CC BY
349
Латур Б. Наука в действии: следуя за учеными
и инженерами внутри общества. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013. 414 с.
Мария Владиславовна Константинова
Дальневосточный федеральный
университет,
Владивосток
constamare@gmail.com
Драматургия науки Бруно Латура: Производство впечатлений в действии
В российской науке Бруно Латур приобрел устойчивую репутацию философа-постмодерниста и этнографа-анархиста. Последнее — вполне заслуженно, за открытое пренебрежение методологией и тезис «Следуйте за акторами!», который российские исследователи чаще всего трактуют как «Следуйте за Латуром!» или "Anything goes!" Кто-то позиционирует Латура как социолога науки и этнографа [Хархордин 2010; 2013], кто-то — как теоретика вещей и социолога [Вахштайн 2012; Напреенко 2013]; одни ратуют за «применение» теории Латура на практике [Алапуро и др. 2012; Кузнецов, Шайтанова 2012], другие регулярно от этого предостерегают [Вахштайн 2013; Попов 2014].
Но как быть с латуровскими работами, которые не укладываются в заготовленные для них ячейки интерпретации? Которые не относятся ни к сугубо эмпирической этнографии лабораторий [Latour 1986], ни к самой общей теории социального [Latour 2013]? Такова, в частности, книга «Наука в действии», опубликованная в 2013 г. издательством Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Впервые «Наука в действии» увидела свет в 1987 г., через восемь лет после издания принесшей Б. Латуру славу книги «Жизнь
лаборатории: социальное конструирование научных фактов» и через год после того, как во втором издании из названия этой книги исчезло слово «социальное». К этому моменту Латур уже не занимался этнографией производства знания. Он увлекся теоретизированием и совместно с М. Каллоном и Дж. Ло создавал акторно-сетевую теорию. Что интересно, сам Латур называет сроком рождения его самого амбициозного теоретического проекта (АСТ) именно период с 1986 по 1988 гг., когда Ло опубликовал работу о португальских кораблях [Ло 2006], Кал-лон — о морских гребешках [Callón 1986], сам Латур — о Пасте-ре и пастеризации [Latour 1988]: «Именно там не-человеки — микробы, морские гребешки, камни и корабли — по-новому предстали перед социальной теорией» [Латур 2014: 23].
Тем не менее «Наука в действии» не вошла в канон акторно-сетевой теории. В ней нет ни одного из скандальных сюжетов АСТ — ни агентности вещей [Напреенко 2013], ни генерализованной симметрии [Латур 2014], ни интеробъективности [Латур 2007], ни семиотики материального [Вахштайн 2006]. Это уже не эмпирическое исследование, но еще и не философия. Правильнее всего определить жанр книги как «метаэтногра-фия» — самонаблюдение наблюдателя за наблюдателями.
Латур начинает свое повествование с захватывающего сюжета.
1985 г. Институт Пастера в Париже. Приглашенный программист Джон Уиттакер создает программу для визуализации трехмерных моделей молекулы ДНК на новом компьютере "Eclipse MV / 8000".
Флешбэк.
1951 г. Лаборатория Кэвендиш в Кембридже. Молодые ученые Джим Уотсон и Фрэнсис Крик втайне от своего босса работают с рентгеновскими снимками ДНК, стараясь обойти своего главного конкурента — известного химика Лайнуса Поллинга.
Смена кадра.
1980 г. В офисе "Data General" в Массачусетсе Том Уэст (тоже втайне от своего шефа) работает над разработкой компьютера "Eagle" (того самого, который спустя несколько лет станет прототипом "Eclipse MV / 8000"), стремясь всеми силами обойти своих конкурентов из корпорации DEC (С. 23—24).
Мораль этой истории проста. Чтобы в 1985 г. Уиттакер мог спокойно на новом компьютере создавать новый программный продукт, существенно продвигающий вперед исследования ДНК, у него под рукой должно быть два работающих «черных ящика»: научный факт (модель Уотсона-Крика) и мощный компьютер ("Eclipse" Тома Уэста). Латур повествует о произ-
водстве знания как о напряженной борьбе за превращение спорного в бесспорное, неработающего в работающее, «ящика с хламом» в «черный ящик». Как следует из этой маленькой зарисовки, для него нет разницы между техническим приспособлением и научным открытием. И то и другое — хорошо сделанные (арте)факты. «Кибернетики используют термин "черный ящик" всякий раз, — пишет Латур, — когда машина или набор команд являются слишком сложными. На их месте они рисуют маленький квадрат, о котором не нужно знать ничего, кроме того, что у него есть на входе и на выходе. В случае Джона Уиттакера двойная спираль и компьютер как раз являются такими черными ящиками» (С. 25). Нет также и различий между ученым и инженером — оба занимаются «технонаукой» (С. 278).
Как могли бы проинтерпретировать этот сюжет приверженцы социологии вещей и поворота к материальному? Компьютер — актант, действующее лицо. Он действует вместе с Джоном Уит-такером, создавая новый научный факт. Соответственно, развитие исследований ДНК после 1980 г. — это результат совместных усилий, коллаборации людей и вещей: инженеров, компьютера и ученых. А модель Уотсона-Крика? Она ведь не является материальным актантом — ни человеком, ни нечеловеком. Апологеты акторно-сетевой теории здесь вынуждены идти на сделку с совестью и признать агентность идеальных сущностей, «потому что "не-человеки" — это не только морские гребешки и втулочные насосы. Это также и "имперская идентичность", добавляющаяся к технологиям португальской колониальной экспансии, и математические уравнения, действующие на рынке наряду с товарами и торговцами» [Вах-штайн 2014: 37].
Но вот мы читаем книгу Латура дальше и выясняем, что научный факт (идеальная сущность) и технический артефакт (материальная сущность) действительно рядоположны друг другу. Но не в качестве действующих лиц, а в качестве «черных ящиков», главное предназначение которых — быть молчаливыми посредниками между людьми. Черные ящики лишены агентности. Они не действуют, а аккумулируют в «свернутом виде» действия множества ученых и инженеров. И никакой генерализованной симметрии тут нет. Модель Уотсона-Крика и компьютер Уэста — не актанты.
Впрочем, даже если бы они и были актантами... Актанты в книге Латура — это вовсе не действующие субъекты, а представляемое компетентными акторами безголосое и безмолвное большинство. «Как было показано выше, представителей имеют как способные говорить люди, так и неспособные к этому
вещи, — пишет Латур. — Я предлагаю тех, кого кто-то представляет, будь то люди или вещи, называть актантами» (С. 143; выделено автором. — М.К.). Если в более поздних своих текстах Латур настаивает на идее «Действовать — значит делать сделанным» [Латур 2007], то в «Науке в действии» нам представлена вполне консервативная теория действия: вещи и идеи нуждаются в делегатах, без которых они не только не действуют, но и не существуют. Кажется, «Наука в действии» способна разрушить все наши представления об акторно-сетевой теории, латурианстве и повороте к материальному.
Не случайно этот текст Латура пользуется благосклонностью даже у самых радикальных его противников — «традиционных» социологов науки. В сущности, половина книги — это описание того, какие риторические стратегии используют ученые, чтобы продемонстрировать достоверность своих выводов. Латур анализирует модальности высказываний, практику образования «альянсов», множество риторических техник убеждения, к которым прибегают исследователи для легитимации полученных результатов. Так, он пишет об отношениях авторов и читателей научных текстов: «Переходя в своем тексте от одного к другому, автор выстраивает множество дорожек и тропинок, по которым просит следовать читателя, но тот способен свернуть с предложенного пути и ускользнуть. <...> Вот поэтому все движения несогласного читателя должны быть поставлены под контроль, чтобы он не смог уклониться от встречи с армией автора и избежать поражения. Такой искусный надзор за передвижением противника я буду называть каптаж (еар1аИо в традиционной риторике)» (С. 101—102; выделено автором. — М.К.). Ученые в модели Латура оказываются гениальными политиками, полководцами и стратегами. Но. Чем это отличается от куда более привычной социологии науки — например, в версии П. Бурдье [Бурдье 2014]?
Рискну предположить, что ключевое отличие латуровского анализа — не фокусировка на агентности вещей (ее нет), не следование за акторами (он за ними не следует), а блестящий драматургический анализ своего «поля». Латур при этом предпочитает основывать свой анализ на категориях риторики, поскольку первичная цель ученых — убедить остальных в своей правоте: «Дисциплина, которая уже не первое тысячелетие изучает, как заставить людей верить и вести себя нужным образом, и учит нас, как убеждать других, называется риторика» (С. 60; выделено автором. — М.К.).
Но давайте вернемся к начальному сюжету об изобретении компьютера и открытии модели Уотсона-Крика. Что в первую очередь бросается в глаза в латуровском повествовании? Его
выраженная драматургичность — флешбэки, смены кадра, моментальные переходы от сцены к сцене, короткие планы. Блестящее выстраивание параллельной композиции двух пересекающихся сюжетных линий — «инженерной» и «научной».
Вот кульминация инженерной линии: «Том Уэст ночью проникает в подвал здания, куда его впустил его друг, чтобы взглянуть на компьютер VAX. Уэст начинает извлекать печатные платы и изучать продукт-конкурент. Несколько часов спустя он чувствует себя спокойнее. Глядя на VAX, Уэст представил, что перед ним диаграмма всего устройства корпорации DEC. Ему стало понятно, что VAX устроен слишком сложно. Он решил, что VAX был плотью от плоти организации DEC со всеми ее недостатками. Машина служила олицетворением осторожного бюрократического стиля этой феноменально успешной компании» (С. 28).
А вот кульминация научной линии: «По лицу Питера, когда он вошел в комнату, было видно, что у него для нас есть что-то важное, и сердце у меня екнуло при мысли, что сейчас станет известно, что все потеряно. Видя, что ни Фрэнсис, ни я больше не можем выносить напряжения, он быстро сообщил нам, что модель представляет собой спираль из трех цепочек с сахаро-фосфатным остовом в центре. Это было настолько похоже на наши отброшенные прошлогодние разработки. <...> Но тут я заметил, что в трех описанных Полингом цепочках нет связующих атомов водорода. Без них структура должна была бы немедленно распасться. <...> Пока Фрэнсис поражался новаторскому подходу Полинга к химии, я начал дышать спокойнее. К этому моменту я знал, что мы еще в игре. <...> Когда его ошибка будет обнаружена, Лайнус не остановится, пока не найдет истинную структуру. В любом случае, у нас оставалось не более шести недель, пока Лайнус вновь не включится в гонку за ДНК» (С. 30).
Латур не социолог, анализирующий риторику ученых, он драматург, вскрывающий драматургические, композиционные структуры производства знания, хотя его драматургия скорее кинематографична, чем театральна: настолько быстро он расправляется с единством времени и места действия, выразительностью, убедительностью и прочими устаревшими канонами театральной режиссуры. В этом свете попытки «скрестить» латуровскую социологию науки с драматургической теорией Ирвинга Гофмана [Вахштайн 2007] уже не представляются такими абсурдными. Между ранним Латуром и ранним Гофманом действительно немало общего.
Более того, некоторые «инсайты» драматургической социологии могли бы расширить рамки анализа латуровской мета-
этнографии. В сущности, основная новация театральной метафоры — идея экспрессивной интенции: люди действуют так, как они действуют, не для того чтобы получить какой-то корыстный результат, а для того чтобы произвести впечатление на других людей [Гофман 2000]. Что дает приложение этой идеи к полю науки? «Представьте на минуту, — пишет В. Вахштайн, — что привычный для нас обиход научной коммуникации (включающий написание статей, выступления на конференциях, присутствие на защитах и следующих за ними банкетах) — не унылая фабрика по производству академической солидарности и не арена ожесточенной борьбы за символические ресурсы, а сцена, на которой ставится любительский спектакль сомнительного качества. Режиссер куда-то исчез, звезды сами пишут себе монологи, рабочие произвольно меняют декорации, актерские труппы состязаются в мастерстве, компенсируя недостаток публики избытком исполнителей. Театр абсурда? Но даже у абсурда есть своя логика. Людьми в этом герметичном мире сцены движет не стремление к достижению собственной выгоды и не вбитые в них социализацией установки, а непреодолимое стремление к самовыражению, представлению себя другим в ореоле исполняемой роли (так называемая "экспрессивная интенция")» [Вахштайн 2003: 32].
На мой взгляд, небольшая инъекция драматургического описания латуровскому исследованию пошла бы только на пользу. Собственно, в нем уже есть все предпосылки для такой драматургической ревизии. Однако Латур все же слишком увлекается анализом риторических стратегий, забывая о том, что движет его героями. В латуровской версии их единственная мотивация — убедить остальных в своей правоте. Но рассмотрим несколько кейсов, которые хорошо смотрелись бы в рецензируемой книге.
1. В 1948 г. в журнале "Physical Review" появилась статья трех авторов — Альфера, Бете и Гамова [Alpher, Bethe, Gamov 1948]. В действительности, статью написали только Альфер и Гамов, но, как пояснил один из них, «было бы нечестным по отношению к греческому алфавиту, если бы статья была подписана только Альфером и Гамовым». Известный физик Ганс Бете не имел отношения к разработкам Альфера и Гамова, но оценил шутку и вошел в соавторы.
2. Профессор Уильям Гувер из Ливерморской национальной лаборатории им. Э. Лоуренса включил в свои соавторы вымышленного итальянского профессора Стронцо Бестиале ("Stronzo Bestiale" переводится с итальянского примерно как «Чудовищный Козел») после того, как два журнала отвергли его статью.
Присоединение автора с таким экстравагантным именем и фамилией пошло на пользу авторскому коллективу — "Journal of Statistical Physics" принял статью к публикации, и с тех пор автор с неблагозвучным именем стал чем-то вроде талисмана профессора Уильяма Гувера, «написав» с ним в соавторстве более десятка статей [Moran, Hoover, Bestiale 1987].
Стремятся ли ученые добиться особой риторической убедительности, манипулируя ссылками, подписываясь псевдонимами, ссылаясь друг на друга в издевательском контексте, выражая благодарность, вместо того чтобы сослаться? Или это все части машины по производству впечатлений (impression management)? И как идея экспрессивной интенции увязывается с латуровским драматургическим анализом — столкновениями противоборствующих «представителей», делегированием голосов, использованием инструментов и устройств?
Это вопросы, над которыми стоит думать дальше. Пока же заметим, что издание столь важной (и незаслуженно обойденной интерпретаторами) книги Латура на русском языке — еще один акт риторического каптажа, еще одна сцена в социологической драме «латуризации» российского академического сообщества.
Библиография
Алапуро Р., Бычкова О., Хархордин О. Инфраструктура свободы: общие
вещи и Res Publica. СПб.: ЕУСПб, 2012. БурдьеП. Социальное пространство: поля и практики. СПб.: Алетейя, 2014.
Вахштайн В.С. Джон Ло: социология между семиотикой и топологией II Социологическое обозрение. 2006. Т. 5. № 1. С. 24—29. Вахштайн В.С. Драматургическая теория Ирвинга Гофмана: структуралистское прочтение II Социологическое обозрение. 200З. Т. З. № 4. С. 104—118. Вахштайн В.С. К микросоциологии игрушек: сценарий, афорданс,
транспозиция II Логос. 201З. № 2 (92). С. З—З7. Вахштайн В.С. Пересборка города: между языком и пространством II
Социология власти. 2014. № 2. С. 9—З8. Вахштайн В.С. Пять книг о посткритической социологии II Социология власти. 2012. № 6—7. С. 275—281. Вахштайн В.С. Теория фреймов как инструмент социологического анализа повседневного мира: Автореф. дис. ... канд. соц. наук. М., 2007.
Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни I Пер.
с англ. А. Ковалева. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. Кузнецов А., Шайтанова Л. Маршрутное такси на перекрестке режимов справедливости II Социология власти. 2012. № 6—7 (1). С. 1З7—149.
Латур Б. Об интеробъективности / Пер. с англ. А. Смирнова, под ред.
B. Вахштайна // Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. № 2.
C. 79-98.
Латур Б. Пересборка социального. Введение в акторно-сетевую теорию. М.: ГУ ВШЭ, 2014. Ло Дж. Объекты и пространства / Пер. с англ. В. Вахштайна // Социологическое обозрение. 2006. № 1. С. 30-42. Напреенко И.В. Семиотический поворот в STS: теория референта Бруно Латура // Социология власти. 2013. № 1-2. С. 75-98. Попов Р.С. Коллапс социального // Социологическое обозрение. 2014. № 2. С. 113-121.
Хархордин О. Предисловие // Латур Б. Наука в действии. СПб.:
ЕУСПб, 2013. С. 3-32. Хархордин О. Предисловие научного редактора // Латур Б. Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии. СПб.: ЕУСПб, 2010. С. 3-41. Alpher R., Bethe H., Gamov G. The Origin of Chemical Elements // Physical
Review. 1948. Vol. 73. No. 7. P. 99-125. Callon M. Some Elements of Sociology of Translation Domestication of the Scallops and Fishermen of St Brieux Bay // J. Law (ed.). Power, Action and Belief: A New Sociology of Knowledge? L.: Routledge and Kegan Pol, 1986. P. 113-155. Latour B. An Inquiry into Modes of Existence. An Anthropology of the
Moderns. Cambridge: Harvard University Press, 2013. Latour B. The Pasteurization of France. Cambridge: Harvard University Press, 1988.
LatourB., Woolgar S. Laboratory Life: the Construction of Scientific Facts.
Princeton: Princeton University Press, 1986. Moran B., Hoover W, Bestiale S. Diffusion in a Periodic Lorentz Gas // Journal of Statistical Physics. 1987. Vol. 48. No. 1-2. P. 21-32.
Мария Константинова
