CC BY
169
КОНТЕКСТ: ИЗ ИСТОРИИ ПОЛИТИКИ И СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
В.И. КОВАЛЕНКО*
РЕВОЛЮЦИЯ 1917 ГОДА В РОССИИ: НЕСОСТОЯВШИЕСЯ АЛЬТЕРНАТИВЫ
Аннотация. Статья посвящена рассмотрению причин, характера и исторических уроков революции 1917 г. в России. Эти проблемы спустя столетие не только продолжают сохранять свою актуальность, но выходят в центр современных теоретических и политических дискуссий. Несмотря на множественность конспирологических трактовок русской революции, определяющим в понимании ее смыслов остается выявление ее объективной обусловленности, системы противоречий, логики политического процесса в стране, характера представлений ведущих политических сил о путях решения назревших политических и социальных преобразований, что и было причиной ее острого и драматического протекания. Особое внимание уделяется блоковой политике ведущих политических сил страны, противоречиям коалиционной политики Временного правительства, возможностям осуществления леводемократической альтернативы. Анализируются установки большевиков 1917 г. на взятие власти рабочим классом и крестьянством при непосредственной цели завершения демократической революции и практические следствия этого курса. Отмечается, что при всей неоднозначности исторических уроков русской революции она стала подлинно эпохальным событием, оказавшим огромное влияние на судьбы не только России, но и мира в целом.
Ключевые слова: революция; политический процесс; общедемократическая альтернатива; большевики; меньшевики; эсеры; социализм.
* Валерий Иванович Коваленко, доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой российской политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова, (Россия). E-mail: rospolit.msu@mail.ru
Valery I. Kovalenko, Doctor of Sciences in Philosophy, Professor, Head, Chair of Russian Politics, Faculty of Political Science, Lomonosov Moscow State University. E-mail: rospolit.msu@mail.ru
V.I. Kovalenko The 1917 revolution in Russia: Failed alternatives
Abstract. The article is devoted to the reasons, nature and historical lessons of the 1917 revolution in Russia. These problems after a century not only continue to remain relevant, but are at the center of modern theoretical and political discussions. Despite the plurality of conspiratorial interpretations of the Russian revolution the identification of its objective conditionality, the system of contradictions, the logic of the political process in the country, the nature of the representations of the leading political forces about the ways of resolving the urgent political and social transformations, which was the reason for its acute and dramatic flow remains determining in the understanding of its meanings. Particular attention is paid to the bloc policy of the country's leading political forces, to the contradictions in the coalition policy of the Provisional Government, to the possibilities of implementing a left-wing democratic alternative. The article analyses the target of the Bolsheviks in 1917 for the seizure of power by the working class and the peasantry, with the immediate goal of completing the democratic revolution and the practical consequences of this course. It is noted that, for all the ambiguity of the historical lessons of the Russian revolution, it has become a truly epoch-making event that has had a tremendous impact on the destinies of not only Russia but the world as a whole.
Keywords: revolution; political process; general democratic alternative; Bolsheviks; Mensheviks; Socialist Revolutionaries; socialism.
Виктор Франк, сын замечательного русского философа Семена Людвиговича Франка, испытывавший в эмиграции, как и его отец, полную причастность к судьбам России, произнес такие слова: «...Человек живет не только своим настоящим. Всеми фибрами своего существа. он связан с прошлым, живет им; корни его питаются подземными источниками этого прошлого... Но обращаясь к прошлому, нельзя делать произвольный отбор. Нельзя говорить: "Эта часть прошлого меня не касается, я от нее оторвался, я к ней никогда не был причастен..." Это особенно верно по отношению к истории» [Франк, 1977, с. 175]. Это тем более верно по отношению к российской революции, всколыхнувшей не только судьбы России, но и всего мира.
Как любое эпохальное событие революция 1917 г. в России конечно же не может не рождать многообразных дискуссий, столкновения полярных подчас мнений и оценок ее исторического значения. Формат настоящей статьи позволяет нам остановиться только на ряде из этих вопросов.
Если Великая французская революция, ставившая своей задачей сбросить оковы абсолютизма, на первый план закономерно выдвинула концепты политической свободы, гражданского раскрепощения общества, то последующие времена жестко поставили во главу угла задачи перехода к новому качеству социальной жизни, коренного переворота в социальных отношениях, утверждения в жизни принципов социальной справедливости. Жорж Клемансо, стоявший в молодости на леворадикальных позициях, вспоминал о попытках республиканцев наладить контакты с рабочими Парижа в начале 1860-х годов. Рабочие, еще помнившие кровавую расправу генерала Кавеньяка над восставшими повстанцами, не скрывали усмешек недоверия к их политическим лозунгам. «Я понял тогда, - писал Клемансо позднее, - что рабочие жаждали социальных преобразований, а мы говорили с ними только о политике» [цит. по: Прицкер, 1983, с. 15]. С тех пор враждебность и непонимание между этими политическими силами лишь ширились. Логика политического процесса в России в 1917 г. убедительно подтвердила эту политическую реалию. В этом смысле русскую революцию с ее пиком - Октябрем -можно вполне обоснованно характеризовать как закономерную и прорывную часть в системе исторических задач утверждения социального государства на базе новых экономических отношений.
В ходе политических событий революционного времени именно вопрос о социальном содержании революции и стал тем «водоразделом», который определил позиции ведущих политических сил России того времени и их последующую историческую судьбу.
Партии либерального толка, прежде всего кадеты, делали упор на осуществление в первую очередь политических преобразований. Их не устраивали несообразности политической машины абсолютизма, сковывавшей возможности нарастающего капитализма. Не случайно в Феврале организации торгово-промышленной буржуазии (наряду, конечно, с массовыми выступлениями рабочих и солдат) сыграли роль, возможно, более значительную, чем партии революционной демократии. Роль, во всяком случае, несопоставимую с тогдашним реальным весом большевиков. Эсеры и меньшевики, пришедшие к руководству Петроградским, а впоследствии и Всероссийскими Советами, изначально выступили за союз с цензовыми партиями, неизменно поддерживая Временное правительство в сложные для него дни июня - июля и корнилов-
ского выступления. Логика политического процесса в России, однако, утверждала себя в ином направлении.
В чем причины краха «февральской альтернативы»? Казалось бы, страна получила передовую для того времени демократию, широкие политические и гражданские свободы. Главные пружины политического действия определялись, однако, другим - войной, истощавшей силы государства и в духовно мобилизующем измерении бездарно проигранной еще царизмом, и затягиванием и даже очевидной неспособностью правительства решать социальные проблемы. Непреложным и действительно значимым для революционного контекста того времени оставалась жгучая потребность в обеспечении социальных прав рабочих, уже начинающих осознавать себя как сила, с которой нельзя не считаться, потребность получения земли крестьянством и свободного труда на ней.
Н.Н. Суханов едко, но достаточно точно писал об А.Ф. Керенском: «Пышно--расплывчатые фразы Керенского дышали неподдельной искренностью и искренней любовью к родине и свободе. И опять (он. - В. К.) был на высоте Великой французской революции. Но - не русской» [Суханов, 1991, с. 62].
В своем логическом смысле именно переворот Февраля как буржуазно-демократическая революция должен был дать землю крестьянам (как это в принципиальном плане было сделано, к примеру, Французской буржуазной революцией), но ключевой вопрос о земле ею был не разрешен. Ликвидации монархии и установления ряда демократических свобод для России 1917 г. было явно недостаточно. В условиях затяжной войны громадное значение имела и потребность в скорейшем заключении перемирия и постановке вопроса о заключении демократического мира. Эсерами, как известно, была разработана привлекательная для крестьянства аграрная программа, но к ее реализации они не решились приступить даже в момент своего наибольшего политического влияния. В рядах меньшевиков заметно нарастали противоречия между оборонцами и интернационалистами, но они также не получили своего внятного политического выражения. И большевики, взяв (достаточно демонстративно) на вооружение эсеровскую программу социализации земли и дополнив ее требованиями мира «без аннексий и контрибуций», эффективно зачистили политическое пространство в своей борьбе за власть. Политическая инициатива февральской политической элитой была утрачена, и вопрос о
реализации политических идеалов Февраля уже не мог рассматриваться в своих реально-практических измерениях.
Характеризуя Временное правительство, Н.А. Бердяев отмечал: оно «провозгласило отвлеченные гуманные принципы, отвлеченные начала права, в которых не было никакой организующей силы, не было энергии, заражающей массы. Временное правительство возложило свои надежды на учредительное собрание, идее которого было доктринерски предано, оно в атмосфере разложения, хаоса и анархии хотело из благородного чувства продолжать войну до победного конца, в то время как солдаты готовы были бежать с фронта и превратить войну национальную в войну социальную» [Бердяев, 1990, с 114].
Однако и Октябрь, во всяком случае, в тех формах, в которых он реально воплотил себя в ходе революционных баталий, также не был исторически жестко предопределен. К осени 1917 г. вполне жизнеспособной выглядела альтернатива левосоциалистического правительства. Это был еще не Октябрь, но уже не Февраль. Настроения масс к тому времени давали возможность захвата власти большевиками, но не гарантировали им поддержки со стороны большинства трудящихся классов. Такая возможность была, скорее, у эсеров, которые, если бы сумели потеснить правых в своих рядах, вполне могли рассчитывать на политическое доминирование в стране. Обладавший на тот момент наибольшим авторитетом в партии В.М. Чернов писал позднее о причинах поражения эсеров: «Исключительно потому, что ПСР не оказалась достаточно сплоченной и решительной, чтобы возглавить... нараставшую революцию, взяв власть, которая сама шла ей в руки, - исключительно поэтому революционная волна прокатилась через ее голову, вынеся на своем гребне партию большевиков.» [цит. по: Морозов, 2005, с. 475]. В партийно-политическом плане этот вопрос реально замыкался на принципы формирования жизнеспособных блоков. Радикализация революционного движения в стране делала все более явной несовместимость в одном блоке социалистических партий и либералов.
Можно привести один только пример. Очевидец октябрьских событий Джон Рид в своей книге «Десять дней, которые потрясли мир» приводит достаточно объемную подборку реакции российской прессы на большевистский переворот. Можно вполне определенно заключить, что тональность оценок социалистических партий сводилась в основном к тому, что осуждая захват власти большевиками
как «безумную авантюру», главную ее опасность они усматривали в том, что эта авантюра откроет дорогу контрреволюции, генералам, которые утопят в крови неокрепшую российскую демократию. Показательно, однако, другое. Лавр Корнилов, приступивший вскоре после Октября к созданию Добровольческой армии, с призывом написать Манифест этой армии обратился не к кому иному, как к П. Н. Милюкову, признанному главе российских либералов.
Можно, думается, прислушаться в этой связи к мнению авторитетного в свое время советолога Эдварда Карра, который достаточно точно выявил несовместимость основополагающих концептов большевизма и меньшевизма (в известной степени оценки им меньшевизма можно в интересующим нас аспекте отнести и к партии эсеров). Говоря об очевидной слабости русской буржуазии, Карр отмечал, что главная причина ее колебаний заключалась в том, что она уже сознавала растущую для себя опасность со стороны окончательной, пролетарской революции. «Одна из причин, почему история так редко повторяется, - та, что драматическим персонажам при повторном представлении заранее известна развязка. Согласно марксистской теории революции, буржуазия должна уничтожить феодальный строй, что предшествует ее свержению пролетариатом. Недостаток этой программы состоял в том, что стоило ей проникнуть в буржуазное сознание, как ее уже оттуда невозможно было извлечь. Раз буржуазная демократия рассматривалась как этап перехода к социализму, она могла быть осуществлена только теми, кто верил в социализм. Это была глубокая истина, которую высказал Ленин, утверждая, что только пролетариат способен возглавить буржуазную революцию.
Проблема состояла не в том, что в России не созрели условия для революционного представления по западному образцу; дело было в том, что представление уже было разыграно на Западе и повторять его где-либо еще было невозможно. Меньшевики, ожидавшие, что в России созреют подходящие условия, были обречены на бесплодные усилия и гибель» [Карр, 1990. с. 54-55].
Если все-таки допустить мысль, что история имеет свои альтернативы, то можно достаточно обоснованно предположить, что если бы обусловленный логикой революционного процесса сдвиг влево советских партий нашел после корниловского мятежа свое практическое воплощение в компромиссе между эсерами, меньшевиками и большевиками, если бы возникшее левосоциалистическое
правительство приступило к немедленной реализации аграрной реформы, смягчению «рабочего вопроса» и энергичным переговорам о демократическом мире, это смогло бы обеспечить необходимую устойчивость политической жизни, большую стабильность в международных отношениях, последующую легитимацию Учредительного собрания. Такой вариант развития событий неизбежно вел бы и к изменению позиций большевиков, которые, разделяя как правящая (пусть в коалиции) партия ответственность за развитие страны, получали бы большую прививку от их имманентного искуса к идеологической и политической монополии. Тем более что влияние умеренных в большевистской партии было на тот момент вполне ощутимым.
Политическая ситуация, казалось бы, предоставляла такой шанс. Осенью 1917 г. В.М. Чернов писал, что коалиционное правительство «висит в воздухе», что «сейчас массы тянутся именно к социалистическим лозунгам и партиям, а следовательно, пришел их исторический черед - показать свою способность спасти родину и революцию» [цит. по: Юрьев, 2001, 103-104]. Он не мог не чувствовать это по положению дел, прежде всего, в своей партии. Уже с лета 1917 г. в ПСР стало формироваться сильное левое крыло, настаивающее на радикализации политического процесса, которое, не найдя взаимопонимания в ПСР, пошло позже на союз с большевиками, активно участвовало в деятельности ВРК и самом Октябрьском перевороте и вскоре после него создало (20 ноября) самостоятельную партию левых эсеров. О реальном влиянии левых эсеров осенью 1917 г. можно судить по результатам выборов в Учредительное собрание 12 ноября. Казалось бы, убедительную победу на выборах одержала партия правых эсеров, уже устраненная от власти Октябрьской революцией. На деле ситуация представляется не столь однозначной. Контроль за включением в списки для выборов в Учредительное собрание, составлявшиеся летом (тогда еще в рамках объединенной партии), находился в руках правых эсеров, занимавших в партии руководящие должности. После фактического раскола партии в дни Октября на заседании ВЦИК 6 ноября левые эсеры поставили вопрос о своем самостоятельном списке. Оказалось, однако, что за неделю до выборов провести эту работу технически было возможным только в некоторых немногих центральных районах, но не по всей стране. Однако там, где это было сделано, успех левых эсеров был подавляющим. В Петрограде за них проголосовали 16,7% избирателей (за правых -
0,5%); в Казани эсеры получили 21% голосов, но 18,9% из них были отданы левым, в то время как правым только 2,1%. Революционный Балтфлот отдал эсерам 38,8% голосов, из них левым - 26,9, правым - 11,9 [см.: Гусев, 1975, с. 167-168].
Целесообразность сохранения социал-либеральной коалиции уже стала подвергаться не просто сомнению многими видными социалистическими лидерами (Ф.И. Дан, И.Г. Церетели, В.М. Чернов), но и резкой критике со стороны многих видных деятелей советских партий (Б.О. Богданов. Ю.О. Мартов). Из дискуссионной плоскости эта проблема, однако, не вышла. Меньшевики, готовясь к выборам в Учредительное собрание, провели в конце августа «объединительный» съезд РСДРП. Хотя в его работе участвовали представители большинства течений меньшевизма, от участия отказалось плехановское «Единство» и «межрайонцы», влившиеся вскоре в ряды большевиков. РСДРП (объединенная) осталась союзом самостоятельных фракций (оборонцев, интернационалистов, «объеди-ненцев», «новожизненцев» и др.), не проводивших общую линию и не подчинявшихся единой дисциплине. Влияние меньшевиков на политическую жизнь стало с этого момента заметно падать.
А после того, как на Демократическом совещании в сентябре социалисты, хотя и после крайне жестких споров внутри своих партий и организаций (766 его делегатов голосовали за сохранение социал-либеральной коалиции, 688 - против) вновь пошли в Ка-носсу к кадетам, когда в организованном Предпарламенте был осуществлен дальнейший сдвиг вправо, когда в последнем коалиционном правительстве снова оказались кадеты, запрос на свершение радикального политического переворота стал, по удачному выражению одного из современных исследователей, реализовы-вать себя в формате математического закона.
Как оценивали складывающуюся ситуацию большевики, в том числе и признанный лидер партии В.И. Ленин? Примечательна их позиция после подавления корниловского выступления. 31 августа ЦИКу была предложена составленная Л.Б. Каменевым резолюция «О власти». Тональность ее была явно компромиссной в отношении меньшевиков и эсеров, тех из них, которые ставили вопрос о необходимости смены власти на основе отстранения от нее цензовых элементов. В.И. Ленин, отличавшийся, как известно, крайней непримиримостью к идейным противникам, публикует за
короткое время серию статей, начинавшуюся работой под примечательным названием «О компромиссах».
В статье «Русская революция и гражданская война» Ленин прямо утверждал: «Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, то только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделали бы гражданскую войну в России невозможной» [Ленин, 1977с, с. 222]. И лишь 12 сентября, после отказа ЦИК утвердить резолюцию большевиков и оценив общую позицию руководства социалистических партий, В. И. Ленин формулирует вывод о необходимости взятия власти большевиками через вооруженное восстание. Первоначально и Л. Д. Троцкий выступал с довольно умеренных позиций. Но после отклонения достаточно примирительных предложений большевистской делегации на Демократическом совещании (14-22 сентября), где Л.Д. Троцкий был в числе основных ораторов, он резко радикализирует свои намерения и энергично приступает к организации вооруженного переворота.
Но колоссальные трудности обозначали себя и в рамках большевистской альтернативы. Исходная установка Маркса, как известно, заключалась в том, что капитализм, раз установившись, достигнет со временем своего полного развития и только затем, когда в силу его внутренних противоречий начнется его разложение, он будет устранен социалистической революцией. Более того, и он, и Энгельс неоднократно предупреждали об опасностях преждевременного перехода власти к пролетариату, грозившего обернуться самыми неприглядными сторонами казарменного политического режима. Энгельс прямо писал о тупиковости подобного пути: «. Мы будем вынуждены делать коммунистические эксперименты и прыжки, для которых, сами лучше всего знаем, не время. При этом мы потеряем головы - будем надеяться только в физическом смысле, - наступит реакция и до того, как мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, начнут считать нас не только чудовищами.., но и глупцами, что в значительной мере хуже» [Энгельс, 1962, с. 490-491].
Лидеры большевизма были вполне образованными людьми; их, во всяком случае, никак нельзя заподозрить в незнании социалистической литературы. Они не могли не принимать во внимание эти классические положения Марксовой доктрины еще и потому,
что именно эти положения и стали предметом основных разногласий с их былыми товарищами по партии - меньшевиками.
Известно, что русская социал-демократия как идейно-политическое движение взрастило себя в полемике с неонародническими теориями. Ее основатель Г.В. Плеханов, порвав с народовольцами, посвятил полемике с ними свои основательные труды «Социализм и политическая борьба» и «Наши разногласия». На этих трудах, подчеркивал позднее В.И. Ленин, выросло не одно поколение русских марксистов, и в отношении Плеханова (в отличие от прежних своих соратников) вождь большевизма до конца жизни сохранял неизменный пиетет.
А Плеханов в критике народовольчества вполне определенно писал о последствиях преждевременного взятия власти: «Временное правительство "Народной воли" не передаст захваченной власти народным представителям и превратится в постоянное. Тогда ему будет предстоять такая альтернатива: или оно будет оставаться равнодушным зрителем медленного разложения созданного им "экономического равенства", или оно вынуждено будет организовать национальное производство. Решить эту трудную задачу оно должно будет или в духе современного социализма, чему помешают как его собственная непрактичность, так и современная степень развития национального труда и привычки самих трудящихся, или же оно должно будет искать спасения в идеалах "патриархального и авторитарного коммунизма", внося в эти идеалы лишь то видоизменение, что вместо перу-вианских "сынов солнца" и их чиновников национальным производством будет заведовать социалистическая каста» [Плеханов, 1956Ь, с. 105]. И далее: «.Русский народ и теперь уже слишком развит, чтобы можно было льстить себя надеждою на счастливый исход таких опытов над ним. При такой опеке народ не только не воспитался бы для социализма, но или окончательно утратил бы всякую способность к дальнейшему прогрессу, или сохранил бы эту способность лишь благодаря возникновению того самого неравенства, устранение которого было бы непосредственной целью революционного правительства» [Плеханов, 1956Ь, с. 105]. Отсюда и следовал вывод, ставший позднее кредо меньшевизма, о том, что Россия еще не смолола той муки, из которой можно испечь пирог социализма, о том, что немедленная социалистическая революция здесь неизбежно приведет «к политическому уродству, вроде древней китайской или перувиан-
ской империи, т.е. к обновленному царскому деспотизму на коммунистической подкладке» [Плеханов, 1956а, с. 323].
В наши дни, по прошествии времени, наполненного драматическими событиями истории советского социализма, эти слова Плеханова могут восприниматься как вполне провидческие. В этой связи и обозначает себя со всей серьезностью вопрос о позиции Ленина и большевиков того периода. Будучи убежденным марксистом, Ленин не мог не принимать полностью материалистического подхода к развитию общества как к естественно-историческому процессу, в котором новое формируется по мере того, как старое отрицает себя. Вместе с тем он всецело опирался и на переработанные Марксом в материалистическом духе идеи Фихте об активной роли идей, сознания, что и позволяло дополнять Марксу свою доктрину учением о революции и классовой борьбе.
Каким образом в 1917 г. Ленин реинтерпретировал идеи Маркса? После возвращения в Россию он, как известно, выступил со своими знаменитыми «Апрельскими тезисами», в которых резко возражал против доминирующей среди петербургских руководителей большевиков (Л.Б. Каменев, И.В. Сталин) установки на поддержку Временного правительства по формуле «Постольку - поскольку», развиваемой ими в «Правде». Смысл «Тезисов» -решительный призыв к переходу от первого этапа революции ко второму ее этапу. Но наполнял ли Ленин этот этап сугубо социалистическим содержанием? Безусловно, нет; такая трактовка была бы очевидно плоской.
Логика Ленина развивалась в тот период в ином русле. Коль скоро российская буржуазия в силу своей природы и конкретно-исторических условий не в состоянии осуществить основные задачи буржуазно-демократической революции, пролетариат в союзе с беднейшим крестьянством должен брать власть и приступить к решению назревших общедемократических задач под эгидой этой новой власти, которая и определялась им как революционно-демократическая диктатура народа. Такая политика, по Ленину, расчищала дорогу и последующим социалистическим преобразованиям. Он недвусмысленно предупреждал о недопустимости слишком уж революционари-стских трактовок его «Апрельских тезисов»: «Я не только не "рассчитываю" на "немедленное перерождение" нашей революции в социалистическую, а прямо предостерегаю против этого, прямо заявляю в тезисе № 8: Не "введение" социализма как наша непосредст-
венная задача.» [Ленин, 1977а, с. 142]. Именно в рамках такого видения и готовилась Октябрьская революция.
Более того, Ленин 1917 - начала 1918 г. неоднократно дополнял это принципиальное положение сугубо конкретными разъяснениями. К примеру, в статье «Как запугивают народ капиталисты» он, адресуясь к средним и мелким производителям, вполне определенно подчеркивал: «Социалисты хотят добиться "отречения" только у помещиков и капиталистов. Достаточно добиться "отречения" от нескольких сот, самое большее от одной - двух тысяч миллионеров -банковых и торгово-промышленных воротил. чтобы сопротивление капитала было сломлено. Даже и у этой горстки богачей не нужно отнимать "все" их имущественные права, можно оставить им и собственность на многие предметы потребления, и собственность на известный, скромный доход» [Ленин, 1977Ь, с. 121-122]. В любом случае признавая моральную несправедливость частной собственности, он в этот период отдавал отчет в том, что своих позитивных потенций она еще не исчерпала, и постоянно предостерегал против бездумных шагов в отношении к ней: «Нам нечего браться за смешную задачу -учить организаторов треста - их учить нечему. Их нам нужно экспроприировать. За этим дело не стоит. В этом никакой трудности нет. Это достаточно мы показали и доказали. И всякой рабочей делегации, с которой мне приходилось иметь дело, когда она приходила ко мне и жаловалась на то, что фабрика останавливается, я говорил: вам угодно, чтобы ваша фабрика была конфискована? Хорошо, у нас бланки декретов готовы, мы подпишем в одну минуту. Но вы скажите, вы сумели производство взять в свои руки и вы подсчитали, что вы производите, вы знаете связь вашего производства с русским и международным рынком? И тут оказывается, что этому они еще не научились, а в большевистских книжках про это еще не написано, да и в меньшевистских тоже ничего не сказано» [Ленин, 1977^ с. 258].
Можно добавить, что и сыгравший огромную роль в Октябрьской революции 1917 г. Л. Д. Троцкий тоже выделял мысль о борьбе за власть как раз «во имя демократических задач» и тогдашнюю ленинскую позицию определял достаточно недвусмысленно: «Довершить демократическую революцию возможно лишь при господстве рабочего класса» [Троцкий, 1990, с. 265].
В целом в период Февральской республики общие установки большевизма развивались в основном именно в рамках этой парадигмы и во многих случаях (речь здесь идет о преобразованиях не
в сфере властных отношений, а в сфере социально-экономической) лишь отдельными деталями отличались от позиции левых и подчас даже центристов в других социалистических партиях. Так, в решениях 7-й (Апрельской) Всероссийской конференции РКП(б), по настоянию Ленина значительно расширявших экономические требования в сравнении с действовавшей на тот момент программой партии, особо оговаривалось: «В осуществлении названных мероприятий необходима чрезвычайная осмотрительность и осторожность, завоевание прочного большинства населения и его сознательного убеждения в практической подготовленности той или иной меры, но именно в эту сторону должны быть направлены внимание и усилия сознательного авангарда рабочих масс, обязанных помочь крестьянским массам найти выход из создавшейся разрухи» [ВКП(б) в резолюциях. 1936, с. 243].
Позиция большевиков о возможности несовпадения социально-классового характера власти с социально-экономическим характером революции, о смысле и допустимых границах того ускорения, которого можно добиться при утверждении радикальной революционной власти, об основаниях и принципах неизбежной в таких условиях блоковой политики и др. в тот период вряд ли давала полные гарантии недопущения гражданской войны в стране. Другое дело, что она, несомненно, не могла не сказаться на масштабах этой войны и степени ее крайней ожесточенности. Главное, однако, в другом: такая позиция создавала достаточно действенные возможности для более устойчивого развития страны, расширения социальной базы преобразований, легитимизации политического режима. Не случайно Ленин уже после перипетий политики «военного коммунизма» вновь настойчиво стал писать о разнообразии приемов и методов строительства нового общества: «С весны 1921 года мы на место этого подхода, плана, метода, системы действий ставим. совершенно иной, типа реформистского: не ломать старого общественно-экономического уклада, торговли, мелкого хозяйства, мелкого предпринимательства, капитализма, а оживлять торговлю, мелкое предпринимательство, капитализм, осторожно и постепенно овладевая ими или получая возможность подвергать их государственному регулированию лишь в меру их оживления.
Для настоящего революционера самой большой опасностью, может быть, даже единственной опасностью, - является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и
успешного применения революционных приемов. Настоящие революционеры на этом более всего ломали себе шею, когда начинали писать "революцию" с большой буквы, возводить "революцию" в нечто почти божественное, терять голову, терять способность самым хладнокровным и трезвым образом соображать, взвешивать, проверять, в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по-революционному и в какой момент, при каких обстоятельствах и в какой области надо уметь перейти к действию реформистскому. Настоящие революционеры погибнут (в смысле не внешнего поражения, а внутреннего провала их дела) лишь в том случае, - но погибнут наверняка. если потеряют трезвость и вздумают, будто "великая, победоносная, мировая" революция обязательно все и всякие задачи при всяких обстоятельствах и во всяких областях действия может и должна решать по-революционному» [Ленин, 1974, с. 222-223].
Подобного рода выводы в целом вполне укладывались в логику Ленина как марксиста. Действительно, коль скоро социалистический уклад стал утверждаться не как посткапитализм, было достаточно обоснованным предположить, что этот уклад должен вырабатывать принципы взаимодействия с институциями капитализма как строя, еще не реализовавшего (в этом сходились и большевики, и меньшевики) всех своих позитивных потенций. Тем более что и новая власть заявляла о необходимости довести до конца прежде всего задачи демократической революции как смысле своей непосредственной деятельности1. Не случайно после 1921 г. эта линия как своеобразное внешнеполитическое сопровождение НЭПа стала активно проводиться советским правительством и во внешней политике, где приоритетной целью провозглашалась уже установка не на мировую пролетарскую революцию, но на достаточно длительное мирное сосуществование государств с противоположным социально-экономическим строем. В перспективе это открыло бы возможности и для более тесного взаимодействия с рабочим движением Запада и всеми демократическими силами в мире, что было сугубо необходимым в условиях нарождающегося фашизма.
1 В этом контексте совсем не лишним представляется оценить еще раз содержание реформ Дэн Сяопина, задавших мощный импульс для модернизационно-го прорыва в КНР.
Хотя в своем развитии история допускает возможность различных альтернатив, в своем практическом протекании сослагательного наклонения она не знает. В реальном содержании политических процессов советского периода анализируемая нами альтернатива своего воплощения не получила. В лучшем случае можно говорить только о спорадических и фрагментарных попытках ее утверждения в практике.
Можно и нужно, конечно, говорить об особенностях ленинской тактики периода февральской республики, «военного коммунизма», НЭПа и т.д. - Ленин, будучи мастером политической инженерии, смело менял парадигмы политического действия, - но от магии «фихтеанского» начала в марксизме он не отходил никогда. Восприятие власти как демиурга общественных отношений у него выступало на первый план при каждом удобном случае, более того, оно было для него имманентным. Делая ставку на утверждение революционно-демократической власти как гаранта осуществления общедемократических преобразований и последующего выхода на социалистическую перспективу, он не отдавал себе полного отчета в том, что власть все же не всесильна. Расширяя горизонты политического действия, она сама по себе не способна заменить ту школу воспитания трудолюбия и организованности, инициативы и предприимчивости, которые преподает массам капитал, длительное развитие товарного производства, что она таит опасности волюнтаристского «перескакивания» через неизжитые этапы со всеми вытекающими отсюда проблемами для общественного прогресса. И хотя, как мы знаем, Ленин позднее высказывал серьезные опасения относительно способности осторожно пользоваться властью, но высказывал он их в адрес отдельных личностей, но не системы в целом.
Российская революция в итоге не только явила нам образец попытки дерзновенного прорыва в будущее, примеры высочайшей самоотверженности и народного подвига, но стала пространством трагедий поистине шекспировского масштаба. Осмысление ее исторического значения, ее уроков - это непреложная потребность и насущные требования сегодняшнего дня.
2017 год - год столетия русской революции. Дискуссия развернута, и это правильно. Нам нужно наконец-то определиться в отношении стержневых вех нашей истории, сложных и объемных. Но это наша история, и Россия - это наша страна - со всеми ее трагическими изломами, со всеми ее великими достижениями.
Список литературы
БердяевН.А. Истоки и смысл русского коммунизма. - М.: Наука, 1990. - 223 с.
ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (18981935). - М.: Партиздат ЦК ВКП (б), 1936. - Т. 1. - 751 с.
Гусев К.В. Партия эсеров: От мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции. - М.: Мысль, 1975. - 72 с.
Карр Э. История Советской России. - М.: Прогресс, 1990. - Кн. 1: Т. 1 и 2. Большевистская революция. 1917-1923. - 766 с.
Ленин В.И. Письма о тактике // Ленин В.И. Полное собрание сочинений в 55 томах. Изд. 5-е. - М.: Политиздат, 1977a. - Т. 31. - С. 133-146.
Ленин В.И. Как запугивают народ капиталисты // Ленин В.И. Полное собрание сочинений в 55 томах. Изд. 5-е. - М.: Политиздат, 1977b. - Т. 32. С. 120-132.
Ленин В.И. Русская революция и гражданская война // Ленин В.И. Полное собрание сочинений в 55 томах. Изд. 5-е. - М.: Политиздат, 1977c. - Т. 34. С. 215-230.
Ленин В.И. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 г. Доклад об очередных задачах Советской власти // Ленин В.И. Полное собрание сочинений в 55 томах. Изд. 5-е. -М.: Политиздат, 1977d. - Т. 36. С. 244-286.
Ленин В.И. О значении золота теперь и после полной победы социализма // Ленин В.И. Полное собрание сочинений в 55 томах. Изд. 5-е. - М.: Политиздат, 1974. - Т. 44. С. 223-230.
Морозов К.Н. Политическое руководство Партии социалистов-революционеров в 1901-1921 годах // Политические партии в российских революциях в начале XX века / Под ред. Севостьянова Г.Н. - М.: Наука, 2005. - С. 475-487.
Плеханов Г.В. Наши разногласия // Плеханов Г.В. Избранные философские произведения. М.: Госполитиздат, 1956a. - Т. 1. С. 115-370.
Плеханов Г.В. Социализм и политическая борьба // Плеханов Г.В. Избранные философские произведения. - М.: Госполитиздат, 1956b. - Т. 1. С. 57-114.
ПрицкерД.П. Жорж Клемансо. Политическая биография. - М.: Мысль, 1983. - 317 с.
СухановН.Н. Записки о революции. - М.: Республика, 1991. - Т. 3. - 415 с.
Троцкий Л.Д. Сталин. - М.: Терра, 1990. - Т. 1. - 324 с.
Франк В. По сути дела / Publised by V. - Frank, 46, Corringham RD, London N.W. 11, England, 1977. - 225 с.
Энгельс Ф. Письмо Иосифу Вейдемейеру, 12 апреля 1953 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. - М.: Госполитиздат, 1962. - Т. 28. - С. 485-493.
Юрьев А.И. Эсеры на историческом переломе. - М.: Кучково поле, 2011. - 336 с.
