CC BY
47Рецензии
Д. В. Семикопов, кандидат философских наук
Рецензия на книгу: Фетисенко О.Л. «Гептастилисты»: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики (Идеи русского консерватизма в литературно-художественных и публицистических практиках второй половины XIX — первой четверти XX века)
Константин Николаевич Леонтьев — одно из самых популярных имен в истории русской религиозной мысли. В то же время его считают мыслителем не для всех, и не случайно еще В. В. Розанов говорил, что у Леонтьева найдется два-три, от силы двадцать-тридцать поклонников, но он никогда не приобретет того, что называют народной популярностью. На первый взгляд, современность опровергает слова Василия Васильевича, но это только на первый взгляд.
За последние двадцать лет вышло несколько монографий, посвященных интеллектуальному наследию К. Н. Леонтьева, по его творчеству защищены десятки диссертаций. В Санкт-Петербурге, в «Пушкинском доме», издается полное собрание его сочинений. В 2012 году опубликовано научное исследование заместителя главного редактора этого издания Ольги Леонидовны Фетисенко — «Гептастилисты. Константин Леонтьев, его собеседники и ученики»1 — книга, которой и посвящена наша рецензия.
Первое, что обращает на себя внимание, — термин «гептасти-лизм», вынесенный в заголовок. Гептастилизм — это учение о семи столпах новой восточно-русской культуры, о которой грезил Леонтьев, и именно эта новооткрытая концепция великого русского мыслителя становится стержнем монографии и детально анализируется в первой части данной книги, состоящей из трех глав, посвященных публицистике, культурологии и эстетике К. Н. Леонтьева соответственно. При этом в приложении к первой части О. Л. Фетисенко вводит в научный оборот наиважнейшие документы, где раскрывается учение Леонтьева об этих семи основаниях. Кстати, о том, что гептастилизм является основой историософских представлений русского мыслителя, его идеалом, уже писал нижегородский исследователь творчества Леонтьева Р. А. Гоголев2, но он, за неимением оригинальных текстов, был вынужден рассуждать о сущности гептастилизма гадательно. Фетисенко же при помощи московского исследователя творчества Леонтьева Г. Б. Кремнева исследовала неизвестные дотоле записки Леонтьева, в которых четко формулируются эти семь столпов. В чем важность этого открытия?
Видимо, в том, что многие предсказания Леонтьева сбывались, что его предостережения оказывались печальной реальностью. Из этого вытекает соблазн рассматривать его как консерватора, пытавшегося «подморозить» Россию, но не предлагавшего при этом никаких конструктивных решений по выходу из кризиса. Отсюда же и сравнение Леонтьева с пророком Иеремией, которое применил к нему еще славянофил И. С. Аксаков.
Но у Леонтьева был и положительный идеал, суть которого и раскрывается в монографии. Мыслитель верил в воплощение этого идеала, считая, что описанная им цивилизация вполне возможна, настолько же, насколько реально существование динозавров по отношению к мифологическому дракону. Пусть все сбудется не так, как видится взору, но в случае реализации будут видны явные параллели между реализацией и замыслом. В данном случае Леонтьев, несмотря на свою православную «фанатичность», мыслит в духе Локка: «В уме не может быть ничего, что бы не было дано в чувствах», поправляя его: интеллект не содержит ничего, что бы уже не содержалось в явлениях природы. Концепция «дракона» Леонтьева, дотоле неизвестная, помимо того, что она интересна и необычна, по-новому раскрывает его историософскую методологию3.
В монографии убедительно доказывается, что Леонтьев верил в реализуемость своего идеала, что он был не просто «пророком Иеремией», плачущим на развалинах, но, подобно пророку Иезекиилю, мечтал о храме новой цивилизации. Но не сбылось... И в этом трагичность Леонтьева, правого практически во всех своих отрицательных прогнозах. Он что-то уловил, услышал в музыке истории, что позволяло ему предвидеть исторические катаклизмы с большой точностью. Русскую революцию, превращение советского социализма в новый феодализм, изобретение оружия массового поражения, китайскую угрозу — всё это он увидел задолго до всех, и это сделало его одиноким тогда, в век безудержного оптимизма, и популярным сейчас. Но то, что мы живем в мире, где сбылись многие отрицательные пророчества Леонтьева, заставляет задуматься не только о его предостережениях, но и о том, можно ли найти в его трудах некий рецепт от постигших нас заболеваний, которые он диагностировал более столетия назад.
В чем суть леонтьевского гептастилизма? В иерархическом государственном устройстве, предполагающем организацию Великого Восточного Союза во главе с Россией, но со столицей в освобожденном Константинополе; в независимой и сильной православной Церкви во главе с константинопольским патриархом; в строго плановой и максимально
нерыночной экономике; в отказе от поклонения научному прогрессу; в создании новой многонациональной аристократии; в развитии мистических религиозных движений и в эстетическом аскетизме, то есть предпочтении красоты удобству. Вполне очевидно, что не один из перечисленных столпов не был построен, а уже построенный столп русского самодержавия был в результате разрушен. Но была ли вообще альтернатива либеральным реформам? Был ли реализуем консервативный проект в России конца XIX века? И не было ли поражение консерватизма в дореволюционной России закономерным?
Ответ на этот вопрос можно попытаться найти между строк второй и третьей частей книги, которые посвящены собеседникам и ученикам Леонтьева соответственно.
Вторая часть начинается с весьма интересной главки «О том, чего нет в этом разделе», из которой читатель узнает о тех персоналиях, чье наследие в связи с творчеством Леонтьева автором монографии не рассматривается. Это глава намечает возможные направления будущих исследований творчества Леонтьева. В частности, как не удивительно, остается актуальной тема «Леонтьев и славянофилы». Автор справедливо отмечает: «Тема эта, с одной стороны, уже далеко не нова, с другой же — надо признать, что даже биографическая канва жизненно-творческих пересечений мыслителя со славянофилами прочерчена сейчас не очень отчетливо»4. Из современных Леонтьеву славянофилов О. Л. Фетисенко называет имена генерала А. А. Киреева, О. Ф. Кошелева, кн. В. А. Черкасского, прот. А. Иванцова-Платонова, А. Ф. Гильдферинга, О. Ф. Миллера и пр. Проблема здесь, видимо, и в том, что в отечественной науке вообще мало изучено творчество поздних славянофилов. Совершенно верно и замечание автора монографии о том, что «белым пятном» в данный момент представляется история общения Леонтьева с московским либеральным кругом5.
Не ставя перед собой задачу решения проблемы «Леонтьев и славянофилы», О. Л. Фетисенко анализирует его взаимоотношения с И. С. Аксаковым и Н. П. Гиляровым-Платоновым. При этом глава,
посвященная Аксакову, последнему великому славянофилу, весьма подробно раскрывает причины взаимного расхождения двух русских мыслителей. Глава о Гилярове-Платонове, скорее, только намечает одно из возможных направлений будущих исследований. Но эти главы убедительно показывают, что именно верность Леонтьева восточно-христианской ортодоксии (византизму) претила либерально-националистическим устремлениям поздних славянофилов. Для И. С. Аксакова и Н. П. Гилярова-Платонова Леонтьев оказался «слишком православен».
В четвертой главе второй части монографии рассказывается об одном из немногих единомышленников Леонтьева, а именно о Т. И. Филиппове, с которым Леонтьев был солидарен прежде всего по церковному вопросу, связанному с противостоянием константинопольского патриархата и национально-либерального болгарского духовенства. Вопрос взаимоотношений между Леонтьевым и Филипповым знаком О. Л. Фетисенко, как никому другому, так как именно ею в этом же году была издана на высоком академическом уровне переписка Леонтьева с Филипповым под характерным названием «Пророки византизма»6, и эту книгу хотелось бы порекомендовать всем, интересующимся творчеством Леонтьева. Примечательно, что только один пункт по-настоящему разделял единомыслие Леонтьева и Филиппова — вопрос об ортодоксальности Достоевского, которому и посвящается следующая глава.
Вопрос об идейном противостоянии Леонтьева и Достоевского неизменно привлекает внимание исследователей их творчества. Тем не менее тема эта далеко не исчерпана. Достоевский — хилиаст и христианский гуманист, склонный к сентиментализму и утопичности — противостоит духу византийского аскетизма и ортодоксального «мракобесия» в лице Леонтьева. Здесь мы сталкиваемся с неким стереотипом о «двух правосла-виях» — прп. Нила Сорского и прп. Иосифа Волоцкого, — что выражено Достоевским в «Братьях Карамазовых» в противопоставлении образов старца Зосимы и Ферапонта. Это противостояние по сю пору любимо «околоправославной» интеллигенцией. Леонтьев же пытается доказать, что никакого особого, гуманного православия Зосимы, противостоящего
изуверству Ферапонта, нет. Что это все на самом деле есть попытки выработать некое квазипротестантское либеральное неоправославие, в то время как есть только одно православие — православие византийских отцов. То, что спор между Достоевским и Леонтьевым вызывает неизменный интерес, свидетельствует о важности позиции Леонтьева, некогда буквально взорвавшего благостность сентиментального интеллигентского православия своей брошюрой «Новые христиане». К тому же О. Л. Фетисенко в данном случае вводит в научный оборот новые материалы, в частности маргиналии и подчеркивания в леонтьевском экземпляре «Душеполезных поучений» аввы Дорофея, которые позволяют многое понять в позиции Леонтьева.
По мнению Леонтьева, Достоевский действительно открыл современникам православие, но православие в собственной интерпретации. Леонтьев выражал сомнение в аутентичности христианства Достоевского, ему казалось, что тот работает на публику, предлагает им «облегченную», гуманистически упрощенную версию христианства. При этом Леонтьев допускал, что христианство Достоевского может быть полезно в апологетических целях, как первый шаг, в отличие от христианства Толстого, которого Леонтьев считал опасным еретиком, но перед чьим гением писателя он преклонялся. Тема «Леонтьев и Толстой» не менее интересна и важна, чем тема «Леонтьев и Достоевский», и ей в монографии отводится свое место в шестой главе. Она интересна тем, что Фетисенко удалось показать, как в Леонтьеве совмещалось восхищение литературными дарованиями Толстого и полное неприятие его религиозно-философских взглядов.
В седьмой главе галереей портретов проходят перед нами консервативные политики М. Н. Катков, К. П. Победоносцев, кн. В. П. Мещерский. Примечательно, что Леонтьев был солидарен с ними идейно, но расходился на личной почве. Неприязнь он испытывал и к Каткову, и к Победоносцеву — столпам русского консерватизма, те тоже не питали к Константину Николаевичу нежных чувств. Во многом из-за этого Леонтьев так и не получил достойной трибуны, смелость его
мыслей пугала всех, и он не был услышан русским обществом именно тогда, когда более всего мог быть ему полезен. Видимо, это было вызвано тем, что его консерватизм — не столько охранительный, сколько творческий, и оригинальность его мысли пугала других консерваторов. Вся монография О. Л. Фетисенко демонстрирует печальную раздробленность консервативного лагеря и их бессилие перед надвигавшейся катастрофой.
В восьмой главе второй части освещается тема литературных знакомств Леонтьева, из которых наиболее важным представляется знакомство с Афанасием Фетом, привлекавшим аристократа и эстета Леонтьева по многим причинам: как поэт, как бывший военный, как переводчик пессимистичного Шопенгауэра и главного эстета-романтика Гете. Воин и поэт — это практически тот антропологический идеал, к которому всегда был устремлен Леонтьев. Конечно, он не идеализировал Фета и иногда его жестко критиковал, но в нем он встретил такого же эстета, как и сам. Опять-таки стоит обратить внимание, что именно О. Л. Фетисенко в 2010 году были опубликованы письма Леонтьева к Фету, имеющие огромную ценность для оценки эстетики великого русского консерватора7.
Десятая глава второй части монографии посвящена драматической судьбе Николая Дурново, талантливого публициста и защитника Церкви, ставшего из-за своей принципиальной позиции личным врагом Победоносцева. Его призывы «стоять за права общины, за право избирать священников, за окружные съезды и т. д., если мы действительно желаем поднять православие» остро звучат и сейчас. Еще более в наши дни актуально его замечание о том, что «священники у нас не более как чиновники в рясе»8. Парадоксально, насколько часто в «круге Леонтьева» звучали требования самостоятельности Церкви и критика синодальных порядков.
Одни из лучших страниц монографии, а именно одиннадцатая глава второй части, посвящены личности консервативного мыслителя Сергея Шарапова. Сама фигура его словно слеплена из литературных образов,
что очень тонко раскрывается О. Л. Фетисенко. В чем-то напоминает он Шатова из «Бесов» Достоевского, доказывая, что великий русский писатель вовсе и не был так уж фантастичен, а его герои — не плод фантазии писателя, а симптом общества, в котором апологеты Церкви по пятнадцать лет не переступали ее порога, делая громкие заявления вроде: «Кто в Россию не верит, тот и в Бога не верит»9. Такого рода славянофильство было Леонтьеву чуждо, он считал, что надо идти выше «национальной религии». Еще более Леонтьеву был чужд панславизм Шарапова и националистических кругов, которым тот был близок.
Наконец, заключительная глава второй части монографии рассказывает о поздних собеседниках К. Н. Леонтьева — Л. А. Тихомирове, В. В. Розанове, Ю. Н. Говорухе-Отроке. Если о первых двух за последние годы написано очень много и, пожалуй, это два имени, которые могут поспорить по популярности с самим К. Н. Леонтьевым, да и их взаимоотношения с Леонтьевым затрагивались многими исследователями, то о Говорухе-Отроке написано мало. Этот консервативный публицист, рано умерший, был почти не замечен современниками, да и сейчас не привлекает большого внимания. Между тем Розанов считал его одним из лучших публицистов, весьма ценили его А. А. Фет и Н. Н. Страхов, А. А. Киреев и П. Е. Астафьев, хотя в отношении к Леонтьеву Говоруха-Отрок был, скорее, учеником, нежели собеседником — иногда, как показывает О. Л. Фетисенко, цитировавшим своего учителя без кавычек.
Но самой оригинальной и драматичной (насколько это понятие может быть приложимо к научной монографии) является третья часть книги, рассказывающая об учениках Леонтьева, об его «иезуитском ордене» гептастилистов.
О. Л. Фетисенко разрушает сложившийся в отношении Леонтьева стереотип об одиночестве мыслителя. У него были последователи и верные ученики, сформировавшиеся вокруг него в своего рода интеллектуальный орден, который должен был содействовать реализации геп-тастилистической мечты. Естественно возникает вопрос о том, в силу
каких причин об этом кружке мы узнаем только сейчас, почему никто из учеников Леонтьева не смог реализовать в русской культуре даже малую толику из того, что намечал их учитель?
О. Л. Фетисенко раскрывает нам в главах третьей части своей монографии трагедию поколения «русских мальчиков» конца XIX — начала XX века, перепутавших рассвет с закатом. Первая глава данного раздела монографии излагает историю формирования «иезуитского ордена» Константина Николаевича. Вторая открывает нам светлый образ Ивана Кристи, одного из любимых учеников Леонтьева. Подающий большие надежды публицист и богослов, сторонник теории «догматического развития», магистрант знаменитого епископа Антония (Храповицкого), он вполне мог стать продолжателем дела Леонтьева и занять свое достойное место среди религиозных философов и богословов Серебряного века, но он умирает в 1894 году от прогрессирующей болезни, уничтожившей его интеллект.
В третьей главе рассказывается о не менее трагической судьбе Анатолия Александрова, одного из самых близких Леонтьеву людей. Добрый и великодушный, он не отличался глубоким умом и эстетическим вкусом и был человеком лишним в «леонтьевском круге», хотя был лично привязан к Леонтьеву больше всех. Яркие портреты самого Александрова и его жены Евдокии Тарасовны, описание страшной медленной смерти Александрова от тяжелого инсульта, что растянулось на полтора года, позволяют читателю понять всю сложность судьбы этого человека и его пути от русского мальчика-лицеиста до советского мещанина.
В последующих главах третьей части О. Л. Фетисенко рассказывает о тех учениках Леонтьева, которые не оставили значительного следа в русской культуре, за исключением о. Иосифа Фуделя, в письме которому Леонтьев так характеризует этих своих учеников: «Все почти близкие ко мне прежде юноши — отвыкли от меня и оставили меня, — Денисов, Уманов, Замарев, Волжин, Озеров, братья Нелидовы и т. д. Остаются верными только: Кристи, Александр<ов> и вы»10. Тем не менее истории этих «неудавшихся» учеников представляют определенный интерес для
изучающих творчество Леонтьева, так как в общении с ними Леонтьев выступает как проповедник и миссионер, пытающийся привлечь этих светских по сути своей людей к Церкви. Леонтьев был уверен, что будущее России как раз за людьми светской культуры и воспитания, обращенными к служению православию. Леонтьев не верил в синодальную Церковь и сословное духовенство. Но в этом плане его надежды оправдал только о. Иосиф Фудель, которому посвящена седьмая глава этой части монографии. Леонтьев вообще очень любил «православных немцев». Его ближайшим другом был оптинский иеромонах Климент (Зедергольм), блестящую биографию которого Леонтьев написал по благословению оптинских старцев. Ближайшим же учеником и утешением последних лет его жизни стал о. Иосиф. Нельзя не отметить, что О. Л. Фетисенко в качестве приложения к полному собранию сочинений и писем Леонтьева была издана переписка между ним и о. Иосифом, снабженная сопроводительными статьями и примечаниями, что является еще одним важным вкладом в отечественное леонтьевоведение11. Отец Иосиф был самым благодарным учеником Леонтьева; именно благодаря его усилиям в свет вышло первое собрание сочинений русского мыслителя, которое не было до конца осуществлено из-за начала Первой мировой войны. Пусть о. Иосиф и не стал блестящим мыслителем и публицистом, но он был живым носителем «леонтьевского, не-розового» православия, верным памяти своего учителя.
Последние главы исследования О. Л. Фетисенко посвящены кругу общения Леонтьева в Оптиной Пустыни и Троице-Сергиевой Лавре, в которой он провел два последних месяца своей жизни.
В целом, монография интересна тем, что представляет собой развернутый положительный консервативный проект Леонтьева, показывая в то же время сложности его реализации на примере восприятия данных идей в круге собеседников и учеников великого русского консерватора. Таким образом, описывается круг «леонтьевской традиции», потенциал которой до сих пор не использован в отечественном консервативном дискурсе, хотя бы в силу того, что огромное наследие Леонтьева до сих
пор до конца не раскрыто. О. Л. Фетисенко данной монографией делает важный шаг на этом пути, указывая возможные векторы дальнейших исследований леонтьевского «космоса».
Монография О. Л. Фетисенко — интересный и актуальный труд, удачно соединяющий научное исследование и глубокое видение той эпохи, в которую жили величайшие творцы русской культуры — герои этой книги, в силу чего данный труд может быть востребован не только историками философии, но и всеми интересующимися русской культурой конца XIX — начала XX века.
Библиографические ссылки и примечания
1. Фетисенко О.Л. «Гептастилисты»: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики (Идеи русского консерватизма в литературно-художественных и публицистических практиках второй половины XIX — первой четверти XX века). СПб.: Издательство «Пушкинский дом», 2012. 784 с.
2. Гоголев Р.А. «Ангельский доктор» русской истории. Философия истории К. Н. Леонтьева: опыт реконструкции. М.: АИРО-ХХ1, 2007. 160 с.
3. Более подробно см.: Фетисенко О.Л. «Гептастилисты»... Указ. изд. С. 123-134.
4. Там же. С. 150.
5. Там же.
6. Пророки византизма. Переписка К. Н. Леонтьева и Т. И. Филиппова (18751891). СПб., 2012.
7. Письма К. Н. Леонтьева к А.А Фету (1883-1891) // А. А. Фет: Материалы и исследования. М.; СПб., 2010. Вып. 1. С. 236-290.
8. Фетисенко О.Л. «Гептастилисты»... Указ. изд. С. 395.
9. Там же. С. 437.
10. Там же. С. 578.
11. «Преемство от отцов»: Константин Леонтьев и Иосиф Фудель. Переписка. Статьи. Воспоминания / Изд. подгот. О. Л. Фетисенко // Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. В 12-ти т. Приложение. Кн. 1. СПб., 2012.
