 44 %, а к 1999 г. - на 48 %, т.е. почти вдвое), когда многие идеи Закона по социально-экономическим и организационно-управленческим причинам не были реализованы или обрели уродливое воплощение.
Что старались сделать реформаторы образования? Как объясняли это Э. Д. Днепров и А. И. Адамский, ключевая проблема советского образования состояла в том, что образовательная система работала не на общество, а «воспроизводила сама себя» - и так жестко закрепляла отчужденность человека от реальной жизни [13, с. 36]. Днепров старался провести в тексте Закона, своей деятельности на посту министра и позднее в работах по образовательной политике несколько принципов: демонополизации; государственно-общественного управления образованием; многообразия, вариативности программ; открытого образования; гуманизации (ценности человека); гуманитаризации (гуманитарного знания); продолженной и развивающейся
модели - в противоположность статичной, репродуктивной модели образования. [13, с. 23, с. 167]. В идеях, задавших первоначальное направление реформам, очевидно присутствие общедемократических ценностей, а также идей педагогического творчества и развития личности учащегося.
Что происходило дальше? В качестве поворотной точки реформ преподаватели российских ВУЗов вспоминают подписание Болонской декларации в 1999 г. о создании единого образовательного пространства Европы, приведшее к приему международных образовательных стандартов. В России этот процесс вызвал реформы и высшего, и школьного образования и введение образовательных стандартов (первого поколения в 2004 г., второго поколения в 2009-2012).
Как утверждал Днепров, важен был сам принцип прозрачной единой экзаменационной системы, а первые стандарты требовалось рассматривать как «переходные»: и в смысле перехода к образованию гражданского общества, и в педагогическом смысле перехода от количественных критериев к фокусированию на личностных результатах. Сегодня трудно усмотреть такие смыслы в системе «натаскивания» к ЕГЭ («единому гос. экзамену»), вытесняющей в работе учителей другие педагогические содержания.
Так, вызревшие в российской педагогике гуманистические принципы, такие как «системно-деятельностный подход» (означающий познание учеников путем самостоятельной деятельности [1]), «универсальные учебные действия» (включающие волевые качества, способности коммуниции, организации, самоорганизации и т.д. [2]), оказались погружены в систему принципов, перенятых из Европы и США. «Перенятые» принципы составляют «образование, нацеленное на выходы/ результаты/ производительность-эффективность ('outcomes-based education'; 'results-based education'; 'performance-based education') и подразумевают в качестве «результатов» «компетенции», доступные проверке. Эти принципы эффективности, компетенций, экспертизы базируются на экономически-управленческим основаниях неолиберализма.
Впрочем, и в основании модели «образования, нацеленного на результаты», заложенном американскими педагогами в 1970-80-х гг., содержались не именно те идеи, с которыми мы сталкиваемся сегодня в России. Подразумевались не результаты как таковые, а критерий результативности образовательного процесса для учащегося - как противопоставленный критериям времени или количества материала (те же личные и личностные результаты). Принципиально существенными моментами в этой модели были гибкость и вариативность планируемых результатов, программ, методов и систем оценивания - исходя из особенностей учащихся и ситуаций [34].
Значит, есть смыслы, созревшие в русле национального образования, и смыслы, вчитываемые в заимствуемую модель, которые, так или иначе, зависят от ментальности деятелей отечественной сферы образования: политиков и управленцев образования, педагогов - теоретиков и практиков.
Российская ментальность: картина, интерпретации
Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать.
В Россию можно только верить.
(Ф. И. Тютчев)
Попробуем прояснить основания российской ментальности. При этом думается, ментальность надо понимать как обобщение, с высоким уровнем абстрагирования, представляющее ориентир и полезное до тех пор, пока мы не забываем о такой его природе. И внутри одного народа есть много ментальных типов, и наоборот, ментальный тип, атрибутированный одному народу, может быть распространен в человечестве.
Понятие «национальной ментальности» соответствует «менталитету» французской традиции, включавшему «умонастроения», «мыслительные установки», «коллективные представления», «склад ума», «видение мира» [33], что сближается и с понятиями «национальный дух», «национальная психология», «национальный характер», «коллективная душа», «национальное самосознание», «национальный склад ума» и т.д. [33]. Полагаю, ментальность надо понимать и как то воображаемое, которое транслируется и воздействует путями, присущими воображаемому: идеальному коллективному Я, национальным «комплексам неполноценности», «образу себя» коллективной идентичности.
«Российскую ментальность» я в данном случае условно рассматриваю как расширенную трактовку «русской ментальности», влияющей на ментальность других этносов России через культуру, политическое устройство, идеологию. Так, ментальность монгольских или тюркских народов России отличается от ментальности монголов в Монголии и турков в Турции.
Проблема российской ментальности, привлекавшая многих авторов, похоже, содержит загадки, требующие разгадывания.
Фундамент всем дальнейшим трактовкам российской ментальности заложил П. Я. Чаадаев. Он усмотрел два начала «нашей своеобразной цивилизации», опирающейся «одним локтем на Китай, другим на Германию» [31]: Восток - это «уединенное созерцание»; «покорные умы», а Запад -«всеобъемлющая деятельность» [30]. Чаадаев отметил у россиян неустроенность, даже «просто благоустроенной жизни», - «в домах наших мы как будто определены на постой». [31]. Он выделил как характерное «расплывчатое сознание», во взгляде «что-то до странности неопределенное». [31]. Но Чаадаев же признал за русскими «взор в безграничное будущее» [30] и заявил: «Мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам». [31].
Славянофилы, Н. Я. Данилевский, К. Леонтьев продолжили противопоставление Запада и Востока, провозгласив чуждость российской патриархально-коллективистской ментальности Западу, с его пониманием закона как внешнего - согласно К. Аксакову [5] - либерализмом,
«омещаниванием» быта, и вывели тезис о всемирно-историческом призвании русского народа как носителя всечеловеческого просвещения.
B. С. Соловьев, отмежевавшись от позиций славянофилов как национального эгоизма и псевдопатриотизма, противопоставил им «христианский нравственный принцип всеединства» как присущий русскому миросозерцанию. Признав на фоне великих националистических притязаний русских их «скудость и несостоятельность духовных и культурных сил», он вместе с тем заявил, что русский народ видит в духовности «свою истинную родину, свой высший интерес». [25]
Н. Бердяев в статьях 1915 г. привлек внимание к пассивности русской души и соединил тему русского мессианизма с темой «темной русской стихии». В исторической ретроспективе его взгляд поражает своим пророчеством. [4]
C. Л. Франк акцентировал русскую антирационалистичность, исходящую из страстного поиска абсолютного, из интуиции и отождествления человеком себя как «внутреннего», где, по Сковороде, «истинный человек и Бог есть тожде». Франк определил русское «понимание истины»: «правда» - это одновременно и истина, и право. Он выделил «хоровой принцип», соборность и впадение в крайности («либо русский обладает... истинной религиозностью... либо он чистый нигилист», «русский дух не знает середины») [28, с. 149-160].
Г. Федотов [27] в истории русской религиозности обнаружил языческий образ Матери-Земли, «бесформенной и безликой», русскую растворенность, «затерянность в природе» и «нежелание повелевать ею»; «дисциплину рода»; «дух Диониса»; миролюбие. С православием Русь приняла и влияние Византии, с ее творческим бесплодием (следованием древнегреческим образцам), мистическим созерцанием, тоталитарностью религии (освящением повседневности в «таинствах, обрядах, святынях», «великолепии ритуалов»). «Важнейшим переживанием верующего» был страх и молитвенный подъем человека грешного перед Славой Господней. Новому Завету - Слову Христа и проповеди уделялось мало внимания, что вело к «шаткости этической жизни» -«смеси жестокости и вероломства», «под личиной христианского смирения» рабству, которое «было . совершенной моделью всех социальных отношений. Каждый человек был раб вышестоящих и господин подчиненных». И на Руси вплоть до Московского периода доминировал страх Божий и страх перед вышестоящим.
Самостоятельные же особенности древнерусской духовной жизни (пример Феодосия Печерского) - это смирение (при «непослушании»), приоритет христианской любви, избегание «внешних проявлений внутренней жизни». «Кротость», ценившаяся на Руси («Кротость ценится выше, чем мудрость, и называется «матерью всех добрых дел»), была в центре русской духовности и в 19 в. (у Ф. М. Достоевского «Кроткая», Соня Мармеладова, князь Мышкин, Алеша Карамазов).
Авторы-евразийцы рассмотрели влияние туранской, монгольской ментальностей, принесших «простые и симметричные схемы» восприятия действительности, «самодовление, вплоть до «полной неподвижности» и
«косности» [26], «качество становиться могущественной «ордой»», размах завоеваний, «ощущение континента» [23].
Н. Бердяев в 1946 г. [5] писал о поляризованности и необъятности русской души (как и земли), «богатырском начале» (мужественной защите), «огромной силе стихии и сравнительной слабости формы». Он отметил особую ментальность русской интеллигенции, противополагавшей «себя, вместе с народом, государству и власти», и имевшей мучительный вопрос об отношении к «действительности»»^]. Впоследствии Лосский [20], отталкиваясь от Бердяева, противопоставил «народолюбию интеллигенции» недоверие к ней народа.
И. А. Ильин заявил, что «русская идея» есть «идея созерцающего сердца», с любовью как «главным в жизни». «Живому созерцанию» русских «учило... равнинное пространство, наша природа с ее далями», и обильность природы порождает чувство, что «на всех хватит, да еще и останется», -«органическое ласковое добродушие, спокойствие", а «цивилизующие суррогаты любви» - долг, дисциплина, законопослушность мало свойственны русскому народу. [17]
Н. О. Лосский [20] обобщил характеристики Бердяева и других как «искание абсолютного добра», - так "«бездейственность» русских объясняется тем, что «уверенность в будущем обожении обеспложивает настоящее» (по Л. П. Карсавину). В общении русских на первый план выходят "смысл жизни" и «мировые вопросы», и душевность в общении такова, что даже с малознакомыми «через час кажется, что они были знакомы чуть ли не целую жизнь» (по В. Шубарту).
Лосский отметил «презрение к мещанству, а русскую стихию (волю и страстность революционного движения) иллюстрировал «птицей тройкой» Гоголя: «Какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: черт побери все! ... не любить ее?.. в той земле, что . ровнем-гладнем разметнулась на полсвета».
Фатализм, описанный Лермонтовым и воплощенный в «русской рулетке», склонность дразнить судьбу - версия «великорусского авось». «Авось» же объясняется простором восточноевропейской равнины, коротким летом и долгой зимой (по Ключевскому) и дает, при всей «обломовщине», мечтательности, «лености в отделке мелочей», способность к лихорадочному великому напряжению и импровизации в последнюю минуту. [20, с. 331].
В советское время в условиях колхозов, собраний и т.п. те же российские черты были замечены В. Шукшиным: это растворенность в природе; бесшабашность; мечтательность; совестливость (Егор в «Калине красной»); жалостливость; широта, щедрость, вольность; любовь (Любаша в «Калине красной»); приоритет души; сдержанность в выражении; умиление; «цельность, крупность, ясность» в понимании жизни («Алеша Бесконвойный») [32].
А. А. Зиновьев представил ментальность горожан, интеллигенции и советских людей как таковых - гомо-со(ветику)сов: существ коллективистских,
для которых «носитель личностного начала. учреждение», с качествами пластичности, адаптивности, неопределённости, «общество хамелеонов». Их жизнь проходила в собраниях, решавших два рода вопросов: «1) строительство сарая; 2) создание изобилия предметов потребления при коммунизме. За неимением досок для сарая» сразу переходили ко второму вопросу. [15]
Советикусы противостояли нонконформистам и были покорные властям, но не рабски, а идеологически-преданно. Им, в массе образованным, была присуща «психология отчёта», «психология доноса» и «психология научного трактата». В целом, властям требовались миллионы «образованных и интеллигентных крыс». Последних же отличали особый «творческий подход» («Сиди тихо и не рыпайся! А что касается творчества, так это нужно лишь для отчёта») и стереотип «хождения в присутствие» для безделья и болтовни.
Относительно Запада советикусы переживали восхищение, ненависть, «сознание делателей великого прогресса», (т.е. «научения Запада уму-разуму», «Великой Атаки на Запад») и прокладывали свой выход к (тёплому) океану (что удалось, «у самых берегов Америки, на Кубе»).
В перечисленных характеристиках советикусов видны превращенные свойства российской ментальности.
Российская ментальность 90-х была осмыслена режиссером А. Балабановым в образе Данилы Багрова (фильмы «Брат» и «Брат 2»), обратившегося в «народного» героя. Его качества - простота; широта; открытость; дружелюбие даже с незнакомыми; умиление перед ребенком; добродушие и сила вместе с тем (как у медведя); безрассудная храбрость в проявлении помощи; «правдолюбие» («Вся сила в правде!»); искание смысла жизни («Вот ты умный, немец. Скажи мне - зачем мы живём?.») Присутствует и всеединство («Я узнал, что у меня есть огромная семья - и тропинка и лесок.»), и противостояние с Западом («Скоро всей вашей Америке - кирдык. - Он француз вообще! - А какая разница?»)
Современные исследования российской ментальности, исходя из необходимости для реформ учитывать национальную самобытность и психику, воспроизвели трактовки прошлого [12, с. 21], в ценностях («община и общинность, державность и авторитаризм, соборность и самоуправление») и свойствах (патернализм; покорность властям и т.д.) [14].
Прославленную русскую амбивалентность (индивидуализм -коллективизм; смирение - бунт и т.д.) исследователи объясняют географией, историей; а в структуру ментальности сегодня предлагают включать «архетипы» и логические «конструкты» [16]. Так, проявляющий особое русское мировосприятие «конструкт русской идеи» утверждают с опорой на элементы: «всемирную отзывчивость», идею сердца и т.д. Универсальной компонентой российского менталитета (на уровнях мифа, религии, науки и философии) называют русский космизм [9].
«Расшифровка картины»: принцип «пространства»
В обзоре характеристик и объяснений российской ментальности мы обнаружили картину, сложенную набором констант. Определенный гештальт возник как результат и обобщений (психологических, культурологических и т.д.), и процессов воображаемого, складывавшихся исторически. И, хотя картина перед глазами, загадки остаются.
Представим как схему объем российской ментальности, с ее историческими пластами, последовательно вносившими свои новые черты, с опорой на предшествующие основания, а также на входящие исторические условия. Это (1) начальные «природные» черты; (2) «византийские» черты; (3) русско-православные черты; (4) «татаро-монгольское наследие»; (5) «петровское наследие»; (6) наследие XIX в.; (7) наследие советского времени; (8) постсоветские черты. Если расписать ключевые элементы ментальности в их преемственности, отметив их перерождение и «втягивание» новых элементов, укоренявшихся в ассоциации с элементом, имевшимся в предыдущем слое, получим схему: (1) природная растворенность и «спокойствие» - (2) самоуглубленное созерцание и преклонение - (3) кротость, непритязательность - (4) «косность» и организация «могущественной «орды» -(5) великодержавность и активная рациональность - (6) рационально отрефлексированная соборность и мессианство (русская идея) - (7) «идеологическое существование» и коллективизм - (8) конформизм и культ силы.
Однако требуется обнаружить системообразующий принцип, обладающий потенциалом объяснить эти ключевые элементы. Исходя из выработанных с XIX в. концепций, предлагаю интерпретацию, согласно которой таковым является определенный природными условиями «принцип пространства», схваченный авторами прошлого в интуитивной очевидности (у Герцена «неопределенное»; у Бердяева «безгранность» и т.д.), который я рассматриваю и понимаю в комплексе с противостоящей ему проблемой «Границы». «Пространство» как преемственная доминанта определила другие важнейшие ментальностные элементы - связанные с «пространством» смыслы, концепты (и архетипы): это покой, однородность, беспредметность, абсолютное, постоянство, (сфера) внутреннего.
Пространство. Прежде всего, «пространство» - это отсутствие границ. Из-за природных и исторических условий сложилась привычка предков русских к пространству. Сравнительно со многими древними народами -греками, бриттами и другими, предки русских не чувствовали своего ограничения морем, горами и т.д. и угроз стихии: пустыни, смерчей, тайфунов, ураганов, землетрясений, вулканов, которые должны были бы преодолевать. Также они не были стеснены соседством мощных цивилизаций.
С привычкой к отсутствию границ связана русская потребность в свободе, вольница (гульба, революция), а также вольность относительно формальностей, пресловутая естественность русского человека.
Так как «пространство» переживалось как неочерченный, не противостоящий человеку мир, это дало «расплывчатость», «неопределенность» - «слабость формы».
При этом человек, как растворенный в природе, не имел нужды ее одолевать, следствием чего была пассивность, добродушие, миролюбие. «Неограниченность» объясняет также российскую мягкотелость-расслабленность, многословие, несобранность, неточность.
Ресурс. Безграничное пространство в своей недвижности - это покой. В покое, сне, медлительности, тишине русские накапливали силы (архетип -Иванушка, Емеля, Илья Муромец, лежащие на печи. А если такой герой начинал действовать, то предпочитал «недеяние» (самоедущую печь или «по щучьему веленью... дровишки, сами валитесь в сани, сами вяжитесь»).
«Пространство» как родовая территория русских - это наиболее естественное, желанное и спасительное состояние, составлявшее надежный ресурс. Этот аспект концепта «пространства» имеет смысл «потенциала» как возможного - в модусе его нереализованности.
Поскольку во сне, в покое силы не тратятся, а восстанавливаются и накапливаются, из пространства-покоя происходила «широта, мощь» - так рождался «русский богатырь». (Чувство потенциала, по Ильину: «У нас всего много.»).
И в это же «пространство» русские отступают как в свой ресурс. Толстой писал: «Кутузов везде отступает», высоко оценивая мудрость русских, противоположную представлениям о том, что есть война и победа.
А когда русские, ментальность которых приросла влиянием монголов, использовали накопленную мощь, они завоевывали не дань и т.п., а сам ресурс пространства.
Беспредметность. Что противоположно подходу к «пространству» как к ресурсу-потенциалу - это отношение к пространству как к месту человека в мире. Последнее же подразумевает встроенность, то есть создание в пространстве «собственного порядка» - так происходит освоение человеком неосвоенного места: так древние греки, а позже португальцы, испанцы, французы, британцы, отправившись за море, осваивали место и творили «свой» мир.
При освоении места в центр событий выходит вещь: творение человекоместа можно описать как извлечение из природного места вещей, наполнение пространства вещами. Культура состоялась в переработке относительно природы-пространства человеком хаоса в «свой порядок» и затем в огораживании его от непереработанного пространства: в создании селений, городищ, городов. Вместе с тем перерабатывался и хаос процессов, а слой освоенных способов работы (культуры деятельности) нарастал.
Русский же человек выбирал неупорядоченность, безуютность (пространство); не вещь, но «душу» (то же пространство, но внутреннее); не культуру (в значении творения человекоместа), но природу (то же пространство). Впрочем, и запасенное пространство-ресурс оправдывало
такой выбор: освоить великое пространство нелегко, если вообще возможно. (А «пространство» как таковое и вовсе невозможно «освоить»). И мы видим на всей великой российской территории свидетельства пространства, не превращенного в человекоместо.
И хотя россияне веками заимствовали вещи и способы производства вещей, культ и культура вещи, ее творения и использования не укоренились в российской ментальности. Все это объясняет несклонность к «отделке мелочей», деталей, выделенных из пространства, что сказывается и в материальной сфере, и - по ее образцу - в мыслительной сфере также.
Проблема «Границы». Что происходило, когда русский человек выбирал «пространство», пребывал в «пространстве», отступал в «пространство» и даже захватывал ресурс «пространства»? По существу, во всех случаях человек отступал перед лицом «Границы».
«Граница» может трактоваться в онтологическом, гносеологическом, культурно-историческом аспектах [19], но в нашем обсуждении она принципиально подразумевает появление другого!Другого. Невзятие барьера «Границы» - это, прежде всего, его непризнание и отказ иметь с ним дело.
Эта проблема сказывается на трех уровнях - в сферах мышления, воли и отношений. Применительно к волевым аспектам она состоит в неспособности удерживать напряжение преодоления, ведь всякое напряжение возникает при преодолении другого, результатом чего, по Гегелю, оказывается диалектическое снятие и переход в новое качество [11]. Этот же процесс в его целеположенности надо понять как деятельность культуры, состоящую в преодолении - через напряжение - хаоса (множества другого, еще не подведенного под порядок о-свое-нного).
Следствием невзятия барьера «Границы» во взаимодействии русского человека с другим (не соответствующим «своему» в желаниях и пониманиях) в материальном мире была или задержка, выстаивание, «перетерпливание» -великая русская терпеливость к тяготам, или же отступление, заклейменное как «лень». В случае последнего человек относит непреодолеваемое к будущему, а не к настоящему, или откладывает «в сторону» - то есть за пределы «своей» видимости и «своего» круга дел (для чего производит психологическое вытеснение).
Еще при невзятии барьера «Границы» возможно замыкание в созерцание (отказ от выхода из себя в мир деятельности) - это бегство во внутреннее, вплоть до спасения там (как у Г. Сковороды: «мир меня ловил, да не поймал»). Иначе это выразилось в «обломовской мечтательности»: переносе того, что требует напряжения при внедрении в реальный мир другого, в собственное ментальное пространство, где, по сути, другого нет, и выстраивание другого в качестве своего в мечтании не требует напряжения. По Гегелю, можно сказать: это отступление человека в «бытие в себе», вместо взятия следующего уровня в развитии: «бытия для другого» ради снятия последнего в «бытии для себя».
То же отступление характеризует невзятие «Границы» в сфере мышления: это так или иначе выраженный отказ от разрешения проблемы понимания.
В сфере отношений следствие невзятия «Границы» - изоляционистская тенденция: и человека («человек из подполья» Достоевского), и общества (отступление России от Европы - архетип «острова», по В. Л. Цымбурскому) [29]. Эта проблема по отношению к внешним Другим сказывалась не только в подозрительности (не дозревавшей вражды, благодаря дистанции-пространству) и слабых связях с Западом, но и в недоверчивости, недостатке уважения к Другому в внутри российского общества и культуры. Со следствиями этого отношения связана и «русская зависть», замеченная А. Кончаловским [18].
Однородность. Как в российской ментальности открытость, соборность, «всечеловечность», могут сочетаться с недоверчивостью и недостатком уважения к Другому? Это противоречие объясняется так: архетип «пространства» подразумевает неотделенный и неочерченный мир, воспринимаемый тем самым как однородный. Одно-родный значит, что всё в нем «свое, родное» (как в стишке Данилы Багрова), и другие принимаются как alter ego - другие «свои Я», а не Другие. Вот почему русский человек традиционно открыт и легко входит в общение, чувствуя родство со всем миром, - ведь другое из этого мира вытеснено.
Та же критика верна и для «русской идеи», а позднее - «советской идеи», подразумевавшей «всечеловечность». В отношениях с народами это принятие других как «своих Я» давало выявленное Соловьевым противоречие: идея всеединства, одновременно с притязаниями российского национализма, противостоянием всем, кто за рамками цивилизационной само-идентичности (славян, «братских республик», стран СНГ и т.п.).
Многие российские особенности можно объяснить как исходящие из этого начала. Для русской интеллигенции «любовь к народу» (этому значимому коллективному Другому) была любовью «как к самому себе», с отказом от напряжения, требующегося, чтобы видеть в нем подлинно Другого. А взгляд на интеллигенцию народа, распознававшего ее как очевидно Других, традиционно выражал (и выражает) его к ней недоверие.
Весь российский коллективизм основан на «однородности»: это чувство «МЫ» и позиция «МЫ», без выделения «Я» как субъекта мышления (и значит, позиции), субъекта деятельности (и значит, рисков, ответственности). Принцип коллективизма ярко выразился в ментальности советского общества, описанной Зиновьевым.
Постоянство. Само «пространство» не меняется, и его характеристика - постоянство. Так, русский человек склонен к неизменному положению дел, к думам о вечном и предпочитает схемы изменчивой парадоксальной действительности, теорию живой практике. В результате, стиль предельной серьезности (как у Толстого, Достоевского, ставших выразителями русской ментальности для мира) и умозрительности стал доминировать в российской
ментальной традиции. Это сблизило ее с немецким стилем (имеющим другие корни и парадигму рациональности) и открыло для сильных немецких влияний в культуре, науке, образовании, языке, философии. (Выяснив, что сходство лишь внешнее, народ пришел к догадке: «Что русскому хорошо, то немцу -смерть». Яркие примеры противоположного - «Обломов» И. А. Гончарова и «Колыванский муж» Н. С. Лескова).
Прославленное русское терпение частично обусловлено тяготением к постоянству. Но главным следствием его стало отношение к творчеству, высмеянное Зиновьевым. Согласно нормативному российскому пониманию, творчество получает оправдание как источник для пополнения «музеев» или программы «инноваций» - а не для насущной жизни.
Российская «психология отчета» и научного трактата - это само воплощение ментальной тенденции подстраивать живую реальность под схему. И даже в самых сложных случаях русский человек изощряется, но находит способ («творчество», по Зиновьеву), чтобы не соскользнуть в поток жизни, но подстроить реальность под схему отчетов и трактатов.
Результатом стал недостаток практической мудрости у русских: способности учиться на ошибках (не «наступая на те же грабли») и уверенности в причинно-следственном характере действий, что и выразилось в в принципе «авось» и в присловьях: «кривая вывезет», «авось, небось да как-нибудь».
Абсолютное. «Пространство» как то, что не имеет предела, -абсолютное. Таково заключение «обыкновенного или здравого человеческого рассудка» [11, с. 71]. Так русская ментальность тяготела к «абсолютному благу», к небесам и «обеспложивала настоящее».
На этой почве вырос вопрос интеллигенции: как относиться к «действительности»? Как отмечали Бердяев, Лосский и др., абсолютизм объясняет категоричность мнений, «отсутствие середины»; «поляризованность» и русского человека, и общества.
С другой стороны, абсолютное, введенное в ценности, приводит к значимой роли утопии для общества. А в повседневной жизни человека составляет оно непосильный, но неотвратимый идеал. Возможно, с непосильностью неотвратимого идеала связано и происхождение ряда русских пороков (осмысленное в афоризмах: «Лучшее - враг хорошего»; «Суровость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения») -прежде всего, к вранью и лицемерию. В итоге, вранье принимается за норму российской общественной жизни: такова по своей природе российская бюрократия, устройство которой традиционно рассчитано на существование «с двойным дном».
Вместе с тем, «поиск абсолютного» вел к претензии на «правду» (как истину и право), внесшей свою лепту в российское мессианство. Эту черту в советское время прокомментировал Б. Окуджава: «Антон Палыч Чехов однажды заметил, что умный любит учиться, а дурак - учить. Дураки обожают собираться в стаю. Впереди их главный во всей красе.»
Так, ориентация на абсолютное породила и первенство идеи перед жизнью, и возведение утопии, и навязывание своей истины миру, - то есть заложила фундамент в России для идеократии (главенства идеологии - по Ф. А. Хайеку [35], не спонтанных, а «сознательных порядков», что характеризует, согласно евразийцам, нашу цивилизацию).
Интуиция. «Пространство», взятое как внутреннее, подпадает под обозначение «души», а самостоятельная способность души обозначается как «интуиция». Не удивительно, что традиция российской ментальности характеризовалась вниманием к душе, а интуиция составила центр внимания русской философии (В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, Н. О. Лосского, С. Л. Франка, др.).
Рациональность, опираясь на восприятие внешнего, внутри себя его оформляет, разлагая анализом, перерабатывая и связывая логическими связями, а интуиция опирается на уже как бы имеющуюся в пространстве внутреннего данность предметов. Но данное в пространстве внутреннего не то же, что внешнее данное, поскольку не потеснено границами и выступает в полноте, выходя в прошлое, будущее и в сферу возможного. Так люди прозревают неизвестные события и связи между событиями прошлого, предугадывают будущее. Модус возможного означает появление в результате интуиции мечты, ведущей к воплощению возможного в действительное. Мы «полагаемся на интуицию» во всех случаях, требующих познания за границами данного, - в этом смысле интуиция противостоит рациональности. Русский ум, отстаивая пространство внутреннего, где зарождается интуиция, противопоставлял себя рациональности.
Русский народ устремлялся к иррациональности в религии или отдаваясь «духу Диониса»: экстатически в песне, пляске, гульбе, «чтоб душа развернулась!» («рвя рубаху на груди» - вызывая свое внутреннее к жизни и ценя его пуще жизни). Вся песня «Ванюша» Александра Башлачева том, как «в чистом поле душа гуляет». Антагонистом души выступает «коллектив», который в предгибельный момент говорит Ванюше: «Оторви ее да брось -Ножками потопчем», тут же мелькают «интеллигенты» (представители рациональности?), которые «сине небо вниз тянули. Тьфу ты! Надорвалися...».
Ориентация на внутреннее проявлялась и в русских качествах совестливости (как голосе души), а у интеллигенции - в рефлексивном «самокопании».
Ценность внутреннего выразились также в трех российских культах: литературы, «духовности» (национального понятия, не равного европейским «нравственности» и «религиозности») и «интеллигентности» (как душевного аристократизма).
Относительно внутреннего проблемы те же: сохранение его как ресурса и невзятие барьера «Границы», другого во внутреннем - схватываемой реальности в форме внутренней данности. Результат - замещение ее эмоциями, фантазиями, конструкциями. Отсутствие же внутреннего усилия не ведет к становлению нового качества внутреннего, то есть духовному росту.
Выводы для современного российского образования
«Но это шутка», - добавил президент.
Путин: Граница России нигде не заканчивается.
Шутки, наряду с оговорками, открывают доступ к нашему бессознательному, - так «принцип пространства» выявляется уже не в воображаемом, но как несознаваемый архетип.
Но надо помнить, что мы живем в XXI в., когда включенность в сиюмоментное все сильнее конкурирует с укорененностью в территорию, - в итоге, среди молодых россиян мы видим «кельтов», «японцев», «американцев», «африканцев» и т.п. Сегодня могут формироваться новые и неожиданные черты ментальности.
С какой же ментальной реальностью имеет дело образование в России? Наблюдаемые проявления общественного и индивидуального сознания таковы: на 2008 г. у среднего россиянина, сравнительно с гражданами других европейских стран, были «крайне слабо выражены надличные ценности, связанные с заботой о благополучии других людей (...) и, наоборот, крайне высока значимость противостоящих им «эгоистических ценностей», то есть «средний россиянин сильнее, чем жители большинства других включенных в исследование европейских стран, стремится к богатству и власти, а также к личному успеху и социальному признанию» [33, с. 457-458]. Эти характеристики явно противоречат идеализируемым представлениям о ценностных основах российской ментальности. Вместе с тем, в среде школьников, например, теоретические знания об обществе преобладают над способностью определяться в практических проблемах; правительству доверяют 88%, школе - 84%, (в других странах - около 60%), а людям в общем доверяют лишь 51% (в других странах показатели много выше) [Данные по: 6, с. 108]. Эти проблемы видятся продолжением старых, унаследованных из прошлых слоев российской ментальности.
Но само образование сегодня переживает проблемы, связанные с экономически-управленческими подходами неолиберализма. А, кроме того, есть две основные цивилизационные проблемы: конкуренция человека с машиной (сейчас - искусственным интеллектом), и возрастание уровня манипулируемости человека. И все эти проблемы и вызовы должно учитывать и решать в своем развитии российское образование.
Некоторые считают, что распространение ценностей «человека экономического» - это рецепт для избавления от недостатков, присущих российской ментальности, который приложим к образованию. Другие же, критикуя происходящее, видят в изменении ценностей свидетельство разрушения российской ментальности. Не соглашусь ни с первыми, ни со вторыми по той причине, что ценности не определяют систему архетипа. Так, ценности русского человека в разные исторические периоды менялись. С другой стороны, если глянуть глазами заинтересованных экономистов, выяснится, что, несмотря на потеснение альтруистических ценностей
эгоистическими, массовая российская ментальность, сохранившая отсутствие личной инициативы, практического мышления и способности признавать другое! Других, не очень заметно приблизилась к той, которая благоприятна для развития рынка. То есть более значимым фактором оказываются не ценности, а пассивность, теоретизация, однородность.
С другой стороны, не зря Н. Бердяев заявлял: «Но никогда русское царство не было буржуазным». [5] «Буржуазность» для ментальности значит ограниченность (интересов - «собственностью, земными благами» [20]; ценностей - успехом), и, конечно, это противоречит российскому архетипу. Причем, заимствуя буржуазность в ментальности, россияне не проходят саму стадию «Границы» (признания другого как другого), - и так, например, принципы расчетливости, соревновательности и т.д., не осмысленные как не-свои, другие, не осваивают.
Вот пример с образовательными реформами: принцип «эффективности», нацеленный на практический подход и активность учителей, входит, накладываясь на российский архетип - в параметрах постоянства - и делается Принципом, с большой буквы. Он разрабатывается в теории (во многих диссертациях); спускается в инструкциях; становится идеологией; по нему проведены курсы повышения квалификации, - и в итоге, учителя, проявляя «творческий подход», по Зиновьеву (просто спасающий пассивную позицию), научились составлять удовлетворяющие ему планы и отчеты. Так, был получен противоположный предполагаемому результат.
Принцип «компетенций» в российской ментальности наложился на архетип беспредметности, а принцип «экспертизы» - на архетип абсолютного. Экспертиза не столько работает как инструмент прояснения ситуации в образовании и определения путей развития, сколько выступает как объективная истина, тип отношений с которой (подчиненность; приобщенность; либо идентичность и владение) определяет положение во властной иерархии образования.
Так, система ментальности влияет на заимствования, и в итоге то, что на Западе сопрягалось с демократическими смыслами, в России переходит в идеократию - «власть идей, идеалов», догматически навязываемых народу, противостоящих реальности и человеку, пресекающая право людей на смысловое и ценностное самоопределение.
Но для самой российской ментальности простое принятие инородной модели (ограниченности, практицизма) ведет к блокированию возможностей, содержащихся в архетипе пространства. А их усилению, напротив, способствуют гуманистические идеи российских образовательных реформ о развитии человека.
Если понимать национальную ментальность в ее условности, можно интерпретировать представленные размышления как обращенные к человеку, в целом. (Как Зиновьев писал о гомо-со(ветику)се: «Он есть в каждом человеке»
[15]).
Сделаем выводы для образования. Требуется предлагать в образовании рефлексию возможностей и проблем российской ментальности, чтобы становящиеся россияне осмысляли, что в этой ментальности составляет преимущества (спокойствие, чувство земли, миролюбие, душевность, кротость, добродушие, созерцательность, духовность, интуиция, поиск правды, свобода, дерзание, всеединство и т.д.), а что - препятствия для воли, мышления, общения, деятельности и духовности. В образовательных моделях важно вывести в фокус внимания проблему «Границы» (это, в первую очередь, непризнание, затушевывание проблем) и отрабатывать пути ее решения.
Вместе с тем, сам «принцип пространства», если его понимать и отстаивать в снятом (по Гегелю) виде, то есть как признание и дальнейшее преодоление Границы другого и таким образом как подлинную свободу, будет означать принципиальную не-о-пределимость (не-о-граниченность), неопределенность человека. И это актуальный необходимый ответ образования тем влияниям во взгляде на человека, которые вносят современные ориентации на неживой искусственный интеллект
Литература
1. Асмолов А. Г. Системно-деятельностный подход к разработке стандартов нового поколения // Педагогика. 2009. № 4. C. 18-22.
2. Как проектировать универсальные учебные действия в начальной школе: от действия к мысли: пособие для учителя / А. Г. Асмолов [и др.] ; под ред. А. Г. Асмолова. М.: Просвещение, 2008. 151 с.
3. Ахмарова Г. С. Истоки формирования купеческой ментальности // История отечественной и мировой психологической мысли: Постигая прошлое, понимать настоящее и предвидеть будущее. IV Московские встречи: материалы Междунар. конф. по истории психологии / отв. ред. А. Л. Журавлев, В. А. Кольцова, Ю. Н. Олейник. М.: Ин-т психол. РАН, 2006. С. 459-461.
4. Бердяев Н. Национализм и мессианизм // Душа России / Н. Бердяев. М.: Тип. И. Д. Сытина, 1915. 42 с. ; то же [Электронный ресурс] // Электронная библиотека Одинцовского благочиния : сайт. URL: http://www.odinblago.ru/dusha rossii2 (дата обращения: 6.03.2017).
5. Бердяев Н. Русская идея // E-libra: электронная библиотека. 20102019. URL: http://e-libra.ru/read/326109-russkaya-ideya.html (дата обращения: 6.03.2017).
6. Болотина Т. В. Воспитание демократической гражданственности (гражданское образование) в общеобразовательных учреждениях Российской Федерации // Гражданское образование и просвещение населения: российский и зарубежный опыт: междунар. монография по итогам акций ЮНЕСКО «Неделя образования взрослых» 2012-2013 г. / под ред. В. С. Ткаченко. СПб.: Политехника-сервис, 2013. 310 с.
7. Буянова Ю. В. История исследования понятия «менталитет» в зарубежной психологи // История отечественной и мировой психологической
мысли: Постигая прошлое, понимать настоящее и предвидеть будущее. IV Московские встречи: материалы Междунар. конф. по истории психологии / отв. ред. А. Л. Журавлев, В. А. Кольцова, Ю. Н. Олейник. М.: Ин-т психологии РАН, 2006. С. 168-171.
8. Вальцев С. В. Социально-психологические особенности национального менталитета (на примере русских и осетин) : дис. ... канд. психол. наук : 19.00.05/ Вальцев Сергей Витальевич. М., 2004. 179 с.
9. Вейт А. А. Российский менталитет как предмет философско-антропологического исследования: дис. ... канд. филос. наук : 09.00.13 / Вейт Алла Альбертовна. Пермь, 2006. 165 с.
10. Вернадский Г. В. Монголы и Русь. М.: Аграф, 2000. 480 с.
11. Гегель Г. В. Ф. Наука логики. СПб.: Наука, 1997. 800 с.
12. Структура и содержание идентичности российской интеллигенции / М. С. Гусельцева, М. М. Кончаловская, Т. Д. Марцинковская, Е. Ю. Уварина. М.: Нестор-История, 2012. 212 с.
13. Днепров Э. Д. Вехи образовательной политики. Избранные статьи и материалы. 1987-2012 годы / сост. Р. Ф. Усачева, Т. Н. Храпунова. Ч. 2. М.: Мариос, 2012. 584 с.
14. Еромасова А. А. Ментальность русского человека как феномен национальной культуры (философско-антропологический анализ) : дис. ... д-ра филос. наук : 09.00.13 / Еромасова Александра Анатольевна. СПб., 2007. 365 с.
15. Зиновьев А. А. Гомо советикус // [Александр Зиновьев : сайт]. URL: http://www.zinoviev.ru/ru/zinoviev/zinoviev-homo-sovieticus.pdf (дата обращения: 6.03.2017).
16. Зулькарнаева Р. З. Национальный менталитет в условиях трансформации современного российского общества : дис. ... канд. филос. наук : 09.00.11 / Зулькарнаева Розалия Зубаировна. Уфа, 2004. 133 с.
17. Ильин И. А. О русской идее // Собрание сочинений в 10 т. / И. А. Ильи. М.: Русская Книга, 1993. Т. 2. 496 с.
18. Кончаловский А. Истоки и смысл русской зависти // Аргументы недели. 2007. 8 февр. URL: http://konchalovsky.ru/works/articles/russian envy/ (дата обращения: 6.03.2017).
19. Куликова Т. В. Философия границы: феноменологический и эпистемологический подходы : дис. ... д-ра филос. наук : 09.00.11 / Куликова Тамара Валентиновна. Нижний Новгород, 2011. 334 с.
20. Лосский Н. О. Условия абсолютного добра: Основы этики ; Характер русского народа. М.: Политиздат, 1991. 368 с.
21. Морозов Н. М. Концептуализация исторического знания о российской цивилизации на рубеже XX-XXI вв. в отечественной историографии : дис. ... д-ра ист. наук : 07.00.09 / Морозов Николай Михайлович. Кемерово, 2014. 520 с.
22. Путин: граница России нигде не заканчивается // RT на русском : сайт / АНО «ТВ-Новости». 2016. 24 нояб. 14:51. URL:
https://russian.rt.com/russia/news/335286-putin-granica-rossii (дата обращения: 6.03.2017).
23. Савицкий П. Н. Степь и оседлость // На путях: Утверждение евразийцев / ст. Петра Савицкого [и др.]. М. ; Берлин : Геликон, 1922.
24. Синякина Е. Г. Психолого-историческая реконструкция психологических характеристик русского крестьянства дореволюционного периода // История отечественной и мировой психологической мысли: Ценить прошлое, любить настоящее, верить в будущее : материалы Междунар. конф. по истории психологии / отв. ред. А. Л. Журавлев, В. А. Кольцова, Ю. Н. Олейник. М.: Ин-т психологии РАН, 2010. С. 593-604.
25. Соловьев В. Национальный вопрос в России. М.: АСТ Хранитель, 2007. 506 с.
26. Трубецкой Н. С. О туранском элементе в русской культуре // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: антология / РАН, Ин-т философии. М.: Наука, 1993. C. 58-88.
27. Федотов Г. Святые Древней Руси. М.: Моск. рабочий, 1990. 269 с.
28. Франк С. Л. Русское мировоззрение. СПб.: Наука-СПб, 1996. 738 с.
29. Цымбурский В. Л. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. 1993-2006. М.: РОССПЭН, 2007. 544 с.
30. Чаадаев П. Я. Апология сумасшедшего // Библиотека русской религиозно-философской и художественной литературы «Вехи» : сайт. 20002016. URL: www.vehi.net/chaadaev/apologiya.html (дата обращения: 6.03.2017).
31. Чаадаев П. Я. Философические письма // Библиотека русской религиозно-философской и художественной литературы «Вехи» : сайт. 20002016. URL: http : //www.vehi.net/chaadaev/filpisma.html (дата обращения: 6.03.2017).
32. Шукшин В. Калина красная : повести и рассказы. М.: Эксмо, 2000.
768 с.
33. Юревич А. В. Структурные элементы национального менталитета // Психологические исследования: электронный научный журнал. 2013. Т. 6, № 29. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2013v6n29/837 (дата обращения: 6.03.2017).
34. Spady W. G. Outcome-Based Education: Critical Issues and Answers. Arlington : American Association of School Administrators, 1994. 212 p.
35. Hayek F. A. Fatal Conceit: The Errors of Socialism. Chicago, 1989. 180
p.
References
1. Asmolov A. G. Sistemno-deyatel'nostnyy podkhod k razrabotke standartov novogo pokoleniya [System and activity approach to the development of new generation standards] // Pedagogika [Pedagogy]. 2009. No. 4. P. 18-22.
2. Kak proyektirovat' universal'nyye uchebnyye deystviya v nachal'noy shkole: ot deystviya k mysli [How to design universal learning activities in primary
school: from action to reflection]: teacher's manual / A. G. Asmolov [et al.]; ed. by A. G. Asmolov. Moscow: Prosveshcheniye, 2008. 151 p.
3. Akhmarova G. S. Istoki formirovaniya kupecheskoy mental'nosti [The origins of the merchant mentality formation] // Istoriya otechestvennoy i mirovoy psikhologicheskoy mysli: Postigaya proshloye, ponimat' nastoyashcheye i predvidet' budushcheye [The history of domestic and world psychological thought: Comprehending the past, understand the present and foresee the future]. IV Moscow meetings: proceedings of the International Conf. on the history of psychology / ed. by L. Zhuravlev, V. A. Koltsova, Yu. N. Oleinik. Moscow: Institute of psychol. of Russian Academy of Sciences, 2006. P. 459-461.
4. Berdyaev N. Natsionalizm i messianizm [Nationalism and messianism] // Dusha Rossii [Soul of Russia] / N. Berdyaev. Moscow: Publishing House of I. D. Sytin, 1915. 42 p.; ibidem [Electronic resource] // Electronic library of the Odintsovo deanery: site. URL: http://www.odinblago.ru/dusha rossii2 (reference date: 6.03.2017).
5. Berdyaev N. Russkaya ideya [Russian idea] // E-libra: electronic library. 2010-2019. URL: http://e-libra.ru/read/326109-russkaya-ideya.html (reference date: 6.03.2017).
6. Bolotina T. V. Vospitaniye demokraticheskoy grazhdanstvennosti (grazhdanskoye obrazovaniye) v obshcheobrazovatel'nykh uchrezhdeniyakh Rossiyskoy Federatsii [Education for democratic citizenship (civic education) in educational institutions of the Russian Federation] // Grazhdanskoye obrazovaniye i prosveshcheniye naseleniya: rossiyskiy i zarubezhnyy opyt [Civic education and public awareness: Russian and foreign experience]: international monograph on the results of UNESCO actions "Week of adult education" in 2012-2013 / ed. by V. S. Tkachenko. Saint Petersburg: Politekhnika-servis, 2013. 310 p.
7. Buyanova Yu. V. Istoriya issledovaniya ponyatiya «mentalitet» v zarubezhnoy psikhologi [History of studying the concept "mentality" in international psychology] // Istoriya otechestvennoy i mirovoy psikhologicheskoy mysli: Postigaya proshloye, ponimat' nastoyashcheye i predvidet' budushcheye [The history of domestic and world psychological thought: Comprehending the past, understand the present and foresee the future]. IV Moscow meetings: proceedings of the International Conf. on the history of psychology / ed. by L. Zhuravlev, V. A. Koltsova, Yu. N. Oleinik. Moscow: Institute of Psychology RAS, 2006. P. 168-171.
8. Val'tsev S.V. Sotsial'no-psikhologicheskiye osobennosti natsional'nogo mentaliteta (na primere russkikh i osetin) [Social and psychological features of the national mentality (on the example of the Russians and Ossetians)]: diss. ... kand. psikhol. nauk [Thes. ... Cand. Psychol. Sciences]: 19.00.05 / Val'tsev Sergey Vital'evich. Moscow, 2004. 179 p.
9. Veyt A. A. Rossiyskiy mentalitet kak predmet filosofsko-antropologicheskogo issledovaniya [Russian mentality as a subject of philosophical and anthropological research]: diss. ... kand. filos. nauk [Thes. ... Cand. Philos. Sciences]: 09.00.13 / Veit Alla Albertovna. Perm, 2006. 165 p.
10. Vernadsky G. V. Mongoly i Rus' [The Mongols and Russia]. Moscow: Agraf, 2000. 480 p.
11. Hegel G. V. F. Nauka logiki [Science of Logic]. Saint Petersburg: Nauka, 1997. 800 p.
12. Struktura i soderzhaniye identichnosti rossiyskoy intelligentsii [The structure and content of the identity of the Russian intelligentsia] / M. S. Guseltseva, M. M. Konchalovskaya, T. D. Martsinkovskaya, E. Yu. Uvarina. Moscow: Nestor-History, 2012. 212 p.
13. Dneprov E. D. Vekhi obrazovatel'noy politiki. Izbrannyye stat'i i materialy. 1987-2012 gody [Milestones in educational policy. Selected articles and materials. 1987-2012] / comp. R. F. Usacheva, T. N. Khrapunova. Part 2. Moscow: Marios, 2012. 584 p.
14. Yeromasova A. A. Mental'nost' russkogo cheloveka kak fenomen natsional'noy kul'tury (filosofsko-antropologicheskiy analiz) [The mentality of the Russian people as a phenomenon of national culture (philosophical-anthropological analysis)]: diss. ... d-ra. filos. nauk [Thes. ... Doctor of Philosophy]: 09.00.13 / Eromasova Aleksandra Anatol'yevna. SPb., 2007. 365 p.
15. Zinov'yev A. A. Gomo sovetikus [Homo Sovieticus] // [Aleksandr Zinov'yev: site]. URL: http://www.zinoviev.ru/ru/zinoviev/zinoviev-homo-sovieticus.pdf (reference date: 6.03.2017).
16. Zulkarnaeva R. Z. Natsional'nyy mentalitet v usloviyakh transformatsii sovremennogo rossiyskogo obshchestva [National mentality in terms of transformation of modern Russian society]: diss. ... kand. filos. nauk [Thes. ... Cand. Philos. Sciences]: 09.00.11 / Zulkarnaeva Rosalia Zubairova. Ufa, 2004. 133 p.
17. Ilyin I. A. O russkoy ideye [On the Russian idea] // Collected works in 10 vols. / I. A. Ilyin. Moscow: Russian Book, 1993. Vol. 2. 496 p.
18. Konchalovsky A. Istoki i smysl russkoy zavisti [The origins and meaning of Russian envy] // Argumenty nedeli. February 8, 2007. URL: http://konchalovsky.ru/works/articles/russian_envy/ (reference date: 6.03.2017).
19. Kulikova T. V. Filosofiya granitsy: fenomenologicheskiy i epistemologicheskiy podkhody [Philosophy of the border: phenomenological and epistemological approaches]: diss. ... d-ra. filos. nauk [Thes. ... Doctor of Philosophy]: 09.00.11 / Kulikova Tamara Valentinovna. Nizhny Novgorod, 2011. 334 p.
20. Lossky N. O. Usloviya absolyutnogo dobra: Osnovy etiki; Kharakter russkogo naroda [Absolute Good: Fundamentals of Ethics; the Nature of the Russian people]. Moscow: Politizdat, 1991. 368 p.
21. Morozov N. M. Kontseptualizatsiya istoricheskogo znaniya o rossiyskoy tsivilizatsii na rubezhe XX-XXI vv. v otechestvennoy istoriografii [Conceptualization of historical knowledge on the Russian civilization at the turn of 20th-21st centuries in Russian historiography]: diss. ... d-ra. ist. nauk [Thes. ... Doctor of Hist. Sciences]. 07.00.09 / Morozov Nikolay Mikhailovich. Kemerovo, 2014. 520 p.
22. Putin: granitsa Rossii nigde ne zakanchivayetsya [Putin: Russian border never ends] // RT in Russian: website / ANO "TV-Novosti". 2016. 24 Nov. 14:51.
URL: https://russian.rt.com/russia/news/335286-putin-granica-rossii (reference date: 6.03.2017).
23. Savitskiy P. N. Step' i osedlost' [The steppe and the sedentary life] // Na putyakh: Utverzhdeniye yevraziytsev [On the roads: Approval of Eurasians] / St. Peter Savitsky [etc.]. Moscow; Berlin: Gelikon, 1922.
24. Sinyakina E. G. Psikhologo-istoricheskaya rekonstruktsiya psikhologicheskikh kharakteristik russkogo krest'yanstva dorevolyutsionnogo perioda [Psychological and historical reconstruction of the psychological characteristics of the Russian peasantry in the pre-revolutionary period] // Istoriya otechestvennoy i mirovoy psikhologicheskoy mysli: Postigaya proshloye, ponimat' nastoyashcheye i predvidet' budushcheye [The history of domestic and world psychological thought: Comprehending the past, understand the present and foresee the future]. proceedings of the International Conf. on the history of psychology / ed. by L. Zhuravlev, V. A. Koltsova, Yu. N. Oleinik. Moscow: Institute of Psychology RAS, 2010. P. 593-604.
25. Solovyov V. Natsional'nyy vopros v Rossii [The national matter in Russia]. Moscow: AST Khranitel', 2007. 506 p.
26. Trubetskoy N. S. O turanskom elemente v russkoy kul'ture [On Turanian element in Russian culture] // Rossiya mezhdu Yevropoy i Aziyey: Yevraziyskiy soblazn [Russia between Europe and Asia: The Eurasian temptation]: anthology / Russian Academy of Sciences, Institute of Philosophy. Moscow: Nauka, 1993. P. 5888.
27. Fedotov G. Svyatyye Drevney Rusi [Saints of Ancient Russia]. Moscow: Mosk. rabochiy, 1990. 269 p.
28. Frank S. L. Russkoye mirovozzreniye [Russian worldview]. Saint Petersburg: Nauka-SPb, 1996. 738 p.
29. Tsymburskiy V. L. Ostrov Rossiya. Geopoliticheskiye i khronopoliticheskiye raboty. 1993-2006 [Island of Russia. Geopolitical and chronopolitical papers. 1993-2006]. Moscow: ROSSPEN , 2007. 544 p.
30. Chaadayev P. Ya. Apologiya sumasshedshego [Apology of a Madman] // Biblioteka russkoy religiozno-filosofskoy i khudozhestvennoy literatury «Vekhi» [Library of the Russian religious-philosophical and fiction "Milestones"]: site. 20002016. URL: www.vehi.net/chaadaev/apologiya.html (reference date: 6.03.2017).
31. Chaadayev P. Ya. Filosoficheskiye pis'ma [Philosophical Letters] // Biblioteka russkoy religiozno-filosofskoy i khudozhestvennoy literatury «Vekhi» [Library of the Russian religious-philosophical and fiction "Milestones"]: site. 20002016. URL: http://www.vehi.net/chaadaev/filpisma.html (reference date: 6.03.2017).
32. Shukshin V. Kalina krasnaya: povesti i rasskazy [Red viburnum (Kalina Krasnaya): novels and short stories]. Moscow: Eksmo, 2000. 768 p.
33. Yurevich A. V. Strukturnyye elementy natsional'nogo mentaliteta [Structural elements of the national mentality] // Psikhologicheskiye issledovaniya [Psychological studies]: electronic scientific journal. 2013. Vol. 6, No. 29. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2013v6n29/837 (reference date: 6.03.2017).
34. Spady W. G. Outcome-Based Education: Critical Issues and Answers. Arlington: American Association of School Administrators, 1994. 212 p.
35. Hayek F. A. Fatal Conceit: The Errors of Socialism. Chicago, 1989. 180
P.
Статья поступила в редакцию 19.11.2018 Статья допущена к публикации 30.01.2019
The article was received by the editorial staff 19.11.2018 The article is approved for publication 30.01.2019
