CC BY
258
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2014. № 5
К 200-летию М.Ю. ЛЕРМОНТОВА С.И. Кормилов
РОМАН О ПРЕХОДЯЩЕМ И ВЕЧНОМ
Социально-историческое и общечеловеческое в «Герое нашего времени»
Статья первая
В первом русском социально-философском романе не ставятся конкретные общественно-исторические, а тем более политические проблемы (герой романа Печорин совершенно ими не интересуется), но убедительно показан нравственный упадок российского дворянского общества в 1830-е годы как следствие утраты им высоких идеалов, «прозаизации» жизни. Вместе с тем причина страданий и ранней смерти Печорина - противоречие между его деятельной натурой и иллюзорной жизнью, «мечтой», которой он с юных лет подменил жизнь настоящую. В работе рассматриваются общечеловеческие проблемы счастья, взаимопонимания между людьми, активной жизненной позиции человека, свободы воли, сопротивления судьбе и другие в художественном воплощении Лермонтова.
Ключевые слова: Лермонтов, Печорин, общество, поведение дворян, жизнь, счастье, борьба, судьба.
In the first Russian social-philosophical novel neither particular social-historical, nor even political problems are discussed (the main character Pechorin is not interested in them at all), but the author clearly stresses moral decline of the Russian noble society in the 1830s as a result of their losing high ideals, the 'down-to-earth approach' of their lives. At the same time the reason why Pechorin is suffering and dies early, is the conflict between his active character and the illusory life, a 'dream', which he had been substituting for his real life ever since he was young. In the work the universal problems of happiness, mutual understanding, an active position in life, free will, resisting the fate etc. in Lermontov's literary work are discussed.
Key words: Lermontov, Pechorin, society, behavior of the nobility, life, happiness, struggle, fate.
«Время», или в начальном варианте «век», - одно из двух ключевых слов в заглавии первого русского социально-психологического и философского романа в прозе. Ясно, что это именно «наше» для Лермонтова и не наше, тогдашнее время для других времен, что это не время даже, а безвременье, что речь идет об определенном социально-историческом состоянии. Но не менее очевидно, что это произведение отнюдь не «нравоописательное» по своему основному
содержанию. В.В. Набоков, по сути повторяя раннюю критику романа как якобы подражательного и перечисляя европейских предшественников Лермонтова, заявлял: «Соотнесенность Печорина с конкретным временем и конкретным местом придает, конечно, своеобразие плоду, взращенному на другой почве, однако сомнительно, чтобы рассуждения о притеснении свободомыслия со стороны тиранического режима Николая I (1825-1855) помогли нам его распробовать». В соответствии с собственным пониманием природы словесного искусства Набоков заключал: «<...> сколь бы огромный, подчас даже патологический интерес ни представляло это произведение для социолога, для историка литературы проблема «времени» куда менее важна, чем проблема "героя"»1.
Действительно, в «Герое нашего времени» много идей, но нет общественных «вопросов» в том смысле, какой придавали этому слову шестидесятники. Чернышевский имел все основания сказать о Печорине: «Никакие общие вопросы его не занимают»2. Тогда, да и позднее при восприятии романа позиции автора и героя далеко не всегда четко дифференцировались, и потому «казалось, автор преднамеренно избегает социального аспекта, не касается специально внешних обстоятельств, общественной среды»3.
Однако ирония Набокова насчет притеснения свободомыслия неубедительна именно потому, что Печорин вовсе не политический вольнодумец и даже не «опаснейший чудак» вроде Онегина, заменившего барщину легким оброком. Он пренебрежительно отзывается о «наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права», впрочем, констатируя с презрением и неспособность своего поколения «к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастия <...>»4. И уж совсем не занимают ни его, ни автора романа люди социально униженные, угнетенные, тем более эксплуатируемые. В таком прямом социологическом смысле самое зрелое создание Лермонтова - шаг назад от неоконченной «Княгини Лиговской» и особенно от полудетского романа о демоническом горбуне Вадиме, примкнувшем к пугачевцам.
В «Герое нашего времени» совершенно нет крепостных. Напыщенный лакей Печорина, чье звание определяется легко и сразу, -
1 Набоков Владимир. Предисловие к «Герою нашего времени» // Набоков Владимир. Лекции по русской литературе. Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев / Пер. с англ. М., 1996. С. 433.
2 Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 16 т. Т. IV. М., 1948. С. 699.
3 Григорьян К.Н. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени». Л., 1975. С. 191.
4 ЛермонтовМ. Полн. собр. соч.: <В 4 т.> Т. 4. М., 1953. С. 288-289. Далее том и страницы этого издания указываются в тексте в круглых скобках. В нем орфография и пунктуация ближе к лермонтовским, чем в позднейших собраниях сочинений.
очевидно, вольнонаемный. Печорин сообщает: «<...> у меня есть лакеи и деньги!», - лишь когда рассуждает о ненужности дружбы, поскольку «из двух друзей всегда один раб другого» (4, 227). Рядом с ним немыслим дядька вроде Савельича или обломовского Захара, который бы связывал барина с патриархальным поместным миром5. Прислуга другого дома упоминается в «Княжне Мери» по случаю того, что вся она пошла на представление фокусника и оставила Веру и Мери одних в доме. В «Бэле» извозчик, ярославский мужик, важен для автора как этакий нерефлектирующий фаталист («И, барин! Бог даст, не хуже их доедем <...>» - 4, 189).
Солдаты и казаки даны мельком и не вызывают никаких симпатий: ни «гренадер», неудачно стрелявший по приказу Максима Максимыча в Казбича и надеющийся все-таки получить обещанный рубль серебром с помощью примитивной лести («ваше высокоблагородие» - обращение к штабс-капитану, словно к офицеру восьмого -шестого классов, начиная с майора) и столь же примитивной хитрости («умирать отправился» - 4, 193, 194), ни казак-денщик в «Тамани», проспавший на посту печоринское имущество, ни, разумеется, пьяный казак-убийца в «Фаталисте», ни его преследователи, товарищи по службе.
«Честные контрабандисты», бросающие на произвол судьбы старуху и слепого мальчика, - не только суровый борец со стихией Янко, отделывающийся от слепого двумя или несколькими монетами, но и юная девушка, которая чуть было не совершила убийство человека только лишь по подозрению в желании донести, - тоже явно не «положительные» демократические персонажи. Хотя в картинах жизни Кавказа Белинский справедливо усматривал «самое поэтическое и при этом самое верное изображение сей поэтической стороны, так ложно представленной в фразистых описаниях Марлинского», хотя Лермонтов здесь показал, собственно, впервые «повседневную жизнь обитателей Кавказа <. >, олицетворенную в типических характерах»6, в этом тоже нет собственно социальной проблематики. Об «азиатах» рассказывает Максим Максимыч, для которого они прежде всего «ужасные бестии» (4, 172), да и тот дает сколько-нибудь развернутую характеристику лишь разбойнику Казбичу и
5 Вообще «подлинные романтики, такие как В.Ф. Одоевский или Лермонтов, не были певцами дворянских гнезд» (Щукин Василий. Российский гений просвещения. Исследования в области мифопоэтики и истории идей. М., 2007. С. 322).
6 Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. IV. М., 1954. С. 174. Горцы отнюдь не идеализированы. «Разве, в самом деле, Бэла, Азамат, Казбич - "простые" "дети природы", а не люди своего времени, пораженные, как и Печорин, его общими "пороками"?» (Недзвецкий В.А. «Герой нашего времени»: становление жанра и смысла // Недзвецкий В.А. От Пушкина к Чехову. М., 1997. С. 41).
«княжеским» детям Азамату и Бэле7. Национальные особенности при этом берутся весьма обобщенно, это чаще особенности больших этнических групп; для Лермонтова и его современников «татары» нередко - все мусульмане, «черкесы» - чуть ли не все горцы, а осетины, самый бедный в то время кавказский народ8, аттестуются Максимом Максимычем с совсем другой стороны: «Уж татары по мне лучше, те хоть непьющие...» (4, 174).
В «Герое нашего времени» не вспоминается ни одно историческое событие: ни война 1812 г., ни что-либо относящееся к декабристам (в «Княжне Мери» есть глухой намек на разжалованных с пылким сердцем, но скорее имеются в виду не декабристы9, а молодежь, интересная дамам, - сосланные революционеры уже не очень подходили под эту категорию). Абсолютно никто не говорит о политике, ни словом не упоминаются правительство и его действия, министры или современные генералы, скажем, кавказский наместник. Нет никаких рассуждений о причинах и характере Кавказской войны, она просто «дана» как факт10, к тому же почти посторонний: ни одно сражение не изображено, только упоминаются «дела», в которых участвовали Печорин и Грушницкий (в «Княжне Мери») и Вулич (в «Фаталисте»), мельком показаны грустные раненые офицеры на водах да сообщается, что доктор Вернер однажды плакал над умирающим солдатом. На крепость, где комендантствует Максим Максимыч, никто не нападает, а в Кисловодске легенду о нападении черкесов порождает приключение Печорина. Конечно, война налагает отпечаток на психологию. Мери приняла Печорина в черкеске за настоящего черкеса, Вернер, мрачно шутя, квалифицирует замысел секундантов Грушницкого зарядить пулей только его пистолет как хитрость, позволительную в азиатской войне. Но этого очень немного. В романе частая гостья смерть, почти исключительно насильственная, но все это совершенно безотносительно к войне.
7 По мнению Набокова, «Бэла - восточная красавица с коробки рахат-лукума» (Набоков Владимир. Предисловие к «Герою нашего времени». С. 435). Но в кавказских поэмах того же Лермонтова еще не было никаких «джанечек», были сугубо романтические существа.
8 См.: Мануйлов В.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. М.; Л., 1966. С. 71-73, 81, 88, 91-92.
9 Там же. С. 164.
10 Эта «война длилась долго, так долго, что к ней успели привыкнуть, и потому уже считалась как бы и естественной принадлежностью края, и чем-то вроде "практической школы военного искусства". И те, кого происходящее лично не касалось, и в самом деле редко задавались вопросом, ради чего же ведется кавказская кампания. Тем более, что официальные сообщения были парадны, а самый читаемый беллетрист, Бестужев-Марлинский, описывал Кавказ как "обетованную страну для всех пылких сердец, для всех непонятых и демонических натур"» (Марченко А.М. Печорин: знакомый и незнакомый // «Столетья не сотрут...» Русские классики и их читатели. М., 1989. С. 186).
Собственно, офицер Печорин даже и не служит11. Если Онегин, не имеющий никакого чина, аттестуется Ю.М. Лотманом как белая ворона в своем кругу12, то Печорина его низший классный чин почти ни к чему не обязывает. Только в «Тамани» он путешествует с подорожной по казенной надобности. В «Бэле» этот прапорщик с благословения Максима Максимыча держит себя «запросто», приходя к нему в фуражке, а не в кивере13, и потом даже служака штабс-капитан ничего о его служебных обязанностях не рассказывает. В «Фаталисте» Печорин, возможно, командированный из крепости в станицу, также ничем не обременен, сообщает походя: «Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге <...>» (4, 284) - и в той же фразе о ежевечерних собраниях офицеров и игре в карты. Свой подвиг, захват казака, он совершает не по чьему-либо приказу, а сугубо добровольно, так как «вздумал испытать судьбу» (4, 291). Совсем вольготно ему в Пятигорске и затем в Кисловодске, куда он переехал исключительно по неофициальному приглашению Веры. После дуэли он весь день проводит в седле (по логике, в панталонах, разорванных на колене пулей Грушницкого), потом скачет вдогонку за Верой, а весь следующий день отсыпается. Служебные неприятности приходят, когда комендант узнает о гибели Грушницкого, но тут уже не просто служебная провинность.
Главным персонажам романа отнюдь не свойствен обостренный интерес, допустим, членов фамусовского общества относительно чужого состояния. Даже Максиму Максимычу при всей его хозяйственности хватило деликатности не задать Печорину прямого вопроса, о его богатстве он судит на основании имеющихся у того дорогих
11 Там же. С. 191-192. «Здесь, кроме войны, службы нету <...>» (4, 342), - писал Лермонтов Святославу Раевскому осенью 1837 г. из Тифлиса. Начальник штаба войск на Кавказской линии и в Черномории полковник Траскин сообщал генералу Граббе после гибели Лермонтова: «Пятигорск наполовину заполнен офицерами, покинувшими свои части без всякого законного и письменного разрешения, приезжающими не для того, чтобы лечиться, а чтобы развлекаться и ничего не делать <...>. Сами командиры полков позволяют являться сюда кому заблагорассудится, и даже юнкерам» (А.С. Траскин - П.Х. Граббе. Пятигорск, 17 июля 1841 // Карпенко А., Прищеп В. Оправдание Лермонтову. Нальчик, 2014. С. 213).
12 См.: ЛотманЮ.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., 1980. С. 49-52. Впрочем, не служат ни Ленский, ни Алексей Берестов в «Барышне-крестьянке». Несколько позже «белых ворон» становится слишком много. «По данным Министерства внутренних дел, в конце 40-х годов около половины всего дворянства (48%) -122 426 лиц из 253 068 - "никогда не бывали ни в какой службе"» (Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978. С. 221).
13 Эти строевые головные уборы были громоздки и «достаточно тяжелы (вес кивера достигал в некоторых случаях двух килограммов при общей, вместе с «султаном», высоте до 70 см)» (Охлябинин С.Д. Иллюстрированный военно-исторический словарь Российской империи. М., 2008. С. 85).
вещиц. Сам Печорин, обворованный слепым, раздосадован не столько потерями, сколько своим нелепым положением.
«Наше время» обозначено в романе несколько абстрактно. Предполагаемый вариант первоначального заглавия даже связан с «началом века». В отличие от автора «Евгения Онегина» Лермонтов никак не мог сказать, что в его романе «время расчислено по календарю»14. Но это, безусловно, не «начало» века, а современность, 30-е годы. Максим Максимыч получил свой чин «при Алексее Петровиче», т. е. до 1827 г., когда Ермолов был отозван с Кавказа, по тексту понятно, что это было давно, - пятидесятилетний офицер приехал сюда подпоручиком, определенно еще сравнительно молодым человеком. Пушкинское время осознается другой эпохой: Печорин повторяет известную фразу Каверина, «одного из самых ловких повес прошлого времени, воспетого некогда Пушкиным» (4, 251). Так что перенесение действия в какое-то прошлое очень условно. Некоторые другие детали тоже доказывают, что это «постоянная и довольно невинная уловка Лермонтова», описывающего «реальную обстановку настоящего времени»15. Тем не менее, конечно, «Герой нашего времени» не претендует на статус «энциклопедии русской жизни». В нем нет широкого социального фона современности, почти нет экскурсов в историю, а только в личное, биографические прошлое.
Это и неудивительно. Роман в стихах Пушкина, почти лишенный сюжетного действия, был о человеке, обществе и времени. Роман Лермонтова при всей его сюжетной увлекательности - жесткая проза об одиноком человеке и о безвременье. Время словно остановилось, событий нет, есть только случайности, интриги, приключения, неожиданные личные катастрофы. Талантливый человек выключен из общественных связей и бесконечно одинок. Офицер-путешественник демонстративно провозглашает: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа<.. .>» (4, 210), - впрочем, тут же оговаривая, что здесь речь идет совсем не о мелкой душе. «Ни слава, купленная кровью, <...> Ни темной старины заветные преданья» (1, 313) не только в «Родине» не являются больше объектом отображения. Ведь это официальная идеология сделала тогда своим знаменем препарированную «народность»16 и «исторические», главным образом военные, деяния. Были и официальные, канонизированные герои. Принятый Лермонтовым образ-тезис «герой нашего времени» явился вызовом
14 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. V. Л., 1978. С. 167.
15 Герштейн Э. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. М., 1976. С. 27.
16 Из этого, естественно, не следует, что понятие народности не было важнейшим для русской культуры того времени вообще и не имело весьма положительного значения (см.: КазаковН.И. Об одной идеологической формуле николаевской эпохи // Контекст. 1989).
высочайше одобренной казенщине, его «асоциальность» была подчеркнутым выражением благородной независимости. Притом автор действительно не лелеял «гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже избави его от такого невежества!» (4, 170). Это, конечно, не шутка. Слишком серьезно было то, что произошло с обществом.
Сосланный на Кавказ Печорин совершенно не рвется «на свободу». Его не тянет не только в Петербург, но и в Европу. «Как только будет можно», он готов отправиться «в Америку, в Аравию, в Индию, - авось где-нибудь умру по дороге!» (4, 195). Лишь из уст наивной княгини Лиговской мы слышим: «Ваше теперешнее положение незавидно, но оно может поправиться <...>» (4, 282). Его положение незавидно в самом деле, но в другом смысле, и поправиться оно решительно не может. Ни доброй княгине, ни ее нежной дочери, готовой пожертвовать всем ради того, кого любит (в этом даже усматривали следствие морального примера женщин-декабристок17), не дано спасти Печорина. Этого не может сделать и он сам при всей силе своего духа и интеллекта.
Печорин один и только один принципиально. Но он не хочет и не может быть один. Б.Т. Удодов в книге о «Герое нашего времени» выделяет «его ярко выраженное влечение к общению с людьми»18. Это не простое любопытство, а именно заинтересованность в людях и нередко даже сочувствие им, при том что в романе, как известно, немало примеров и обратного. Печорин расспрашивает о «примечательных людях» пятигорского общества, доволен возможностью иметь здесь умного приятеля - Вернера, и поскольку вследствие происков коллег доктору отказали пациенты, этот его приятель солидарен с другими приятелями: они, «то есть все истинно-порядочные люди, служившие на Кавказе <. > старались восстановить его упадший кредит» (4, 226). Вряд ли совершенно неискренне Печорин обнимается с Грушницким при неожиданной встрече с ним в Пятигорске, хотя и презирает его за то, что тот «занимался целую жизнь одним собою» (4, 222). Крайне суровая к Печорину Алла Марченко в связи с этой фразой задается вопросом: «Но разве Печорин чем-нибудь -на протяжении всего журнала - занимается, кроме как собой?»19. Он
17 См.: Герштейн Э. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. С. 40.
18 Удодов Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». М., 1989. С. 88. «Этот персонаж в любом сюжетном варианте романа активно вмешивается в жизнь, причем его первоначальное побуждение - соединиться с нею, войти в систему мира, обнаружить родственные души, примириться. <. ..> Ср. в "Демоне" - "Хочу я с миром примириться, хочу любить, хочу молиться, хочу я веровать добру"» (Черная Т.К. Русская литература XIX века (Ч. 1). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе. Ставрополь, 2004. С. 371). Правда, у Лермонтова Демон хочет «с небом примириться» (2, 395), а не «с миром».
19 Марченко А.М. Печорин: знакомый и незнакомый. С. 199.
оказывается в данной интерпретации даже хуже, чем Грушницкий: «герою времени» приписывается мелкая зависть к его солдатскому георгиевскому крестику20. В тексте намеков на это нет и быть не может. Это немыслимо в отношении Печорина так же, как в отношении самого Лермонтова (незаслуженно обойденного боевыми наградами) или его последователей в литературе (вспомним, что у Л.Н. Толстого Николай Ростов получил этот самый солдатский георгиевский крестик за Шенграбенское сражение, во время которого он убежал от француза). А.М. Марченко, по сути, причисляет Печорина к тем, кто после замены на Кавказе Ермолова Паскевичем бросился туда за деньгами и наградами, отчего «резко испортились нравы и "в стане русских воинов"»21. Между тем, хотя смещение Ермолова в 1827 г. было в глазах либералов следствием последекабрьской реакции и приспособления общества к ней, ни сам Ермолов, ни его подчиненные на Кавказе добродетелями не отличались.
В своем стремлении поосновательнее развенчать Печорина А.М. Марченко заявляет: «Очутившись за хребтом Кавказа еще в 1837 году, Лермонтов, не мешкая, "начал учиться по-татарски". Легонько "маракует" по-татарски и Максим Максимыч. Один Печорин гарцует, теша свое тщеславие тем, что в седле больше похож на кабардинца, чем сами кабардинцы»22. Далее проводится невыгодная для Печорина параллель с «русскими прибалтами», не учившими в советское время местные языки. Но в «Бэле» прямо сказано, что Печорин «между тем учился по-татарски, и она начинала понимать по-нашему» (4, 185). То есть с национальным вопросом в этом смысле у Лермонтова все в порядке.
Печорину определенно интересны жизнь и обычаи горцев (эпизод на свадьбе старшей сестры Бэлы), и если уж его упрекать в невнимании к национальной специфике, то вместе с автором романа. Это тоже делается: «Нельзя считать случайным тот факт, что местные, кавказские исследователи творчества Лермонтова так и не договорились о национальной принадлежности Бэлы, Казбича и Азамата <...>»23. К.Б. Гайтукаев указывает, что больше всех «удален от подлинной горской национальной почвы Азамат. <...> Так, похищение невесты можно считать обычным явлением в среде всех северокавказских народов во времена Лермонтова. Но «похищение» родной сестры для вражеского офицера-гяура не сообразно с нравственными
20 Там же. С. 197.
21 Там же. С. 187.
22 Марченко Алла. В поисках клада // Правда. 1989. 14 окт. С. 3.
23 <Гайтукаев К.Б.> Проблема инонационального характера в «Герое нашего времени» М.Ю. Лермонтова // Актуальные вопросы современного лермонтоведе-ния. Литературоведение: Материалы и методические рекомендации для общих и специальных курсов. Киев, 1989. С. 121.
понятиями ни одного из этих народов»24. Заметим, что Печорин -не «вражеский» офицер (отец Азамата - «мирной» князь). Главное же - кому, кроме кавказского горца, мог Лермонтов приписать такую страсть завладеть прекрасным конем, которая сильнее даже родовых установлений? Во всяком случае, это не просто дань романтизму, как считает К.Б. Гайтукаев.
В.А. Мануйлов писал, что «Азамат, готовый продать родную сестру, не был ни злодеем, ни продажным негодяем; он действовал не из жажды обогащения, а под влиянием страстного желания обладать конем Казбича. Оба горца - Азамат и Казбич - правдиво воссозданы Лермонтовым, в них нет уже фальши неистового романтизма, о чем при появлении "Бэлы" в "Отечественных записках" со всей определенностью заявил Белинский (Белинский, III, стр. 188). <.. .> Предлагая Казбичу украсть для него сестру, Азамат относится к ней как к вещи, которую обменивают на коня, и в этом торге Азамат расхваливает ее достоинства, ценившиеся горцами <...>. Мужчина на мусульманском Востоке в старину считался собственником женщины»25.
И не от непонимания местных обычаев Печорин начинает торг «невеста за коня», хотя он сознательно нарушает все обычаи и регламенты. Недаром же его «влечет романтика своевольной, нере-гламентированной жизни "честных контрабандистов" с их дерзким вызовом всему узаконенному, казенному»26. Но все-таки он совершает преступление. Совращаемый Печориным Азамат «предполагает, что речь идет о женитьбе на его сестре, так как тот предлагает Карагёза в качестве выкупа, калыма за невесту. А калым на Востоке платят только за жену, это рабыню покупают у хозяина»27. Брак же русского офицера и кавказской девушки был возможен. Девушку, послужившую вероятным прототипом Бэлы, которая любила удальца Хазби (прототип Казбича), ее отец, «местный кумыкский князь, лояльный русским», предпочел выдать «за русского офицера из крепости, который явно вздыхал по красавице. Таким образом он хотел создать для себя более выгодное положение среди русских и иметь на них некое особое влияние. Таких примеров в Дагестане было предостаточно.
24 Там же. С. 120. О художественном произведении говорится, словно о реальной жизни. А в финале поэмы «Измаил-Бей» завистник Росламбек подло убивает родного брата, героя национально-освободительного сопротивления. С нравственными понятиями каких кавказских народов это сообразно?
25 Мануйлов В.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. С. 100.
26 Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. Воронеж, 1973. С. 547-548.
27 Аманова Г.А. Этические аспекты «этнической» тематики в «Герое нашего времени» Лермонтова и их интерпретация исследователями // Лермонтов, Россия, Кавказ: движение во времени: Материалы Международной научной Лермонтовской конференции. Нальчик, 2014. С. 313.
Достаточно вспомнить генерала Ермолова, женатого на кумычках»28. О похищенной Бэле Печорин недаром говорит Максиму Максимычу: «<...> если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет, или продаст» (4, 185).
Совершенно удивительно утверждение А.М. Марченко, будто повесть «Княжна Мери» сбивала публику, прежде прочитавшую в журнале «Бэлу», «Тамань» и «Фаталиста», «с уже сложившегося мнения о Григории Александровиче Печорине как о человеке, может быть, и не идеальных достоинств, но все-таки вполне приличном»29. Как раз в «Бэле» Печорин совершает настоящее преступление, а в «Княжне Мери» особенно полно обнаруживаются его огромные достоинства, пусть и они направляются не во благо. Печорин готов пренебречь всеми условностями, если бывший приятель проявит себя лучше других и откажется от недостойного замысла дуэли на незаряженных пистолетах («Если б Грушницкий не согласился, я бросился б ему на шею» - 4, 260), и уже во время настоящей дуэли, безоружный, Печорин «решился предоставить все выгоды Грушницкому», будучи «уверен, что он выстрелит на воздух!» (4, 275). Печорин до последнего момента испытывает человека, даже чуть было не убившего его, дает ему возможность сохранить себе жизнь. В «Бэле», преследуя Казбича, Печорин, как можно предположить, стреляет, целясь не в него, а по ногам лошади. В «Фаталисте», рискуя головой, чтобы взять вооруженного казака, он на данный момент спасает жизнь хотя бы и обреченного человека, которого только-только собирались «пристрелить» без покаяния фактически на глазах его матери, даром что он «не чеченец окаянный, а честный християнин» (4, 291)30. Таким образом, «герой нашего времени» вовсе не просто индивидуалист, эгоизм для него не идеал31, он сплошь и рядом не безразличен к людям, в том числе отнюдь не лучшим, по всем признакам далеким от него. А как они относятся к нему?
Из монологов Печорина мы знаем, что он испорчен светом, что ему с детства не верили, видели в нем несуществующие пороки, которые поэтому и появились. Видим вместе с тем, что он не абсолютно испорчен, по-своему тянется к людям. «Я держу четырех лошадей:
28 Айтукаев И.Б. О возможных прототипах лермонтовской «Бэлы» // Там же. С. 285-286.
29 Марченко А.М. Печорин: знакомый и незнакомый. С. 205.
30 Ф.А. Раскольников, по сути, оставляет без серьезной мотивировки свое верное соображение о том, что «"Фаталист" - единственный рассказ, в котором Печорин никому не делает зла. Более того, помогая арестовать убийцу Вулича, он объективно делает добро» (Раскольников Ф. Статьи о русской литературе. М., 2002. С. 171). Нельзя же под «добром» понимать только возмездие, которое бы так или иначе случилось.
31 См.: Михайлова Е. Проза Лермонтова. М., 1957. С. 321-322; Виноградов И. По живому следу. Духовные искания русской классики. М., 1987. С. 22-24, 31-32, 47.
одну для себя, трех для приятелей, чтоб не скучно было одному таскаться по полям; они берут моих лошадей с удовольствием и никогда со мной не ездят вместе» (4, 236). Поздним вечером Печорин один бродит по аллее бульвара. «Я чувствовал необходимость излить свои мысли в дружеском разговоре. но с кем?.. Что делает теперь Вера? думал я. Я бы дорого дал, чтоб в эту минуту пожать ей руку» (4, 237). И тут появляется Грушницкий со своими банальностями. После дуэли и отъезда Веры, когда Печорину особенно трудно одному, Вернер, которому он не дал повода к пылкому выражению сочувствия, уходит. «Вот люди! - размышляет Печорин, - все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его <.> а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..» (4, 282)32.
Эта сентенция имеет общий философский характер. Но говорится в ней о людях, которых Печорин непосредственно знал, о негероях времени. Сам он на их фоне во многом настоящий герой, герой в прямом смысле - по Ап. Григорьеву, «один из наших органических типов героического»33, по Б.М. Эйхенбауму, «личность, наделенная чертами героики и вступающая в борьбу со своим веком»34.
«Героико-трагическая подоплека образа Печорина и лермонтовского «сочинения» в целом обусловлена тем рубежом, который отделил и отличил лермонтовское время нового века от пушкинско-онегинского»35. После 1825 г. резко упал духовный, моральный облик российского общества. Менее полутора сотен осужденных декабристов составляло не такую уж незначительную его часть, если, например, тираж книги в пятьсот экземпляров не считался слишком малым. Другие были запуганы или обмануты, приспособились, привыкли к новым установлениям. Герцен писал: «Тон общества менялся наглазно; быстрое нравственное падение служило печальным доказательством, как мало развито было между русскими аристократами чувство личного достоинства»36. Гвардейские офицеры, «прежде блестящие и образованные», как свидетельствовал Герцен,
32 Трудно признать бесспорным, будто этот эпизод с философским заключением автора дневника показывает «умение Печорина преодолевать угрызения совести, перекладывая моральную нечистоплотность на чужие плечи <...>. Вернер не умывал рук и не отворачивался с негодованием. Необходимость для Печорина подавить угрызения совести, воплощенные в Вернере, вызвала к жизни эту необычайную тираду» (Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. СПб., MCMXCVI. С. 189, 190). Но вполне можно признать данный эпизод психологически сложным и оценочно неоднозначным.
33 Григорьев Аполлон. Собр. соч. Вып. 7. М., 1915. С. 36.
34 Эйхенбаум Б. О прозе. Л., 1969. С. 266.
35 Недзвецкий В.А. «Герой нашего времени»: становление жанра и смысла. С. 57.
36 Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. VIII. М., 1956. С. 58-59.
«все больше превращались в отупелых унтеров <...>. Военные были более независимы и держались более достойно, чем пресмыкавшиеся, трусливые чиновники. Обстоятельства изменились, и гвардия разделила судьбу аристократии; лучшие из офицеров были сосланы, многие оставили службу, не в силах выносить грубый и наглый тон, введенный Николаем <...>. Офицеры упали в глазах общества, победил фрак, - мундир преобладал лишь в провинциальных городишках да при дворе - этой первой гауптвахте империи»37. Только причины общественных и нравственно-психологических изменений отнюдь не сводились к политике, были гораздо глубже. «Ведь драматизм был ведущим началом лермонтовской эпохи, определяясь, конечно же, не столько последекабристской реакцией (на самом деле политическая реакция в России началась уже со времени Священного союза!), сколько процессом всеобщего отчуждения человека от общества и от собственной родовой сущности в результате значительно более широкого, чем в пушкинское время, кризиса феодально-патриархальных связей и замены их безличностными <...> прозаизированными отношениями "индюстриального века" (Белинский)»38.
Изменилось само поведение дворян, и Печорин тому ярчайшее свидетельство. У Пушкина постижение Евгением Онегиным «науки страсти нежной» лишь констатируется, герой на страницах романа в стихах ни разу не пользуется этой наукой: вначале «обмануть он не хотел // Доверчивость души невинной»39, а потом, полюбив по-настоящему, не считает возможным никакое искусство, кроме искреннего страстного признания. В «Княжне Мери» налицо вся механика практически бесцельного овладения юной душой в собственноручном письменном изложении исполнителя. Она заполняет жизнь, не заполняя внутренней пустоты (Печорину все известно заранее и потому «скучно»).
Невозможно вообразить Онегина висящим на балконе чужого дома и подглядывающим за Татьяной в неглиже. Печорин без колебаний попутно заглядывает через окно в спальню светской девушки, спускаясь ночью с балкона замужней женщины, своей «рабы»; на протяжении романа он и другие персонажи весьма много и охотно подсматривают и подслушивают40. Пока его благородие прапорщик
37 Там же. Т. VII. С. 209-210.
38 Недзвецкий В.А. «Герой нашего времени»: становление жанра и смысла. С. 46-47.
39 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. V. С. 70.
40 См.: Набоков Владимир. Предисловие к «Герою нашего времени». С. 428-429. Другой исследователь не принял набоковскую оценку этой особенности повествования: «<...> когда героям нужны глаза для того, чтобы беспрестанно подсматривать друг за другом, пытаться застать другого врасплох и скрывать собственные чувства, эти глаза <. > становятся показателем общества, организованного по принципу театра <...>. Постоянное использование в романе подслушивания и подглядывания -
Печорин хорошо проводит время наверху, два других благородия четыре часа беззвучно караулят его в кустах и затем палят в него холостым патроном, вызывая переполох во всем городе. Спрыгнувший с балкона аристократ вступает с ними в потасовку и, сбив одного из них на землю ударом кулака по голове, стремительно уносится в кусты. Дома, юркнув в постель, он преспокойно лжет через дверь припозднившимся преследователям, что у него насморк. Драгунский капитан, когда Печорин напоминает ему о «неловком» ударе по голове, отнюдь не требует сатисфакции, довольствуясь ролью секунданта Грушницкого, и после своего жульничества с пистолетами прямо уклоняется от предложенной Печориным дуэли на тех же условиях. И жульничество-то свое он не особенно скрывает перед Печориным. Заколебавшегося перед печоринскими условиями Грушницкого он «довольно громко» честит дураком («ничего не понимаешь!» - 4, 274) и после его выстрела говорит ему на вечное прощание: «Уж положился на меня, так слушайся во всем. Поделом же тебе! околевай себе как муха.» (4, 277). У Пушкина немыслимо, чтобы Зарецкий, «чести бог», который в свое время попался к французам «как зюзя пьяный» и в плену каждое утро попивал в долг винцо, мог предложить Онегину или Ленскому зарядить только один пистолет: его бы и тот и другой немедленно поставили к барьеру. Даже влюбленные девицы ведут себя теперь иначе. Татьяна Ларина пишет Онегину, что он никогда не узнал бы ее «стыда», если бы она могла его хоть изредка видеть. А княжна Мери не только первая и лично, не на бумаге, признается в любви к Печорину, но и прямо заговаривает с ним о браке.
Пушкинский и лермонтовский романы разделяет всего лишь одно десятилетие, но личность Пушкина сформирована другой эпохой, и пишет он о совсем других людях. Слова Белинского о том, что расстояние между героями двух романов «гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою», не стоит понимать слишком буквально. Сам же Белинский чуть выше утверждал: «Но Онегин для нас уже прошедшее, и прошедшее невозвратно»41.
Убив на поединке бывшего приятеля и оказавшись в отдаленной крепости, Печорин идет уже просто на преступление. Украл девушку-горянку, погубив тем самым целое семейство; украл ее чужими руками (как чужими руками пробовали офицеры «проучить» и княжну Мери и его), притом руками ее родного брата; расплатился с ним за сестру, да не деньгами, а конем, да не своим, а чужим;
не доказательство художественной ограниченности, как видел это Набоков, но подходящее воплощение <.> театрализованное™ романа. Вспомним, что шпионство Печорина - вовсе не формальная необходимость повествования от первого лица; оно получает явную сюжетную мотивацию, когда Грушницкий наивно просит более опытного приятеля понаблюдать для него за княжной Мери <...>» (Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. С. 181).
41 Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. IV. С. 265.
соблазнил ее с помощью трагической сцены; потешился любовью «дикарки» - и дальше уже добрейший Максим Максимыч, отечески полюбивший Бэлу, считает: «Нет, она хорошо сделала, что умерла!» (4, 198). В «Фаталисте» Печорин заключает с Вуличем смертельное (не для него) пари, правда, предлагает он пари «"шутя", совсем не представляя себе, как и все прочие участники события, каким именно способом будет произведена "проба на себе"»42. А разве другие лучше? Они только мельче.
Мужчины «водяного общества», в круг которых попадает Мери, «все прескучные.» (4, 241). Никто из пятигорской молодежи не может сказать «ничего умнее» (4, 227) того, что сказали Вернер и Печорин относительно своей неизбежной смерти и несчастного рождения. Грушницкий - индивидуалист чистой воды, занятый только собой, но даже он, как говорит Вернер, «кажется, поблагороднее своих товарищей» (4, 268), во время дуэли он пытается спорить с драгунским капитаном и наконец, пусть в полуистерическом состоянии, принимает смерть с ненавистью к Печорину, но и с презрением к себе.
У него по крайней мере есть повод для ненависти. А у остальных? Печорин ведь слывет «добрым малым» и с успехом отваживает поклонников от Мери: «<...> теперь у меня каждый день полон дом, обедают, ужинают, играют - и, увы, мое шампанское торжествует над силою магнетических ее глазок!» (4, 231). Как видим, причина предпочтения весьма проста. «Княжна хочет проповедывать против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со мною очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают» (там же). А когда во время бала компания драгунского капитана, чтобы угодить толстой даме и «проучить» княжну, напускает на нее пьяного господина «во фраке, с длинными усами и красной рожей», «один адъютант, кажется, все это видел да спрятался за толпой, чтоб не быть замешану в историю» (4, 240), и один Печорин проявил благородство, хотя в данном случае это и совпало с его намерениями.
Посрамленная «группа мужчин» теперь мстит Печорину. Согласие Грушницкого участвовать в фарсовой дуэли на незаряженных пистолетах вызывает неописуемый «восторг всей честной компании» (4, 260). Здесь уже поведение Печорина, который специально подошел к окну, чтобы подслушать, кажется менее предосудительным. «За что они все меня ненавидят? думал я. За что? Обидел ли я кого-нибудь? Нет. Неужели я принадлежу к числу тех людей, которых один вид уже порождает недоброжелательство?» (4, 260-261). Предположение Печорина недалеко от истины. Не один лишь император Николай после 14 декабря невзлюбил аристократов, став вдохновителем и организатором более «демократической», охлократической реакции. В романе
42 Тамарченко Н.Д. Русский классический роман XIX века. Проблемы поэтики и типологии жанра. М., 1997. С. 162.
Лермонтова драгунский капитан, призывающий «проучить» на сей раз Печорина, заявляет: «Он думает, что он только один и жил в свете, оттого что носит всегда чистые перчатки и вычищенные сапоги». Компанию возмущает и его «надменная улыбка» (4, 260). Человек, который держится с достоинством, в самом деле одним своим видом «порождает недоброжелательство». В «Фаталисте» же, хотя пари заключает только Печорин, остальные - в том числе хозяин квартиры майор С*** - не особенно горячо этому препятствуют. Пари можно было ликвидировать: «<...> кому угодно заплатить за меня двадцать червонцев?» - спрашивает Вулич. «Все замолчали и отошли» (4, 286). Разбредаясь по домам, они, как предполагает Печорин, в один голос называли его эгоистом.
Да и добряк Максим Максимыч, столь оскорбленный даже не холодностью, а сдержанностью Печорина при встрече с ним43, по своей ограниченности не понимает, что и сам причинил боль бывшему приятелю. В его сознание не укладывается то, что перегоревший
44
человек , которому уже жить не хочется, не может разделять восторг старого знакомого от встречи и соблазняться обедом из двух фазанов с кахетинским (а оно здесь, по словам не пьющего рома и водки штабс-капитана, «прекрасное. разумеется, не то, чту в Грузии, однако лучшего сорта.»). До разговоров ли ему об охоте? «А Бэла?..» (4, 206) - напоминает Максим Максимыч без всякой щепетильности, хотя совсем недавно рассказывал офицеру: «<...> никогда с этих пор мы не говорили о Бэле: я видел, что это ему будет неприятно, так зачем же?» (4, 199). Тогда видел, а теперь, на радостях, не видит. «Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся.
- Да, помню! - сказал он, почти тотчас принужденно зевнув.» (4, 206). В «Княжне Мери» мы прочитаем: «Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее всё те же звуки. Я глупо создан: ничего не забываю, - ничего!» (4, 230). Потом появляется немаловажное уточнение: «<.> радости забываются, а печали никогда.» (4, 234).
Конечно, Печорин в «Максиме Максимыче» негуманен по отношению к старому штабс-капитану, но можно ли только осуждать
43 См.: Григорьян К. Н. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени». С. 259-263; Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. СПб., 2012. С. 527-529.
44 Странно читать, что Печорин подобно байроновскому Чайльд-Гарольду -«статичная фигура, его характер не меняется, не развивается, а раскрывается в разных ситуациях» (Кондратенкова Е.А. От «Паломничества Чайльд-Гарольда» к «Герою нашего времени» // Известия Смоленского государственного университета. 2011. № 4 (16). С. 175). Характер не может оставаться неизменным при фундаментальном изменении жизненной позиции. В «Княжне Мери» Печорин записывает: «<.> один раз, один только раз я любил женщину с твердою волей, которую никогда не мог победить. Мы расстались врагами, - и то, может быть, если бы я ее встретил пятью годами позже, мы расстались бы иначе.» (4, 235).
его (к чему склонен и офицер-путешественник) за нежелание «освежить» в памяти эту страницу своей жизни, только что рассказанную Максимом Максимычем случайному спутнику? Если Печорин теперь «бесчувственен», то к себе не меньше, чем к кому бы то ни было другому. А штабс-капитан все объясняет гордостью и высокомерием светского человека. Это объяснение абсолютно того же уровня, что его слова об англичанах, которые «ввели моду скучать» (выходит, о Байроне прежде всего): «<...> да ведь они всегда были отъявленные пьяницы!» (4, 195).
Что же касается единственного в романе персонажа, который по развитию стоит вровень с Печориным, - офицера-путешественника, -то он при известии о смерти автора записок декларирует свою радость в связи с возможностью их издать. Пусть это шутка, но по слишком уж мрачному поводу45.
Прямое обращение Лермонтова к публике в предисловии ко второму изданию романа («<...> это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения <...>» - 4, 170) противоречит заявлению офицера - издателя журнала: именно в предисловии к журналу Печорин без иронии назван героем. Конечно, это больше соответствует истинной позиции Лермонтова. Белинский, говоря о Печорине, обратился к той же публике еще суровее, чем автор романа в своем общем предисловии: «Вы предаете его анафеме не за пороки, - в вас они больше и в вас они чернее и позорнее, - но за ту смелую свободу, за ту желчную откровенность, с которою он говорит о них»46.
На фоне этой основной идеи не столь заметны разные социально-исторические штрихи. Но они тоже есть и небезынтересны. Наблюдательный Печорин прекрасно знает свой круг, во многом благодаря этому и входит в роман, так сказать, конкретно-социологический материал.
Кавказское дворянское общество разделено на несколько социально-культурных категорий. К светской молодежи принадлежат Печорин и странствующий офицер. Светские люди и Вера с мужем и Лиговские. Но последние по светским представлениям стоят как бы на ранг ниже, они не петербургские, а московские аристократки. Вернер выяснил, что княжна была только «одну зиму в Петербурге, и он ей не понравился, особенно общество: ее, верно, холодно приняли» (4, 230). О ее матери чуждый предрассудков доктор рассказывает так: «Последнюю половину своей жизни она провела в Москве, и тут на
45 Печорин «в романе превосходит по своим разным качествам всех персонажей, в том числе и повествователя, которому отданы роль объективирующего субъекта, спокойно отстраненного и уступающего Печорину уже потому, что так же объективно спокоен по отношению к жизни, как и по отношению к Печорину» (Черная Т.К. Русская литература XIX века (Ч. 1). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе. С. 383).
Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. IV. С. 235.
покое растолстела. Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда неприличные вещи, когда дочери нет в комнате. Она мне объявила, что дочь ее невинна как голубь. Какое мне дело?.. Я хотел ей отвечать, чтоб она была спокойна, что я никому этого не скажу!» (4, 229). И далее: «Княгиня, кажется, не привыкла повелевать; она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая читала Байрона по-английски и знает алгебру: в Москве, видно, барышни пустились в ученость, и хорошо делают, - право!» (4, 229-230).
В «хорошем обществе» устойчивые представления, нормы публичного поведения, формы обращения. Так, вся непоместная дворянская молодежь и не только молодежь, принадлежащая к «обществу», прежде всего офицерство, придерживается французской по происхождению формы обращения друг к другу по фамилиям. Мы не знаем не только отчеств, но и имен Грушницкого или Вулича, даже входящего в этот круг Вернера, который отличается от молодежи и возрастом47 и социальным положением, а Печорина называет по имени-отчеству только и исключительно Максим Максимыч (как майора С*** в «Фаталисте» - только есаул), сугубо несветский персонаж, который сам именуется только как старший и только как русский, а фамилия его нам неизвестна. Пожилой муж Веры лишь в представляющем сообщении о нем назван с именем-отчеством, а у княгини Лиговской имя полностью заменено титулом. Галломания в свете, однако, уже потеснена «англоманией», отсюда и Мери, а не Мари, и читательские интересы светской молодежи. Называть светскую девушку по имени недопустимо даже не в непосредственном обращении к ней, Печорин ловит Грушницкого на том, что в его речи княжна Лиговская превратилась просто в Мери.
Офицерство в целом придерживается принципов своеобразного сословного демократизма. Здесь нет еще чинопочитания, столь свойственного чиновничеству, что показано, например, Гоголем в «Носе». В «Фаталисте» офицеры играют в карты у майора С***, старшего в чине, как у любого другого, обращаются к нему просто «майор», поручик Вулич без спроса берет хозяйский пистолет и потом дырявит из него висящую над окном, очевидно, хозяйскую же фуражку. В «Княжне Мери» вчерашний юнкер Грушницкий в панибратских отношениях с капитаном. Печорин чины, в сущности, игнорирует. Сам писатель, не достигший больших чинов (его убийца Н.С. Мартынов, который окончил школу юнкеров на год позже Лермонтова, в 1841 г. был отставным майором, на три чина выше боевого офицера Лермонтова), тоже обычно не делает акцент на чинах, пишет вообще
47 Впрочем, о возрасте доктора Печорин ничего не пишет. Доктору Н.В. Майеру, прототипу Вернера, в 1837 г., т.е. во время первой кавказской ссылки Лермонтова, был 31 год (см.: Лермонтовская энциклопедия / Гл. ред. В.А. Мануйлов. М., 1981. С. 269).
«офицер», «офицеры», как впоследствии другой великий поручик -Лев Толстой48. Возможно, в «Княжне Мери» Печорин не определен в чине только потому, что уже была опубликована в журнале «Бэла», в которой он приезжал в крепость не из Пятигорска или Кисловодска, а «из России» и был назван (показательно, что именно Максимом Максимычем) прапорщиком. В «Княжне Мери» он, участвовавший теперь в делах против горцев, может быть, представлялся автору и в более высоком чине, но принципиального значения это для него не имело. Во всяком случае, Печорин выражается как о самых безусловных неудачниках о тех, кто весь век остаются титулярными советниками (9-й класс, статский капитан), а в «Фаталисте» распоряжается действиями есаула (тоже капитан - казачьих войск).
Аристократизм выше чина. В «Максиме Максимыче» отставной офицер Печорин ночует у полковника Н., который утром провожает его до гостиницы. Они люди одного круга, потому и знакомы; а бедный Максим Максимыч не может пойти к незнакомому человеку («Эх! жалко, что я незнаком с Н.» - 4, 203), но может попросить лакея передать барину, что его ждет старый приятель. Как ни демократичен этот персонаж, человек, искусный и в кулинарии, и в физической работе (штабс-капитан сам обивает термаламой и украшает галунами гроб Бэлы), он выдерживает общие правила поведения. Даже в понимании женской красоты он человек своего сословия и времени: «<.> с лица и с рук сошел загар <.>», - сообщает он в обоснование того, что Бэла, живущая, можно сказать, взаперти, «так похорошела, что чудо» (4, 192).
Светские люди весьма ограничены в своих поступках, а женщины прямо-таки беззащитны. Вера - замужняя женщина и может «легально» видеться с Печориным только у родственниц своего мужа Лигов-ских. При появлении перед Мери в бальной зале пьяного господина ей необходим спаситель; Печорин, который ввиду «составившейся шайки» начинает искренне ей сочувствовать, записывает: «Я рад, что княжна больна: они сделали бы ей какую-нибудь дерзость» (4, 254), - а это заведомо хуже болезни; Вернеру он сообщает, что сделал лучше, чем если бы спас княжну от смерти, - «спас ее от обморока на бале!..» (4, 242). И мужчин тоже, по словам Вернера, при приближении к женщинам окружают «такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение.» (4, 258). Но особо оговаривается в романе свобода обычаев и нравов на Кавказе. Она позволяет «танцовать с незнакомыми дамами» (4, 239), Печорин по причине той же свободы проходит в гостиную к княжне без доклада.
48 См.: Кормилов С.И. Знаки социального престижа в творчестве Лермонтова (чины, награды, дворянские титулы) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2014. № 4. С. 12-21.
Конечно, поведение и психология людей света не очень-то совпадают и не всегда выдерживаются. С Печориным тут все очевидно. Примечательна фигура мужа Веры (женщины, которая вторично вышла замуж за богатого старика ради сына). Он восторгается благородством Печорина, защищающего от Грушницкого честь Мери (а заодно и свою), обещает никому не говорить о сделанном вызове, но потом пробалтывается, а после признания Веры в любви к Печорину попросту увозит ее, не пытаясь доискаться до того, затронута уже его собственная честь или нет. Печорин фактически мчится вдогонку не за одной Верой, а за обоими супругами, он жаждет на прощанье пожать ей руку, видимо, не сомневаясь, что это будет возможно. Впрочем, светскость к этому мощнейшему порыву естественного чувства уже не имеет отношения.
«Водяное общество» значительно ниже светского. Здесь врач, доктор Вернер, человек этого круга и даже «жених» (для дочери уездной маменьки, у которой «пятьдесят душ, кажется» - 4, 256), в то время как княгиня Лиговская спокойно относится к ухаживаниям Грушницкого за Мери именно потому, что он не жених. Грушницкий не скрывает своей зависти к Печорину как к светскому человеку («вы, победители петербургские» - 4, 232); Лиговские для него - «гордая знать» (4, 223). Правда, он же с насмешкой аттестует московского франта Раевича с его огромной золотой цепью по глубокому жилету, бородой и прической à la moujik. Грушницкий все-таки приезжий и, может быть, отчасти поэтому «поблагороднее своих товарищей» (4, 268). Местными жителями он не обольщается: «Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски» (4, 223). Именно из такого общества толстая дама, жалующаяся драгунскому капитану на княжну Мери. Для Печорина, неотличимого в черкесской одежде от черкеса (тоже род франтовства), комичны прогулочные костюмы кавалеров, составляющие «смесь черкесского с нижегородским» (4, 236). Печорин подробнее характеризует «толпу мужчин штатских и военных», которые «составляют особенный класс людей между чающими движения воды. Они пьют - однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом: они играют и жалуются на скуку». Это «франты» (4, 220) в светло-голубых галстуках и брыжжах, выпущенных из-за воротника, - тут можно вспомнить и Грушницкого, его огромный платок на «высочайшем подгалстушнике», вытащенный «кверху до ушей» (4, 251), при новеньком армейском мундире, который новоиспеченный офицер столь щедро полил печоринскими духами. По словам Печорина, эти франты «исповедывают глубокое презрение к провинцияльным домам и вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают» (4, 220). При этом люди типа Грушницкого «нравятся романтическим провинциялкам
до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами, - иногда тем и другим» (4, 222).
Пьянство еще недавно почиталось в «хорошем обществе» диким исключением, водка (арак, жженка) - атрибут гусарских или студенческих пирушек. Напиток Онегина и Печорина - шампанское. Даже грибоедовские москвичи подозревают Чацкого в том, что он «шампанское стаканами тянул»49, а пушкинские провинциалы Онегина -в том, что «он пьет одно // Стаканом красное вино»50. Это последнее в «Герое нашего времени» уже удел многих. Позже в «Казаках» Толстого с его идеей опрощения появится и чихирь (у Лермонтова чихиря напился лишь убийца-казак в «Фаталисте»), а Герцен в «Былом и думах» будет оправдывать русскую привычку пить с горя. Но это позже. Онегин и Печорин при всех своих душевных страданиях не могут «запить».
«Весь город» и в частности круг Грушницкого распространяет сплетню, будто Печорин женится на княжне Лиговской. Как говорит Вернер, «все мои больные заняты этой важной новостью, а уж эти больные такой народ: всё знают!» (4, 255).
Жены и дочери степных помещиков («у них вся водяная молодежь была уже на перечете») сразу заметили петербургский покрой печоринского сюртука, «но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись». После этого Печорин доброжелательнее отзывается о женах местных властей (они «очень милы, и долго милы!»), которые «привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум», тем более что «всякий год их обожатели сменяются новыми» (4, 220). У этих дам есть лорнеты, признак известной «светскости». Лорнировать кого-то почти в порядке вещей для Евгения Онегина или толстовского Ипполита Курагина. Но в печоринское время это уже и ничем не оправданная претензия на подчеркнутое превосходство. «Вновь составившаяся шайка, вооруженная лорнетами, приняла <.> грозный вид» (4, 254). Перед этим Печорин сам возмущал еще ничего о нем не знающую Мери, по его мнению, не просто своим лорнетом, а тем, что не имел на такое поведение социального права: «<.> как, в самом деле, смеет кавказский армеец наводить стеклыш-
49 Грибоедов А.С. Горе от ума. 2-е изд., доп. М., 1988. С. 100 («Литературные памятники»).
50 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. V. С. 33. Как отмечал Ю.М. Лотман, соседи подозревают Онегина не в пьянстве, а в расточительстве (см.: Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 180): он пьет не домашние наливки и настойки, а покупное вино. Юмор в том, что для светского человека цимлянское, предмет вожделения для гостей на именинах Татьяны, -почти такое же «пойло», как пресловутая брусничная вода. Он пьет шампанское, привозимое, естественно, из Франции, но вряд ли, вопреки мнению Лотмана, провинциалы об этом догадываются.
ко на московскую княжну?..» (4, 226). Однако местное общество не мирится с такой дискриминацией, и для толстой дамы с бородавками уже Мери - «пренесносная девчонка! Вообразите, толкнула меня и не извинилась, да еще обернулась и посмотрела на меня в лорнет.» (4, 239). Неизвестно, правду говорит дама или выдумывает, но очевидно, что лермонтовский роман запечатлел такие формы поведения, которые впоследствии будут казаться решительно недопустимыми с точки зрения приличий. Так, и Печорин, и Мери в романе при всей их светскости публично зевают.
Сколь бы ни было далеко от общества, из которого вышли декабристы, то пестрое общество, которое изображено в «Княжне Мери», даже в него не входят истинные «кавказцы» Максим Максимыч и есаул (в «Фаталисте»). У Максима Максимыча нет выбора, такому «целые пять лет <...> никто не скажет здравствуйте (потому что фельдфебель говорит здравия желаю)» (4, 176), никаких намеков нет на то, что в крепости были офицеры кроме него и Печорина, отчего он так и ценит «приятельство» с человеком, с которым жил вместе один год. Манеры его отнюдь не изысканные. Обращаясь к Печорину, он сбивается с «вы» на «ты» (Печорин не сбивается, обращаясь к Груш-ницкому на «ты», как к равному, а к Вернеру на отстраняющее «вы»: оба ему «приятели», а на словах и «друзья», но даже юнкер социально ближе офицеру, чем доктор), заговаривает со случайным спутником без того, чтобы официально, по фамилии, отрекомендоваться, одинаково ударяет по плечу и этого своего спутника-офицера при новой встрече во Владыкавказе, и печоринского лакея. Он постоянно говорит о «бестиях», «плутах», готовых обобрать проезжающих, о «воровском народе» и т. д., вообще о материальной стороне всякого дела. Конечно, это не от жадности, а от практичности и, с другой стороны, от бедности. Своих фазанов он делит с офицером так же охотно, как тот с ним комнату, обещает гордому лакею восьмигривенный на водку - это лишь для петербургского холуя «скромное обещание». Он знаток оружия и театра военных действий, обычаев и психологии реального и потенциального противника. Его речь - речь истинно военного человека, он неизменно ссылается на наименования воинских формирований, приказы по корпусу и т. д. «Девки и молодые ребята становятся в две шеренги <...>» (4, 178), - рассказывает он про горскую свадьбу. Вот он-то едва ли не единственный в романе персонаж, который по-настоящему служит и только раз в жизни пренебрег долгом службы ради собственной надобности. Ему отнюдь не безразличны чины, он гордится тем, что два чина получил «при Алексее Петровиче»51 (4, 172), и даже время меряет своими чинами
51 См.: Мануйлов В.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. С. 69.
(«Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете <.>» - 4, 176). Типично по-стариковски ценя славное прошлое, он вместе с тем лишь единожды выступает с прямой критикой настоящего: «<.> ну, да что приятели в нынешнем веке!..» (4, 207). Но все-таки «веку» досталось и от него. Максим Максимыч еще в одном отношении уникален в романе: он единственный «естественный», но не «дикий» человек на его страницах.
О есауле этого уже не скажешь. Он очень недалеко отошел от «дикости». Если Максиму Максимычу ничего не стоит приказать часовому «ссадить» Казбича, то есаул предлагает «пристрелить» хорошо знакомого ему казака («Ефимыча») и не находит других слов, чтобы сказать матери обреченного на смерть преступника: «- Эй, тетка! <.> поговори сыну; авось тебя послушает. Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два часа дожидаются». Для есаула одинаково весомы аргументы «бога гневить» и «господа дожидаются»52, да еще «два часа». Однако старый вояка спрашивает приказания майора, добавляя практический аргумент в пользу того, чтобы «пристрелить», - «в ставне щель широкая» (4, 291). Лишь Печорин останавливает майора, вероятно, готового отдать такое приказание.
Это в полном смысле слова служилое дворянство. Ниже его на общественной шкале провинциальные чиновники и помещики, но это уже герои не Лермонтова, а Гоголя. Например, во второй черновой редакции «Ревизора» можно прочитать такое, что принципиально за пределами художественного мира Лермонтова (слова Хлестакова): «Приезжаю я в лучшее общество. Ну, становлюсь в первую пару. Вдруг один из этих молодчиков, знаете, эдакие из числа фанфаронов. Только он, смотрю, наступил мне на самую ногу. Извините, говорит, что не каблуком; а я тут же поворотившись хлоп его по щеке: извините, говорю, что не кулаком. И он после это<го>, знаете, так сконфузился, присел в уголку и уж ни с кем не танцовал»53. Казалось бы, это не слишком далеко от печоринского «А! так это вас ударил я так неловко по голове?» (4, 267). Но у Гоголя - комедия, а у Лермонтова «комедия», переходящая в трагедию. Герой времени в борьбе, вплоть до рукопашной, с ничтожествами, с антигероями, истинными выразителями времени, фактически оказывается на одном уровне с ними, окружен ими, вынужден с ними сосуществовать. Это уже совсем не смешно, а страшно и горько.
Таким образом, безгеройное, низменное время даже независимо от всей конкретики его официальной политики и идеологии, о которых в романе по существу нет речи, губительно для истинно живого,
52 См.: Герштейн Э. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. С. 53.
53 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14 т. Т. IV. М.; Л., 1951. С. 357.
талантливого человека. Как пишет игумен Нестор, «поэт выразил глубокую скорбь о горестном состоянии российского общества, в котором не нашлось места для личности, наделенной свыше недюжинными задатками»54.
И.А. Гурвич в статье «Загадочен ли Печорин?» утверждает, однако, «в изображаемых событиях отсутствие более или менее явных признаков детерминирующего фактора, а равно примет внешне обусловленной обреченности героя. Печорин сам себя сознает фатальным орудием зла (играет "роль топора в руках судьбы"), но это, конечно, не приходится толковать в обратном смысле, т. е. выводить отсюда, будто такая "роль" уготована Печорину обстоятельствами. Тем более, что все его поведение показано как им самим программируемое и регулируемое. По существу в сюжете главенствует личная инициатива протагониста. Он действует "от себя", осуществляет собственные замыслы. Он сам судит свои удачи и неудачи - по собственной мерке, он подотчетен только суду своей совести. Детерминизация не только не изображается, но и не подразумевается <...>»55. Получается, Печорин сам во всем виноват, как романтический злодей. Как будто об отсутствии детерминации пишет и Т.К. Черная: «Только один Печорин - человек, достигнувший полной степени освобождения от рамок среды». Но она учитывает сложные взаимоотношения активной мыслящей личности и внешнего мира: «Это произошло у него в силу того разочарования в жизни, которое появилось как результат глубокого анализа не только окружающей действительности, но и своего места в ней, следовательно, как результат высокой степени и нравственного, и интеллектуального развития. Всякие попытки вновь включить себя в систему действительности, которая объективно не может удовлетворить духовно свободную личность, приводят Печорина к неудаче, а затем и к гибели»56. С примерами из текста о том же пишет Ф.А. Раскольников в статье «"Фаталист" Лермонтова и проблема судьбы в "Герое нашего времени"». «Печорин "счастлив в игре" гораздо чаще, чем Вулич: в романе он добивается осуществления всех своих целей: завоевывает любовь Бэлы и Мери, возвращает себе любовь Веры, унижает Грушницкого, одерживает победу на дуэли, арестовывает убийцу. Но все это - пирровы победы. После каждой из них Печорин мрачнеет все больше и больше. <...> Как Вулич выигрывает пари и теряет жизнь, так и Печорин всегда побеждает, но в конце концов остается совершенно одиноким и умирает
54 Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. С. 539.
55 Гурвич Исаак. Проблематичность в художественном мышлении (конец XVIII-XX вв.). Томск, 2002. С. 81-82.
56 Черная Т.К. Русская литература XIX века (Ч. 1). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе. С. 360.
"на большой дороге"». Со ссылкой на К. Тернера57 Ф.А. Раскольников отмечает, что «Печорин выступает как автор пьесы, режиссер и главный актер, направляющий ее действие в соответствии со своей волей. Однако Печорину лишь кажется, что он - всесильный господин положения. В действительности же его действ<и>я ведут совсем не к тем результатам, которые он предполагал. Печорин хотел подшутить над Грушницким, а вовсе не убивать его - и убил. Он хотел слегка пофлиртовать с Мери, чтобы отвлечь внимание от своего романа с Верой, а дело кончилось драмой для обеих женщин. Оказывается, что, будучи свободным в своих действиях, Печорин не свободен в их последствиях, а именно в них сказывается роковая закономерность: что бы он ни задумывал, все кончается драматически и для него, и для других»58. На самом деле Печорин хотел не просто пофлиртовать с Мери ради прикрытия в своем романе с Верой, но во всем остальном Ф.А. Раскольников прав. Главное, что свобода поступков отнюдь не гарантирует реализации намерений героя, тем более его торжества.
Так что проблема детерминации в романе выглядит достаточно сложно. Как сформировался такой характер? По рассказу самого Печорина, к нему с детства относились предубежденно, считая, что он хуже, чем он был, и тем развили в нем изначально не существовавшие пороки. Хотя у него «врожденная страсть противоречить» (4, 225), Печорин стал в чем-то похож на общество, которому себя противопоставлял. И «усвоенная героем норма поведения высшего света со временем и становится его второй сутью»59. Но, безусловно, только второй. Такова детерминация в отношении характера. В отношении поступков ее нет, а в отношении результатов поступков и всей судьбы героя - есть. Он действительно обречен - не ближайшими конкретными обстоятельствами, а всем состоянием жизни того времени. Масштаб его личности таков, что он соизмерим с масштабом эпохи, но «победить» эпоху никакой человек не в состоянии. У.М. Тодд III верно констатирует: «В романе нет никаких (даже косвенных) ссылок на историческое время, которые помогли бы читателю ориентироваться в разнородном материале» - и продолжает: «Такая неопределенность делает роман «вневременным», «вечным, внеисторическим», но не в поверхностном, идеологическом смысле, а, скорее, в таком, который заставил бы читателя размышлять над воз-
57 Turner C.J.G. Pechorin: an essay on Lermontov's "A Hero of Our Time"// Birmingham Slavonic Monographs. 1978. Vol. 5. Другой зарубежный исследователь включил в главу «"Герой нашего времени": Кавказ как "амфитеатр"» своей монографии раздел «Театральность» (Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. С. 180-190).
58 Раскольников Ф. Статьи о русской литературе. С. 175.
59 Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. С. 486.
можностями истории <...>. В конечном счете, в романе присутствует гораздо более глубокое осознание истории, чем простое упоминание дат, имен и событий»60. Что есть, то есть. Однако вместе с тем есть и «вечное». В «Герое нашего времени» немало такого, что важно для самых разных времен. «Эпохальное перерастает <.> в общечеловеческое, национальное - во всемирное, социально-психологическое - в нравственно-философское»61. Произведение с заглавием, акцентирующим конкретно-историческое содержание, в своей целостности оказывается романом о преходящем и вечном.
Список литературы
Айтукаев И.Б. О возможных прототипах лермонтовской «Бэлы» // Лермонтов, Россия, Кавказ: движение во времени: Материалы Международной научной Лермонтовской конференции. Нальчик, 2014. Аманова Г.А. Этические аспекты «этнической» тематики в «Герое нашего времени» Лермонтова и их интерпретация исследователями // Лермонтов, Россия, Кавказ: движение во времени: Материалы Международной научной Лермонтовской конференции. Нальчик, 2014. Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. IV. М., 1954. Виноградов И. По живому следу. Духовные искания русской классики. М., 1987.
<Гайтукаев К.Б.> Проблема инонационального характера в «Герое нашего времени» М.Ю. Лермонтова // Актуальные вопросы современного лермон-товедения. Литературоведение: Материалы и методические рекомендации для общих и специальных курсов. Киев, 1989. Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. VII, VIII. М., 1956. Герштейн Э. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. М., 1976. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. Т. IV. М.; Л., 1951. Грибоедов А.С. Горе от ума. 2-е изд., доп. М., 1988 («Литературные памятники»).
Григорьев Аполлон. Собр. соч. Вып. 7. М., 1915.
Григорьян К.Н. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени». Л., 1975. Гурвич Исаак. Проблематичность в художественном мышлении (конец
XVIII-XX вв.). Томск, 2002. Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978.
Кондратенкова Е.А. От «Паломничества Чайльд-Гарольда» к «Герою нашего времени» // Известия Смоленского государственного университета. 2011. № 4 (16).
Кормилов С.И. Знаки социального престижа в творчестве Лермонтова (чины, награды, дворянские титулы) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2014. № 4.
Лермонтов М. Полн. собр. соч.: <В 4 т.> М., 1953.
60 Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. С. 178.
61 УдодовБ.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». С. 66.
Лермонтовская энциклопедия / Главный редактор В.А. Мануйлов. М., 1981.
Мануйлов В.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. М.; Л., 1966.
Марченко Алла. В поисках клада // Правда. 1989. 14 окт.
Марченко А.М. Печорин: знакомый и незнакомый // «Столетья не сотрут.» Русские классики и их читатели. М., 1989.
Михайлова Е. Проза Лермонтова. М., 1957.
Набоков Владимир. Лекции по русской литературе. Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев / Пер. с англ. М., 1996.
Недзвецкий В.А. От Пушкина к Чехову. М., 1997.
Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. СПб., 2012.
Охлябинин С.Д. Иллюстрированный военно-исторический словарь Российской империи. М., 2008.
Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. V. Л., 1978.
Раскольников Ф. Статьи о русской литературе. М., 2002.
Тамарченко Н.Д. Русский классический роман XIX века. Проблемы поэтики и типологии жанра. М., 1997.
Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. СПб., MCMXCVI.
А.С. Траскин - П.Х. Граббе. Пятигорск, 17 июля 1841 // Карпенко А., Прищеп В. Оправдание Лермонтову. Нальчик, 2014.
Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. Воронеж, 1973.
Удодов Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». М., 1989.
Черная Т.К. Русская литература XIX века (Ч. 1). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе. Ставрополь, 2004.
Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: В 16 т. Т. IV. М., 1948.
Щукин Василий. Российский гений просвещения. Исследования в области мифопоэтики и истории идей. М., 2007.
Эйхенбаум Б. О прозе. Л., 1969.
Turner C.J.G. Pechorin: an essay on Lermontov's "A Hero of Our Time" // Birmingham Slavonic Monographs. 1978. Vol. 5.
Сведения об авторе: Кормилов Сергей Иванович, докт. филол. наук, профессор
кафедры истории русской литературы XX века филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: profkormilov@mail.ru
