CC BY
37
РЕЦЕНЗИЯ НА СБОРНИК:
Dusza polska i rosyjska. Spojrzenie wspóiczesne /
Pod redakcjq Andrzeja de Lazari i Romana Bäckern. -Lódz: Ibidem, 2003. - 339 str.
(Польская и русская душа. Современный взгляд /
Ред.-сост. А. де Лазари и Р. Бэкер. - Лодзь: Ibidem, 2003. - 339 с.)
(Статьи на польском и русском языках)
Русские и поляки... На первый взгляд они очень разные. За века геополитического соседства у этих народов накопился длинный список взаимных претензий и обид. Но, несмотря на взаимонепонимание, нельзя отрицать их неизбывный интерес друг к другу. Их отношения, как представляется, хорошо отражает известная поговорка: «Вместе тесно, а врозь - скучно». Действительно, так ли уж непохожи и враждебны друг другу поляки и русские? Ответить на этот вопрос попыталась группа польских и российских ученых.
В Польском институте международных отношений научный коллектив под руководством А. де Лазари уже несколько лет плодотворно работает над проблемой, смысл которой можно было бы сформулировать следующим образом: «Взаимное предубеждение поляков и русских».
В рамках проекта, который финансируется Комитетом научных исследований Польши, была опубликована двухтомная антология (на русском и польском языках): «Польская и русская душа - от Мицкевича и Пушкина до Милоша и Солженицына». Одновременно в варшавском издательстве «Czytelnik» вышла «Энциклопедия русской души. Роман с энциклопедией» Виктора Ерофеева в переводе Анджея де Лазари.
12-13 октября 2002 г. в Москве при поддержке отдела культуры и науки посольства Республики Польши в РФ и Библиотеки иностранной литературы им. М.И. Рудомино прошла конференция на тему: «Польская и русская душа». Доклады, прочитанные на ней, составили основу рецензируемого сборника.
Сборник состоит из пяти разделов. В первом из них - «Теоретические проблемы» - в центре внимания находится проблема взаимопонимания народов, рассмотренная А. де Лазари («Польская и русская душа - взаимное восприятие») и М. Бродой («Между sacrum и profanum. Души народов: своя и чужие»). Первый из упомянутых авторов оспаривает правомерность понятия «народная/национальная душа»: «...нет ни польской, ни русской, ни души всякого другого народа, так как «народ»... лишь очень условное понятие, а у понятия не может быть души» (с. 14). Тем не менее, вслед за Виктором Ерофеевым, он утверждает, что у русских и поляков «система понятийности разнится кардинально». Источник подобных различий кроется в разнородности культурных традиций наших народов. Но не понимать не значит отрицать - осознание этой простой истины принципиально важно для всякого, кто занимается исследования-
ми инонациональных культур, исследованиями, «которые должны же ведь вести нас к пониманию» (с. 14).
М. Брода исходит из того, что философское, идеологическое, обыденное и даже научное мышление соединяет в себе элементы двух принципиально отличных родов опыта и связанных с ними типов знания - сакрального и профа-нического. Он анализирует проблему трудности взаимопонимания, диалога сторон, «когда обе стороны мыслят о себе в категориях «душ», в особенности «душ национальных»«, через призму отличий сакрального и профанического знания, их взаимной несводимости друг к другу. Если знание о своей «национальной душе» часто рассматривается как священное, как результат эксклюзивного сакрального опыта, то аналогичные представления другой стороны воспринимаются как узурпация sacrum и подвергаются уничижительной редукции до уровня профанического знания. Часто такое противопоставление принимает крайние формы, отмечает М. Брода, и тогда чужая общность рассматривается не в категориях профанического знания, а как «дьявольское анти-sacrum», воплощение антиценностей: некоторые поляки подобным образом воспринимают «московскую душу», некоторые русские - «иезуитскую душу» (а значит, и польскую, так как, согласно известной поговорке, «поляк значит католик»).
М. Брода как бы формирует методологический стержень, вокруг которого объединяются работы других авторов, составляющие живую ткань сборника.
Проблеме «национальной души» посвящены также статьи Г. Гаревой («Русская душа как предмет самопознания в русской философии») и Л. Киейзик («Русская душа в русской идее: историко-философский обзор»). Несколько особняком в этом разделе стоят статьи Т. Ронгинской «Психологический дискурс в межкультурной коммуникации» и В. Кутявина «Изучение этнических стереотипов в российской гуманитористике: взгляд историка».
Во втором разделе, озаглавленном «Исторические детерминанты», делается попытка осмысления того культурного влияния, которое поляки, несмотря на всю сложность отношений двух народов, оказывали на русских. (Т. Чумакова «Польша и русская культура допетровского периода»; А. Бродский «Уроки логики для России (К вопросу о латинско-польском влиянии на русскую культуру)»; В. Аржанухин, А. Дремлюг «Польская католическая община Санкт-Петербурга»; И. Массака «Контакты Михаила Бакунина с польским национально-освободительным движением 60-х гг. XIX в. Надежды и разочарования).
В центре раздела - статья А. Липатова «Государственная система и национальная ментальность (Русско-польская альтернатива)», где в качестве источника различий между поляками и русскими называются разные принципы формирования национальной государственности. Автор вычленяет основные исторические факторы, оказавшие решающее влияние на складывание государственного устройства у поляков и русских. В первую очередь, он называет «общеевропейские факторы внутренней дифференциации европейской цивилизации» - в отличие от Руси, попавшей в круг влияния Pax Orthodoxa, Польша оказалась в кругу влияния Pax Latina. Конфессиональные различия (а также язык богослужения) повлияли на специфику государственного устройства, правовых систем, культур и менталитета двух славянских народов (с. 82). Другим решающим фактором явилось татаро-монгольское нашествие, обусловившее «разлом» в истории русской государственности. Что касается истории польско-
сти, то она «была эволюционна и национально органична» (с. 84). Порождением «московской государственности» стали «слепо-покорные подданные, по натуре своей лишенные инициативы» (с. 87). «Шляхетская государственность» явила миру совершенно иной тип личности: активный, с обостренным чувством собственного достоинства. Эти базовые различия, по мнению автора статьи, обусловили непонимание и отторжение Россией ментальности народов уничтоженного в конце XVIII в. Польско-Литовского государства, принимавшие порой крайние формы.
Положения работы А. Липатова детализированы в статьях Г. Лукашевича «Понятие чести в Московском Царстве и в Речи Посполитой в ХУ1-ХУП веках» и В. Кутявина «Польское восстание 1830-1831 гг. и польско-русский конфликт: заметки о национальной историко-культурной мифологии».
На наш взгляд, весьма интересен третий раздел сборника - «Польско-российские литературные образы», в котором рассмотрено отражение польско-русских отношений в русской литературе. Он открывается статьей В. Кантора «Бессмыслица и смысл (Николаевская империя и польское восстание: по повести Льва Толстого За что!). Толстой, замечает Кантор, исследует антиисторический перелом в отношении власти к народам, населявшим империю, в «золотой век русского национализма» - эпоху Николая I, «когда прежней европейской идее, столь важной для многонациональной империи, была противопоставлена национальная идея» (с. 124). Россия и Европа были противопоставлены друг другу как два разных культурно-исторических мира, что не могло не сказаться на судьбе Польши, которая, по сути, представляла собой связующее звено между Россией и Западом. На этом историческом фоне Толстой описывает судьбу ссыльного поляка и его молодой жены. В. Кантор справедливо отмечает, что писатель рассматривает столкновение польской борьбы за независимость и самодержавия как столкновение смысла и бессмысленности. Толстого «интересует отношение пострадавших поляков к России, а к полякам - царя и народа» и вывод его неутешителен: русский человек подчинился бессмысленному государству. В. Кантор рассматривает повесть Толстого как самокритику культуры, как «нравственный ригоризм, который не желал никаких исторических оправданий действиям националистического государства». Толстой пишет о поляках с явной симпатией, отмечает Кантор, точно так же, как писал о чеченцах в «Хаджи Мурате»: «Смысл и образованность, соединенные в гонимых поляках, противопоставляются им бессмысленности националистической власти и развращенному ею народу» (с. 131).
Иначе решен польский вопрос в творчестве Достоевского. К этой проблеме обращается В. Захаров («Россия и Польша: «Роковой вопрос» Достоевского»), статью которого можно было бы назвать апологией великого писателя. Он исходит из того, что «суровый приговор европейской Польше», отразивший «весь спектр исторических и культурных предубеждений», который вынес Достоевский, нельзя вырывать из контекста времени (с. 152). Кроме того, «пристрастность» суждений писателя о поляках автор статьи объясняет его польскими корнями. Пытаясь защитить Достоевского от обвинений в ксенофобии, он напоминает, с каким состраданием тот отзывался о поляках-каторжниках в «Записках из Мертвого дома» и «Дневнике писателя» и в то же время неоднократно самым нелестным образом характеризовал соотечественников. С одной сто-
роны, В. Захаров делает вывод: «Достоевский противополагал национальности общечеловека, который был подобием Богочеловека, Христа» (с.152). С другой стороны, утверждает, что писатель разделял позицию, которой придерживалась редакция почвеннического журнала «Время»: дело не в равноправии государств и народов, а в признании того непреложного факта, что каждый народ имеет свое лицо, свой путь в истории, свою неповторимую культуру, образ жизни, язык и «образ мира, в слове явленный» (с. 154).
Тему «Россия и Европа» продолжает В. Мильдон («Тютчев о России и славянстве»), анализирующий геополитическую позицию Тютчева-публициста и Тютчева-поэта через призму его панславистских представлений. Успех славянского дела обеспечен не за счет противостояния России Европе, а через осознание себя ее частью (Тютчев-публицист). Идея Европы синонимична идее цивилизации - равноправному объединению равных народов (Тютчев-поэт). Однако, замечает В. Мильдон, в этом случае славянское единство выступает как частный случай общеевропейского, а потому «теряет смысл исторической судьбы» (с. 138).
Л. Сараскина в своей статье ««Гордая полячка» в русской истории» рассмотрела проблему образа польской женщины в представлениях русских. Сараскина подчеркивает, что стереотип «гордая полячка», в сознании большинства наших соотечественников связанный с Мариной Мнишек, не вполне соответствует действительности. Она задается вопросом: была ли Марина на самом деле политической авантюристкой, которая ради обретения власти не выбирала средств, или она стала игрушкой в руках людей и обстоятельств. У нас нет повода подозревать всех полек в заносчивости и надменности, отмечает Сараскина. Тем более что в русской истории можно найти множество примеров самоотверженности польских женщин, жертвовавших всем во имя любви и семьи.
Итоговой, по сути, завершающей в сборнике «польскую тему» в отечественной литературе, является статья И. и Э. Задорожнюков ««Польская душа» в перекрестных зеркалах русской литературы».
Авторы обращаются к трехтомной «Истории русской общественной мысли» Г.В. Плеханова, где он попытался решить многие проблемы духовного становления Руси/России через осмысление взаимодействия «московского» и «польско-литовского» начал. Противоборство этих начал в русской истории обусловило характеристики, которыми наделялась «польская душа»: с одной стороны ей приписывали славянский романтизм, с другой - «суетливый и часто бесплодный прагматизм» (с. 156). Эта оппозиция, наметившаяся, как отмечают авторы статьи, еще в литературе XVII в., была унаследована русской классической литературой. Последняя являет исследователю множество ракурсов (или как выражаются И. и Э. Задорожнюки, «перекрестных зеркал»), в которых отражаются и поляки как носители польской идеи, и их контакты с русскими - от Льва Толстого до Достоевского, хорошо известного своим неприязненным отношением к «польской душе».
Авторы четвертого раздела «Стереотипы массовой культуры» прослеживают эволюцию представлений о поляках в общественном сознании в Российской Империи, Советской России и СССР, таких идеологических клише: от «поляк-бунтовщик» и «поляк-патриот» в XIX - начале XX в. до разделения поляков на «плохих» и «хороших» по классовому принципу и затем (в 1960-1970-е гг.) фор-
мирования образа Польши как оплота свободомыслия и культуры, «окна в Европу» из социалистического лагеря. Сегодняшняя Польша по большей части воспринимается в России как первопроходец в экономике и политике, ориентир для подражания.
Пятый, заключительный раздел сборника («Взаимное предубеждение и политика») посвящен рассмотрению польско-русских отношений через призму политики вообще и геополитики, в частности. Его открывает статья Р. Бэкера «Сущность русского и польского народов в российской и польской антизапад-нической мысли». Под антизападниками автор статьи понимает представителей правых (и крайне правых) консервативных течений, в том числе и в церковных кругах, а также современных панславистов и коммунистов. Для анализа их представлений о сущности, роли и месте в историческом процессе собственного народа он использует такие понятия, как нативизм и контракультурация, заимствованные из культурной антропологии. Р. Бэкер приходит к выводу, что для приверженцев антизападных течений характерна пурификация национальной традиции, «неотделимая от ксенофобии и антисемитизма». «Чужие» суть не только другие народы, но и широко понимаемые европейцы масоны и либералы. Эти последние отождествляются с безнравственными вольнодумцами. Все они управляются из единого центра, являющегося олицетворением зла (с. 270). Типичным для всех них является убеждение в исключительности, соответственно, польского или русского народа. «Обычно это имеет мессианский характер.., т. е. народу предписывается ряд заданий, которые он призван выполнить независимо от своей воли, возможности и реальных интересов». Это связано с верой в некие исключительные качества (нравственные, духовные и т. п.), которые, якобы, присущи только данному народу, и с чувством превосходства над «чужими» (с. 274-275).
Завершается раздел статьей А. Липатова «Специфика национального восприятия, или почему русские и поляки не понимают друг друга», которая как бы обобщает материалы раздела, подводя под них методологическую основу. Автор статьи замечает, что «изучение инонациональных культур, межкультур-ного взаимодействия и стереотипов национального восприятия предполагает преодоление национальной ограниченности (и отграниченности), традиционной инерции аналитического подхода и стереотипов самого научного мышления» (с. 333). Он рассматривает национальный тип восприятия как обусловленный не только внутренней спецификой инонационального объекта перцепции, но и внешними обстоятельствами встречи с ним. Эти внешние обстоятельства, по его мнению, предопределяют особенности видения, подхода, оценок, способов представления и отображения инонационального. Здесь возникает опасность перцепции национально другого с точки зрения собственных национальных представлений и интересов, что «в определенных общественно-исторических условиях исключает возможность и способность свободного... мышления, независимого от традиционалистских схем» и идеологических шаблонов (с. 323). В результате в общественном сознании формируются национальные предубеждения, упрощенные стереотипы восприятия национально другого, «что диктуется исторически конкретными потребностями институтов власти и властной элиты» (с. 324). Подобная ситуация особенно характерна для народов-соседей, каковыми, в частности, являются поляки и русские.
Сборник «Польская и русская душа» вносит важный вклад в осмысление отношений между поляками и русскими, отношений достаточно сложных и запутанных. Он однозначно опровергает мнение Виктора Ерофеева относительно того, что между этими двумя народами «нет общего дискурса».
Д.У. ЯКИБОВА
