CC BY
114
[Е. А. Попова, О. С. Шурупова]
Е. А. Попова, О. С. Шурупова
РОМАН И. В. ГОЛОВКИНОЙ «ПОБЕЖДЕННЫЕ» («ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ») КАК СОСТАВЛЯЮЩАЯ ПЕТЕРБУРГСКОГО ТЕКСТА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ELENA A. POPOVA, OLGA S. SHURUPOVA "THE DEFEATED" ("THE SWAN SONG") BY IRINA V. GOLOVKINA AS A PART OF THE PETERSBURG TEXT OF THE RUSSIAN LITERATURE
Елена Александровна Попова
Доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка Липецкого государственного педагогического университета ► kafedrarusyaz2007@rambler.ru
Ольга Сергеевна Шурупова
Кандидат филологических наук, доцент кафедры гуманитарных и естественнонаучных дисциплин Липецкого филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации ► shurupova2011@mail.ru
Статья посвящена исследованию романа И. В. Головкиной «Побежденные» («Лебединая песнь»), который обнаруживает тесную связь с традициями Петербургского текста русской литературы. Авторы показывают, как в произведении проявляются особенности организации художественного пространства Петербургского текста. Подвергнуты анализу ключевые слова романа (Петербург, Ленинград, церковь, тоска), с помощью которых в нем получают отражение образы, свойственные для Петербургского текста в целом.
Ключевые слова: Петербургский текст русской литературы, Петербург, Ленинград, церковь, тоска.
The article deals with the novel “The Defeated” (“The Swan Song”) by Irina Golovkina that is closely connected with the traditions of Petersburg text of Russian literature. The authors reveal the peculiarities of the fiction space of Petersburg text in the novel and analyze its key words (Petersburg, Leningrad, church, boredom) that help to create the images which are typical for the whole Petersburg text of Russian literature.
Keywords: Petersburg text of Russian literature, Petersburg, Leningrad, church, boredom.
В. Н. Топоров писал: «Петербург познавал самого себя не столько из описания реалий жизни, быта, своей все более и более углубляющейся истории, сколько из русской художественной литературы»1. Сложный, создававшийся на протяжении нескольких веков Петербургский текст, в который вошли произведения А. С. Пушкина и Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского и А. Белого, А. Блока и А. Ахматовой, а также многих других русских писателей и поэтов, отличает особое восприятие города — в основе Петербургского текста лежит двуполюсность городского пространства, противоречие между пышной имперской столицей и мрачным городом, который, по легенде, был обречен на страшную гибель. Как подчеркивает В. Н. Топоров, Петербург, образ которого создается в произведениях великих отечественных писателей и поэтов, представляет собой одновременно и город, где «страдание превысило меру и необратимо отложилось в народном сознании», и место, где «национальное самосознание и самопознание достигло того предела, за которым открываются новые горизонты жизни, где русская культура справляла лучшие из своих триумфов, так же необратимо изменившие русского человека»2.
Значение Петербургского текста для национальной культуры в особенности возросло в начале ХХ в., когда Россия и русский человек искали новых жизненных путей. Составляющие Петербургского текста, созданные в это время, обнаруживают глубинные связи с предшествующими им текстами XIX столетия и с петербургским мифом, лежащим в их основе. Однако, как отмечает С. Волков, «пока столица империи казалась незыблемой, ...миф о Петербурге... предрекал исчезновение города... Но как только в воздухе... повеяло возможностью реальных перемен и потрясе-
[мир русского слова № 2 / 2015]
77
[взаимосвязь литературы и языка]
I
ний, как проклятия Петербургу со стороны наиболее гибкой и эстетически чуткой художественной элиты резко пошли на убыль»3. Перемену в мироощущении русского человека наиболее точно выражают строки А. Ахматовой, написанные в 1915 году и проникнутые горестным изумлением: Думали, нищие мы, нету у нас ничего,
А как стали одно за другим терять,
Так, что сделался каждый день Поминальным днем, —
Начали песни слагать О великой щедрости Божьей Да о нашем бывшем богатстве.
(А. Ахматова.
«Думали, нищие мы, нету у нас ничего...»). В текстах первой трети ХХ века (А. А. Ахматовой, О. Э. Мандельштама, А. С. Грина, Д. И. Хармса и т. д.) Петербург предстает прежде всего как жертва трагических обстоятельств:
Прозрачная звезда, блуждающий огонь, —
Твой брат, Петрополь, умирает!
(О. Мандельштам.
«На страшной высоте блуждающий огонь...»).
Под влиянием страшных событий русской истории петербургский миф был коренным образом переосмыслен, и город постепенно стал в русском культурном сознании новой Голгофой. Для Петербургского текста первой трети ХХ века характерно противопоставление прежнего города, «знакомого до слез», и нового, чужого, не похожего на столицу, ушедшую в прошлое. Так, по замечанию Л. К. Чуковской, одна из главных тем ахматов-ской «Поэмы без героя» — «превращение города „с первым призом за красоту“, „где мы когда-то танцевали, пили вино“, города, воспетого Пушкиным, Блоком, Мандельштамом и самою Ахматовой, превращение этого романтического города... в обыкновенный пересыльный пункт...»4. Мрачные, вызывающие картины нового, послереволюционного города появляются и в поэме А. Блока «Двенадцать», и в рассказе Е. Замятина «Дракон», и в «Комедии города Петербурга» Д. Хармса. Ощущением того, что прежний, дорогой, жизненно необходимый город неуловимо исчезает пронизано большинство составляющих Петербургского текста ХХ столетия.
В Петербургский текст этого периода с полным правом входит и роман Ирины Владимировны
Головкиной «Побежденные» («Лебединая песнь»), в котором, по словам самого автора, «нет ни одного выдуманного факта — такого, который не был бы... почерпнут из окружающей действительности 30-х и 40-х годов»5. Жизнь И. В. Головкиной была связана с Петербургом, где жили ее родители и дед по материнской линии, великий композитор Н. А. Римский-Корсаков. И. В. Головкина не приняла революцию и те изменения, которые произошли в жизни города после 1917 года. По свидетельству ее внука, Н. К. Головкина, «до конца жизни ни в осанке, ни в манерах, ни в разговоре, ни в одежде, ни в обстановке комнат, ни в чем она не могла допустить советский стиль... Все, что ее окружало, было принесено из старины и жило здесь и сейчас своим порядком»6.
В романе И. В. Головкина отразила жизнь когда-то великолепного города, который постепенно лишался своих зданий, памятников, а главное, своих людей, деятельность которых играла огромную роль в развитии русской культуры: одни были брошены в тюрьмы или казнены, другие предпочли эмигрировать. Олег Дашков, главный герой романа, вернувшись из ссылки в родной город, с трудом узнает его: «...Улицы были насквозь чужие, дома, силуэты, лица — все изменилось... Серая, озабоченная, быстро снующая толпа!.. Вот полковой собор, но нет памятника Славы из турецких ядер. Вот Троицкая площадь, но где же маленькая старинная часовня?.. В Пассаже и Гостином дворе зияют пустые окна вместо блестящих витрин... Цветочных магазинов и ресторанов нет вовсе. А вот здесь была церковь в память жертв Цусимы... Душа города — та, что невидимо реет над улицами и отражается в зданиях и лицах, — она уже другая. Этот город воспевали Пушкин и Блок — ни одна из их строчек неприложима к этому пролетарскому муравейнику. И как не вяжется с этим муравейником великолепие зданий, от которых веет великим прошлым и которые так печально молчат теперь!» (И. Головкина. Лебединая песнь). Писательница подчеркивает, что город разительно изменился, однако роман обнаруживает прочную связь с традициями Петербургского текста отечественной литературы.
Большинство персонажей произведения — из «бывших» дворян. Героиня романа Ася
78
[мир русского слова № 2 / 2015]
Бологовская со смехом говорит: «Я вокруг себя... только и слышала: бывший князь, бывший офицер, бывший дворянин... Вот и вообразила, что соболь мой тоже бывший». «Бывшим» является и сам город — так, Мика Огарев, возмущенный расправой с его сестрой, с горечью восклицает: «И это здесь, в России, в бывшем Петербурге, могут происходить такие вещи!» Обычные, свойственные городу черты, напоминающие о том, какой была когда-то жизнь в Петербурге, например морозная погода в январский день, кажутся странными героям, привыкшим к абсурду новой действительности: «...День был морозный, яркий, солнечный, в нем была жизнерадостность русской зимы, которая какой-то болью отзывалась в сердце Олега». Болезненное впечатление производит на Олега и знакомый зал бывшего Дворянского собрания — «...памятника Екатерине нет, красных бархатных скамеек тоже, гербы забелены. Да, публика выглядит совсем иначе: многие вроде меня — такие же ощипанные и затерроризированные. Ни блеску, ни нарядов!»
Город суров к своим жителям: неугодных новой власти изгоняют прочь. Однако Петербург предстает в этом произведении скорее как город-мученик, город-страдалец, чем мучитель. Два мира: прежний Петербург и нынешний, советский город — противостоят друг другу. В одном из них когда-то жили храбрые офицеры и прекрасные дамы, ездили экипажи, проходили изысканные балы. Другой мир, пришедший на смену прежнему, «весь окутан траурной вуалью». Казалось бы, блестящий, имперский город ушел в прошлое, но он то и дело возвращается в воспоминания и мечты персонажей романа.
Герои произведения по-прежнему называют родной город Петербургом, но в романе время от времени появляется новое название «Ленинград». Так, возвращаясь из свадебного путешествия, проведенного на берегу Ильменя, Олег думает: «Мы как будто уже попали в орбиту Ленинграда, и вот я чувствую уже отравленное дыхание среды, которую не переношу!» Слово «Ленинград» уверенно звучит в предписаниях покинуть город, в речи милиционеров и следователя — впрочем, новым названием пользуются время от времени и те героини романа, которых коснулось влияние «новой жизни»: Нина, Леля Нелидова. Характерно,
[Е. А. Попова, О. С. Шурупова]
что, постепенно отступая от принятых в их кругу правил, обе героини меняются. Сначала перемены в них словно бы незначительны: употребление слова «Ленинград» в разговоре с близкими, новая короткая стрижка, помада на губах... Однако и Нина, и Леля идут на незаконную связь с мужчиной, обманывают близких, а в конце концов, в тюрьме, под пытками, предают Олега. Художественное пространство романа включает два пространства: светлое и темное, «бывший» Петербург и настойчиво наступающий на него Ленинград. Противопоставление двух топонимов характерно и для других составляющих Петербургского текста русской литературы 20-40-х гг. ХХ в.:
Ты вернулся сюда — так глотай же скорей Рыбий жир ленинградских речных фонарей!.. Петербург! я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера
(О. Мандельштам. Ленинград).
Эта оппозиция реализуется в образах Преображенского собора, напоминающего о прошлом и объединяющего под своим куполом всех героев романа, которым дорог прежний Петербург, и Большого дома — «шедевра советской архитектуры». Перед тем как исчезнуть в недрах страшного Большого дома, Леля в последний раз заходит в «белый Преображенский собор — собор гвардии, где столько раз выстаивал службу ее отец и где венчалась ее мать». В Преображенский собор приходят и Олег с Асей — хотя они не смогли пройти внутрь храма, хотя «не жгли свечей, колокола молчали, крестный ход не выходил наружу — все было запрещено», в воздухе над храмом, над толпой ощущается идея бессмертия, перед которой «красный террор... бессилен».
По наблюдениям О. Г. Дилакторской, церковь входит в описание петербургского пространства «как неотъемлемая часть городской карти-ны»7. Образ церкви появляется в «Пиковой даме» А. С. Пушкина, в «Носе» Н. В. Гоголя, в романах Ф. М. Достоевского. Нередко герои Петербургского текста XIX и начала XX в. относились к церкви со страхом и недоверием. Так, само наличие храма в темном, апокалипсическом городе кажется странным лирическому герою одного из блоковских стихотворений: Ты проходишь без улыбки, / Опустившая ресницы, / И во мраке над собором /
[мир русского слова № 2 / 2015]
79
[взаимосвязь литературы и языка]
I
Золотятся купола... / Я хочу внезапно выйти / И воскликнуть: «Богоматерь! / Для чего в мой черный город / Ты Младенца привела?» (А. Блок. «Ты проходишь без улыбки...»). Персонажи романа В. В. Крестовского «Петербургские трущобы» зашли в церковь не для того, чтобы молиться в ней, но лишь желая погреться. Многие из героев романа И. В. Головкиной тоже заходят в церковь случайно, повинуясь внезапному порыву. Так, например, приходит в Преображенский собор Елочка, говоря себе: «Ставить свечи, прикладываться к иконам — все это я уже оставила... но постоять в этой торжественной тишине... иногда хочется». Так приходит в храм Олег, который готов покончить с собой, но сначала хочет приложиться к Плащанице.
Церковь предстает в Петербургском тексте XIX века как предупреждение свыше — например, перед тем как совершить убийство, Раскольников видит во сне «церковь с зеленым куполом», а героиня романа В. В. Крестовского Юлия Бероева по дороге на политическую казнь замечает, как играет солнце на куполе храма. В романе И. В. Головкиной образ храма, Преображенского собора, тоже связан с особым предупреждением, которое посылается героям свыше. Они приходят сюда, когда нуждаются в духовной поддержке. В то же время Леля Нелидова, в последний раз зайдя в собор, обращается к Богу с дерзкими, кощунственными словами, эта сцена предвосхищает ее духовную гибель в конце романа, ее отречение от веры и самоубийство.
Л. К. Долгополов подчеркивал важную особенность Петербургского текста: «...фантастический, нереальный колорит города как бы проникает в художественных произведениях в самую суть вещей, становясь частью... реального, бытового, повседневного существования»8. Эта черта воплотилась в описании комнат главных героев романа, тесных, неуютных, заставленных разнородной мебелью. А. Д. Шмелев отмечает, что Петербургский текст «дает картину, несколько отличающуюся от „стандартной** русской языковой картины мира. Уют в нем отсутствует»9.
Комнаты, в которых жили герои Петербургского текста XIX века, очень похожи друг на друга: тесные, узкие жилища, зачастую неправильной формы, с грязными обоями и скудной
меблировкой. Люди разного социального положения: художник и чиновник, студент и ремесленник — живут в одинаково темных, тесных, неуютных комнатах, где невозможно ощутить покой. Таким образом, если дом в русской культуре в целом представляет собой безопасное пространство, убежище, в котором можно обрести защиту и покой, то в Петербургском тексте это место, где человек нередко томится тоской и страхом. Герои романа И. В. Головкиной вынуждены жить в убогих, тесных комнатах коммунальных квартир, где «предметы самого изысканного убранства перемешивались с предметами первой необходимости». Постепенно разрушаются семьи, исчезают люди — пространство дома сужается. Герои лишаются площади и, чтобы сохранить мебель и книги, вынуждены почти полностью заполнить ими свое крохотное жилище. Так, комната Нины имеет «несколько запущенный и беспорядочный вид: среди стен, увешанных французскими старинными гравюрами, — афиши; посреди ваз и запылившихся портретов — недоеденный завтрак в виде вареной трески, утюг и куча недоглаженного белья на изящном столике с инкрустацией». Комната Мики Огарева «настолько перегружена, что получила вид мебельного или комиссионного магазина: Мике предстояло передвигаться в ней, как в девственной чаще, и бросаться в свою постель прямо с комода». Вид полупустого жилья одной из героинь романа производит еще более неприятное впечатление: «Комната оказалась запущенная, неряшливая, почти пустая. Электрическая лампа, засиженная мухами, спускалась с потолка прямо на шнуре, стол оставался неубранным, на стенах Елочка разглядела следы клопов».
Героев Петербургского текста XIX века мучило одиночество в их пустых, неуютных комнатах, персонажи романа И. В. Головкиной почти не бывают одни. Они вынуждены жить в коммунальных квартирах, которые писательница с иронией называет «одним из наиболее блестящих достижений советской власти». Каждый окружен соседями, любопытными, бестактными, следящими за ним: женщины, рядом с которыми приходится жить Елочке. В дом аристократки Натальи Павловны буквально врывается «отставной матрос, потомственный пролетарий Павел Хрычко»,
Г"".
81
а с ним «неизвестные женщины в валенках и платках,... ругань,... детский плач; харканье и плевки».
Новая действительность столь абсурдна и нелепа, что те, кто помнит и любит прежний Петербург, далеко не всегда знают, как правильно поступить в той или иной ситуации. Впрочем, подобное мироощущение характерно для Петербургского текста в целом. Уже гоголевский Пискарев восклицает: «Боже, что за жизнь наша! вечный раздор мечты с существенностью» (Н. Гоголь. Невский проспект). Однако для героев романа «Побежденные» действительность невыносима. Как жить в мире, где детей заставляют голосовать за смертный приговор, где школьника преследуют из-за его происхождения, а за право получить работу от человека требуют предать близких? Л. К. Долгополов называет «испытание Петербургом соединение вполне реального города и „трансцендентальной категории, проникшей в этот мир из-за порога сознания“»10. Думается, этой особенностью характеризуется и роман «Лебединая песнь», героиня которого видит бесов и призраков, наводнивших пространство города: «Все что-то мерещится. Темноты боюсь, одна в квартире оставаться боюсь... Странные рожи какие-то лезут: раздуваются, ползут из углов». В Петербургском тексте XIX века категории жизни и смерти смешиваются, объективная действительность тесно соприкасается с потусторонним миром, так что покойники на кладбище беседуют друг с другом, словно живые люди («Бобок» Ф. М. Достоевского), а живого человека хоронят, приняв за умершего («Петербургские трущобы» В. В. Крестовского). Здесь мертвецы активно вмешиваются в жизнь реально существующих людей: призрак графини указывает Германну три карты с условием, чтобы он женился на Лизе («Пиковая дама» А. С. Пушкина), покойный Акакий Акакиевич пытается вернуть утраченную шинель («Шинель» Н. В. Гоголя) и т. д. В романе И. В. Головкиной призраки являются лишь Анастасии Алексеевне, душевно больной медсестре: «...Как только одна останусь, так страх придет, что увижу... Тени чаще, а случалось — лица. Полковника с усами помните?.. Вот он и сейчас как будто стоит...»
Однако и трезво мыслящие герои романа, которые вовсе не боятся темноты, ощущают при-
[Е. А. Попова, О. С. Шурупова]
сутствие темного начала: «Эти сети лагерей, эти пытки в подпольях... Во всем этом что-то несвойственное нам, что-то чужое!..» Так, Елочка в разговоре с Олегом прямо высказывает мысль, что «этот сплав — продукт темноты». Согласуется с этим и зловещий образ следователя с холодными змеиными глазами, который, задавая вопросы, извивается, словно кобра. Леля мысленно сравнивает его с бесом, которого «корчит от ладана», а Анастасия Алексеевна узнает в нем нечистого.
Неотъемлемая часть жизни героев Петербургского текста — тоска: «...А между тем какое-то новое ощущение отразилось во всем существе господина Голядкина: тоска не тоска, страх не страх... лихорадочный трепет пробежал по жилам его» (Ф. Достоевский. Двойник); «И тихая тоска сожмет так нежно горло: / Ни охнуть, ни вздохнуть...» (А. Блок. Жизнь моего приятеля). По мнению А. Д. Шмелева, «тоска» «ярко отражает специфику „русской ментальности“ и соответствует уникальному русскому понятию»11. Слово частотно в произведениях, входящих в Петербургский текст отечественной литературы. Все герои Петербургского текста XIX-XX вв. вынуждены бороться с тоской, пагубным, опасным состоянием, поддавшись которому можно духовно погибнуть. Петербург словно испытывает человека, то усыпляя его, маня его призрачной радостью, то показывая явные, реальные стороны жизни и заставляя тосковать, и лишь немногие выходят победителями из подобной духовной борьбы.
Тоска подстерегает и персонажей романа «Побежденные»: Олега, Наталью Павловну, Нину, Лелю. Даже внешне спокойная Елочка ощущает, что тоска «разлита во всем: в чистоте и аккуратности этой слишком знакомой комнаты...; в одинокой чашке крепкого чаю...; в томике Блока, который загрыз ей душу мечтаниями». «Как я буду жить с этой тоской? У меня, очевидно, повредились душевные крылья, способность к вознесению», — думает Ася, самый возвышенный персонаж романа. По наблюдениям Ю. С. Степанова, образ русской тоски включает следующие признаки: «мокрый снег, желтый, мутный; темнота; может быть, огарок свечи, готовый погаснуть; теснота, давит что-то; тошнота, тошно; и — мысль о могиле»12. В романе И. В. Головкиной тоска чаще
[мир русского слова № 2 / 2015]
81
[взаимосвязь литературы и языка]
I
всего связана с теснотой и мраком. Олег Дашков почти физически ощущает, как тоска «сгустилась и словно стена сплошным мраком встала вокруг него, почти физически давила грудь». Описание петербургского пейзажа, который открывается глазам измученной тоской Лели, наиболее соответствует мифологизированному облику города: «Сырая мгла окутывала улицы; зажгли фонари, и свет их тускло желтел сквозь изморозь. Вокруг бесконечно сновали прохожие, и каждый казался придавленным своим неразделенным горем».
В. Н. Топоров подчеркивает, что герои Петербургского текста всегда приходят «или к гибели, или к подлинному спасению, достигаемому уже не прежним человеком, но новым уже в силу своего мучительного личного жизненного опыта»13. Примирившиеся с жизнью герои Петербургского текста XIX в., подобно Юлии Бероевой и Раскольникову, обретают духовное спасение — новую, подлинную жизнь, и в этом высокая миссия Петербурга. Большинство героев романа И. В. Головкиной гибнет, но их вряд ли можно признать «побежденными». Уходят побежденные белогвардейцы, исчезают дворяне, но герои книги через боль и страдание приходят к подлинной, духовной жизни. Не погибают люди, обладающие высокой идеей, которая дает им силы жить: Елочка, Мика и Мери. Все они проходят через «искушение» романтическими мечтаниями, стремятся уйти от неприглядной действительности в грезы о подвиге или о монашестве, затем, повзрослев, совершают подлинные подвиги. Это касается и искренне верующих Мики и Мери, которые не боятся выполнять тайные церковные поручения и посещать ссыльных, и Елочки, мужественно взявшей на себя воспитание детей погибших Аси и Олега. Произведение И. В. Головкиной заставляет как своих героев, так и читателей всматриваться в петербургскую жизнь, показывает, как зло скрывается под маской доброты, как ложное выдается за действительное. Однако герои произведения убеждаются в том, что их великий город не погиб, не исчез — не случайно и Елочка и Мери понимают: «Святое тело России все-таки здесь... Россия спасет себя сама, изнутри... За закатом придет рассвет!»
Даже в страшное для Петербурга время, город, как утверждал В. Б. Шкловский, «не был взят,
потому что он растоплял своим жаром, сжигал своим огнем всех, на него идущих»14. Развивается и Петербургский текст русской литературы, одной из составляющих которого стала книга И. В. Головкиной, воплотившая его характерные черты. Петербургский текст по-прежнему является важнейшей частью отечественной культуры и, как писал В. Н. Топоров, «учит, что распад, хлябь и тлен требуют от нас... открытости, верности долгу, веры, надежды, любви, предчувствия или просто ясного и неуклонного сознания, что и сейчас Петербург может оказаться нашим ближайшим и надежнейшим ресурсом, если только мы окажемся достойными того вечного и близкого в нем, что было открыто нам Петербургским текстом и самим Петербургом»15.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Топоров В. Н. Петербургский текст. М., 2009. С. 25.
2 Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст рус-
ской литературы» // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического:
Избранное. М., 1995. С. 260.
3 Волков С. История культуры Санкт-Петербурга с основания до наших дней. М., 2007. С. 149.
4 Чуковская Л. К. Дом поэта. М., 2012. С. 241-242.
5 Головкина И. В. Лебединая песнь (Побежденные). СПб., 2009. С. 3.
6 Головкин Н. К. Предисловие внука автора // Головкина И. В. Лебединая песнь (Побежденные). СПб., 2009. С. 6-7.
7 Дилакторская О. Г. Петербургская повесть Достоевского. СПб., 1999. С. 339.
8 Долгополов Л. К. На рубеже веков: О русской литературе конца XIX — начала XX века. Л., 1977. С. 167.
9 Шмелев А. Д. «Петербургский текст» на фоне русской языковой картины мира // Художественный текст как динамическая система. Матер. междунар. науч. конф., посвященной 80-летию В. П. Григорьева / Институт русского языка им.
B. В. Виноградова, РАН. Москва, 19-22 мая 2005 г. М., 2006.
C. 93.
10 Долгополов Л. К. Указ. соч. С. 190.
11 Шмелев А. Д. Русская языковая модель мира: Материалы к словарю. М., 2002. С. 90.
12 Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. М., 2004. С. 907.
13 Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы»... С. 301.
14 Шкловский В. Б. Zoo, или Письма не о любви. СПб., 2009. С. 259.
15 Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы»... С. 319.
82
[мир русского слова № 2 / 2015]
