CC BY
7Манца Гргич Ренко
Россия и идея славянского единства в словенской печати в 1914 г.
Введение
Как русская, так и словенская историография в последние десятилетия не раз обращалась к изучению отношений между Россией и словенскими землями, а также различных взглядов на Россию со стороны словенцев. Существуют многочисленные работы, которые касаются культурных, политических и экономических связей между нашими народами; описывают менявшееся отношение словенцев к Российской империи, русской культуре и к самим русским. Большинство исследований касается XIX в. В то время контакты между словенцами и русскими стали более частыми. Особое внимание уделялось исследованию второй половины XIX в., когда словенцы, воспринявшие идеи так называемой «весны народов», начали усердно искать «великих» славянских союзников. Авторы имеющихся исследований в первую очередь рассматривают личные отношения (прежде всего интеллектуалов), что позволяет сделать относительно систематизированный обзор развития идеи славянского единства и ее восприятия в словенских землях. Большинство этих работ формально заканчиваются 1914 г., великим историческим переломом, но многие исследователи рассматривают еще и первое десятилетие двадцатого столетия, при этом последние годы перед 1914 г., включая и этот год, повисают в воздухе. Исследования освещают проблему с геополитической точки зрения и она соответственно рассматривается в контексте Первой мировой войны. В связи с этим возникает вопрос, как повлияли на восприятие России сараевские выстрелы 28 июня 1914 г. и последовавшая русская поддержка Сербии? Как словенцы восприняли то, что Россия в Первой мировой войне оказалась на стороне противника? Как к этому отнеслись периодические издания и как изменились их сообщения о русских и России и славянском единстве после июня 1914 г.? Что случилось с самой идеей славянского
единства, которая в XIX в. распространялась в первую очередь благодаря журналистам? В 1914 г. эта идея еще существовала, или ее заглушила забота об объединении югославян? При поиске ответов на поставленные вопросы необходимо особое внимание уделить также печати и роли периодических изданий в указанный период.
Идея славянского единства и периодические издания
Различные так называемые «славизмы» для своего развития требовали много времени: от абстрактных схем, которые в славянских землях нашли отражение в мыслях Антона Томажа Линхарта, Валентина Водника и Ернея Копитара, прошли через неспокойный 1848 г., национальные восстания и трения, которые наполняли вторую половину XIX в., до идей неославизма на переломе столетий. Во время подъема этой идеи увеличился процент образованных и грамотных людей. В Австрийской империи в середине XIX столетия умела читать уже половина населения, что увеличило количество книг и прессы, а это повлекло за собой формирование общественности1. С появлением общественности и общественного мнения университетские профессора, которые до этого представляли собой средоточие науки и знания, теряли роль интеллектуальных авторитетов, вместо них в центре оказались журналисты и писатели, которые печатались во многих изданиях. Появился новый тип человека, который сегодня мы называем интеллектуал2. Славянские движения явились продуктом своего времени и окружения, и на них оказала влияние приведенная выше динамика. Главные основатели и трибуны славянского движения: Ян Коллар и Павел Йозеф Ша-фарик в промежуток между 1815 и 1819 гг. обучались в Йене, одном из центров немецкого романтизма3. Своими мыслями о славянской взаимности они делились с весьма немногими, прежде всего с учеными из других университетских городов. В начале XX в. большинство носителей славянских идей были журналистами, рассуждения о славянстве из университетских аудиторией перенеслись на более или менее полемические страницы прессы. Никогда прежде не было возможности обращаться к такому большому количеству людей. О значении журналистики для славянских движений говорят также всеславянские съезды журналистов, которые проходили в различных славянских городах — в сентябре 1908 г. один из них со-
стоялся в Любляне — и проводились на протяжении нескольких десятилетий. Когда настал черед проводить конгресс в Любляне, жупан Иван Хрибар (вопреки возражениям областного правительства) оказал организаторам финансовую и идеологическую поддержку, газета «Словенец» (Slovenec) также приветствовала прибывших коллег специальной публикацией, в которой было подчеркнуто, что славянская журналистика стала «главным инструментом для сближения славянских родов не только на словах, но и на деле, благодаря организации крупных встреч, на которых знакомятся политики и литераторы»4. По мнению многих, пресса являлась именно тем средством, которое способствовало славянскому прогрессу. После конгресса в газете «Наш лист» (Nas list) написали: «не революцией и палкой, но книгой и газетой боремся мы за свои права»5. Стремление к единой славянской печати (впрочем, издававшейся и на немецком языке, который понимало большинство славян) тлело во все времена развития идеи славянского единства, ведь все ее защитники осознавали значение, которое имеет печать при соискании благосклонности общественности. В словенских землях печаталось много изданий, из которых читатели узнавали о событиях, происходивших у других славянских народов. Из наиболее популярных были «Словански свет» (Slovanski svet) Франа Подгорника и «Слован» (Slovan) (1884—1887 гг.) Ивана Хрибара и Ивана Тавчара. Обычно большинство словенских журналов, прежде всего в Верхней Крайне («Соча» Soca ), во Внутренней Крайне («Словенски народ» Slovenski narod), а также в Триесте («Единост» Edinost) позитивно сообщало о различных славянских событиях. После Пражского всеславянского съезда «Словенски народ» с нескрываемым одобрением информировал о значительном русском участии6.
Немецкие журналы, которые имели больше влияния на широкую общественность, к идее славянского единства, прежде всего из-за страха перед Россией, отнеслись неблагосклонно. Они предупреждали читателей, что славянская идея скрывает под собой боевой клич против Германии, ругали поляков, которые на протяжении долгого времени уступали славянским стремлениям и были готовы брататься с русскими и осуждали подпольный «революционный пороховой погреб», который угрожал существующему по-рядку7. При анализе немецкой периодики Австрийской империи можно выделить три основные причины недоверия к России:
1) с внутриполитической точки зрения она была реакционным и авторитарным государством;
2) как мощная славянская страна была небезопасна с национальной точки зрения;
3) как экспансионистское государство представляла угрозу внешнеполитической безопасности8.
Еще в первой половине XIX в. словенская интеллигенция к русским относилась так же, как немецкая (частично это относится и к Ернею Копитару). Во второй половине и до конца столетия доверие стало возрастать. Этому способствовал Франц Иосиф, который в 1897 г. посетил Николая II, после чего славянские журналы в монархии подчеркивали, что Россия самая естественная союзница Австрии9. На этой почве базировался и неославизм, который в конце столетия ратовал за более тесное сотрудничество Австрии и России. Славяне верили, что с помощью культурного, экономического и научного сотрудничества могут стать настолько мощной силой, что ее признают в монархии10.
Панславизм, мертвое понятие или признак чего-то другого?
К 1914 г. большая часть рассуждений о славянском единстве из прессы испарилась. Похоже, что конкретизация политических целей славян в Австро-Венгерской монархии способствовала отторжению утопической идеи славянского объединения, которая воодушевляла нескольких величайших интеллектуалов своего времени, но из-за различий самих славянских народов и их стремлений не укрепилась в народе. Несмотря на то, что Славянский съезд в Праге в 1848 г. сблизил славян, в то же время это сближение и тесное общение друг с другом показало различия, которые были между ними11. И когда контакты в начале ХХ в. стали более частыми и необременительными, идея славянского единства становилась все менее популярной. Либерально настроенные словенские политики, которые ранее отстаивали идею сотрудничества с Россией, далее все больше воодушевлялась социализмом и коренными общественно-политическими переменами. Коррекция существующего порядка в духе австрославизма теперь считалась не достаточно передовой, и социалисты стали одними из крупнейших противников славянской идеи, что отражалось в газете «Рдечи прапор» (Яёес1
prapor). Было похоже, что всеславянская идея почти совсем угасла после Балканских войн в 1912—1913 гг., хотя перед июнем 1914 г. газеты много рассуждали о славянстве, которое приобрело новый контекст. Как говорил Богумил Вошняк: «Между словенцем и славянином стоит югославянин»12.
Слово панславизм в словенской печати в 1914 г. использовалось редко, в основном речь идет о его употреблении в качестве оскорбления, которым обзывали словенцев немецко- или итальянскоязыч-ные издания. Так в триестской газете «Единост» мы видим полемику с газетой «Ил Пикколо» (II Piccolo), которая пеклась о создании немецких школ в Триесте (в ущерб словенским). В решительном тоне там было написано: «Пусть нам ответит «Пикколо» на один вопрос: что было бы, если бы мы собирали денежные взносы в России и Сербии, и наше школьное общество создавало бы филиалы. Те же немцы и тот же «Пикколо» начали бы кричать о панславизме, о панславистском подстрекательстве, государственной измене и т. д.»13 В подобном контексте слово «панславизм» употреблялось и в «Словенском народе». Один из его журналистов сообщает об агрессивной политической риторике консерваторов, которая направлена против России, и добавляет: «Те же люди, которые хотели бы в Австрии все немецкое, в Венгрии все венгерское, удивляются, почему отношения между монархией и балканскими государствами так неблагоприятны и неприятны. Это политики, которые научно обосновывают, что Франция и Россия всюду вмешиваются и видят везде панславистские страхи»14. Складывается впечатление, что словенские журналисты употребляют слово панславизм только тогда, когда сообщают об общественно-политических трениях в словенских землях и о том, как на них реагируют иностранные журналы. И при всем этом главная цель — разрушить тенденциозность немецких / итальянских газет. Так из «Единости» мы узнаем, что немецкая газета «Грацер Тагеблатт» (Grazer Tageblatt) писала о «панславистских проявлениях и выходках», когда хорваты на железнодорожной станции помимо надписей на итальянском и немецком языках сделали, по мнению немецкой газеты, «бесполезную» надпись на хорватском. Кроме того, описывается случай, когда хорваты в городе Бузет приветствовали триестского (итальянского) епископа, который прибыл совершить таинство первого причастия хорватских детей, на хорватском языке и с хорватскими надпи-
сями. Цвета флагов, с которыми встретили епископа, в немецкой прессе назвали русскими (отмечалось, что это неслыханно — католического епископа встречать с православными флагами), и вдобавок ко всему хорваты пели «панславистские провокационные песни»15. Рассматривая прессу, мы легко можем придти к выводу, что итальянцы и немцы большинство славянских манифестаций использовали как лишний повод для увязывания славян империи с русскими, стремясь тем самым пробудить у своих читателей страх перед национальными стремлениями славянских народов. Когда немцы обвиняли хорватов в том, что их флаг русский, приморские итальянцы писали, что на словенском флаге также «ео1ог1 га88Ь>16. Иными словами, идея панславизма для немцев и итальянцев не была новостью, еще в XIX в. в большинстве журналов мы видим, что панславизм трактуется как революционное варварское движение, которое угрожает безопасности граждан.
В последние месяцы перед началом Первой мировой войны в словенской прессе статьи о русских были редкими. Чаще всего мы находим короткие заметки о событиях в России, частично о том, как она быстро строит военные корабли, при этом статьи не содержат полемику и весьма беспристрастны. Больше внимания, чем какая-либо другая газета, России уделяла триестская «Единост», где высказывалось мнение, что «Россия может захватить Триест с словенско-хорватским побережьем», причем к этому выводу издатели пришли на том основании, что русская пресса свое внимание обращает на Триест и словенцев, «самую маленькую часть югосла-вянского племени». «Итальянцы, — как пишет «Единост», — уже рассчитывали на распад Австро-Венгрии (из-за ее «противоестественного устройства») и на легкое присоединение Триеста, но теперь их место заняла Россия: с Австрией и Италией не считаются»17.
Возможно, что упоминания о России в триестской и горицкой прессе перед Первой мировой войной встречаются чаще потому, что из-за итальянского ирредентизма и австрийского давления словенцы там ощущали большую угрозу, нежели словенцы в Любляне. Словенский историк Йоже Пирьевец считает, что люди, проживающие на краю словенской этнической территории, больше, чем те, кто жил в центре, нуждались в ощущении, что являются «частью великого славянского мира»18. Очевидно, что это ощущение сохранялось непосредственно и перед Первой мировой войной.
Первая мировая война: Россия в образе угрозы и избавительницы
Сообщения триестской прессы о России отличались от сообщений штирийских или краинских периодических изданий, при этом мы должны принимать во внимание, что это были журналы и газеты, предназначенные для различных категорий читателей. Так птуйский «Штаерц» (Stajerc) был предназначен в большей степени для консервативного крестьянского населения немецкой части словенской этнической территории, триестская «Единост» была нацелена на либеральную буржуазию Триеста с пригородом. Поэтому статьи различаются по некоторым признакам: набор тем, лингвистическая и смысловая претенциозность, также как и идеологические посылы. Как эти различия влияли на саму информацию, будет видно из примеров. Нужно иметь в виду и то, что речь идет о сообщениях, делавшихся во время войны, когда цензура была весьма жесткой, на что указывают и сами печатные издания, обращаясь к своим читателям со следующими словами: «уважаемых подписчиков информируем, что по причине строгой цензуры невозможно полностью публиковать подготовленные полемические статьи и эссе»19.
Первая страница газет в годы войны всегда посвящена сообщениям с фронтов, которые практически не различаются, поскольку все издания получали их из военных бюллетеней. Некую двусмысленность и нюансы можно усмотреть на следующих страницах, где газеты публикуют «военные картинки», более или менее правдивые сообщения, шутливые или патетические, которые предлагали читателю экскурс в «закулисье военного театра». Штирийская печать в первые шесть месяцев войны представляет русских в негативном свете. Так мы можем увидеть карикатуру, которая изображает Россию как пьяного великана, бесформенное тело которого лежит на полу, на его спине сидят австрийский и немецкий солдаты, которые бьют его слева и справа. Надпись под карикатурой гласит: «Geteilte Hiebe sind doppelte Hiebe» («Разломанная палка — это две палки»), что является намеком на мощь Германии и Австро-Венгрии, противопоставленную России20. Кроме того, русских называют «азиатскими дикарями», жестокими убийцами, которые не думают о международном праве и жестоко уничтожают все на своем пути21.
Русские предстают перед читателем и в образе слабых солдат. Так, читаем анекдот об «одном из лучших русских фехтовальщиков», который, увидев австрийскую мощь, не смог драться: австриец замахнулся с такой силой, что у русского сломалась сабля22. Нередки упоминания и о склонности русских к алкоголю, из-за которой они не могут сражаться как мужчины. Австрийцы изображаются в основном как простые, честные и чистые парни, которые русских могут перехитрить, предложив им водку. Те не могут противиться, и так напиваются, что противники их без труда побеждают23. Военные угрозы представлены также с юмором в отношении противника. Так читаем диалог солдат на больничных койках: «Смотрите, давным давно меня побили и прогнали. А сейчас все по-другому. Я так косил русских, что они падали. И к тому же за это я получил похвалу. Нужно поскорее выздороветь и снова на русских идти»24. В подобном шуточном тоне написана история об обычном словенце, который не имел оружия, но его это не остановило, и лопатой он побил восемь русских солдат. Какой-то другой «герой» сам захватил в плен двадцать пять русских, что в газете сопровождалось горделивыми словами: «так воюют словенцы — один на двадцать пять русских»25.
Образ русского солдата, который нам преподносят триестские издания, совсем иной. Обвинения не такие «бытовые», в большинстве своем речь идет о политических нюансах. Мы можем прочитать, что сараевское убийство «без сомнения совершено и подготовлено с ведома русской династии»26. Закулисные военные события представлены так, что можно разглядеть проявления человечности противника на войне. Русские с уважением и со всеми почестями похоронили австро-венгерских генералов27, заботятся о гражданском населении и частной собственности («так защищает друг или достойный противник»)28, с военнопленными поступают в соответствии со всеми предписаниями29. Так «Вечерна единост» (Уесегпа еШпо81;), как и «Единост», с русско-австрийского фронта и из тыла чаще всего приносила теплые новости, которые читателя наполняли покоем и гордостью, и в целом верой в человечество. Русские не имеют демонического вида, более того, они изображаются достойным противником, который просто выполняет свой долг.
Словенские периодические издания сведения о большинстве закулисных событий черпали из иностранных изданий. Иногда
в газетах «Словенски господар» (81оуешЫ gospodar) и «Вечерна единост» читаем об одинаковых событиях. Повторяется, скажем, сообщение о том, как русские и австрийцы посреди боя пьют из одного колодца, а в конце статьи выводится мораль, что противник имеет такие же человеческие потребности в воде, как и ты сам30.
Вопрос, на который было бы полезно ответить, это с какой целью редакция одного журнала сообщала о человечности, а редакция другого о ненависти? Отражалось ли в этих изданиях отношение к России, которое корнями уходит в XIX в.? Или триестская печать, которая так тепло поддерживала идею славянского единства, образ бывшего славянского брата не хотела переделывать во вражеский? Или она хотела смягчить военные ужасы и вдохнуть в читателей оптимизм и чувство, что их близким, которые сражаются в великой войне, не так плохо? Ни на один из предложенных вопросов нельзя дать окончательного ответа, а это свидетельствует о том, что одна и та же война имеет много лиц.
Приведенный пример, где мы сталкиваемся с двумя диаметрально противоположными позициями, свидетельствует о несостоятельности прессы как исторического источника. Если бы писатели Первой мировой войны стремились сообщить правду, то им, скорее всего, мешали бы причины исторического и личного характера. А военные журналисты, а также журналисты, которые и не были на фронте в годы Первой мировой войны, вовсе не выбирали в качестве путеводной звезды объективную правду. Выше правды стояла судьба сообщения. Это было время, когда журналистская деятельность только начинала приобретать черты профессии, и неуместно говорить о том, что современные стандарты прессы (которые тоже под вопросом) действовали уже тогда. Об этом лучше всего говорит Йозеф Рот, один из известнейших репортеров и писателей Австро-Венгрии, который сам участвовал в Первой мировой войне. Один из его девизов был следующим: «Речь идет не о правде, а о честности перед собой»31.
Похоже, что, что бы внутренняя честность различным журналистам ни нашептывала о событиях за кулисами фронтов, о которых они писали, эта внутренняя правда имела мало общего с истиной, поэтому словенским читателям предлагались два совершенно разных образа России.
Вывод
Россия в словенской прессе 1914 г. многолика. «Единост» и «Вечерна единост» изображают русских честными противниками, для которых словенские солдаты не являются врагами, «Штаерц» и «Словенский господар» указывают на варварскую и нечеловеческую природу русского врага. Две различные картины, которые предлагают журналы и газеты 1914 г., говорят о том, что пресса в годы войны, несмотря на цензуру, продолжала свою идеологическую традицию. Сторонники славянского единства воспринимали русских в начале войны с долей симпатии, в то время как те, кто боялся панславизма, продолжали противостоять православной России. Мы видим, что либеральная (триестская) печать предлагала более приятную картину военных событий, в отличие от клерикальной (штирийской) печати. Вопрос «редакционной политики» должен подвергнуться более глубокому изучению, в то время как картина двух различных войн и противников, изображенных в печати 1914 г., подтверждает, что, используя прессу в качестве источника, мы не можем составить однозначной картины военных событий и словенско-русских отношений.
(Перевод со словенского Н.С. Пилько) ПРИМЕЧАНИЯ
1 Hagen S. Drzava in nacija v evropski zgodovini. Ljubljana, 2003. S. 153.
2 Hertfelder T. Kritik und Mandat. Kritik und Mandat. Intellektuelle in der Deutschen Politik. Stuttgart, 2000. S. 23.
3 Orton L.D. The Prague Slav Congress of 1848. New York, 1978. S. 1.
4 Slovenec. 07.09.1908. № 205.
5 Predigra slovanskemu kongresu. Nas list. 30.05.1908. № 22. Цит. по Gantar Godina I. Ne-oslavizem in Slovenci. Ljubljana, 1994. S. 96.
6 Gantar Godina I. Op. cit. S. 45.
7 Ibid. S. 53.
8 Heppner H. Das Russlandbild in der öffentlichen Meinung Österreichs. Graz, 1976. S. 128-132.
9 Gantar GodinaI. Op. cit. S. 15.
10 Ibid. S. 12.
11 Orton L.D. Op. cit. S.13.
12 Gantar Godina I. Op. cit. S. 175.
13 Edinost. 04.06.1914. № 121.
14 Slovenski narod. 08.05.1914. № 104.
15 Edinost. 12.05.1914. № 99.
16 Edinost. 15.05.1914. № 102.
17 Edinost. 31.05.1914. № 118.
18 Pirjevec J. M. F. Raevskij in slovenski rnsofili // Jezik in slovstvo. № 1. 1977. S. 23-26.
19 Stajerc. 13.09.1914. №. 32.
20 Stajerc. 30.08.1914. № 3.
21 Stajerc. 13.09.1914. № 32.
22 Stajerc. 20.09.1914. № 33.
23 Slovenski gospodar. 28.10.1914. № 45.
24 Ibid.
25 Slovenski gospodar. 26.11.1914. № 36.
26 Vecerna edinost. 22.09.1914. № 34.
27 Vecerna edinost. 23.09.1914. № 34.
28 Vecerna edinost. 30.09.1914.
29 Vecerna edinost. 01.10.1914.
30 Vecerna edinost. 01.10.1914. S. 1; Slovenski gospodar. 15.10.1914. № 43.
31 Von Cziffra G. Der heilige Trinker. Erinnerungen an Joseph Roth. Berlin, 2006. S. 53.
♦ ♦ ♦
