CC BY
127
А. В. Каргальцев
римский республиканизм и христианская ЦЕРКОВЬ
СЕВЕРНОЙ АФРИКИ ВО П-1У вв.
Тема влияния христианства на общественно-политическую жизнь общества всегда вызывала самый живой интерес у исследователей. В представлении наших современников считается, что христианство тяготеет к абсолютной монархии как идеальной форме государственного устройства, и в этом проявилось его влияние на ход политической жизни государства1. Республиканизм же развивался не только параллельно христианской традиции, но и во многом вопреки ее фундаментальным установкам. Подобный взгляд на роль церкви получил развитие в эпоху Возрождения и в особенности в трудах просветителей XVIII в.2 В работах Э. Гиббона и Я. Бурдкхарда христианство рассматривалась как основная причина кризиса римского республиканизма, возрождение которого произошло в светских городах-государствах итальянского Возрождения [2; 3]. Негативную оценку влиянию христианской церкви на римский республиканизм дали в исследованиях такие современные ученые, как Ф. Петит, Дж. Покак, К. Скиннер [4; 5; 6].
В современной историографии постепенно происходит переоценка данной точки зрения. Основная проблема предыдущих исследований, как замечает А. Блек, заключалась в отсутствии ясного определения понятий республики и республиканизма. Под ними понимали форму государственного устройства и только с этой точки зрения анализировали государственные системы античности, Средневековья и Возрождения (в которых авторитет церкви тогда был достаточно силен, и которые, естественно были монархическими). Как замечает американский ученый, картина была бы неполной, если бы мы не обратили внимание на развивающиеся параллельно республиканские системы, роль церкви в которых была не менее значимой [7, p. 648]. Так республику Медичи сменила республика Савонаролы, республиками были кальвинистские государства Нового времени. Таким образом, влияние церкви на государство не означало однозначной поддержки монархии. Более того, само устройство церкви было по форме республикой; республиканские идеалы она унаследовала от античности, и, следовательно, их истоки надо искать в ранний период истории церкви. Комментируя статью А. Блека, К. Дж. Не-дерман, замечает, что автор не дает определения феномену христианской церкви, что является корнем проблемы. Дело в том, что церковь невозможно представить только как некий социальный организм: ее устройство ориентировано не на окружающую политическую модель, но представляет собой проекцию божественного универсума на земле, соответствующую монархической модели [8, p. 913].
Целью нашего исследования, помимо краткого определения республиканизма и христианства и поиска точек соприкосновения между ними, будет анализ взаимодействия этих феноменов на конкретном историческом материале римской Северной
1 Подобный тезис небезоснователен, как показывает М. Уилкс [1].
2 Критика «союза трона и алтаря» встречается у Н. Макиавелли, Д. Вико, Ж. О. Ламетри, Д. Дидро.
© А. В. Каргальцев, 2011
Африки П^У вв. В связи с этим мы определяем республиканизм не только как форму государственного устройства, но как систему социальных взаимоотношений, для которой характерно существование политической и социальной этики, в основе которой лежит принцип всеобщего равенства перед законом, гарантируемого абсолютными, непогрешимыми авторитетами традиции и религии. Из этого напрямую следует необходимость такой формы организации, при которой существует баланс между центрами власти и возможность их контроля со стороны гражданского коллектива. При этом допускаются и приветствуются ограничение определенных свобод внутри сообщества, а также добровольная жертвенность отельных его членов в критических ситуациях.
Открытым остается вопрос, в какой степени Римская империя соответствовала принципам республиканизма даже в таком их общем виде? Со времен Т. Моммзена принято делить императорский период римской истории на периоды принципата и домината. Принципат, по мнению немецкого историка, еще сохраняет многие республиканские традиции, уравновешивающие императорскую власть. Такая система двоевластия императора и сената просуществовала до III в. и последовательно сменялась военной бюрократией Северов и абсолютной монархией Диоклетиана [9, с. 8]. В течение III в. оставшиеся элементы республиканской системы отжили и были ликвидированы римскими императорами. Однако не все ученые согласны со столь однозначной оценкой. Г. Л. Курбатов видит опору ранневизантийской монархии в ценностях гражданского общества [10, с. 40]. Именно традиции греко-римской демократии предотвратили превращение государства в деспотию восточного типа. В теории, замечает Г. Г. Литав-рин, империя представлялась сообществом свободных граждан, а император — главой этого коллектива [11, с. 24]. Такой абсолютизм, по мнению А. В. Коптева, мало чем отличался от принципата [12, с. 128]. В действительности режим принципата носил весьма противоречивый характер. Он был соткан из малосовместимых и вовсе несовместимых принципов. С одной стороны, мы видим практически неограниченную монархическую власть, которая контролирует всю жизнь общества, с другой — возникает сложная проблема соотношения власти принцепса и сената, новой бюрократической монархии и старых полисных или, скорее, квазиполисных институтов, считает А. Б. Егоров [13]. В «Панегирике Траяну» Плиний писал: «Ты хорошо знаешь, как различны по своей природе деспотия ((^оштаШ) и принципат; итак, именно тем особенно дорог принцепс, кто больше всего тяготится деспотом ((^оштш)» (РНп., Рапед., XIV, 3). Мы не ставим под сомнение монархический характер власти римских императоров, но говорить об исчезновении гражданской общины в III в. было бы преждевременно. До издания эдикта Каракаллы 212 г. коллектив римских граждан был сравнительно небольшим, и он господствовал над провинциалами и рабами. Можно согласиться с Е. М. Штаерман, что гражданский коллектив как социальная реальность утратил смысл при империи [14, с. 258]. Вместе с тем как идеологическое и юридическое сообщество он продолжал оставаться реальностью, и император был вынужден возглавлять господствующий класс. Стремление императора возвыситься над подданными и над гражданами должны были встречать противодействие. Органом такой объективно обусловленной оппозиции, считает А. В. Коптев, был сенат, который выступал оплотом гражданских традиций. Их можно назвать республиканскими [12, с. 183].
Но традиции римского республиканизма могла оказать влияние на африканскую церковь только в том случае, если среди самих христиан число граждан было значительным или именно они задавали тон развитию церковной организации. Социальный
состав ранней церкви, по всей видимости, был невероятно пестрым. Древнейшим мучеником, о котором сохранилась память, был раб — по имени и происхождению пуниец — Намфамо из Мадавры (Aug. Ep. XVI, 2) [16, с. 280; 17, с. 163]. «Мученичество Перпетуи и Фелицитаты» дает еще ряд портретов первых христиан Северной Африки, среди которых преобладают представители низших классов. Однако среди Отцов церкви III в. мы видим, во-первых, римских граждан, а во-вторых, знатоков греко-римской философии, религии и литературы. Минуций Феликс — адвокат, Тертуллиан и Кип-риан — юристы, Арнобий — выдающийся ритор из Сикки, Перпетуя происходила из знатной семьи Карфагена. Кроме того, в Северной Африке республиканские традиции гражданского общества были традиционно сильны. Африка была одним из немногих регионов Западного Средиземноморья с богатыми политическими традициями и историей. Относительно влияния эллинизма на Карфагенскую державу в историографии идут многочисленные дискуссии [18, с. 68 сл.], однако очевидно, что опыт эллинистических монархий не был воспринят в Карфагене.
Видимо, первые христиане не ставили целью создание какой-либо единой церковной организации по причине ожидаемой в самое ближайшее время гибели этого мира и наступления Царства Божия. Кампенхаузен с некоторым удивлением замечает, что самым поразительным в деятельности ап. Павла было полное отсутствие установления каких-либо правовых основ и организации системы власти в созданных им общинах [19, p. 70]. Но уже в апостольской период жизни христианской церкви были заложены многие республиканские положения. Новый завет утверждал всеобщее равенство людей перед Богом. Через Его авторитет контролировалась этическая сторона жизни поведения христиан. Видимым выражением их общности была литургия, через которую, в том числе, осуществлялся прием в церковь. Все крещеные представляли особую форму гражданского коллектива — экклесию, которая имела двоякую природу. Во-первых, она была вселенским сообществом спасенных, а во-вторых, христианской общиной в городе или провинции [20; 21].
В начале III в. полностью оформляется структура христианских общин, и происходит выделение священства в особую группу, отдельную от мирян. Многие исследователи видят в этом отход от апостольского принципа равенства в сторону привычного для иудейской традиции понимания священства как закрытой корпорации3. Выразителем критических настроений в адрес африканского духовенства, безусловно, является Тертуллиан. В период между 203 и 207 гг. он порвал с христианской церковью и перешел к монтанизму, выступив с резкой критикой нарождавшейся церковной иерархии. Во многих его сочинениях обнаруживаются отголоски оппозиционного отношения к властям. Сначала Тертуллиан выступал как защитник непогрешимости церковного авторитета [24, с. 143]. Его сочинения домонтанистского периода являются источниками сведений о состоянии церковной иерархии. Так, становится ясным, что на рубеже II-III вв. в африканской церкви сложился институт катехумената или оглашения, чего не было в апостольской церкви [25, с. 234]. По этим свидетельствам можно предположить, что в Карфагенской церкви уже сложились очень четкие разграничения между мирянами и клиром (Tert. Praescr., 41). Став монтанистом, Тертуллиан выступил против этих разграничений. Тертуллиан был приверженцем греко-римской демократической тра-
3 Вопрос о том, в какой степени иудаизм повлиял на формирование христианской церковной организации, дискутируется в историографии [22; 23].
диции, но критика изменений в церкви осуществлялась им с позиции монтанистского учения, которое следует рассмотреть подробнее.
Евсевий сообщает о появлении после этого во Фригии некоего Монтана с «новым пророчеством» (Euseb. HE V, 16). О личности проповедника традиция сообщает, что Монтан, который сначала был жрецом Кибелы, будучи христианским неофитом, обратил на себя внимание экстазами и исступлениями, во время которых он произносил странные речи4. В эти минуты за него словно говорило некое божество. Реакция на откровения Монтана была двоякой: одни воспринимали их как новое откровение, другие искренне полагали, что «пророк» одержим бесами [27, c. 28]. Сам факт появления течений подобного рода, конечно, был неслучаен. Критике монтанистов подверглись в первую очередь церковная организация и епископальная система, что позволило А. До-нини увидеть в монтанизме не только религиозное, но и широкое демократическое движение, связанное с подъемом социальных низов как против римского угнетения, так и против власти епископов, не способных, по их мнению, противостоять антихристианской политике римских властей [16, c. 150]. Однако, на наш взгляд, ситуация была ровно противоположной. Как уже отмечалось, необходимым условием существования республиканизма в церкви было наличие недостижимого идеального начала, обеспечивающего равенство всех верующих. Для монтанистов было характерно меньшее внимание к Христу как к Спасителю и, как противовес, достижение личного контакта со Святым Духом, посредством вхождения в транс, медитации и экстаза. Для вступившего в личный контакт со Святым Духом не было необходимости принадлежать к «телу церкви», что, очевидно, противоречило республиканской природе христианской общины, с целью сохранения целостности которой и развивалась епископальная система.
На наш взгляд, не стремление к самовластию, борьба с ересями и расколами в церкви была основной причиной укрепления епископальной власти. Процесс этот в разных частях Римской империи проходил по-разному, и наши источники не позволяют утверждать, что к середине III в. повсеместно утвердилась церковная организация, основанная на монархической власти епископата. В Северной Африке тенденции укрепления власти епископов прослеживаются в сочинениях карфагенского епископа Киприа-на [28; 29]. В его понимании церковь является единой, нераздельной, включает в себя все церкви на местах. По его словам, церковь состоит из епископа, клира и всех верующих (Cypr., Ep., 33, 1). Он выделяет епископа даже среди других клириков. Единство церкви заключается, по утверждению Киприана, в единстве ее епископов (Cypr., Ep., 66,8).
Процедура избрания епископов была построена на демократической основе5. Кип-риан так описывает ее: «По общественному преданию и апостольскому примеру, соблюдающемуся у нас и почти во всех странах, для правильного поставления все ближайшие епископы должны собираться в ту паству, для которой поставляется предстоятель, и избрать в присутствии народа вполне знающего жизнь и ознакомившегося с делами, избираемого через свое обращение к нам» (Cypr., Ер. 67, 5). Епископ избирался «на глазах у всех» (sub omnium oculis) (Cypr., Ер. 67, 4). На собрании присутствовали епископы, священники и миряне, и все они участвовали в процессе выборов. Процедура, описанная Киприаном, подразумевала несколько степеней одобрения: testimonium, suffragium
4 Э. Доддс критически относится к сообщению Евсевия и видит в монтанизме иудейскую и христианскую апокалиптическую традицию [26, с. 110-111].
5 В историографии неоднократно предпринимались попытки реконструировать поставление в сан священнослужителей разного уровня [30; 31; 32; 33; 34; 35].
и iudicium (Cypr., Ер. 67, 4; 55, 8; 68, 2). Не вдаваясь в споры, которые ведут комментаторы Киприана, отметим лишь коллегиальный характер выборов, а также значительную роль прихода. Киприан отдельно оговаривает «выбор и суд народа» (publicum iudicium ac testimonium) (Cypr., Ер. 67, 4). Не важно, понимаем ли мы это процедуру как аналог избрания на римских комициях [36, p. 138], или как простое одобрение, однако в целом республиканский характер выборов отрицать сложно. Когда в период гонений Де-ция несколько епископов были преданы мученической смерти и когда нежелательный претендент от отколовшейся группы священников прибыл, чтобы занять епископскую кафедру, Киприан резко воспротивился этому, настаивая на необходимости традиционной практики выборов (Cypr., Ер. 65, 67, 68).
Свидетельства о взаимоотношениях христиан и Римского государства в эпоху до-мината мы находим у Арнобия, апологета конца III в. Наш основной источник о жизни и взглядах Арнобия — его сочинение «Семь книг против язычников». В этом труде термины «император», «повелитель», «владыка» обозначают исключительно Всевышнего Бога. Можно предположить, что апологет, хорошо знакомый с римским государственным устройством, использует его сакральную терминологию в качестве понятной и адекватной параллели власти Божией. Арнобий называет Всевышнего преимущественно тремя терминами: Deus princeps или primus, Deus summus и Imperator, что прямо соответствует императорской титулатуре Диоклетиана (Dessau 642) [37, с. 167]. Для этого факта возможны две интерпретации: это устоявшиеся в римском обиходе термины, которыми именовали божественные сущности как таковые, или это намеренное использование терминов, обозначающих носителя высшей власти. То есть власть на земле и на небе устроена схожим образом, и земной мир — отражение Божественного. Для Арнобия мир домината Диоклетиана — единственный возможный.
Таким образом, усиление единовластного начала в церкви происходило параллельно и под влиянием схожих политических процессов в империи. Стоит согласиться с А. Донини, что не империя обратилась в христианство в начале IV в., а, наоборот, христианство слилось с государственными структурами [16, c. 170]. В заключение заметим, что процессы эволюции римской политической системы и социальной среды, в основе которой лежало гражданское общество, происходили не одновременно. Несмотря на установление к концу III в. режима абсолютной монархии — домината, гражданская община продолжала существовать, и многие республиканские ценности были усвоены христианской церковью. Важным этапом в церковной жизни III в. стало ее окончательное структурное оформление, в силу большей, чем в римском обществе того времени, консервативности, зафиксировавшей республиканские традиции.
Литература
1. Wilks W. The Problem of Sovereignty in the later Middle Ages. Cambridge: Cambridge University Press, 1963. 619 p.
2. Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии: Опыт исследования. М.: Юрист, 2008. 591 с.
3. Гиббон Э. Закат и падение Римской империи: В 7 т. / Пер. с англ. Т. 1. М.: Терра-Книжный клуб, 2008. 640 с.
4. Pettit P. Republicanism: A Theory of freedom and government. New York: Oxford U.P., 1997. 304 p.
5. Pocock J. G. A. The Machiavellian moment: Florentine рolitical Thought and the atlantic republican tradition. Princeton: Princeton University Press, 1975. 634 p.
6. Skinner Q. The foundations of modern political thought. Cambridge: Cambridge University Press, 1978. Vol. I-II. 768 p.
7. Black A. Christianity and republicanism: From St. Cyprian to Rousseau // American Political Science Review. 1997. Vol. 91. № 3. P. 647-656.
8. Nederman C. J. The puzzling case of christianity and republicanism: A Comment on black // American Political Science Review. 1998. Vol. 92. № 4. P. 913-18.
9. Егоров А. Б. Теодор Моммзен и «Римская история» (вступительная статья) // Т. Моммзен. История Рима. СПб.: Наука; Ювента, 1994. C. 5-12.
10. Курбатов Г. Г. Ранневизантийские портреты: К истории общественно-политической мысли. Л.: Изд-во Ленингр. университета, 1991. 270 с.
11. Литаврин Г. Г. Восточноримская империя в V-VI вв. // Раннефеодальные государства на Балканах. М.: Наука, 1988. С. 23-25.
12. Коптев А. В. PRINCEPS ET DOMINUS: К вопросу об эволюции принципата в начале позднеантичной эпохи // Древнее право. 1996. № 1. С. 182-190.
13. Егоров А. Б. Проблемы титулатуры римских императоров // Вестник древней истории (ВДИ). 1988. № 2. С. 161-173.
14. Штаерман Е. М. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи. М.: Изд-во АН СССР, 1957. 515 с.
15. Сергеев И. П. Римская Империя в III веке нашей эры. Харьков: Майдан, 1999. 224 с.
16. Болотов В. В. Лекции по истории Древней Церкви. Ч. 2: История Церкви в период до Константина Великого. М.: Валаамск. Спасо-Преображенск. монастырь, 1994 (репр. изд. 1907 г.). 512 с.
17. Донини А. У истоков христианства: От зарождения до Юстиниана / Пер. с ит. И. И. Кравченко. М.: Политиздат, 1979. 341 с.
18. Циркин Ю. Б. Некоторые аспекты эллинизации Финикии как пример глобализации в античном мире // Мнемон: исследования и публикации по истории античного мира / Под ред.
Э. Д. Фролова. Вып. 5. СПб.: Изд-во СПб. университета, 2006. С. 67-76.
19. Campenhausen H. von. Ecclesiastical authority and spiritual power in the church of the first three centuries / Transl. by J. A. Baker. London: A. and C. Black. 308 p.
20. GoguelM. The Primitive Church / Transl. from the French by H.C. Snape. London: George Allen and Unwin, 1964. 610 p.
21. Judge E. A. Judaism and the rise of Christianity: A Roman perspective // Tyndale Bulletin. 1994. Vol. 45. N 2. P. 355-368.
22. Judge E. A. Judaism and the rise of Christianity: A Roman perspective // Tyndale Bulletin. 1994. Vol. 45. № 2. P. 355-368.
23. Renan E. L’Bglise ch^tienne. Paris: Calmann Lеvy, 1879. 564 p.
24. Свенцицкая И. С. Раннее христианство: страницы истории Москва: Изд-во полит. литературы, 1988. 336 с.
25. Поснов М. Э. История христианской церкви (до разделения церквей — 1054 г.). Киев: «Путь к истине», 1991 (репринт. изд.). 614 с.
26. Доддс Э. Язычник и христианин в смутное время: Некоторые аспекты религиозных практик в период от Марка Аврелия до Константина / Пер. с англ. А. Д. Пантелеева и А. В. Петрова. СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2003. 320 с.
27. Дюшен Л. История древней Церкви: В 2 т. / Пер. с 5-го фр. изд. под ред. проф. И. В. Попова и проф. А. П. Орлова. Т. 1. М.: Путь, 1912. 402 с.
28. Early Latin theology: Selections from Tertullian, Cyprian, Ambrose and Jerome / Ed. and transl. by S. L. Greenslade. London; Philaelthia: S. C. M. Press Ltd, The Westminster Press, 1978. 415 p.
29. Burns J. P. Jr. Cyprian the bishop. London; New York: Routledge, 2002. 240 p.
30. Eidenschink J. The election of bishops in the letters of Gregory the Great. Washington (DC): Catholic University of America, 1945. 215 p.
31. Ganshof F. L. Note sur lelection des еvеques dans l’Bmpire romain au Ive s. et pendant la premiere moi^ du V s. // Revue Internationale des droits de l’antiquitt. 1950. N 4. P. 467-98.
32. Granfield P. Ecclesial Cybernetics: A study of democracy in the Church. New York: Macmillan, 1973. 280 p.
33. Lynch J. E. Co-Responsibility in the First Five Centuries Presbytenal Colleges and the Election of bishops // Jurist. 1971. N 31. P. 14-53.
34. Parsons A. Canonical elections: An historical synopsis and commentary. Washington (D. C.): Catholic University of America, 1939. 226 p.
35. Пантелеев А. Д. Элементы демократии в раннехристианских общинах: Епископские выборы во II-III вв. // Вестн. С.-Петерб. университета. Сер. 2. 2010. № 3. С. 28-35.
36. Stockmeier P. Gemeinde und Bischofsamt in der alten Kirche // Theologische Quartalschrift. 1969. N 149. P. 133-146.
37. Егоров А. Б. Проблемы титулатуры римских императоров // ВДИ. 1988. № 2. С. 161-172.
Статья поступила в редакцию 12 октября 2010 г.
