"Россиада" М. М. Хераскова и античная эпическая традиция Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

А. И. Любжин

«РОССИАДА» М. М. ХЕРАСКОВА И АНТИЧНАЯ ЭПИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ1

Во введении к работе о Россиаде, до сих пор, на наш взгляд, остающейся лучшим из исследований об этом крупнейшем памятнике русской поэзии XVIII столетия, Петер Тирген писал: «С учетом литературной плодовитости и ведущего положения в истории русской литературы и русского образования второй половины XVIII века, которое Херасков сохранял в течение десятилетий, издательская практика и научное исследование пренебрегли им до такой степени, что это само по себе вызывает удивление. До сих пор не существует критического издания, которое хотя бы в грубом приближении отвечало бы современным требованиям - как по охвату, так и по качеству, а в научной литературе - что непосредственно связано с предыдущим - нет исследования, посвященного собственно Хераскову»2. Эти жалобы можно было бы повторить и сегодня -с не меньшим правом они распространяются практически на всю русскую поэзию XVIII столетия, пока почти не дождавшуюся заслуживающих внимания переизданий. В последнее время, однако же, ситуация постепенно начинает меняться к лучшему: творчество Хераскова, насколько мы можем судить, входит в моду3, появляются

1 Поддержка данного проекта была осуществлена АНО ИНО-Центр в рамках программы «Межрегиональные исследования в общественных науках» совместно с Министерством образования Российской Федерации, Институтом перспективных российских исследований им. Кеннана ( США) при участии Корпорации Карнеги в Нью-Йорке ( США), Фондом Джона Д. и Кэтрин Т. МакАртуров (США).

2 Studien zu M. M. Cheraskovs Versepos «Rossijada». Materialen und Beobachtungen. Inaugural-Dissertation zur Erlangung der Doktorwürde der Philosophischen Fakultät der Rheinischen Friedrich-Wilhelms Universität zu Bonn, vorgelegt von Peter Thiergen aus Leipzig. Bonn, 1970. S. 9.

3 М. Гришакова. Символическая структура поэм М. Хераскова. В кн.: В честь 70-летия профессора Ю. М. Лотмана. Тарту, 1992. С. 30-48; недавно защищенная и не опубликованная диссертация: Г. А. Давыдов. Религиозно-философские поэмы М. М. Хераскова. М., 1999; Е. В. Хворо-стьянова. Проблема поэтической эквивалентности в русской литературе XVIII века (две редакции «Россияды» М. М. Хераскова). В кн.: Индоевропейское языкознание и классическая филология - VIII. Материалы чтений, посвященных памяти профессора Иосифа Моисеевича Тронского. СПб., «Наука», 2004. С. 285-294. Наши работы по данной проблематике:

интересные работы по античным реминисценциям у Державина, чьи результаты уже не могут не учитываться в издательской практике4, и - особенно отметим это отрадное явление - появилась коллективная монография, посвященная А. П. Сумарокову5, и потому пессимистический тон вступления можно слегка подкорректировать: объем выполненной работы пока еще не сопоставим с тем, что еще предстоит сделать, однако и результаты исследования уже достаточны для того, чтобы задать нужную инерцию научной работы. Подготовку удовлетворяющего современным требованиям издания Россиады автор этих строк рассматривает в качестве своей главной цели - и реминисценции античного эпоса, безусловно, являются одной из важнейших частей имеющего войти в такое издание комментария. Вторая задача данной статьи - рассмотреть метод обращения Хераскова со своими оригиналами. Отметим, что недостаток места лишает нас возможности претендовать на исчерпывающую полноту; прежде всего мы не останавливаемся на тех топосах, конкретное происхождение которых неясно и которые могут быть отнесены к «общеэпическим», но и там, где количество реминисценций велико (прежде всего это касается Вергилия и Овидия), некоторые менее яркие примеры мы исключили из рассмотрения.

Сразу же необходимо отметить, что Херасков не намерен упрощать своим поклонникам исследовательскую работу. Его литератур-

«Россиада» М. М. Хераскова и латинская эпическая поэзия. - Греко-латинский кабинет, № 3. 2000 г. С. 28-42; Эпические источники «Россиады» М. М. Хераскова. Индоевропейское языкознание... СПб., 2002. С. 101107; Техника эпического каталога в «Россиаде» Хераскова. - Mv|p,a. Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора В. Д. Жигунина. Казань, 2002, с. 512-518 (тезисы: Техника эпического каталога в «Россиаде» Хераскова. - Античность в современном измерении. Тезисы докладов Всероссийской научной конференции, посвященной 35-летию научного кружка «Античный понедельник». Казань, 14-16 ноября 2001 г. Казань, 2001, с. 100-102); Херасков и Гомер (на материале «Россиады»). Петрозаводск, 2007.

4 М. Я. Паит. Горацианские образы в ранней лирике Г. Р. Державина. Индоеврпейске языкознание. Вып. VII. 16-18 июня 2003 г. СПб., 2003. С. 85-88; ее же. Ода Горация II, 9 (Non semper imbres...) в зарубежных комментариях XX века и в поэзии Г. Р. Державина ( заметки к теме). В кн.: Вопросы классической филологии. М., Изд. МГУ. Вып. XIII. Argumenta classica. Труды молодых ученых, 2003. С. 166-172.

5 Е. П. Мстиславская, Л. И. Щеголева, Н. А. Кожевникова, М. А. Котомин. Александр Петрович Сумароков. Жизнь и творчество. Сб. статей и материалов. М., «Пашков дом», 2002. Сборник снабжен ценной библиографией.

но-теоретические рассуждения не только - и даже не столько -раскрывают, сколько маскируют его творческую лабораторию, а его метод работы с реминисценциями настолько сложен, что порой приводит филолога в отчаяние. В предисловии к Россиаде он дает следующие характеристики античных эпопей - своих оригиналов: «В Илияде Гомер воспевает гнев Ахиллесов, за похищение его невольницы Бризеиды Царем Агамемноном, гнев толико бедственный Грекам и Пергаму; кровавыя битвы, пагубу осаждающих и пагубу осажденных Троян. - Патрокл, друг Ахиллесов, убит Гектором - он мстит за своего друга - убивает храбраго Гектора, и тем Поэма оканчивается.

В Одиссее воспето десятилетнее странствование Итакскаго Царя Улисса; возвращение его в дом свой и страшное избиение любовников Пенелопиных, которое Мнистерофонией наречено.

Виргилий в несравненной Энеиде воспел побег Энеев из разоренной Греками Трои, прибытие его в Карфагену, любовь его с Дидоною, неверность его к сей нещастной Царице - Другой побег его в Италию, где убив Турна, сопрягается он с Лавиниею, невестою сего почтеннаго Князя...

Фарзалию многие нарицают Газетами, пышным слогом воспетыми; но сии Газеты преисполнены высокими мыслями, одушевленными картинами, поразительными описаниями и сильными выражениями; в ней воспета война Юлия с Помпеем; при всем том Поэма не докончана Певцом своим, и не была исправлена»6. В этом перечне отсутствует Овидий, влияние которого (как мы покажем ниже) несомненно; но это не единственный пункт дезориентации читателя.

6 Здесь и далее мы используем третью, последнюю редакцию эпопеи. Первое ее издание - первый том «Творений», М., 1796. В Университетской Типографии у Хр. Ридигера и Хр. Клаудия. Процитированное предисловие - «Взгляд на эпические поэмы» - с. ХУ-ХУП. Хронологическая последовательность в перечне нарушена: между Вергилием и Луканом, замыкающим список, стоят авторы новоевропейских эпопей: Мильтон, Вольтер, Тассо и Камоэнс. В дальнейшем мы будем пользоваться компьютерным текстом, подготовленным на основании издания 1807 года (также третья редакция), с нумерацией строк внутри каждой песни; ни для одного из существующих изданий (кроме подготовленных мною сетевых) такой нумерации не существует. Соответственно ссылки на страницы даваться не будут.

I. Язык чтения

Проблема реконструкции библиотеки Хераскова не ставилась, да и вряд ли может быть поставлена в науке в обозримой перспективе. С этой стороны никакой поддержки ожидать не должно. Относительно лингвистических познаний Хераскова есть обтекаемые указания у Новикова («Человек острый, ученый и просвещенный, и искусный как в Иностранных, так и в Российском языке»)7 и Леклерка («M. Kéraskof (Michel Matféitz) qui possède les langues étrangères, après avoir essayé ses forces, & débuté avec gloire dans plusieurs genres de Poésie, ne ressemble point а ceux qui, ayant voltigé sur toutes les Sciences, ne peuvent se faire un nom dans aucune») , согласно которым Херасков владел иностранными языками. О его эрудиции свидетельствовал и кн. И. М. Долгоруков: «исполненный благих свойств ума, обогащенный познаниями»9. Относительно латинского языка есть недвусмысленное показание Я. Штелина: Херасков « не понимал ни слова по-латыни»10. Относительно греческого языка это совершенно очевидно. По свидетельству И. И. Дмитриева, Херасков любил читать на французском языке 1; свидетельство относится к более поздним годам; тем не менее логически возможная версия о позднем обретении этой привычки внутренне недостоверна. Сохранившиеся в НБ МГУ книги с его владель-

7 Опыт исторического словаря о Российских писателях. Из разных печатных и рукописных книг, сообщенных известий и словесных преданий. Собрал Николай Новиков. СПб., 1772. С. 236.

8 «Г. Херасков (Михаил Матвеич), владеющий иностранными языками, испытав свои силы и дебютировав с успехом не в одном поэтическом жанре, вовсе не схож с теми, кои, промчавшись галопом по всем Наукам, не могут составить себе имя ни в одной» - Histoire physique, morale, civile et politique de la Russie moderne. Par M. Le Clerc, Écuyer, Chevalier de l'Ordre du Roi, & Membre des plusieurs Académies. Tome premier. A Paris, Chez FROULLÉ, Libraire, Pont Notre-Dame, vis-à-vis le Quai de Gêvres; A Versailles, Chez Blaizot, Libraire du Roi & de la Famille Royale, rue Satory. M. DCC. LXXXIII. Avec approbation, et Privilège du Roi. P. 97.

9 Капище моего сердца, или Словарь всех тех лиц, с коими я был в разных отношениях в течении моей жизни. Сочинение князя Ивана Михайловича Долгорукого, с предисловием О. Бодянского. Изд. Императорского общества Истории и древностей Российских при Московском Университете. М., 1874. С. 19.

10 Записки Якоба Штелина об изящных искусствах в России. Том I. М., «Искусство», 1990. С. 345.

11 Записки действительного тайного советника Ивана Ивановича Дмитриева. В трех частях. Изд. М. А. Дмитриева. М., 1866. С. 79.

ческими автографами, известные автору этих строк, также французские12. Поэтому мы примем как основополагающую версию знакомство Хераскова с античными эпопеями прежде всего по французским (а не русским) переводам.

II. Гомер

Херасков, которого довольно часто называли русским Гомером, по свидетельству М. Н. Муравьева, Гомера боготворил13. Заданный А. Н. Егуновым в его знаменитой работе вопрос, в чем это выражалось14, безусловно, заслуживает ответа, тем боле что в самой «Россиаде» прямое гомеровское влияние труднее проследить, чем таковое же, к примеру, Тассо или Лукана. И не без причины: гомеровский эпос гораздо больше укоренен в жизненной стихии сравнительно с последующими образцами жанра, а те, в свою очередь, - в жанровой традиции, что справедливо и для Россиады. И потому вполне естественно, что, например, для странствия по аду и небесам Вергилий с VI книгой Энеиды гораздо актуальнее, чем XI песнь Одиссеи: греческие религиозные верования, отраженные в последней, меньше говорят сердцу современного Хераскову чита-

12 1) L'Aminte. Pastorale du Tasse. Imitée en vers français Par Baour de Lormian. A Paris, Chez J. Klostermann fils, Libraire rue du Jardinet no 13. Шифр: 1 Rc 58. Инвентарный номер - и: 978 р. 2) Mémoires historiques sur Raoul de Coucy. On y a joint Le Recueil de ses Chansons en vieux language, avec la Traduction & l'ancienne Musique. A Paris, De l'Imprimerie de Ph.-D. Pierres, Imprimeur Ordinaire du Roi. M. DCC. LXXXI. Avec approbation et privilège du Roi. Шифр: 5 Mh 49. Инвентарный номер: Т. 1 - и: 244523; Т. 2. - и: 244524. Возможно, дальнейшие поиски дадут новые сведения о библиотеке Хераскова. За сообщение информации об этих книгах мы выражаем сердечную признательность сотруднику Отдела редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ Петру Владимировичу Кузнецову. От нас не ускользает, безусловно, слабость этого аргумента; тем не менее, как представляется, наличие первой из этих книг по крайней мере позволяет более уверенно отстаивать нашу точку зрения о преимуществе французских переводов сравнительно с другими.

«Степень любви к письменам в людях прикасавшихся к оным, есть термометр их собственного достоинства. Я верю, что Волтер читал Расина с восторгом. И знайте, что Михаил Матвеевич боготворит Гомера и мало, что не боготворит Ломоносова». - Мысли, замечания и отрывки (выбранные из записок автора). Полное собрание сочинений М. Н. Муравьева, Ч. III. СПб., в Типографии Российской Академии. 1820. С. 319.

14 А. Н. Егунов. Гомер в русских переводах XVIII-XIX веков. М.; Л., 1964. С. 111.

теля, чем результаты развития античной философской мысли, составляющие - наряду с такими же верованиями, но уже италийскими - содержание соответствующей книги эпоса об Энее. Безусловно, если бы мы располагали литературным фоном гомеровского эпоса, эта картина подверглась бы существенной корректировке или обнаружилось бы, что она вовсе не соответствует действительности; но для современного Хераскову наблюдателя (а во многом и для нас) она именно такова. В качестве кладезя реминисценций Гомер подходит меньше своих последователей; однако он был вечным спутником Хераскова от ранней исторической поэмы Чесмесский бой и до поздней ироикомической Бахарианы.

В ранней поэме Херасков пишет:

Восстань певец богов, великий муж восстань, Учи меня, вещать, Гомер! Чесмесску брань. Ты в памяти своих Героев нам оставил, Которых подвиги под древней Троей славил; Раждает таковых Российская страна, Для падшей Греции в новейши времена15.

Вступление к последней поэме начинается так16:

Илионску брань воспев Гомер Пел войну мышей с лягушками; Тамо важен - тут забавен был, Резвыми играл идеями. Духа не имев Гомерова, Ни шутливости Волтеровой, После многих сочинениев Издаю в свободные часы Приключенья Неизвестнаго...

Еще один элемент, который должен быть отмечен при рассмотрении гомеровского влияния на позднейшую литературную традицию (не обязательно эпическую), - та сокровищница поэтических образов и картин, которая потом будет использована многократно, окончательно утеряв в глазах поколений свое раннегреческое происхождение. Из этих образов отметим три, на наш взгляд, наиболее важных.

В Илиаде (16, 33 слл.) Патрокл обращается к Ахиллу17:

15 Творения, т. 3, М., 1797. С. 103 (песнь II, 1-6). Ср. с. 124 (III, 249-262) с подробным пересказом сообщения Ахиллу о смерти Патрокла).

16 Бахарияна, или Неизвестный. Волшебная повесть, почерпнутая из русских сказок. М., в типографии Платона Бекетова. 1803. С. 5.

Немилосердый! Родитель твой был не Пелей благодушный, Мать не Фетида, но синее море, угрюмые скалы Миру тебя породили, сурового сердцем, как сами!

Этот образ легко переносится в любовную сферу, что осуществляется уже у Еврипида (Med. 1331-32, «львица, а не женщина, более дикая, чем тирренка Сцилла»). У Вергилия этот образ используется для рассказа о взаимоотношениях Энея и Дидоны (Aen. 4, 365 слл.); одновременно - и даже чуть раньше - он проникает с различными вариациями в римскую любовную лирику (Catull. 60, 1-3; ср. 64, 154-156; Tib. 1, 1, 63-64; 3, 4, 90); встречается у Овидия (Met. 7, 32-33), у Сенеки (Herc. Oet. 143-146) и у Тассо (G. l. 4, 77, 4-7; 6, 73, 3-4; 16, 57, 1-4). Наш список, безусловно, не полон; но его вполне достаточно, чтобы убедиться в невозможности постановки вопроса о прямом источнике. Конечно, Херасков не мог пройти мимо этого эпического украшения: оно встречается в третьей песни (509-510):

Увы! не нежна мать тебя носила в чреве; Ты львицею рожден, извержен адом в гневе...

Второй образ - объятия, ловящие пустую тень. У Гомера он возникает в Илиаде (23, 99-101 - Ахилл обнимает тень Патрокла) и в Одиссее, при описании нисхождения главного героя в подземный мир. Одиссей трижды пытается заключить в объятия свою покойную мать; трижды тень ускользает из его рук. Этот образ еще больше полюбился потомкам: мы его видим у Вергилия (Aen. 6, 700-702), у Проперция в его самой пронзительной и глубокой элегии (4, 7, 95-96), у Овидия в истории Цеикса и Гальционы, важной -как мы попытаемся показать - для Хераскова (Met. 11, 674-675), у Данте (Purgatorio 2, 79 сл.), у Тассо (G. l. 14, 6, 5-8), у Вольтера (Henr., 6, 351 слл.) - вплоть до Гяура Байрона и ориентирующегося на него Чернеца Козлова, а также первого акта Федры Цветаевой. Вплоть до Вольтера (исключая Овидия и Проперция) сохраняется даже троекратность объятий. У Хераскова этот образ воспроизводится при встрече на небесах, куда допускается Иоанн ради пророчества о грядущем величии России (8, 425-431):

На небе Иоанн живущу мать узрел, Вокруг ея главы из звезд венец горел; Увы! вскричал в слезах, назначено ль судьбою, Мне в небе обитать, любезна мать! с тобою?

17 Здесь и далее мы будем цитировать перевод Н. Гнедича по изданию: Полное собрание поэтических сочинений и переводов Н. И. Гнедича. Т. 2. Илиада. СПб., Изд. Н. Ф. Мертца, 1905.

В восторгах он желал ее облобызать, Но тела не возмог устами осязать; То был единый дух.

Здесь объятия заменяются лобзаниями, но как раз поцелуй матери свидетельствует о том, что Гомер мог быть и прямым источником: конечно, у Вергилия Эней в подземном мире мог встретить только Анхиза, а отнюдь не Венеру, и у римского поэта выбора не было, но у Хераскова как раз такой выбор имелся, и с равной вероятностью он мог бросить Иоанна на шею к отцу, который упоминается несколькими стихами ниже.

Герой, прорывающий отряды врагов, как бурный поток, смывающий плотину, - третий гомеровский топос. В Илиаде это 5, 85 слл.:

Но Диомеда-вождя не узнал бы ты, где он вращался, С кем воевал, с племенами Троян, с племенами ль Ахеян? Реял по бранному полю, подобно реке наводненной, Бурному в осень разливу, который мосты рассыпает; Бега его укротить ни мостов укрепленных раскаты, Ни зеленых полей удержать изгороды не могут.

Cp. Verg. Aen. 2, 3G5 слл.: .aut rapidus montano flumine torrens sternit agros, sternit sata laeta boumque labores praecipitisque trahit silvas.18.

Verg. Aen. 2, 496 слл.:

Non sic, aggeribus ruptis cum spumeus amnis exiit oppositasque evicit gurgite moles, fertur in arva furens cumulo camposque per omnis cum stabulis armenta trahit19.

Ср. также Ov. met. 3, 568 слл.:

Sic ego torrentem, qua nil obstabat eunti, lenius et modico strepitu decurrere vidi; at quacumque trabes obstructaque saxa tenebant, spumeus et fervens et ab obice saevior ibat2G. -

18 «.Или быстрый поток горной реки повергает поля, валит посевы и труды быков, а также тащит рухнувший лес.».

1 «Не так, когда пенистый поток, разрушив дамбы, вырывается и побеждает водоворотом противостоящие громады, а затем, яростный, устремляется в поля и по всей пашне тащит скот со стойлами.». 0 «Так я видел, что поток, которому ничто не противостояло, тек медленно и с небольшим шумом; но где его держали бревна и нагроможденные скалы, он пенился и бушевал и яростнее тек от запруды».

Ср. у Хераскова 6, 579 слл. (здесь все же более вероятно обращение к Вергилию):

Рассыпалась стена, Россиян удержавша. Как будто бы река, пути себе искавша, Которая с вершин коль быстро ни текла, Плотиной твердою удержана была; Но вдруг ее сломив, и чувствуя свободу, Бросает с яростью в поля кипящу воду: Так наши ратники, сугубя гнев и жар, Бездушна Хана зря, ударили в Татар.

Итак, возвращаясь к исходной точке, вряд ли будет особым преувеличением с нашей стороны сказать, что Гомер был постоянным спутником Хераскова на протяжении всей его жизни. Рассмотрим подробнее, как влияние гомеровского эпоса сказывается в Россиаде. Таких прямых пересказов, как упомянутый в Чесмесском бое, Рос-сиада не содержит. В качестве исходной точки нашего рассмотрения мы используем работу Тиргена.

Упоминания гомеровских сюжетов и героев в эпопее Хераскова - не такая уж редкость. Все случаи перечислены у немецкого исследователя; мы приведем только два примера.

Внутри себя и вне мечи и пламень зря, Встречает город сей Российскаго Царя, Который окружен отечества сынами, Как новый был Атрид у Трои под стенами. Он видит полночь всю под скипетром своим, И многие Цари на брань дерзали с ним. (6, 105 слл.)

Подобен с ветрами плывущу Одиссею21,

Нигрин отправился в Казань с корыстью сею. (12, 83-84)

П. Тирген называет еще следующие места: 1, 439 слл.; 3, 101 сл.; 4, 448; 5, 152 (сравнение с Одиссеем у сирен); 9, 789 сл. (ср. II. 10, 469 слл.); 12, 582 сл.

Интереснее скрытые реминисценции, напр., такие: 12, 273-274, ср. реплику Ахилла Л. 1, 234 слл.:

Как древу сей стрелы вовек не процветать, Так Россам царства ввек Орде не уступать.

Шествие русских войск на штурм Казани, по его мнению, напоминает эпизод из главного каталога Илиады (2, 780-785):

21 Единственный пример употребления греческого имени. В остальных случаях - Улисс. Этот эпизод Тирген считает одним из важнейших и рассматривает более подробно.

Двинулась рать, и как будто огнем вся земля запылала, Дол застонал, как под яростью бога, метателя грома, Зевса, когда над Тифеем сечет он перунами землю. Так застонала глубоко земля под стопами народов.

У Хераскова (12, 295 слл.; 325 слл.):

Как будто посреди цветов в глухой пустыне, Российские полки дерзают в стройном чине. Он рек; слова его подобны были грому, В пылающих сердцах Россиян раздались, И стены гордыя Казани потряслись, Промчался в поле глас, как некий шум дубровы: Пролить за веру кровь Россияне готовы! И вдруг умолкнул шум, настала тишина: Так вышед на брега, смиряется волна.

Важным пунктом сходства между двумя эпопеями, по мнению немецкого исследователя, служат и весы, на которых решается жребий победы - II. 8, 68-74:

Но, лишь сияющий Гелиос стал на средине небесной, Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он Бросил два жребия Смерти, в сон погружающий долгий: Жребий Троян конеборных и меднооружных Данаев; Взял последний и поднял: Данайских сынов преклонился День роковой, Данайских сынов до земли многоплодной Жребий спустился, Троян же до звездного неба вознесся.

У Хераскова (1, 481 слл.):

В сию достойную внимания годину Измеривал Творец двух царств земных судьбину: Российский до небес возвысился венец, Ордынской гордости означился конец.

Анализ этой параллели, данный Тиргеном, настолько тонок и проницателен, что мы не откажем себе в удовольствии его привести: «Конечно, Херасков не ведет expressis verbis речи о весах; однако глагол «измеривать» и то, что российская корона поднимается вверх, явно выдают, что намек был именно на этот образ. Мотив весов в эпической поэзии не является редкостью, напр., он встречается еще раз в Илиаде, 22, 209-213, в Энеиде, 12, 725-727 (как реминисценция Илиады, 22, 209 слл.) и в Потерянном рае 4, 995 слл. Однако в этих местах всегда символизируется судьба отдельного персонажа (Ахилл - Гектор, Эней - Турн, Гавриил -Сатана), в то время как отрывки, сопоставленные выше, предсказывают судьбу народов и царств. Кроме того, оба отрывка содержат ту подробность, что чаша весов (или же корона) победоносного народа взмывает вверх, что отсутствует в трех других названных

22

местах» . Мы полностью разделяем высказанную позицию; ее не в силах поколебать и то обстоятельство, что в Энеиде Юпитер (уже без весов, как, впрочем, и в эпопее Хераскова) дает неопределенное пророчество о судьбе двух народов, примирение между которыми невозможно (10, 104 слл.). И, наконец, самым важным немецкому филологу представляется сходство между прощанием Иоанна и царицы во 2-й песни «Россиады» со знаменитым прощанием Гектора с Андромахой. Здесь Тирген дает развернутую характеристику, выявляя параллели по мотивам: приход женщины с ребенком на руках, ее слезы, речь (муж не жалеет ни жену, которая может остаться вдовой, ни ребенка, которому грозит участь сироты; дальнейшие советы); ответ (отклонение просьбы; лобзание и прощание - у Гектора с тоской, у Иоанна со слезами). Впрочем, советы - совершенно разные; и Тирген, не ограничиваясь Илиадой, видит еще один эпический источник данного эпизода в сцене прощания Энея с Креусой (где формулируется просьба взять супругу с собой, отсутствующая у Гомера). Резюме Тиргена заключается в том, что из 12 рассмотренных сближений 8 относятся к Илиаде (причем к ее первой половине, остальные 4 - к Одиссее23, что соответствует общепринятому взгляду той эпохи о сравнительном достоинстве поэм. Отсутствие реминисценций из второй половины Илиады объясняется тем, что Херасков пользовался вышедшим в 1776 году переводом первой половины гомеровского эпоса П. Екимова2 , который переводчик собирался посвятить кн. Трубецкому, отчиму Хераскова, что делает вероятным знакомство еще до публикации2 .

Мы уже высказывали высокую оценку вклада Тиргена; тем не менее с некоторыми из его тезисов необходимо поспорить. Что касается последнего эпизода, то речь о нем еще впереди; как нам представляется, к числу гомеровских реминисценций необходимо отнести эту - Il. 7, 177-178 (ср. также Ov. met. 15, 38: Squalidus ad superas tollens reus ora manusque26...):

Рати молились и длани к бессмертным горе воздевали;

Так не один говорил, на пространное небо взирая.

У Хераскова (7, 761-762):

Великий духом Царь, позная гнев Небес,

22 Op. cit., S. 83-84.

23 Остальные, как полагает Тирген, вряд ли восходят к самому гомеровскому эпосу и не подлежат обсуждению в рамках его работы.

24 Ibid., S. 88.

25 Ibid., S. 80.

26 «Преступник, покрытый грязью, подъемлющий к небесам лицо и руки.».

И руки и глаза ко высоте вознес,

и следующую (II. 20, 490 слл.):

Словно как страшный пожар по глубоким свирепствует дебрям, Окрест сухой горы, и пылает лес беспредельный; Ветер, бушуя кругом, развевает погибельный пламень, -Так он, свирепствуя пикой, кругом устремлялся, как демон; Гнал, поражал; заструилося черною кровию поле.

Удачная битва сравнивается с пожаром в 11-й песни Россиады (414 слл.):

Как хворост огнь спешит в сухой пещи возжечь, Такое в Муромцах свирепство вспламенилось, Пожаром гибельным Ордынцам учинилось: Рассыпавшись как дождь, бегут от стрел они. Так пламень ест траву во знойны летни дни, Очистилось уже от битвы ратно поле, Ордынцы скрылись в лес, не видно брани боле.

Эпизод в Энеиде (10, 405 слл.: Паллант сравнивается с пастухом, поджигающим лес с разных сторон), основой для Хераскова в данном случае послужить не мог.

Кроме того, мы склонны рассматривать один из наиболее патетических отрывков эпоса - прощание Сумбеки со статуей Сафгирея - как контаминацию мотивов прощания Гектора с Андромахой и оплакивание Гектора Андромахой (24, 723 слл.; у Хераскова 9, 107 слл.; здесь присутствует такой важный элемент позиции Андромахи, отсутствующий в помыслах Царицы, что ее и сына ждет рабство):

Лишь только довлеклась она златых дверей, Из меди изваян где виден Сафгирей; Взор кинув на него она затрепетала, Простерла длани вверх и на колени стала; Порфиру свергнула; пеняющей на рок, В очах супруговых ей зрится слезный ток; Терзая грудь рекла: Супруг великодушный! О мне нещастнейшей ты плачешь и бездушный! Ты чувствуешь, что я в позорный плен иду; Ты видишь токи слез, мою тоску, беду; В последний раз, мой Царь! стопы твои объемлю, В последний, где ты скрыт, сию целую землю; Не буду в ней лежать с тобою, мой супруг!. Лобзая истукан, затрепетала вдруг, Как будто ночь ее крилами окружала, В объятиях она бездушный лик держала. Вещают, будто бы внимая плачу он, Ил медь звенящая произносила стон.

Но светом некаким незапно озаренна, Отторглась от Царя Сумбека ободренна, Венец и трон! рекла, уже вы не мои! Беги, любезный сын! в объятия сии; От многих мне богатств, мне ты един остался, Почто, нещастный сын, надеждой ты питался, Что будешь некогда престолом обладать? Невольница твоя, а не Царица мать, О Князи сей страны и знамениты мужи! Простите, стали мне в отечестве вы чужи; Вы мне враги теперь! Россияне друзья. Ах! естьли есть еще чувствительны сердца, Последуйте за мной, хотя я без венца. Сумбека сняв венец с потупленной главы, И зря на истукан, рекла: Мой Царь! увы! Не долго будешь ты в сем лике почитаться, Спокоен и в меди не можешь ты остаться; Ты узришь город весь горящий вкруг себя; На части разбиют безгласного тебя; И тень твоя кругом летая в сокрушенье, Попранным Царское увидит украшенье; Попранным узришь ты сей дом и сей венец, И кровь текущую реками наконец; Гробницы праотцев граждане позабудут, Мои гонители меня нещастней будут! Опустошится град! Сумбека вопиет; Терзающа власы, руками грудь биет. Когда рыдающа из храмин выступала, В объятия она к невольницам упала.

Если наши предположения верны, то тезис об отсутствии реминисценций из второй половины Илиады не подтверждается; соответственно становится более вероятным наше предположение о том, что Илиаду Херасков читал в одном из французских переводов. Сходство вступления 7 песни и обращения Ахилла к Приаму будет рассмотрено в разделе, посвященном Овидию.

Отметим еще одну черту Россиады - скорее форму мысли - восходящую, как нам представляется, непосредственно к Гомеру. Ее можно назвать irrealis epicus. И у Гомера, и у Хераскова иногда ситуация складывается так, что предначертанное судьбами виснет на волоске; так у Гомера в Илиаде (8, 130 слл.; 11, 310 слл.)27:

Сеча была б, совершилось бы невозвратимое дело, В граде своем заключились бы, словно как овцы, Трояне;

27 В оригинале первые стихи обеих реплик совпадают; у Гнедича они несколько расходятся.

Но увидел то быстро Отец и бессмертных и смертных. Гибель была б, совершилось бы тут невозвратное дело, Верно, упали б в суда отраженные рати Ахеян, Если б Тидида на бой не призвал Одиссей прозорливый.

У Хераскова (10, 708 слл.; 11, 111 сл.):

Злодеи скоро бы вломиться в стан могли,

Когда б не прекратил сию кроваву сечу,

Князь Курбский с Палецким, врагам изшедши встречу.

Войну победою Казанцы бы решили,

Дворяне Муромски когдаб не поспешили.

III. Латинская эпика. Вергилий

Есть у Хераскова пассажи, которые имеют своим источником латинскую эпику - при сохраняющейся невозможности более точных указаний. К числу таких относится следующий образ (6, 620621):

Иной, пронзенный в тыл, с коня стремглав валится, И с кровью жизнь спешит его устами литься.

Здесь возможно как вергилиево, так и овидиевское происхождение: Aen. 2, 532: concidit ac multo vitam cum sanguine fudit28; ср. также Ov. met. 2, 610: .et pariter vitam cum sanguine fudit29; 11, 327: conantemque loqui cum sanguine vita reliquit30).

К таким же местам, по-видимому, нужно отнести описание конца света (7, 965 слл. - на этот раз без вергилиевского оригинала):

Такие ужасы народы будут зреть, Когда земля начнет в исход веков гореть; Тут пламень огненный как море разлиется, Он поясом вокруг вселенной обвиется; И цепь, держащая в порядке здешний свет, Со звуком рушится и в бездну упадет: Там будет прах гореть, воспламенятся реки; Спасенья на земли не сыщут человеки.

Здесь мы можем уловить, - как представляется, скорее, нежели апокалиптические, хотя Св. Писание и христианские мотивы актуальны для Хераскова - овидиевские - met. 2, 295 слл. -

Fumat uterque polus! quos si vitiaverit ignis,

28 «Пал и излил жизнь с обильной кровью».

29 «И равным образом излил жизнь с кровью».

30 «Пока он пытался говорить, вместе с кровью его оставила жизнь».

atria vestra ruent! Atlas en ipse laborat vixque suis umeris candentem sustinet axem! si freta, si terrae pereunt, si regia caeli, in chaos antiquum confundimur!31 ... -

и лукановские тона, даже более сильные, чем овидиевские32 (1, 72 слл.):

.Sic, cum conpage soluta saecula tot mundi suprema coegerit hora antiquum repetens iterum chaos, [omnia mixtis sidera sideribus concurrent,] ignea pontum astra petent, tellus extendere litora nolet excutietque fretum, fratri contraria Phoebe ibit et obliquum bigas agitare per orbem indignata diem poscet sibi, totaque discors machina divolsi turbabit foedera mundi33.

Теперь, как и в случае с Гомером, возьмем П. Тиргена в качестве исходной точки для наших рассуждений. Он полагает, что упоминания Этны (1, 169 слл.) -

Народ отчаянный, гонимый, утомленный, Как будто в Этне огнь внезапно возпаленный, Лесистые холмы, густыя древеса, С поверхности горы бросает в небеса, Народ возволновал!..

и Энкелада (3, 323 слл.) -

Является вдали, как новый Энкелад, Который будто бы возстал, пресилив ад; То Князь был Асталон: он шел горе подобен. -

восходят к 3-й песни Энеиды:

fama est Enceladi semustum fulmine corpus

31 «Дымятся оба полюса! А если их погубит пламя, ваши чертоги рухнут! Вот уже самому Атланту трудно удерживать на своих плечах падающую ось! Если море, если земля погибнет, если погибнет небесный дворец, -мы оказались в древнем хаосе!»

32 Из всего сюжета о Фаэтоне Херасков непосредственно удержал, кажется, только воспламенившиеся реки.

33 «Если, когда разрушатся скрепы, последний час завершит столько столетий существования мира, возвращая все в древний хаос, [и будут сталкиваться друг с другом светила], а огнистые звезды устремятся в море, земля не захочет простирать берега и извергнет из себя влагу, Луна пойдет навстречу своему брату и, не довольствуясь тем, что ей можно гнать колесницу по косому пути, потребует себе день, и все устройство разметанного мира нарушится, утратив согласие».

urgeri mole hac, ingentemque insuper Aetnam impositam ruptis flammam exspirare caminis, et fessum quotiens mutet latus, intremere omnem

34

murmure Trinacriam et caelum subtexere fumo .

Относительно этих сопоставлений нам остается только присоединиться к оговорке самого же Тиргена: «Сравнение с Этной и Энкеладом, безусловно, вовсе не обязательно восходят к Энеиде: они могут быть и другого происхождения (напр., ср. Lucan. Phars. 6, 294, Тассо G. l. 6, 23, 5 и Мильтон, PL 1, 233 слл. )»35. Мы считаем вергилиевское происхождение в данном случае маловероятным; по крайней мере среди античных авторов найти надежный источник для этих мест не представляется возможным. Упоминание Дидоны (3, 57G) лежит на поверхности, равным образом как имя Синона (11, 485; сам эпизод разведки не столь важен, как у Вергилия, где он является одним из ключевых во 2-й песни)36 и стих 8, 131 («Целена ввергнула в подобный страх Енея»)37.

Следующий пункт сопоставления у Тиргена - речь Адашева (1, 5G1 слл.):

Адашев к славе огнь в Царе усугубляет, Написанных Князей в предсении являет. Се Рюрик, предок твой, вещает он Царю, Троянску отрасль в нем и Августову зрю; Он, силы подкрепив колеблемой державы, Потомкам начертал безсмертной образ славы.

Поэтико-легендарную генеалогию Тирген совершенно справедливо сопоставляет с отечественной традицией38; насколько она

34 «Есть предание, что полусожженное молнией тело Энкелада лежит под гнетом этой громады, а гигантская Этна, нагроможденная поверх, выдыхает пламя из пробитых печей; когда же он, утомившись, переворачивается на другой бок, ропщет и содрогается вся Сицилия, а небо окутывается дымом».

3 S. 90. В дальнейшем, чтобы не переобременять статью, мы не будем ссылаться на конкретные страницы монографии Тиргена: читатель легко сможет найти соответствующие места.

36 Подробнее Тирген разбирает этот эпизод в самом конце своего раздела об Энеиде (S. 107). Полагаем, что параллель сама по себе очевидна, но ситуативное различие чрезвычайно велико - а потому не будем оставаться на этом.

37 Здесь имеется в виду мрачное пророчество, полученное Иоанном; ссылка на Aen. 3, 211 слл.

38 О происхождении русских государей от «сродника Августа-Кесаря» Пруса заявляет, напр., в «Послании о Мономаховом венце» бывший тверской иерарх Спиридон (см. Я. С. Лурье. Переписка Грозного с

связана с концепцией Москвы - Третьего Рима, на чем настаивает филолог, мы рассмотрим в другом месте; однако есть и возможный французский источник, о котором Тирген не упоминает; потому мы отказываемся видеть в этом отрывке непосредственную связь с Вергилием. Вот начало Франсиады П. Ронсара 9: Muse, enten-moy des sommets de Parnasse, Guide ma langue et me chante la race Des roys françois yssus de Francion Enfant d'Hector, Troyen de nation, Qu'on appeloit en sa jeunesse tendre Astyanax, et du nom de Scamandre.

Более крупное заимствование, по Тиргену, - изображение неудачного похода россиян, прерванного восстанием стихий. Вот соответствующее место у Хераскова (1, 73 слл.):

Смутился дух его нещастливым походом, Где он начальствовал в войне прошедшим годом; Где сам Борей воздвиг противу Россов брань, Крилами мерзлыми от них закрыв Казань; Он мрачной тучею и бурями увился, Подобен грозному страшилищу явился, В глухой степи ревел, в лесу дремучем выл, Крутился между гор, он рвал, шумел, валил, И Волжския струи на тучны двинув бреги, Подул из хладных уст морозы, вихрь и снеги; Их пламенная кровь не стала Россов греть, Дабы в наставший год жарчае воскипеть.

Примерно в том же самом месте у Вергилия (Aen. 1, 82-89)

.. .Venti uelut agmine facto,

qua data porta, ruunt et terras turbine perflant.

incubuere mari totumque a sedibus imis

una Eurusque Notusque ruunt creberque procellis

Africus, et uastos uoluunt ad litora fluctus.

insequitur clamorque uirum stridorque rudentum;

eripiunt subito nubes caelumque diemque

Курбским. В кн.: Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., «Наука», 1993 (11981), с. 230.

39 О троянском происхождении французских королей: Œuvres complètes de Pierre de Ronsard. Publiées sur les textes les plus anciens. Avec des variantes et des notes par M. Prosper Blanchemain. T. III. A Paris, chez P. Jannet, Libraire. M. DCC. LVIII. P. 43. «Муза, внемли мне с Парнасских высей, руководствуй моим языком и воспой мне род французских королей, происходящих от Франсиона, ребенка Гектора, Троянца по племени, которого еще в нежной юности назвали Астианаксом, и именем Скамандрия».

Teucrorum ex oculis; ponto nox incubat atra40...

Следующий пункт, на взгляд Тиргена, - глубокая параллель между судьбами «несчастной» Сумбеки41 и «несчастной» Дидоны, infelix Dido (Aen. 1, 749; 4, 68, 450, 529, 596; 6, 456). В этом отношении Осман - в определенной степени параллель Энею, он «жесток» (3, 114), как и троянский герой (Aen. 4, 311 и 661). Дальнейшие параллели - любовь как « рана», любовь «развратная» у Хераскова в pendant к забывшей стыд и добрую молву Дидоне, любовное пламя; все это, однако, слишком общие мотивы, и мы несказанно удивились бы, не обнаружив их (за исключением моральной оценки)42. Сюда же относятся ключевое понятие Вергилия furor (непереводимое на русский язык) и фурия у Хераскова (3, 55 слл.):

В то время фурия, паляща смертных кровь, Рожденная во тме развратная любовь; Которая крушит и мучит человеков, Слывуща некогда Кипридою у Греков; Не та, которая вселенной в юных днях, От пены сребряной родилася в волнах, Сия вещей союз во свете составляет; Другая рушит все, все портит, разтравляет. Такою был Иракл к Омфале распален, Такой, Пелеев сын под Троей ослеплен; На Ниловых брегах была такая зрима, Когда вздыхал на них преобразитель Рима; В очах ея покой, в душе ея война, И токмо вздохами питается она, Тоской, мученьями и плачем веселится. Развратных ищет душ, алкая в них вселиться.

Очевидно, однако, что этот пассаж имеет первоначальным источником Пир Платона с его учением о двух Афродитах; сейчас мы не можем достоверно утверждать наличие или отсутствие промежуточ-

40 «Ветры, как собравшись в колонну, рвутся, где только есть открытые ворота, и обвевают ураганом земли. Они налегли на море вплоть до самого дна - все заодно, рвутся и Эвр, и Нот, и стремительный вихрями Африк, и мчат к берегам обширные потоки. Раздаются человеческий крик и скрип канатов; тучи внезапно прячут от глаз троянцев дневной свет - над морем нависает черная ночь.»

41 3, 578; 4, 289; 5, 211; 9, 296, 309, 327, 335, 704; 10, 54; 114 (нещаст-нейшая).

42 Важная параллель: «Жестокая любовь! колико ты сильна!» (3, 95) -Уе^. Aen. 4, 412; Тассо G. [. 4, 95, 5. По мнению Тиргена, ориентация на Дидону сильнее, чем на Армиду.

ных источников, но все же представляется, что версия эта является избыточной: почему бы Хераскову не читать непосредственно Платона? Мифологические и исторические примеры слишком лаконичны, чтобы об их источнике можно было что-то утверждать наверняка. Но дальнейшее рассуждение о структуре 3-й песни Россиады вскрывает ее глубоко идущую зависимость от знаменитой 4-й песни Энеиды. Структурные элементы - предложение разделить любовь и трон, отказ, ответ влюбленной: «Тебя породила не мать...», возвращение к себе, рана, нанесенная стрелой (у Вергилия раньше), магические заклинания, мечта о мести, беспокойство и самоубийство (или попытка самоубийства) - здесь остается только согласиться с Тиргеном, что структурно Херасков здесь испытал сильнейшее воздействие римского поэта. Но надо отметить, что роль Сумбеки у Хераскова выше, чем роль Дидоны у Вергилия: она действует на протяжении практически всей поэмы, круг ее любовных пристрастий шире, и в конце концов автор вознаграждает ее воссоединением с Алеем - когда над пошлой торжествует небесная Афродита.

Следующий важный пункт пересечения - изображение подземного мира. Тирген совершенно справедливо утверждает, что наряду с 6 песнью Энеиды источником для Хераскова послужили Мильтон и Вольтер (7-я песнь Генриады); чуть ниже - Гесиод. В качестве возможного дополнительного источника называется Овидий (met. 4, 432-485). Относительно подробностей мы полагаем, что 11-я песнь Одиссеи тоже может быть названа в этом списке; кроме того, остается труднейший вопрос о Данте, который обсуждать мы здесь не будем. Тирген считает вергилиевскими элементами упоминание Гекаты (4, 445 - Aen. 6, 247 и 574)43; то обстоятельство, что, хотя форма персонификации пороков восходит к Вольтеру, а не к Вергилию, пороки - те же, что у римского поэта: честолюбие символизирует Салмоней (Aen. 6, 585 слл.), любостяжание и жадность наказываются в Aen. 6, 610 слл., измена - чуть ниже, а относительно сладострастия совпадает и пример - Иксион (4, 488; Aen. 6, 601; он фигурирует и у Овидия, met. 4, 461 слл.; у Вергилия это, впрочем, не единственный пример.

Аллегорезу Безбожия в Россиаде мы рассмотрим при рассмотрении Овидия.

43 Признаемся, что параллель между поэтами в познании жизненной цели по смерти (4, 471 - Aen. 6, 566-569) мы не увидели.

Важной вергилиевской реминисценцией (несмотря на Овидия, Тассо и Вольтера) является аллегория Молвы (5, 291 слл.44; ср. 6, 721-72245):

Тогда крылатая в Казань парит молва, Недремлюща во век, скора, быстра, жива; Молва Алеево прибытие вещает, С Москвой взаимный мир Казанцам обещает.

В данном отношении можно согласиться с оценкой Тиргена, который гораздо выше ценит развернутые и яркие описания Вергилия и Овидия, нежели скупые и лаконичные заметки в новоевропейских эпопеях.

Следующим крупным структурным элементом Россиады, воспроизводящим, по мнению Тиргена, вергилиев образец, является начало 10-й песни; плавание Сумбеки по Волге с предварительным обращением к нимфам и плавание Энея по Тибру к Евандру; важный элемент - явление во сне Сумбеке - ее ангела-хранителя, а Энею - бога Тиберина.

К наблюдениям Тиргена можно добавить следующие чрезвычайно важные вещи: сравнение воинов с ветрами (XI, 227 слл.):

Тогда, совокупясь как страшные стихии,

Четыре витязя пошли против России,

Подобно слившися четыре ветра вдруг,

Бунтуют Океян, летая с шумом вкруг. Ср. Aen. 2, 416 слл.:

Adversi rupto ceu quondam turbine venti

confligunt, Zephyrusque Notusque et laetus Eois

Eurus equis; stridunt silvae saevitque tridenti

spumeus atque imo Nereus ciet aequora fundo46,

и путника, наступившего ногой на змею (9, 643-644):

И будто на змию ступивый странник в поле,

Сказал, не храбростью, но страхом двигнут боле.

Ср. Verg. Aen. 2, 379 слл:

Improvisum aspris veluti qui sentibus anguem pressit humi nitens trepidusque repente refugit

44 Aen. 4, 173 слл.; met. 12, 43 слл.; G. l. 15, 32, 4; Henr. 1, 365 и 8, 477 слл. Мы усматриваем реминисценцию Тассо именно в указанном месте, а не в 1. 81, как Тирген.

4 Здесь Тирген приводит дополнительную реминисценцию: Lucan. Phars. 1 469 слл.

4 «Как будто, образовав вихрь, четыре противоположных ветра сталкиваются - Зефир, Нот и гордящийся рассветными конями Эвр; шумят леса, и Нерей в пене свирепствует своим трезубцем и волнует море от самого дна».

attollentem iras et caerula colla tumentem, haud secus Androgeos visu tremefactus abibat47.

Однако главные заимствования не сводятся к текстуальной близости отдельных мест. В явлении князя Александра Тверского Царю во сне легко можно узнать Гектора (1, 239 слл. - Aen. 1, 270 слл.); однако речь святого князя напоминает предупреждение не Приа-мова сына, а Меркурия (Aen. 4, 265 слл.)4 .

Является Царю сия святая тень Во образе таком, в каком была в той день, В который, в мире сем оставив зрак телесный, Взлетела восстенав во светлый дом небесный; Потупленна глава лежаща на плечах, Печальное лице, померклый свет в очах, Мечем пронзенна грудь, с одежды кровь текуща, Трепещущая тень с молчанием грядуща, И спящего Царя во ужас привела, Приближилась к нему и так ему рекла49: Ты спишь, беспечный Царь, покоем услажденный, Весельем упоен, к победам в свет рожденный; Венец, отечество, законы позабыл50, Возненавидел труд, забавы возлюбил; На лоне праздности лежит твоя корона, Не видно верных слуг; ликует лесть у трона.

47 «Как будто путник, который неожиданно наступил в колючих кустах на змею и в ужасе убегает от сердитой и раздувшей синюю шею - не иначе Андрогей уходил, устрашенный зрелищем». Овидиевская параллель fast. 2, 347-48 ориентируется на Вергилия и здесь не может приниматься в расчет.

48 Ю. П. Стенник в академической истории русской литературы (т. 1. Ч. 1. Древнерусская литература. Л. А. Дмитриев, Д. С. Лихачев, Я. С. Лурье и др. Ч. 2. Литература XVIII века. Н. Д. Кочеткова, Г. П. Макогоненко, Г. Н. Моисеева и др. 1980.

49 Интересно, насколько ближе к образцу заимствование Катенина (в первом действии «Андромахи»: Едва желанным сном мои сомкнулись очи,/ Супруга моего мне вдруг явилась тень: / Но Гектор не таков, как был во славный день, / Когда суда данай воспламенив пожаром, / Патрокла поразил убийственным ударом, / Броней Ахилловой одет на страх врагам, / Вступал торжественно в спасенный им Пергам. / Весь бледный, рубищем предстал он мне покрытый, / Лиющий токи слез, ударами избитый, / Власы его, брада, и весь окровавлен. / Вкруг ног еще ремней тех знак напечатлен, / Чем он, привязанный победною десницей, / Влачился по песку за гордой колесницей. / Я не могла вещать супругу моему, / Лишь руки в ужасе простерла я к нему.

5 Здесь мы имеем дело не с реминисценцией отрывка вообще, но с довольно точной цитатой Aen. IV, 267: heu, regni rerumque oblite tuarum! («Увы, забывший о своем долге и царстве!»).

Ты зришься тигром быть, лежащим на цветах .

И тот, и другой эпизод в Энеиде играют большую композиционную роль; Херасков мог ее только усилить, поскольку этот царский сон - завязка поэмы. Здесь он следовал за Тассо с явлением архангела Гавриила Гоффредо Бульонскому. Важное структурное заимствование - восходящее, правда, не только к Энеиде, но и к Генриаде, а в конечном счете к Одиссее - пророческая гора51, на которой отшельник Вассиан (играющий роль Сивиллы) приводит Иоанна и где ему открываются будущие судьбы России. Однако, как и в прошлый раз, столь сильный структурообразующий элемент изменил местоположение и функцию: если у Вергилия он отмечает начало второй половины эпоса, у Хераскова - всего лишь последней трети, и, кроме того, совершенно иное положение этих громадных и важных эпизодов в ряду других пророчеств: у Вергилия в конце восьмой песни (т. е. там же, где у Хераскова пророческий стержень поэмы) дано изображение щита, подкрепляющее то, что Эней узнал в аду с помощью Сивиллы; русский поэт сосредоточивает «профетический» материал в 8-й песни, образуя симметричную структуру: в начале Безбожие, олицетворенное в образе Магомета, предрекает Царю несчастную судьбу и сыноубийство (единственное место, где зрелость Иоанна бросает мрачную тень на его блистательную юность), а в конце истомленный душою Государь, достигнув крайнего предела своих несчастий, видит будущее величие своей державы, охватившей Понт и Тавриду. Иногда Верги-лиевы параллели помогают объяснить непонятные явления (ср. в описании Троице-Сергиевой Лавры в одном из храмов - 1, 434 слл.):

То зданье к святости за тем приобщено, Что славы древних лет хранит залог оно: Герои кистью тут живой изображенны, Которыми враги России низложенны; Там виден Святослав, седящий на земли, Ядущий хлеб сухой и в поте и в пыли; Он зрится будто бы простый меж ратных воин; Но древним предпочтен Атридам быть достоин. Владимир меч и пальм носящ изображен, Стоит трофеями и светом окружен; У ног его лежит поверженна химера; Со славой съединясь его венчает вера. Там лавры Ярослав имеет на главе; Донской блистает здесь; там Невский на Неве, -

51 Соотносится ли она со стоической горой у Сенеки (dial. 2, 1, 1-2), возвышающейся над судьбой?

если бы не дворец Пика (Aen. 7, 170 слл.), мы не смогли бы объяснить, каким образом портрет языческого князя мог оказаться на стене христианского храма. Однако здесь параллель заходит дальше: вергилиево место задает тональность второй половине эпоса, отражая в фигурах древних царей Италии новую окраску событий и будущее величие объединенной державы; Херасков по сравнению с образцом усиливает это звучание, подкрепляя его пророчеством и отводя ему место в первой песни, т. е. задавая таким образом лейтмотив всей поэмы; кроме того, это заимствование дает возможность выстроить в четвертой песни структурную параллель первой: в заколдованном лесу гробницы татарских царей хранят память о коварстве Казани; воспоминания о пороках и преступлениях венценосных предшественников Сумбеки и Едигера точно так же готовят пророчество тени Сафгирея о конечной гибели приволжской державы, как подвиги и добродетели киевских и московских владык -предвещание старца о преодолении многочисленных несчастий и конечной победе России в тяжелой войне. К Вергилию, по-видимому, восходит образ орла, нападающего на змею (6, 254 слл.; ср. Aen. 11, 751 ), аллегория Раздора (наряду с Вольтером - 12, 911 слл.; ср. Aen. 6, 280 сл. и Henr. 10, 511, которые образуют Херасковский пассаж взаимным сложением) и сравнение Иоанна с кедром перед лицом царицы (2, 361 слл.):

Как кедр с различных стран Колеблем ветрами, был движим Иоанн: Но в мыслях пребыл тверд.

У Вергилия: (Aen. 4, 441 слл. - Эней и Дидона):

Ac velut annoso validam cum robore quercum Alpini Boreae nunc hinc nunc flatibus illinc Eruere inter se certant.

Haud secus adsiduis hinc atque hinc uocibus heros Tunditur, et magno persentit pectore curas; Mens immota manet, lacrimae volvuntur inanes .

Можно было бы не ограничивать этим перечень заимствований из Вергилия; большинство из неназванных все же, хотя по всей вероятности восходит к нему, относится к числу эпических (и не только эпических) топосов, о которых было сказано выше.

Можно только поддержать вывод Тиргена (S. 108) о преимуществе Вергилия сравнительно с Гомером и о идеально-теоретическом

52 «Как когда альпийские Бореи наперебой вырывают мощный дуб с его древнею крепостью, дуя то туда, то сюда. Не иначе то туда, то сюда бьют по герою слова, и в великой груди он сильно чувствует заботы; но ум остается непоколебимым, и слезы катятся понапрасну».

характере предпочтения гомеровского эпоса вплоть до эпохи Бури и натиска; реплика об отсутствии прямых параллелей в песнях 2 и 12 Россиады нами уже опровергнута, что касается утверждения об отсутствии значимых заимствований из последних трех книг Энеиды, в таком осторожном виде они бесспорны, но абсолютизировать эти тезисы мы бы не стали; отметим, что Тирген считает причиной сравнительно меньшего внимания к этим книгам мнение Вольтера, считавшего, что Эней превратился в них в грубого завоевателя. Насколько эта мысль верна, вероятно, так и останется под вопросом.

IV. Овидий

В Россиаде (если не считать Медеи, причем скорее еврипидов-ской53) есть не так много упоминаний его сюжетов: имеются в виду сравнение ландшафта с Энной (5, 57; овидиево описание met. 5, 385 слл.)54 и история Аглавры55, превращенной в камень за зависть к сестре Герсе (met. 2, 533 слл.) - не самая знаменитая из овидиевых новелл. При этом само сопоставление весьма неожиданно: Сумбека - его Дидона, Киприда, Цирцея и Армида56 - никак не похожа на умирающую от зависти корыстолюбивую афинянку. При этом одна из подробностей в аллегории Зависти из этого отрывка в совсем другом месте берется для аллегорезы Безбожия:

Есть бездна темная, куда не входит свет, Там всех источник зол, Безбожие живет;

53 Тирген возводит это - со всеми оговорками - к соответствующей Герои-де. Упоминания Медеи и Язона в Россиаде: 3, 551-52; 9, 165 (действительно здесь можно с определенной вероятностью говорить о связи с Метаморфозами, 7, 121-130, где змеиный сев описан подробно; еще одно имя собственное, возможно восходящее к Овидию, - «Прогнина сестра» (Филомела), 3, 489. Сама орфография наводит на мысль о скорее францукзском происхождении - причем не обязательно из перевода Метаморфоз, во французской поэзии этот сюжет встречается.

54 Вероятность того, что оба упоминания восходят именно к Овидию, очень велика. П. Тирген (Б. 156) возводит это место к Потерянному раю Мильтона (4, 268-275).

55 3, 502: «Преобращалася Аглавра тако в камень».

56 Первые три имени употребляются в сравнениях (3, 570 и 102). Последнее важно в силу оценки Хераскова: «Армида в Тассовом Иерусалиме, прекрасная волшебница; Армида, есть душа сей неоцененной Поэмы; ее хитрости, коварства, ее остров, ее нежности, ее самая свирепость по отбытии Ренода, восхитительны - но не суть назидательны».

Оно геэнскими окружено струями,

Пиет кипящш яд, питается змиями .(7, 441 слл.)

(ср. met. 2, 768-769):

.. .Videt intus edentem

vipereas carnes, vitiorum alimenta suorum57.

К Овидию же Тирген возводит упоминание мифов о Нарциссе и Эхо (5, 54; 425-426), об Адонисе (5, 427-428, ср. met. 10, 728 at cruor in florem mutabitur58; ср. 10, 734 сл.):

Нещастный Адонид, став жертвою любви, Еще является на стебле во крови.

Здесь с немецким филологом нужно согласиться, поскольку картины, которые рассматривает Алей в 5-й песни, в этом месте посвящены любовным сюжетам - и входят таким образом в общий контекст грандиозного замысла Овидия; напоминает чем-то это место и описание пинакотеки у Петрония (sat. 83 - сюжеты не совпадают с херасковскими), хотя здесь мы не стали бы настаивать на непосредственном знакомстве. К сфере возможного влияния Овидия относит Тирген и 7, 17 («Венчалась класами Церерина глава» - ср., напр., met. 5, 341 слл., 10, 431 слл.), 7, 65 «Помонины дары» (ср. met. 14, 622 слл.); упоминание Орфея (7, 726); сюжет со спасением Алея от пропитанной ядом одежды, где Сумбеку автор называет «второй Деянирой» (9, 396 - по мнению Тиргена, смерть Лихаса и самоубийство добродетельного раба у Хераскова образуют контраст). В «лукановской» 7-й песни Тирген предполагает возможное влияние овидиева описания хаоса в 1-й книге Метаморфоз и речи Пифагора о взаимопревращении элементов в 15-й, а пламя и жар, преграждающие путь войску, напоминают в его глазах историю Фаэтона; впрочем, он сам оговаривается, что здесь сказалось воздействие Потерянного рая и масонской литературы. Нам привлечение Овидия в данном случае кажется недостаточно обоснованным. К мотивам речи Пифагора относятся в глазах Тиргена вступление 7-й песни:

Каким превратностям подвержен здешний свет! В нем блага твердого, в нем верной славы нет; Великие моря, леса и грады скрылись, И царства многие в пустыни претворились; Гремел победами, владел вселенной Рим, Но слава Римская изчезла яко дым;

57 «Видит, как она внутри ест гадючье мясо, пищу своих пороков.».

58 «А пролитая кровь превращается в цветок».

И небо никому блаженства не вручало, Котораго б лучей ничто не помрачало. Не может щастия не меркнуть красота; И в солнце и в луне есть темныя места! Кругом седящие на олтаре Фортуны, Красуются цветы и страшные перуны.

Вот что говорит Пифагор у Овидия (met. 15, 259-269):

Nil equidem durare diu sub imagine eadem crediderim: sic ad ferrum venistis ab auro, saecula, sic totiens versa est fortuna locorum. vidi ego, quod fuerat quondam solidissima tellus, esse fretum, vidi factas ex aequore terras; et procul a pelago conchae iacuere marinae, et vetus inventa est in montibus ancora summis; quodque fuit campus, vallem decursus aquarum fecit, et eluvie mons est deductus in aequor, eque paludosa siccis humus aret harenis, quaeque sitim tulerant, stagnata paludibus ument , и далее (418-422) - та же судьба настигает и племена и народы:

Desinet ante dies et in alto Phoebus anhelos aequore tinguet equos, quam consequar omnia verbis in species translata novas: sic tempora verti cernimus atque illas adsumere robora gentes, concidere has.6G.

Тирген продолжает: для Овидия примеры бренности в дальнейшем изложении - Троя, Спарта, Микены, Афины; Рим, напротив, вечен; Херасков называет как раз Рим как образец преходящей славы (S. 116). Мы могли бы к этому прибавить, что как раз упоминание в этом контексте Рима дает возможность говорить об этом отрывке как о, возможно, связанном с данным местом Метаморфоз по принципу контраста. Тем не менее общая тональность у римско-

59 «Я не в состоянии поверить, чтоб какая-либо вещь могла долго находиться в одном и том же образе; так вы, века, пришли от золотого к железному, и так изменилась фортуна мест. Я видел, как матерая земля превращалась в проливы, и видел земли, возникшие из воды; морские раковины лежали вдали от моря, и якорь находили на самых вершинах гор; где было поле, сток вод вырыл промоину, и оползень сверг гору в море; прежде болотистая почва превратилась в сухой песок, а прежде жаждавшие участки теперь заболочены».

60 «Раньше окончится день, и Феб погрузит в глубокое море взмыленных коней, чем я смог бы перечислить словами все, превращенное в новые формы: мы видим перевороты эпох, видим, как обретают силы те племена, а эти слабеют.».

го поэта и Хераскова совершенно различна: естественнонаучный пафос с легким оттенком энтропийности - с одной стороны, и грозная судьба, не дающая нашему благополучию упрочиться, - с другой. Скорее это напоминает мрачный пессимистический взгляд, лежащий в основе греческого созерцания, который Ахилл формулирует в конце Илиады старцу Приаму (24, 525 слл.):

Боги судили всесиольные нам, человекам несчастным, Жить на земле в огорчениях; боги одни беспечальны. Две глубокие урны лежат перед прагом Зевеса, Полны даров: счастливых одна и несчастных другая. Смертный, которому их посылает, смесив, Громовержец, В жизни своей переменно и гонесть находит, и радость; Тот же, кому он несчастных пошлет, - поношению предан: Нужда, грызщая сердце, везде по земле его гонит.

«Цветы» и «перуны», которые лежат на алтаре Удачи (Судьбы?), - по-видимому, прямой аналог тем двум урнам, откуда черпает свои дары людям Громовержец. Тем не менее подчеркнем еще раз: мы не видим основания ради гомеровского контекста жертвовать овидие-вым. Кроме этого, как полагает Тирген, легенда о городе, скрывшемся под водами (7, 81 слл.), может восходить к той же речи Пифагора (met. 15, 293-295, где речь идет о скрытых под водами Гелике и Бурисе, а плавучие острова (89-90 - наказание убийц Андрея Боголюбского, живьем заключенных в гробах) - аналог наказанию наяд, превращенных в острова met. 8, 577-589.

Важный элемент овидиева влияния, не отмеченный Тиргеном, -употребление в совершенно разных случаях деталей из истории Цеикса и Гальционы: при изображении Царицы, не желающей отпустить своего мужа в опасный поход (2, 354 слл.):

Останься! я молю, у ног твоих стеня. Когда же лютый сей поход уже положен, И в брань идти отказ Монарху невозможен, Так пусть единою мы правимся судьбой; И сына и меня возми мой Царь с тобой! С тобою будет труд спокойства мне дороже; Я камни и пески почту за брачно ложе; Возми с собою нас!.

Cp. met. 11, 439-442:

Quod tua si flecti precibus sententia nullis, care, potest, coniunx, nimiumque es certus eundi, me quoque tolle simul. certe iactabimur una,

nec nisi quae patiar, metuam, pariterque feremus, quicquid erit, pariter super aequora lata feremur61.

Овидиево описание бури пригодилось для плавания русской рати в ладьях по Волге (7, 677 слл):

Ревущие валы подняв верхи свои, Возносят к облакам великие ладьи, И вдруг рассыпавшись во рвы их низвергают, Где, кажется они геенны досягают,

ср. met. 11, 502-506:

Ipsa quoque his agitur vicibus Trachinia puppis et nunc sublimis veluti de vertice montis despicere in valles imumque Acheronta videtur, nunc, ubi demissam curvum circumstetit aequor, suspicere inferno summum de gurgite caelum62.

См также 691 слл.:

И будто воины втеснившися в проломы, По улицам текут, и сокрушают домы: Так бурная вода в ущелины течет, И Волга разъярясь на дно суда влечет.

Ср. met. 11, 529-532:

Sic, ubi pulsarunt celsi latera ardua fluctus, vastius insurgens decimae ruit impetus undae, nec prius absistit fesam oppugnare carinam, quam velut in captae descendat moenia navis63.

61 «Поэтому, если твое решение не может измениться ни от каких просьб, и ты слишком твердо намерен идти, возьми меня с собой! Мы тогда точно будем плыть вместе, и я буду бояться лишь того, что испытаю сама, и все, что случится, мы перенесем вместе, и вместе будем нестись по обширным морям».

62 «Сам Трахинский корабль подвержен этим переменам, и то кажется, что он, будто с вершины огромной горы, смотрит в глубь Ахерона, то, когда его опустит вниз неспокойное море, взирает из бездны на вышнее небо».

63 «Так, когда высокие волны ударили в крутые бока, идет шире девятый вал, и не прежде прекращает осаду усталого судна, чем спустится на стены пленного корабля». Реминисценции одного овидиевского сюжета в двух местах делают более вероятным (несмотря на то, что буря - один из топосов античного и новоевропейского эпоса) обращение именно к нему; здесь, кроме вышеизложенных соображений, впечатляет текстуальная близость - большая, чем обычно у Хераскова.

Жены казанского хана Едигера бегут от российских воинов, как овидиева Дафна от Аполлона:

Или как горлицы шумящие крилами, Которых ястреба летая вкруг страшат: Так жены обратясь за юношей спешат.

(Ср. Ov. ars 1, 117: Ut fugiunt aquilas, timidissima turba, columbae, met. I 506 sic aquilam penna fugiunt trepidante columbae, met. 5, 605606:

Ut fugere accipitrem penna trepidante columbae, ut solet accipiter trepidas urguere columbas)64.

В 5-й песни Россиады (227 слл.) в речи Сумбеки можно уловить буколические мотвы, а именно - историю Циклопа и Галатеи:

Увы! суровыя смягчились небеса, И камни тронулись, и дикие леса; Все, все в дубраве сей, ах! все преобразилось! Лишь сердце для меня твое не умягчилось! Жесточе ты древес, жесточе твердых гор? Сумбека длит еще коварный разговор.

Они восходят к Theocr. 11 (Циклоп) и Verg. ecl. 7 (точнее - к 7, 37-43), как и к не дошедшей до нас сицилийской традиции, но, по-видимому, непосредственно заимствуются из пародии Овидия в Метаморфозах (13, 798 слл.)65:

Saevior indomitis eadem Galatea iuvencis, Durior annosa quercu, fallacior undis, Lentior et salicis virgis et vitibus albis, His inmobilior scopulis, violentior amne.

Совершенно справедливо Тирген в другом месте, в изложении, посвященном Лукану66, отмечает овидиевские реминисценции в описании жары (10, 837-838):

64 «Как голубки, робчайшая стая, бегут от орлов»; «Так голубки с трепещущими крыльями бегут от орлов»; «Как голубки с трепещущими перьями бегут от ястреба, как ястреб обычно преследует трепещущих голубок». Топос бегства в эпике весьма распространен; прямой основой скорее является отрывок из 5-й книги Метаморфоз.

65 «Галатея, более жестокая, чем необузданные тельцы, более твердая, чем многолетний дуб, более обманчивая, чем волна, более неподатливая, чем ветви ивы, чем белые побеги винограда, более неподвижная, чем эти утесы, и свирепее горного потока.».

6 Б. 129. Этот пункт пересечения - не единственный. И, как помнит читатель, не единственный пункт пересечения овидиевского и лукановского влияния.

Небесные кони спешащи солнце влечь, Казалося, хотят вселенную зажечь.

Здесь отсылка к истории Фаэтона не подлежит сомнению. И, наконец, последний пример из Овидия, который здесь целесообразно рассмотреть: в начале 12-й песни Херасков описывает царство Зимы (в прошлом веке это место было хрестоматийным и читалось всеми русскими школьниками); само описание исполнено не ови-диевскими красками - в чем-то оно своей яркостью напоминает Державина - но « географическая привязка» обители Зимы сделана в духе Овидия:

В пещерах внутренних Кавказских льдистых гор, Куда не досягал отважный смертных взор, Где мразы вечный свод прозрачный составляют, И солнечных лучей паденье притупляют; Где молния мертва, где цепенеет гром, Иссечен изо льда стоит обширный дом: Там бури, тамо хлад, там вьюги, непогоды, Там царствует Зима, снедающая годы.

Ср. met. 8, 788-79167:

Est locus extremis Scythiae glacialis in oris, triste solum, sterilis, sine fruge, sine arbore tellus; Frigus iners illic habitant Pallorque Tremorque et ieiuna Fames68.

У Тиргена вызывает удивление, насколько велико количество овидиевских реминисценций у Хераскова: теория эпоса не рассматривала Метаморфозы как образец; они не упоминались ни у Вольтера, ни у самого Хераскова. Структурное влияние отсутствует, прежде всего Овидием затронуты мифология и «чудесное» (мы полностью разделяем эту позицию и добавим от себя, что играющий с нежной любовью поэт служит для Хераскова обильным кладезем поэтических подробностей). Поддерживая тезис о том, что реминисценции выходят за пределы переведенного Майковым (книги 1-8), мы не можем согласиться с тем, что мене релевантна для русского поэта последняя треть латинской эпопеи: приведенные нами цитаты из 11-й книги заставляют передвинуть границу.

67 О правомерности отождествления Скифии и Кавказа: ср. начало эсхиловского Прометея («Мы пришли в отдаленную землю, в скифскую страну, в нехоженую пустыню»). Ср. также met. 8, 797-798.

68 «Есть место на краю ледяной Скифии, печальная земля, бесплодная, без злаков, без деревьев; там живут цепенеющий Холод, Бледность, Дрожь и прожорливый Голод». П. Тирген рассматривает этот эпизод в главе, посвященной Ломоносову (S. 168-169).

V. Лукан

П. Тирген (о Лукане: Б. 118 слл.) считает лукановской реминисценцией (тем более убедительной, что аналогичные места отсутствуют у Гомера, Вергилия и в Метаморфозах) отрывок из десятой песни (160 слл.):

Терзающа власы, руками грудь биет. Когда рыдающа из храмин выступала, В объятия она к невольницам упала; Как Пифия она казалася тогда, Трепещет, и грядет с младенцем на суда.

У Лукана Пифия описана в РНак. 5, 161-197, но текстуальная близость отсутствует: даже само слово РуШа не упоминается у римского поэта. В описании Сумбеки преобладают моменты оплакивания, а не пророческого вдохновения (Андромаха над телом Гектора?), и упоминание пифии в этом контексте нуждается в объяснении; на наш взгляд, Лукан здесь не дает ничего нового. Может быть, Херасков просто имел в виду: Сумбека предчувствовала то, что станет с ее родиной и ее городом; само по себе упоминание Пифии не может служить надежной отсылкой к какому бы то ни было источнику.

Следующей вероятной реминисценцией Лукана Тирген называет эпизод штурма дворца хана Едигера - попытку смягчить россиян красотой ханских наложниц (12, 713 слл.):

Россиян трогает красавиц сих моленье, И близко прилегло к сердцам их сожаленье. Сабинки древние так нежностью речей, Смягчили сродников, кидаясь средь мечей.

У Лукана аналогичное сравнение встречается в 1-й книге Фарса-лии (114-118): дочь Цезаря и жена Помпея Юлия - единственная, кто еще может встать между мужем и отцом. «Так Сабинки, оказавшись посреди, примирили зятьев с тестями». Но лукановское сравнение предельно конкретно и опирается на параллель в родственных отношениях; Херасков от этого далек. Таким образом, вряд ли мы имеем здесь что-либо, кроме упоминания исторического сюжета, присутствующего, безусловно, у Лукана, но и вообще популярного в римской литературе.

Значительно более вероятной лукановской реминисценцией представляется описание жилища волхва Нигрина (11, 673 слл.), где, как и у Лукана (Phars. 3, 233 и 236), соседствуют Гидасп (этой реки также нет в других великих античных эпосах) и Эвр:

В горах, которыя объемлет мрачный лес, Струяся, где лежит, высоких тень древес, Которые Гидасп водами напаяет, Где вместе грозный Евр с Зефиром обитает.

К числу надежных лукановских заимствований относится и персонифицированное Отечество (1, 227 слл.):

Всевышний рек: гряди к потомку твоему, Дай видеть свет во тме, подай совет ему; В лице отечества явися Иоанну, Да узрит он в тебе Россию всю попранну!...

Ср. в Фарсалии, 1, 186 слл., в той же позиции, что и в Россиаде69:

Ingens uisa duci patriae trepidantis imago clara per obscuram uoltu maestissima noctem turrigero canos effundens uertice crines caesarie lacera nudisque adstare lacertis et gemitu permixta loqui: quo tenditis ultra?

К этому можно было бы прибавить, что встревоженная Москва в первой песни эпоса о взятии Казани (153-168) - отражение (хотя и в более абстрактной и не столь мрачной тональности) лукановского рассказа о встревоженном, замершем перед бедой Риме (паника и мрачные пророчества: 1, 466 слл.). Описание древнего леса в окрестностях Казани, восходящее - как структурная единица - к Тассо, имеет, как правильно отметил П. Тирген, важные точки пересечения с лукановым описанием рощи друидов (Phars. 3, 399425): здесь находятся грубые кумиры и алтари для страшных обрядов, сопряженных с человеческими жертвоприношениями. Это место, по мнению немецкого исследователя, Херасков «варьировал и, кроме того, развил намного подробнее, чем Лукан; хотя нет никаких текстовых совпадений, носивших бы принудительный характер, однако, как мне представляется, поскольку знакомство Хераскова с Фарсалией в данном случае само по себе предпосылка, сходство мотивов гарантирует зависимость» (S. 124). Мы солидаризируемся с этой позицией. У русского поэта в лесу расположены ханские гробницы. Отметим, что с этими захоронениями связано единственное замеченное нами внутреннее противоречие Россиады: если в 4-й песни Сафгирей похоронен в лесу, вместе с остальными

69 «Вождю явился громадный образ трепещущего Отечества - совершенно отчетливый в непроглядной ночи, с печальным лицом, с растерзанными седыми волосами, рассыпанными по увенчанной башнями голове, с голыми пчечами - и промолвил слова, смешанные со стоном: Куда еще вы рветесь?».

владыками магометанской Казани, то в 10, 118 Сумбека, прощаясь с городом, обращается к покойному супругу: «В последний, где ты скрыт, сию целую землю».

Важнейший «лукановский» кусок эпопеи Хераскова, как уже было отмечено, - наиболее ярко в лукановские тона окрашена 7-я песнь, особенно ее вторая половина. П. Тирген видит здесь контаминацию Лукана и Тассо, отмечая, что второй источник был указан еще Мерзляковым, упустившим из виду Лукана (S. 125). Мы полагаем лукановское влияние гораздо более мощным, чем таковое же Тассо; но здесь, полагаем, не иметсмысла более подробно аргументировать эту точку зрения. Поход русской рати изображен как като-новский марш по Ливийской пустыне. Здесь сохранены все основные структурообразующие элементы лукановского рассказа. Начало

- вихрь, останавливающий войска; жара, влекущая за собой засуху и томящая воинов жаждой. Тирген совершенно справедливо отмечает, что поведение Царя, отдающего принесенную ему воду раненым, и Катона, в гневе выливающего ее на землю, при одинаковой мотивировке - «Я могу переносить жажду так же, как и остальные»,

- несмотря на различия, свидетельствует о заимствовании; но, как представляется, можно указать источник херасковского отступления. Сам эпизод, как представляется, изначально восходит к повествованиям об Александре Македонском (см. Plut. Alex. 42; Arr. Anab. 6, 26). У Плутарха Александр отказывается отъ воды; у Арриана он хвалит принесших ее и выливает изъ шлема на землю. Версия Лука-на (Катон порицает воина за то, что тотъ счел своего вождя столь слабым) дальше от Хераскова, чем обе вышеупомянутые. Потому вполне вероятно, что римский поэт и российский независимо друг от друга обработали один и тот же общий источник (Лукану известный или по крайней мере доступный, несомненно, лучше и в большем количестве литературныъх обработок). Прекрасное наблюдение Тиргена - сопоставление описания жажды воинов у Хераскова с другим лукановским местом, из 4-й песни, где Цезарь, отрезав помпеянцев от воды, вынуждает их капитулировать. Ср., напр., 7, 927 слл.:

Ликния влажная и тополы широки, Теряют жидкие свои природны соки; Напрасно воины ту влагу достают; Сорвав кору с древес, кроваву пену пьют.

и Phars. 4, 316-318:

Tunc herbas frondesque terunt, et rore madentis destringunt ramos et siquos palmite crudo

arboris aut teñera sucos pressere medulla70.

Есть и описания различных разновидностей змей (у Лукана мотив развит с большей подробностью, с этиологическим мифом о происхождении змей Ливийской пустыни и другими деталями):

Змии глотая яд, из мрачных нор выходят,

Болезни, раны, страх и язвы производят;

Извившись как ручей, в густой траве шипят

Бросаются стрелой и грудь насквозь разят;

Не страх от сих змиев Монарха сокрушает,

Но то, что воинство рок лютый уменьшает.

Как будто острия сверкающих ножей,

Там жалы видимы излучистых ужей;

Следы алкающей повсюду смерти видны;

Там гады страшные, там черные ехидны.. .(855 слл.).

Лукановской реминисценцией оказывается и вызванный нестерпимыми лишениями мятеж (естественно, поднятый новгородцами и подавленный самоотверженными речами Иоанна, которых устыдились оробевшие полки) -

Не уважая слов, ни слез, ни мнений Царских, Единый из детей от Новграда Боярских; От зноя ль и трудов в рассудке поврежден, Или отчаяньем и негой услажден; Сей ратник по полкам и страх и горесть сея, Помешаны глаза, раскрыту грудь имея, Бегущий возопил: Куда нас Царь ведет? Здесь голод нас мертвит, а тамо язва ждет! Оставили отцев, оставили мы домы, Пришли сюда в места пустые, незнакомы; Лишили небеса и пищи нас и вод; Не явно ль Бог казнит за дерзкий нас поход? Пойдем! назад пойдем!.. Он рек, и возшумели. Развратны юноши подобну мысль имели. Но взоры Царь на них как стрелы обратил, И волны мятежа сей речью укротил: Не славы мира я, о юноши! желаю, Но мстить за Християн усердием пылаю; Коль вы не ищете торжественных венцев, Спасать не мыслите ни братий, ни отцев. Нещастные сыны! бегите, не трудитесь; Оставьте копья нам, и в домы возвратитесь; Я верных Россиян в полках моих найду,

70 «А иногда они трут травинки и листья и срывают ветви, сочащиеся влагой, и [пьют] то, что найдут на сыром срезе или выдавят из нежной сердцевины».

Не слабых жен во брань, мужей с собой веду.. Скончав слова, дабы волненью не продлиться, Велел ревнительным от робких отделиться; И возопили все: С тобою мы идем! За веру, за тебя с охотою умрем! (1023 слл.) .

Херасков описывает события более скупо. Лукановской роскоши и естественнонаучной точности - каким образом действует яд каждой разновидности змей - ожидать от него не приходится. Точно так же нет у него желания предельно сгущать мрачную атмосферу описаниями отвратительных предметов, столь разительно бьющего в глаза в Фарсалии. Кроме этого важного заимствования, придется ограничиться указаниями в самых общих чертах: страшные последствия гражданских войн (4-я песнь Россиады, вплетено в описания гробниц казанских Царей), возможно, восходят к римскому поэту; по крайней мере они окрашены в лукановские тона. Отметим и одну небольшую, но совершенно несомненную реминисценцию, упущенную Тиргеном: 7, б40 - «Вы скоро будете гражданской полны кровью» - и Phars. 2, 713: Hic primum rubuit civili sanguine Nereus7 ... Резюме Тиргена заключается в преимущественном влиянии 9-й книги Фарсалии (что очевидно) и в превосходстве лукановских влияний во второй половине эпопеи (если убрать 7-ю песнь Россиады, это по крайней мере спорно).

VI. Другие реминисценции античной литературы

Нам уже не один раз приходилось отмечать влияние античной литературы за рамками крупных эпосов. Здесь мы перечислим обна-руженые нами примеры заимствований; общую картину составить из них трудно, и свидетельствуют они только об одном - обширной эрудиции нашего поэта. В конце 2-й песни (524: «Хощу переменить на звучной лире струны») - явный отрывок из АпасгеоПеа 23, 5-673: г^еь^а v8ÍQа ярю^ / каь т^у ^ир^ йяаоаv. Эпизод 3, 179 слл. - заимствование из Геродота (7, 187, 196)74:

71 Описание похода через Ливийскую пустыню - IX песнь «Фарсалии».

72 «Здесь Нерей в первый раз покраснел от гражданской крови».

73 «Давеча я поменял струны, да и лиру целиком». Впрочем, возможно и происхождение от Ариосто (О. Р. VIII, 29, 1-4).

7 Упоминание Персидского Царя как раз и позоляет говорить о том, что аналогичное место у Тассо - О. I. 13, 59, 5 - не является единственным источником.

Мамай как будто бы из недр изшедый земных, В Россию прилетел со тучей войск наемных, К нему склонилися, измены не тая, Против Димитрия Российские Князья; Обширныя поля их войски покрывали, И реки целыя в походе выпивали. Такую Перский Царь громаду войск имел, Когда с угрозами на древних Греков шел. Речь Безбожия (7, 471 слл.) -Безбожие смутясь, в отчаянье трепещет, Молниеносные на небо взоры мещет: Увы! преходит власть моя, гласит оно, Низверженна с небес вселенныя на дно; Последнее мое убежище теряю, Завидно Небесам, что вред я сотворяю; Но Богом будучи добра отчуждено, Я им, конечно им, на вред и рождено, И бытие мое во связи мира нужно; Со Благочестием не льзя мне жити дружно; Кто смеет мой престол, кто смеет разрушать? Иль хощет Бог меня последних жертв лишать? О тартар! на тебя оковы возлагают! -

напоминает слова Аллекто на адском собрании у Клавдиана (Ruf. 1, 45 слл.)75:

Sicine tranquillo produci saecula cursu, sic fortunatas patiemur uiuere gentes? quae noua corrupit nostros clementia mores? quo rabies innata perit? quid inania prosunt uerbera, quid facibus nequiquam cingimur atris? heu nimis ignauae, quas Iuppiter arcet Olympo, Theodosius terris. en aurea nascitur aetas, en proles antiqua redit <.>. At nos indecores longo torpebimus aeuo omnibus eiectae regnis? agnoscite tandem quid Furias deceat; desuetas sumite uires

75 «Что ж, мы так и будем терпеть, что век течет спокойно, а мир живет счастливо? Что ж это за такая снисходительность, которая развратила наши нравы? Куда пропала врожденная ярость? Что толку от бесполезных бичей, и с какой целью мы опоясываемся черными факелами? Ах, лентяйки, которых Юпитер не допускает до Олимпа, а Феодосий - до земли! Вот рождается золотой век, вот возвращается древнее поколение <.>. А мы так и будем коснеть в долгом бесславии, выброшенные отовсюду? Вспомните, наконец, что подобает фуриям; верните себе отвычные силы и примите постановление о злодействе, которое было бы достойно сего собрания».

conuentuque nefas tanto decernite dignum.

Напоминают Клавдиана и участники собрания адских сил: у Хераскова Месть, Гордыня, Лесть, Лукавство, Вражда, Отчаянье; у Клавдиана (Ruf. 1, 28 слл.): Раздор (Discordia), Голод (Fames), Старость (Senectus), Болезнь (Morbus), Зависть (Liuor), Печаль (Luctus), Страх (Timor), Ярость (Audacia), Роскошь (Luxus), Нищета (Egestas), Скупость (Auaritia) и Заботы (Curae). Можно в общем и целом сказать, что способ оформления у поэтов - один и тот же, но содержательно Херасков христианизирует отрывок из поэмы о Руфине76.

Появление пропавшего Царя (9, 135 слл.), по-видимому, ориентируется на Горация:

Светлее небеса и солнце появилось; Вещаньем о Царе все войско оживилось. Пришел наш Царь! пришел! повсюду вопиют; Им взгляды Царские обратно жизнь дают!

Ср. carm. 4, 5, 5-877:

Lucem redde tuae, dux bone, patriae. instar veris enim voltus ubi tuus adfulsit populo, gratior it dies

et soles melius nitent.

VII. Выводы

Подводя итоги вышесказанному, остановимся на следующих предварительных выводах: гомеровское влияние сказывается по

76 Р. Л. Шмараков в докторской диссертации «Поэзия Клавдиана в русской рецепции конца XVII - начала XX вв.» (М., Московский педагогический государственный университет, 2008) рассматривает это сближение (автореферат, с. 12) и настаивает на том, что группа сцен первой песни «Росси-ады» воспроизводит таковую же в «Гильдоновой войне» (мольба страны к богу (Рим-Россия), явление во сне тени главному герою (Иоанн-Гонорий и Аркадий, Александр Тверской - оба Феодосия), встречи с другом (Адашев-Стилихон; там же, с. 10-11). Можно признать в этой мысли определенную долю правды; но есть и очень сильные различия. У Клавдиана - безо всякого соответствия у Хераскова - и мольба, и сон даны парами, симметрично (к Юпитеру обращаются Рим и Африка); призыв Стилихона предварен его упоминанием во сне, что связывает две сцены, у Хераскова совершенно отдельные; прямых текстуальных перекличек нам обнаружить не удалось.

77 «Добрый вождь, верни свет своему отечеству. Ведь где, подобно весне, твой лик блеснет народу, день любезнее, и солнца сверкают лучше».

большей части опосредованно, через эпическую традицию; количество прямых реминисценций относительно невелико; Энеида, поставляя немало образов, сравнений и фигур, оказывает самое серьезное влияние на композицию поэмы Хераскова в целом; Овидий служит арсеналом поэтических образов и не влияет на структуру Россиады - хотя в своей ограниченной функции он, пожалуй, не уступает Вергилию и безоговорочно превосходит Лукана; Фарсалия служит источником для обработки отдельных - немногочисленных - важных и глубоко эшелонированных эпизодов, определяя структуру больших повествовательных кусков, но не эпоса как такового. При этом речь идет о достаточно глубокой переработке, об искусной комбинации чужих мотивов в сочетании с собственными находками, работающей на русский эпос как целое, а отнюдь не о прямом заимствовании и рабском подражании78; да и в чем заключается литературная самостоятельность, как не в умении создать под свои творческие нужды оригинальный сплав из заданных элементов традиции? Образованность поэта, владеющего материалом античной литературы (как убедился читатель, не только эпической), новоевропейского эпоса, Св. Писанием и обширными сведениями в отечественной истории, позволяет создать произведение, до сих пор сложностью своей проблематики представляющее весьма соблазнительную задачу для филологического сообщества.

78 Это обвинение можно было бы с большим правом предъявить Вольтеру и Ломоносову, в первых песнях Генриады и Петре Великом скопировавших структуру начала Энеиды.