CC BY
49
и способы образования терминов, особые оттенки употребления того или иного термина, а также необычность авторского терминообразования.
Известно, что только в сфере функционирования терминов можно проследить историю их создания, предположить пути и способы образования.
Введение нового термина в научный текст (который представляет собой часть сферы функционирования) обусловливается дифференциацией и дефинированием, а также объяснением соответствующего понятия, закрепленного в термине. Возникновение новых терминов, как правило, связывается с именами ученых, которые сделали то или иное научное открытие. В 1911 году польский ученый Казимир Функ получил из рисовых отрубей препарат, излечивающий паралич (бери-бери) голубей, питавшихся лишь полированным рисом. Так им был предложен термин «витамин», актуальный до настоящего времени. В 1902 году английские физиологи У. Бейлисс и Э. Старлинг ввели в научный оборот термин «гормоны», исследуя биологически активные вещества, вырабатываемые эндокринными железами и выделяемые ими непосредственно в кровь.
В сфере функционирования терминов в качестве мотивирующих слов очень широко используются имена собственные, что является показателем собственно терминологической деривации, например: армстронгит - минерал коричневого цвета со стеклянным блеском. Назван в честь Найла Армстронга -американского космонавта, первым ступившим на Луну; чкало-вит - редкий минерал, цепочечный силикат бериллия и натрия. Назван в честь Валерия Павловича Чкалова, первого лётчика, совершившего беспосадочный перелёт из Москвы в США через Северный полюс и т.п. Таким способом имена, составляющие национальную гордость того или иного народа, становятся интернациональным достоянием.
Термины, образованные на базе имени собственного, обладают большим информационно-гносеологическим потенциалом, выступают средством накопления и передачи научного знания, его функционирования. Как научные репрезентанты мен-тальности, они воплощают функциональное единство принципов традиции, преемственности развития в процессах познания человеком окружающего мира.
Термины, мотивированные именами собственными, функционально способствуют сохранению его системности, понятийно-логической определенности, детерминируют расширение его деривационного пространства. Системность, регулярность и продуктивность этих терминообразовательных типов обусловливается постоянством функционирования имени собственного как производящей базы / основы термина. Так, термин уваро-
Библиографический список
вит реализует следующие частные терминообразовательные значения: 1) «минерал (то), названный в честь известного человека (того), чье имя указано в мотивирующей основе»; 2) «минерал изумрудно-зеленого цвета из группы гранатов с примесью хрома. По имени русского министра - графа Уварова».
Во всех специальных изданиях в составе дефиниции обязательно содержатся указания «по имени (в честь) известного человека (выдающейся личности)»; «по названию места, где впервые был обнаружен» и т.д. Информация, которую содержат имена собственные, а затем и термины, образованные на их базе, передают научную информацию другим исследователям, реализуя при этом принцип преемственности, который необходим в науке. Помимо этого, производный от имени собственного термин с помощью своей производящей базы включается в систему определенной понятийно-логической сферы, поддерживая ее четкость и стройность на деривационном уровне. Именно в этих терминах происходит уникальное слияние истории и современности.
Кроме того, термин является единицей речи и функционирует в сфере научной, специальной коммуникации. Тем не менее он может использоваться и в других типах дискурса, представляя ту часть содержания ментальной единицы, которая фиксирует результат научного познания, что позволяет рассматривать термин в рамках когнитивно-дискурсивной парадигмы как языковой знак, содержащий в своем значении научное знание о референте, существующий в рамках определенной терминологии, употребляющийся в различных типах дискурса, но полностью реализующий свою функцию лишь при употреблении в соответствующем (научном или техническом) контексте в совокупности с другими единицами (в первую очередь - терминологическими), реферирующими к одной и той же предметной области.
Таким образом, в настоящее время результаты исследований специфики термина позволяют представить его как особую лингвистическую единицу, как средство научной коммуникации.
Термин характеризуется функционально-коммуникативной спецификой его глобальной сферы становления, развития и функционирования - языка науки, который можно интерпретировать как «системно организованную, многуровневую лингво-когнитивную целостность и одновременно как специфическую реализацию особого способа коммуникации» [6, с. 198].
Таким образом, знания человека формируют концепцию информационно-научной картины мира и в целом представляют системно организованную совокупность понятий и отношений между ними. Концепции научной картины мира соответствует языковая модель бытия, и понятия в языке выражаются с помощью терминов.
1. Anisfeld, M. Language and development from birth to three. Hillsdale: Lawrence Erlbaum, 1984.
2. Буянова, Л.Ю. Термин как единица логоса. - М., 2012.
3. Буянова, Л.Ю. Термин как единица логоса. - М., 2012.
4. Лейчик, В.М. Обоснование структуры термина как языкового знака понятия // Терминоведение. - М., 1994. - Вып. 2.
5. Лейчик, В.М. Новое в советской науке о терминах // Вопросы языкознания. - 1983. - № 5.
6. Anisfeld, M. Language and development from birth to three. Hillsdale: Lawrence Erlbaum, 1984.
Bibliography
1. Anisfeld, M. Language and development from birth to three. Hillsdale: Lawrence Erlbaum, 1984.
2. Buyanova, L.Yu. Termin kak edinica logosa. - M., 2012.
3. Buyanova, L.Yu. Termin kak edinica logosa. - M., 2012.
4. Leyjchik, V.M. Obosnovanie strukturih termina kak yazihkovogo znaka ponyatiya // Terminovedenie. - M., 1994. - Vihp. 2.
5. Leyjchik, V.M. Novoe v sovetskoyj nauke o terminakh // Voprosih yazihkoznaniya. - 1983. - № 5.
6. Anisfeld, M. Language and development from birth to three. Hillsdale: Lawrence Erlbaum, 1984.
Статья поступила в редакцию 10.09.14
УДК 882-93.09 (075.32)
Ohamzyryn E.T. THE ROLE OF THE PEOPLE'S POETICS IN THE WORKS BY M. KENIN-LOPSAN. The purpose of this article is to analyze the role of traditional poetics in the works of M. Kenin-Lopsan, a famous Tuvan writer. This paper describes the ethno-aesthetic elements of texts in the works by M. Kenin-Lopsan that show everyday life, culture and transmit worldview of Tuva. The analysis of the images of the writer suggests that it is based on images and motifs associated with customs and beliefs of ancient folk, leaving the ancient times, in the tradition of folk poetics. The widespread use of proverbs, descriptions of customs is the hallmark of the original works of the Tuvan writer that can be considered as a "people's encyclopedia".
Key words: Tuvan children's literature, ethnopoetics, heroic motif, image of a horse.
Е.Т. Чамзырын, канд. филол. наук, доц. каф. тувинской филологии и общего языкознания
Тувинского гос. университета, г. Кызыл, Е-таИ: chamzyryn_e@mail.ru
РОЛЬ НАРОДНОЙ ПОЭТИКИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ М. КЕНИНА-ЛОПСАНА
Целью данной статьи является анализ изучения роли традиционной поэтики в произведениях известного тувинского писателя М. Кенина-Лопсана. В статье дается описание этно-эстетических элементов в текстах произведений М. Кенина-Лопсана, которые показывают быт, культуру и передают мировосприятие тувинцев. Анализ системы образов писателя свидетельствует о том, что она основана на образах и мотивах, связанных с вековыми народными обычаями и поверьями, уходящими вглубь веков, в традицию народной поэтики. Широкое использование пословиц, поговорок, описаний примет и обычаев является отличительной чертой оригинальных произведений тувинского писателя М.Кенина-Лопсана, которые можно считать «народной энциклопедией».
Ключевые слова: тувинская детская литература, этнопоэтика, героический мотив, образ коня.
Общеизвестно, что фольклор является одной из первооснов детской литературы. Устное народное творчество представляет собой неиссякаемый источник глубоких идей и ярких художественных образов. На протяжении всей истории мировой литературы происходит плодотворное воздействие фольклора на творчество писателей. А в тувинской детской литературе поэтика фольклора занимает видное место.
Таким ярким примером творческого использования народной поэтики может служить повесть «Белолобый рыжий конь» М. Кенина-Лопсана. Автор, используя традиции народного творчества, создал прекрасное произведение для детей.
Основные свои произведения М. Кенин-Лопсан адресовал взрослому читателю, но много сделал для развития тувинской детской литературы, за что мы вправе называть его и детским писателем. Герои М. Кенина-Лопсана не только подростки, но и взрослые (старики), под чьим добрым и неустанным вниманием происходит нравственное формирование личности ребенка, становление человека. Например, в повести «Белолобый рыжый конь» дедушка Эртине, воспитавший внука Хоптак-оола и коня по кличке Калчан-Шилги, напоминает нам фольклорный образ.
Дедушка Эртине - пенсионер, охотник, «один из старейших жителей», внутренний облик которого характеризуют мягкость, душевная доброта, отцовская любовь к внуку, Хоптак-оолу. И это подтверждается такими деталями для того, чтобы показать доброту дедушки Эртине. Повесть начинается с пословицы «Дятел ищет себе дерево помягче, люди к доброму человеку тянутся». «Возле дома, где живет старик Эртине, целыми днями играют дети. Если он дома, то дверь у него всегда нараспашку. В день выплаты пенсии, дед достает из чулана даалын (переметная сума из обработанной шкуры), получив деньги, идет в магазин и наполняет даалын сладостями, тетрадками, цветными карандашами и детскими книжками». Затем, собрав «детей в кучу, выстраивает по росту и начинает раздачу с самого младшего и к тому же самого умытого». А иногда «Словно борец-победитель, разбрасывающий, по обычаю, сыр среди зрителей, кидает детям конфеты». Автор такую картину наблюдал множество раз и «не уставал дивиться щедрой доброте».
Описание различных обычаев, этикета и этнографические детали, используемые автором помогают ярче изобразить характер, мировоззрение героя. Так, когда ему, дедушке Эртине, дали скромный подарок «по древнему обычаю, коснулся лбом или прислонил ко лбу». Когда охотился «... соорудил ожук из трех камней», «такова сила традиции: у человека должен быть свой очаг. Тут же, на ветвях ели, разместились нехитрые припасы старика: деревянное ведерко с чекпеком - гущей, остающейся после топления масла, мешочек с курутом (сушеный сыр), даалын, наполненный сухарями. Постелью старику служили брошенный на землю потник и седло в изголовье. Пристанище истинного кочевника!». Прежде чем наполнить свою чашу чаем, дед переломил сухую ветку и прикоснулся ею к сварившемуся чаю. «Побрызгал кипятком в сторону реки, гор, неба, солнца, потом несколько капель воды в костер и, таким образом, благословив все сущее на родной земле», «отломил кусок быштака (сыра) и, отщипнув от него краюшку, бросил его в горящую огонь». «Двумя руками, как того требует обычай, старый Эртине подал мне связку сушеного творога - ку-
рута». Или «... известно, что старого человека по имени называть нельзя. В крайнем случае, можно упомянуть лишь его прозвище» - эта традиция, как и уважительное и теплое отношение к старикам, является одной из национальных традиций тувинцев. Эти мотивы в основе своей уходят далеко в национальную традицию почитания тувинцами, имевшего первостепенное значение в жизни кочевых скотоводов. «Именно поэтому эти этно-эстетические элементы активно участвуют в самой художественной структуре произведения, в показе формирования национальных характеров, их нравственной психологии, в передаче местного колорита и т.д.» [1, с. 233].
Введение таких этнопоэтических деталей полнее обрисовывает быт, культуру и мировоззрение тувинского народа. Так автор, рисуя условия жизни, быта и обычаи своих героев, воссоздает «этнографический контекст», необходимый для реалистического воспроизведения изображаемой действительности. По этому поводу один из исследователей творчества М. Кени-на-Лопсана Д. Молдавский пишет: «Для автора и его героев вся эта этнография - сама живая действительность» [2, с. 8].
Эмоционально окрашенный символический образ коня помогает писателю найти нужную тональность произведения. «Черты фольклорной идеализации коня, усиливает романтический пафос произведения» [3, с. 139]. Автор образа коня, Калчан-Шилги, настойчиво сближает со сказочным. Образ коня, традиционного в тувинских эпических произведениях, помогает автору передать характер, внутреннее состояние героя. Романтически возвышена и опоэтизирована верность коня своему хозяину. Калчан-Шилги всегда неразлучен с хозяином, который говорит и советуется с ним. «Эртине и Калчан-Шилги понимают с полуслова и даже с полвзгляда». Дедушка Эртине с конем разъезжает по окрестным полям, холмам и тайге. И однажды пришли к стоянке оленеводов. Там шел плановый забой оленей. А оленьи рога выбрасывали выгребную яму. Дедушкины советы, что это большая ценность никого не волновали. Ему стало так больно, как будто кто-то кровно обидел. «И Калчан-Шилги, словно почувствовав огорчение хозяина, издает негромкое, жалобное ржание...». Или во время поездки дедушке Эртине стало плохо Калчан-Шилги «... явно встревоженный, приближался к хозяину и теребил его губами за плечо» и т.д.
В эпическом стиле передан монолог-исповедь: «- Калчан-Шилги! Любимый мой Калчан-Шилги, - чуть слышно прошептал дед. - Спасибо тебе за дружбу. Если бы не ты, разве мог бы я напоследок объездить отчий край, увидеть все, что так любил с самого раннего детства?
... А ты не горюй - иди домой... Ступай, мой Калчан-Шил-ги! Я верю, ты не заблудишься. Беги свободно, словно ветерок, а я с вершины посмотрю тебе вслед и полюбуюсь твоей красотой и резвостью. Беги...» Такое обращение дедушки Эртине к своему коню напоминают сказочных богатырей, которые часто разговаривают, советуются в трудные минуты со своим конем.
А в ответ тихо заржал, подобно айтматовскому Гульсары, Калчан-Шилги ощущает и понимает своего хозяина:
« - Неужели ты думаешь, что я могу оставить тебя здесь одного, мой добрый Эртине? Думаешь, я забыл, как ты выкармливал меня молоком из своей деревянной чашки, дарил мне свою заботу и тепло? Не надо, не закрывай глаз! Не спи!.. почему замолчал?!»
Верность коня своему хозяину романтически возвышена и опоэтизирована. «Благодарный Калчан-Шилги коснулся мягкими теплыми губами ладони старика». Такой тип передачи внутреннего состояния героев распространен не только в героических эпосах, но и в сказках и устных рассказах.
Итак, в повести конь, как и в фольклоре, изображается как верный помощник и друг человека. Больше того, при всей своей реалистичности повесть написана в фольклорно-романтичес-ком стиле. Основные герои: конь и старик Эртине нарисованы поэтически возвышенно, с использованием художественно-изобразительных средств фольклора. Отсюда видно, что повесть идет от фольклорной традиции, это говорит о ее сильном влиянии на детскую прозу на современном этапе.
М. Кенин-Лопсан в своих произведениях стремится передать мудрость нынешних стариков молодым поколениям, выявить нравственные, духовные ценности, бережно передаваемые от поколения к поколению. В повести «Калдарак» за спиной сироты - подростка можно разглядеть дедушку Мыйыта, прославленного охотника, чутко и бережно оберегающего Четпея, помогающего поверить в добро и справедливость, любить свою малую родину - Салдам. «... здесь, на этом месте, - гляди, как Пий-Хем медленно течет! Не то что по течению - с берега на берег на плоту перебраться можно. Вот и назвали это место Сал-дам, плоты, значит, ходили тут от берега к берегу. ...стоит на ровном месте, как на тарелке! Вот она, земля твоих предков». Автор таким введением топонимического предания о Салдаме, знакомит юного читателя с этим прекрасным уголком Тувы. В повести показаны утро, полдень, вечер, ночь в Салдаме. Дети вместе с автором любуются лесами, реками, озерами, лугами, а главное - учатся видеть, понимать природу, ценить непреходящую красоту.
Автор как и в народных произведениях учит его тем нравственным заповедям, на которых стоит жизнь. Так, например, дедушка Мыйыт дает такой наказ внуку, Четпею, главному герою «Калдарака», «... у меня одно сокровище есть. Не успею тебе это передать - все тогда, больше ни от кого не получишь». А это сокровище таково: «От предков повелось, что человек должен знать свою землю, то место, где родился». Образ Мыйыт народный, он выхвачен из жизни. Его речь сверкает разными оттенками, изобилует пословицами и поговорками: «Кто родины своей не знает - тот на пегого безрогого быка похож», «В утку, может, и промахнешься, но уж в озеро-то непременно попадешь», которые органически удачно вошли в ткань произведения. В повести хорошо написано о народных приметах: дедушка Мыйыт научил внука Четпея, угадывать погоду, он знает то, как проявляет себя в разных погодных условиях солнце и река, дождь и ветер. «Ветер дует в сторону реки. Радуюсь: значит, и завтра день будет ясный. ...если ...с Енисея - загрустил бы я: жди завтра пасмурного дня, дождливого» и т.д.
В повести много интересных картин, характеризующих тод-жинский быт и таежную природу. Но самое примечательное в ней - образ Четпея. Теперь у него «Никого ... нет. Ни отца, ни матери, ни мудрого дедушки Мыйыта, ни милого, верного моего пса. Только бабушка и Шиней». М.Кенин-Лопсан психологически тонко передает состояние подростка, когда он мстит за дедушку, убивая того самого медведя, при помощи своего любимой собаки Калдарак. А дедушка Мыйыт был задавлен медведем, спасая детей лесной школы. Так описывается его состояние, в минуту опасности он не теряется. «Стрелять меня дедушка Мыйыт научил, чего же теперь бояться? Пусть я совсем один - во мне, со мною месть: как мог бы я уйти, когда он жив и здесь, тот ненасытный зверь, убийца моего стари-ка?Я взрослым стал теперь, тверда моя рука!И внезапно стал я совсем-совсем спокойным. Прицелился прямо в сердце медведю и выстрелил». Калдарак, верный пес Четпея, тоже погиб, при схватке с тремя волками. От него осталось косточки от передних лап. Четпей похоронил своего любимого четвероногого друга по обычаю охотников. «Подобрал, присмотрел дуплистое дерево неподалеку и положил обе лапки в дупло. Кусок мяса, прихваченный из дому для Калдарака, рядом положил. Знал, конечно, что не съест уже этого моему другу, да ведь так делали все мои предки охотники. И только после того, простившись с Калдараком, дал волю слезам».
А наказы дедушки и бабушки своему внуку Четпею, включенные в композицию повести, напоминают героический мотив.
Введением игры «сайзанак», во время которой Четпей рассказал Шинею о древнем обычае, как просить щенка, автор знакомит юных читателей с обычаями тувинцев. «Туда, где щенки народились, вареный курдюк возьми, жирной бараниной досыта мать щенят накорми. Когда подойдет хозяин - остатками курдюка, досыта накорми ты выбранного щенка. Закройте глаза собаке хозяйской рукой, щенка же скорей уносит пускай человек другой. Ты сиди, не вставая, как будто нет забот, и жди, покуда хозяин за юрту тебя не позовет. За юртой, понятно, сразу получишь щенка - он твой!».
Автор в своей повести «Калдарак» рассказал о большой трогательной дружбе юноши и собаки, о первой нежной любви Четпея и Шиней, о любви к родной земле, об уважении к старшим. Все это передано писателем фольклорными и этнографическими деталями.
Вся система образов известного тувинского писателя М. Кенина-Лопсана основана на образах и мотивах, связанных с вековыми народными обычаями и поверьями, уходящими вглубь веков, в традицию народной поэтики.
«Бабушкин календарь» - это подлинный свод материалов по народным приметам и устной поэзии тувинского народа, который дает много полезного не только для детворы, но и взрослым. Известно, что автор не только писатель, но и этнограф, и фольклорист. Поэтому фольклорные и этнографические материалы широко использованы им. «Бабушкин календарь» - «чудесный календарь», состоящий из 18 маленьких глав, в каждой из которых даны описания самых разнообразных народных примет. Например, в таких главах, как «Солнечные уши», «Красный шар», «Сытая Луна», «Худая Луна» дается многолетний народный опыт, который учит детей определять погоду в зависимости от внешнего облика Луны. «Когда луна толстая - погожая пора наступает», а если «край тонкий - плохая примета: ветры сильные задуют, дожди польют, а может и снег с градом нагрянет».
По поведениям животных тоже определяют погоду, если дятел свистит «морозы идут». Изменившийся голос дятла предвещает, «по бабушкиному утверждению», оттепель. Камлание зайца - скоро весна, если звенит кузнечик, то «видно, травы начнут раньше сохнуть» и т. д. Иногда вводятся топонимические легенды, объясняющие повадки животных и приметы. Например, дана такая легенда «В незапамятные времена Хаан птиц устроил большое сборище своих крылатых подданных», чтобы наделить всех голосом «всякой нужен свой, особый, не похожий на других, голос». Наконец, закончена работа. «Теперь вы не бессловесные, у вас есть голоса». А коршун опоздал, и его наделили ржанием лошади, так как Хаан приметил, одиноко стоящего в степи, коня. И Хаан сказал:
- Отныне ты будешь в небе один, как тот конь, который стоит сейчас в степи. И голос твой будет походить на голос лошади». И, действительно, если прислушаться, то голос этой птицы похож на лошадиное ржание. Писатель дает и примету: «Коршун в небе - весна в разгаре». Есть и легенда о Бурундуке. «Бурундук стал полосатым, оттого что он большой лгун. Его крик раздражает Верхний мир, когда он достигает неба, там думают, что случилось какое-нибудь несчастье. Глянь, а бурундук, как ни в чем ни бывало, уполз к себе в нору, под корни дерева, и подремывает в свое удовольствие. На небе сердятся, - там тоже не любят ложной тревоги, - и посылают вниз молнию, чтобы поразить вруна. Но ведь бурундук спрятался под землей. Молнии только скользнет по его спине, светлый свет оставит, а хитрый бурундук даже не проснется!». Поэтому полосатый бурундук напророчил хмурую погоду.
Значение «Бабушкиного календаря» определено самим автором так: «...чтобы голос предков не умолк, не забылся. Я и хочу познакомить вас с теми приметами, которые я запомнил от своей бабушки. Чтобы мы могли передать последующим поколениям мудрые мысли, предания дедов» [4, с. 65].
Можно сказать, что «Бабушкин календарь» - энциклопедия народной приметы. Он, как и все произведения М. Кенина-Лоп-сана, способствует формированию духовного развития и нравственности у юного читателя.
Таким образом, один народных писателей Тувы М. Кенин-Лопсан, хорошо знающий народную поэзию, и верный традициям творческого осмысления фольклора, использовал народную поэтику для создания оригинальных произведений.
Библиографический список
1. Далгат, У.Б. Литература и фольклор: теоретические аспекты. - М., 1981.
2. Молдавский, Д. Фольклор, поэзия, поиск // Небесное зеркало. - Кызыл, 1985.
3. Хадаханэ, М.А. Тувинская проза. - Кызыл, 1968.
4. Кенин-Лопсан, М.Б. Небесное зеркало. - Кызыл, 1985.
Bibliography
1. Dalgat, U.B. Literatura i foljklor: teoreticheskie aspektih. - M., 1981.
2. Moldavskiyj, D. Foljklor, poehziya, poisk // Nebesnoe zerkalo. - Kihzihl, 1985.
3. Khadakhaneh, M.A. Tuvinskaya proza. - Kihzihl, 1968.
4. Kenin-Lopsan, M.B. Nebesnoe zerkalo. - Kihzihl, 1985.
Статья поступила в редакцию 28.08.14
УДК 821.161.1
Shkapa Ye.S. ON THE QUESTION OF REALTIONSHIP BETWEEN THE CHRISTMAS TRILOGY "SELECTED GRAIN" (OTBORNOE ZERNO) BY N. LESKOV AND OTHER WORKS OF THE WRITER. The article is devoted to a topical problem of studying Leskov's works in an intertextual aspect. This article contemplates the problem of analysis of the poetics of the Christmas novels of the writer from the perspective of the intertextual connections with his other works regarding the Christmas trilogy of "Selected grain". Special attention is focused on the analysis of narrative and figurative adoption. The author comes to the conclusion that in the dialogical space the trilogy is a recipient of the drama "The Spendthrift" (Rasstochitel) and a pretext to an unfinished "story apropos" "Moscow Ghost", the manuscript of which is in the archives of N. Leskov in Russian Archive of Literature and Arts. The images' parallelism and thematic adoptions, identified by the author, made it possible to create a whole number of "characters", to extend the semiotic and the semantic field of works. The problem in the article is studied insufficiently and requires further work. Key words: Leskov, Christmas stories, intertextuality, story, image, character series.
Е.С. Шкапа, аспирант каф. истории русской классической литературы Института филологии и истории Российского гос. гуманитарного университета, г. Москва, E-mail: elena_shk89@mail.ru
К ВОПРОСУ О СВЯЗИ СВЯТОЧНОЙ ТРИЛОГИИ НС. ЛЕСКОВА «ОТБОРНОЕ ЗЕРНО» С ДРУГИМИ ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ ПИСАТЕЛЯ
Статья посвящена актуальным на сегодняшний день вопросам изучения творчества Н.С. Лескова в интертекстуальном аспекте. В данной статье рассматривается проблема анализа поэтики святочных произведений писателя в ракурсе межтекстовых связей с другими авторскими произведениями на примере святочной трилогии «Отборное зерно». Основное внимание акцентируется на анализе сюжетных и образных заимствований. Автор приходит к выводу, что в диалогическом пространстве произведений трилогия является одновременно реципиентом драмы «Расточитель» и предтекстом незаконченного «рассказа кстати» «Московское привидение», рукопись которого находится в архиве Н.С. Лескова в РГАЛИ. Выявленные образный параллелизм и сюжетные заимствования позволили выстроить «персонажные» ряды, расширить семиотическое и смысловое поле произведений. Проблема, затронутая в статье, мало изучена и требует дальнейших исследований. Ключевые слова: Лесков, святочные рассказы, интертекстуальность, сюжет, образ, персонажный ряд.
Одним из важнейших направлений современного лесково-ведения становится выявление места и значения творчества Н.С. Лескова в отечественной литературе. Стоит отметить неравномерное распределение исследовательского внимания к наследию писателя. Как верно замечает Н.Ю. Данилова (Заварзи-на), «возросший интерес к творчеству Н.С. Лескова в отечественном и зарубежном литературоведении, наблюдаемый с начала 90-х гг. XX в., с одной стороны, привел к появлению множества исследовательских работ о творчестве писателя, с другой же стороны, выявил неизученные вопросы» [1]. Так, вопросы исследования интертекстуальных особенностей стиля Н.С. Лескова, в том числе в святочных произведениях, оказались несколько в тени, поэтому проблемы изучения межтекстовых связей в творчестве писателя в последнее время приобретают особое значение. Специальных исследований художественных произведений Н.С. Лескова в интертекстуальном аспекте на данный момент не так много, к проблеме межтекстовых связей, заимствований образов, сюжетов и мотивов в творчестве писателя обращались Н.Н. Старыгина, О.Е. Майорова, И.Н. Минеева, Г.А. Шкута, А.А. Новиков-Строганова, А.А. Федотова. Исследуя «мнемонические элементы» в творчестве писателя, Евдокимова О.В. отмечает, что «не только масштабные эпические произведения, но и самые лаконичные свои сочинения Н.С. Лесков насыщает прямыми или скрытыми цитатами, реминисценциями, многочисленными образами культурной памяти» [2].
Рост интереса литературоведов к наследию писателя, интерпретация его святочных произведений в новом ракурсе, с точки зрения интертекстуальности, определяет актуальность данной работы. Новизна исследования заключается в том, что межтекстовые связи святочных рассказов Н.С. Лескова с другими авторскими произведениями ранее не рассматривались. «В лесковедении уже отмечалась автоинтертекстуальность творчества Лескова, его стремление «переписать», иногда совершенно противоположным образом, уже однажды обработанный сюжет» [1]. В своей творческой манере Н.С. Лесков «всегда стремился к установлению внутренних связей между своими произведениями» [3, с. 15]. При интерпретации святочных произведений писателя, следуя авторской жанровой дефиниции, такие связи нужно учитывать.
Представляет интерес с этой точки зрения трилогия Н.С. Лескова «Отборное зерно», впервые опубликованная в 1884 году в журнале «Живописное обозрение» (№№ 1, 2, 3). В 1886 году, уже с новым началом, включающим святочные мотивы, писатель включает это произведение в свой сборник «Святочные рассказы». Исследуем особенности реализации основных форм авторской интертекстуальности в этом рассказе. Исследователь А. Новикова затрагивала вопрос заимствования «сюжета наоборот»: «...в основе повествования [трилогии - Е.Ш.] - шутовское действо, розыгрыш, обман (в этом смысле «Отборное зерно» соотносится с другим святочным рассказом Лескова - «Об-
