CC BY
0
Научная статья УДК 130.2(520)
htlps://doi.org/10.24158/fik.2024.11.29
Репрезентация оппозиции «свой-чужой» в культурных кодах Японии
Ирина Александровна Купцова1, Полина Эдуардовна Кашкаха2
■^Московский государственный лингвистический университет, Москва, Россия ''Московский педагогический государственный университет, Москва, Россия 1 Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, Москва, Россия
[email protected], https://orcid.org/0000-0002-3830-0776 [email protected], https://orcid.org/0009-0007-0615-6320
Аннотация. В статье изучается проблема оппозиции «свой-чужой» в японской культуре через ее отражение в языковых и социальных нормах, религиозных воззрениях. В японском языке дихотомия «свой-чужой» рассматривается через концепты «ути» (пространство внутри) и «сото» (пространство снаружи), использование различных грамматических единиц и диалектных форм. Анализируются исторические и географические факторы, повлиявшие на особенности репрезентации оппозиции в социальных и религиозных кодах страны, а также отношение к заимствованиям и иностранцам в японском обществе. Авторы приходят к выводу, что вышеперечисленные обстоятельства привели к формированию двух основных черт: ориентированности вовнутрь при определении групп «мы» и «они» и меньшей роли этнически чужого, а также акцентуации местоположения при выделении групп, что являет собой специфику репрезентации проблемы в японской культуре и ее кодах.
Ключевые слова: культурный код, оппозиция «свой-чужой», концепты «ути» и «сото», японская культура, японский язык, формы вежливости, синтоизм, омотэнаси Финансирование: инициативная работа.
Для цитирования: Купцова И.А., Кашкаха П.Э. Репрезентация оппозиции «свой-чужой» в культурных кодах Японии // Общество: философия, история, культура. 2024. № 11. С. 218-224. https: //d oi.org/10.24158/fik.2024.11.29.
Original article
Representation of the "Self-Other" Opposition in Cultural Codes of Japan
Irina A. Kuptsova1, Polina E. Kashkakha2
12Moscow State Linguistic University, Moscow, Russia 1Moscow State Pedagogical University, Moscow, Russia
1Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, Moscow, Russia [email protected], https://orcid.org/0000-0002-3830-0776 [email protected], https://orcid.org/0009-0007-0615-6320
Abstract. The article examines the issue of "the Self and the Other" opposition in Japanese culture through its reflection in linguistic and social norms, as well as religious beliefs. In the Japanese language, the dichotomy of "the Self and the Other" is analyzed through the concepts of "uchi" (inside space) and "soto" (outside space), along with the use of various grammatical units and dialectal forms. The study explores historical and geographical factors that have influenced the characteristics of this representation in the social and religious codes of the country, as well as the attitude towards borrowings and foreigners within Japanese society. The authors conclude that these circumstances have led to the formation of two primary features: an inward orientation in defining the groups "us" and "them", and a diminished role of ethnic outsiders. Additionally, there is a pronounced emphasis on location in the delineation of groups, which represents a specificity in how this issue is manifested in Japanese culture and its codes.
Keywords: cultural code, opposition "the Self and the Other", concepts "uchi" and "soto", Japanese culture, Japanese language, forms of politeness, Shintoism, Omotenashi Funding: Independent work.
For citation: Kuptsova, I.A. & Kashkakha, P.E. (2024) Representation of the "Self-Other" Opposition in Cultural Codes of Japan. Society: Philosophy, History, Culture. (11), 218-224. Available from: doi:10.24158/fik.2024.11.29 (In Russian).
Введение. Дихотомия «свой-чужой» пронизывает ценностно-смысловое поле культуры практически любого народа, разделяя мир на два пространства: знакомое и неизведанное, близкое и далекое, безопасное и опасное (Шапинская, 2011: 33). Данная оппозиция выражается и в
© Купцова И.А., Кашкаха П.Э., 2024
наиболее значимых константах культуры - ее кодах, которые определяются как «упорядоченное множество взаимосвязанных между собой стандартов, ограничений, предписаний и установок по отношению к разным видам деятельности (коммуникативной, преобразовательно-технологической, семантической, аксиологической, познавательной, эстетической и т. п.), которое обеспечивает сохранность, интегрированность и адаптивный характер этнокультурного организма» (Ава-несова, Купцова, 2008: 30-43).
Репрезентация культурных кодов соотносится с географическими, религиозными, социальными и историческими факторами, повлиявшими на формирование культуры. Изучение проблематики, связанной с репрезентацией оппозиции «свой-чужой» сквозь призму ценностей и норм культуры Японии, ввиду уникальных условий развития страны, представляет особый исследовательский интерес.
Отражение оппозиции «свой-чужой» в японском языке. В японской культуре проявление оппозиции «свой-чужой» можно отметить в языковых и социальных нормах, религиозных воззрениях. Обратимся, прежде всего, к анализу понятий и их отражению в японском языке. Чаще всего для описания данной проблемы по отношению к японскому обществу используются понятия «ути» (uchi, Ш/Ф/ñ) и «сото» (soto, £h), т. е. буквально противопоставление пространства внутреннего и наружного. Категория «ути» вбирает в себя группу «мы», конкретный же перевод будет зависеть от контекста. В некоторых случаях «ути» используется как синоним к слову «дом» или же описывает круг «домашних» - семью и близких. В корпоративной культуре это еще и «своя компания» в контексте взаимодействия с иными организациями. «Сото» - мир снаружи, и описывает всех и всё, что не входит во внутреннее пространство. Также используется и для буквального указания местоположения (снаружи чего-либо или просто снаружи, как на улице). Как и в других культурах, границы между «ути» и «сото» ситуативны.
И.С. Родичева и О.С. Новикова указывают на контекстуальность и относительность рамок «своего»: постепенно круг «ути» расширяется от семьи до друзей, соседей и общины, и даже до государства в целом. В отдельную категорию помещается понятие «сэкэн» (seken, ЩИ - мир, общество) - окружение, которое не входит в круг близких, но при этом определяет социальное поведение индивида (Родичева, Новикова, 2019: 433-434).
Японский исследователь М. Осаки также рассматривает японское общество как тернарную систему «ути-ути-сото» и отмечает разделение «ути» на два кластера, связанное с разной близостью отношений между ее членами (например, семья и отношения в рабочем коллективе), что также отражается в коммуникации между членами группы (Osaki, 2008: 108-109).
Проблематика чужого в японской культуре раскрывается и в других лексических единицах. Например, аспект иностранного, этнически чужого отражен в словах «иностранный» и «иностранец». Так, в японском языке существует несколько способов сказать «заграница»: «кайгай» (kaigai, ft^b) - из-за моря; или более точное «гайкоку» (gaikoku, ^ЬД) - букв. «страна снаружи», иностранная, другая страна. С помощью показателя «но» (no - ®) «кайгай» и «гайкоку» могут использоваться и в качестве прилагательного «иностранный». Для того чтобы сказать «иностранец», в японском языке используются два практически идентичных слова: «гайкокудзин» и «гайдзин» (gaikokujin, ^ЬДЛ; gaijin, ^ЬЛ). «Гайкокудзин» буквально переводится как «человек другой страны» и является наиболее распространенным и вежливым вариантом. «Гайдзин», с другой стороны, - это посторонний человек, и также используется по отношению к иностранцам, но зачастую с пренебрежительным или даже грубым оттенком. Во всех представленных словах фигурирует всё тот же иероглиф «снаружи», которым и обозначается концепт «сото» -
Деление на группы «своих» и «чужих» может проявляться и в самом языке: он не только содержит в себе понятия, которые связаны с восприятием группой себя и посторонних, но и отражает эти отношения в своей структуре. Само по себе использование стилистически разной речи с представителями своей группы и чужаком распространено во множестве культур, однако и здесь проявляется национальная специфика.
В японской культуре особой значимостью наделяются иерархия отношений в обществе и категоризация мира на свое и чужое. Оба аспекта в полной мере представлены в языке и влияют на использование так называемых форм вежливости, которые определяют используемую в конкретной ситуации грамматику и лексику. Например, использование первого уровня вежливости, или нейтрально-вежливой формы, связано с взаимодействием между двумя людьми, социальное положение которых равно или не сильно отличается, но они не в полной мере могут быть причислены к группе «своих»; также данный уровень применяется, если говорящий обращается к человеку своей группы, чье социальное положение выше.
Характерная ситуация, в которой будет использоваться нейтрально-вежливая форма - разговор малознакомых или незнакомых людей. В другой форме - краткой, или простой речи, говоря-
щий обычно относится к одной группе со своим собеседником при равном или более высоком положении. Данная форма может восприниматься фамильярной и грубой, но в подходящем контексте отражает близость отношений между собеседниками. Именно через простую речь происходит взаимодействие друзей, начальники обращаются к подчиненным, родители - к детям.
Наиболее сложная форма - учтивая речь, отличающаяся высокой формальностью, считается самым вежливым уровнем. Состоит из двух элементов: почтительного японского, который говорящий использует по отношению к своему собеседнику, и скромного, используемого по отношению к себе или группе «мы» при разговоре с представителем иной группы. Оба типа вежливой речи отличаются и друг от друга, и от вышеописанных двух форм вежливости.
Другой пример разницы языкового поведения, продиктованной оппозицией «своего» и «чужого», - разное обращение к членам своей группы в зависимости от того, упоминаются ли они перед группой «ути» или посторонними людьми. При общении с представителем «сото» обращение к своей группе будет скромным, даже если говорящий упоминает в разговоре кого-то с более высоким социальным статусом. Например, это касается семейных отношений: для японцев обыкновенно обращаться к своим старшим родственникам уважительно, используя специальные вежливые суффиксы или соответствующую лексику. Однако если родственника упоминают в разговоре с посторонним, вежливая лексика зачастую будет заменена на скромную: так, к матери часто обращаются как «ока:сан», которое оттеночно близко к русскому слову «матушка», но при разговоре со знакомыми оно будет заменяться на «хаха», которое можно сравнить со словом «мать».
Важно отметить, что данные формы выражают не только вежливое отношение или разницу социального положения, но и дистанцию между собеседниками. Было бы неправильно считать, что в любой обстановке будет оптимальным использование вежливых форм и окончаний. К примеру, в ситуации, когда от говорящего (в дружеской или доверительной обстановке) ожидается общение на простые формы, использование более формальных выражений будет воспринято как выстраивание дистанции, намеренное отдаление. Формы призваны не только закрепить иерархию в общении, но и границы между «своими» и «чужими». Кроме того, использование языка в социальном взаимодействии зависит от множества других факторов; в особенной степени на речевое поведение японцев оказывают влияние гендерные различия.
Помимо этого, В.М. Алпатов отмечает, что принадлежность к группе «своих» или «чужих» может подчеркиваться использованием показателей множественного числа. К примеру, «аната-гата», образованное от вежливого местоимения второго лица «аната», употребляется по отношению к равным «чужим». Показатель «-домо» имеет оттенок уничижительности, а потому используется с наиболее скромными местоимениями первого лица, что подчеркивает формальность и учтивость речи, а также - грубым местоимениям второго лица и существительным при выражении презрения (Алпатов, 2023: 44-45).
В то же время язык не только содержит и отражает фундаментальную оппозицию деления на группы «мы» и «они», но и сам в ряде случаев выступает как маркер принадлежности к одной или другой стороне. Язык является важным фактором ощущения общности. Он служит не только неотъемлемым элементом коммуникации внутри группы, но и хранилищем ценностей и смыслов, а также символом единства. И наоборот, невладение языком группы может быть одним из самых ярких и заметных признаков инаковости.
В современности знание иностранных языков не редкость, а в некоторых случаях - даже необходимость. Это приводит к тому, что язык, как наиболее яркий маркер чужака, утрачивает свою актуальность: чужой часто способен говорить с нами на одном языке - метафорически и буквально. Однако есть основания полагать, что в случае более сложных для изучения языков, в том числе и японского, ситуация может отличаться. В японском обществе существующий языковой барьер связан не только со сложностями в освоении и правильном использовании японского языка иностранцами, но и с тем, что уровень владения английским языком среди японцев остается не слишком высоким.
Помимо этого, разделение на «своих» и «чужих» на основе владения языком существует и внутри японского общества, выражаемое в диалектных формах. Иногда носители определенного диалекта используют его в речи между собой, но при этом не говорят на нем при общении с чужаками. В таких ситуациях не только диалекты, но и даже языки определенных меньшинств используются только на локальном уровне. В.М. Алпатов называет это явление «языком для чужих»: ситуацию, в которой группа говорит на своем языке или диалекте только между собой. В Японии некоторые диалекты используются в семье и среди местных (до поступления в начальную школу дети владеют только им), при разговоре с кем-то из вышестоящих, старостой или учителем будет использоваться нечто среднее между диалектом и стандартным японским, а с посторонним диалог будет вестись на литературном языке. В отдельных случаях возможность использовать в речи диалект считается своего рода привилегией для «своих» (Алпатов, 2017: 6-16).
Социальные нормы и религиозные традиции как основание оппозиции «свой-чужой» в японской культуре. Спецификой оппозиции «своего» и «чужого» в японском обществе является ориентированность «вовнутрь» общества при определении границ группы «мы» и «они», что связано с географическими и историческими особенностями страны. С давних времен японцы были привязаны к своей территории из-за особенностей системы орошения рисовых полей. Рисоводство, распространенное в Японии, требовало титанических усилий всей общины для самой организации труда и создания жизнеспособной системы (Мещеряков, 2006: 43-47).
Возможность круглогодичного сбора урожая диктовала особый характер сельского хозяйства, а коллективные усилия, затрачиваемые на его получение - близкие взаимоотношения между людьми. Регионы с преобладанием рисовой культуры сохраняют ориентацию на коллективизм даже в условиях современности и роста экономики страны, что наблюдается, в том числе, на территории Японии (Large-scale psychological differences within China explained by rice versus wheat agriculture..., 2014: 603-608).
В японском обществе до сих пор не принято «выделяться из толпы» - строгие правила поведения и внешнего вида в учебных заведениях, социальные ожидания на работе и в личной жизни, четкая регламентация того, как человек должен вести себя согласно своему «месту», говорят, во-первых, о структурированности и целостности культуры, а с другой - об огромном давлении коллективного на индивидуальное.
Человек, который эти ожидания не оправдывает, сталкивается с характерной реакцией общества - отчуждением от общины. Кроме того, в прошлом преобладающий горный рельеф и немногочисленность пригодной для жизни и сельского хозяйства земли, ограниченность ресурсов порой приводили к практически полной изолированности деревни от остального мира. Каждая деревня имела свои религиозные традиции, общие в языческом, синтоистском начале, но разные ввиду своих собственных богов и храмов, своих легенд и бестиарий, диалектов, быта и идентичности.
Решения в деревне принимались коллективно, некоторые из них могли обсуждаться несколько дней с перерывами на еду и сон, пока не находился такой вариант, который устраивал всех членов общины. В таком случае решение было законом, обязательным для всех, и его нарушение могло привести к полному исключению семьи из коммуны (Родичева, Новикова, 2019: 433435). При этом переезд был делом проблематичным, а с закрытием границ практически невозможным - каждый человек принадлежал к своему месту, и покинуть его можно было только с официального разрешения и по веской причине.
Крестьяне были привязаны к своим рисовым полям, у аристократов также не было обыкновения (а иногда и возможности, если учитывать систему принудительного проживания в столице семей феодалов под «присмотром» сёгуна) покидать свои владения - даже стихотворения, посвященные тем или иным местам, например, горе Фудзи, часто писались под впечатлением от произведений поэтов прошлого (Мещеряков, 2006: 102).
Пространство внутри было максимально знакомо и изведано, а непредсказуемое пространство снаружи принадлежало разбойникам, проходимцам, демонам, богам и прочим потусторонним существам, и было чужим во всех отношениях. В какой-то момент и вся Япония практически перестала контактировать с материком.
Подобные географические, исторические и социальные особенности привели к своеобразию разделения мира на «свое» и «чужое» в японском обществе - иностранцы часто совсем «выпадают» из поля зрения среднестатистического японца прошлого, многие из которых никогда в жизни не встречали представителей иных культур и этносов. В условиях отсутствия этнических чужаков и высокого уровня консолидации общины чужак - в первую очередь неместный или чужой потусторонний. Деление мира на «ути» и «сото» в Японии - прежде всего способ восприятия собственной культуры. В современной японской культуре сохраняется отстраненное отношение к чужому, даже если он и будет «своим» по этническому признаку (Родичева, Новикова, 2019: 433). Возможно, именно поэтому в японской культуре прослеживается акцентуация проблемы «своего» и «чужого» на местоположении (внутри и снаружи), а не принадлежности к определенной группе (как свой-чужой или мы-они в русском языке).
Вышеупомянутый образ чужого потустороннего часто использовался в фольклоре и различных легендах, до сих пор циркулирующих в массовой и популярной культурах. С точки зрения традиционной японской религии синто, вся природа и окружение пропитаны жизнью, однако это не всегда несет для человека пользу - духи, населяющие мир вокруг, амбивалентны. По мнению фольклориста М.Д. Фостера, злые духи (ёкаи) являются обратной стороной божков (ками) и отрицают категоричное разделение добра и зла, их место - за пределами этой оппозиции или, во всяком случае, где-то посередине. Единственное, что они олицетворяют, - это непознаваемый элемент мира, нечто неизвестное (Foster, 2008: 15).
Мифология и религия определяют не только взгляд на «чужого», но и на себя. Влияние на формирование собственной идентичности и отношения к иным элементам в японской культуре оказали различные религиозные течения, но преимущественное значение имеет синтоизм. Наиболее известное и почитаемое в стране божество Аматерасу, согласно легендам, является богиней, от которой ведет начало императорский род. Синтоизм пропитывает японскую культуру так, как это не может сделать ни одно другое религиозное течение: в нем содержится и объяснение появления страны, и ее история, и, что немаловажно, синтоизм является одним из маркеров, который отделяет японцев от других культур. Даже японские острова были рождены первыми богами - Идзанами и Идзанаги. Это значит, что сама японская нация является особенной ввиду своего божественного происхождения, а японцы - потомками богов (Кодзики - Записи о деяниях древности..., 1993: 11).
Так, во время монгольского вторжения попытка проникновения завершилась неудачей для захватчиков из-за тайфуна, что в глазах населения доказывало наличие божественного покровительства. Помимо этого, в отличие от мировых религий, распространение синто не боролось с местными верованиями, но включало их в себя. Отсутствие четкого времени и места возникновения синтоизма стало основанием для восприятия синто как неотъемлемого элемента японской истории и идентичности (Чистотина, 2011: 147-148). Позиция богоизбранности японского народа привела к появлению теории об особом пути Японии и, помимо других факторов, той идеологии, которая «сделала японское общество восприимчивым к националистическим концепциям и способствовала распространению теории японизма» (Чистотина, 2011: 151).
В японской культуре существуют также грани пересечения пространств «своего» и «чужого», к одной из них можно причислить институт гостеприимства. Институт гостеприимства в Японии может выражаться через концепт «омотэнаси», в котором заключается набор правил и традиций, связанных с приемом гостей. Необходимо отметить, что в японском языке лексема «кяку» (куаки, - это не только «гость», но и «клиент, посетитель заведения». В первую очередь концепт «омотэнаси» связан со сферой бизнеса и традиционных гостиниц - рёканов, и диктует необходимость без навязчивости предвосхитить желания гостя и проявить заботу о клиенте (Ку-жель, 2019: 459-468).
Е.Ю. Бессонова указывает, что «омотэнаси» воспринимается японцами как клише, определяющее гостеприимство на трех уровнях: во время приема друзей и родственников, в сфере японского сервиса, в межкультурной коммуникации. При этом сам термин, хотя и выражает трепетное отношение к гостю, не принижает хозяина, а поведение участников коммуникации регламентировано (Бессонова, 2017: 2-5). Правила приема гостя зависят также от положения хозяина и посетителя: в прошлом для приема гостя в домах аристократов существовали особые комнаты, правила подачи и потребления блюд и алкоголя, нормы поклонов и приемлемые для провожания дистанции (до выхода из комнаты, до сада и пр.). Не менее важна и культура подарков, а также их дарения (Мещеряков, 2006: 295).
«Свое» и «чужое» в культуре Японии. Заимствования и отношение к иностранным явлениям - другое измерение, где встречаются аспекты «своего» и «чужого» в культуре. Япония известна синкретичным подходом к различным нововведениям; не секрет, что многие элементы традиционной японской культуры берут свое начало извне. Однако необходимо выделить характер заимствований: новые элементы не заменяют исконные традиции, но встраиваются в них и видоизменяются таким образом, чтобы соответствовать местным нормам и ценностям. Так, например, иероглифы, перенятые из Китая, в Японии не только имеют свои чтения и смыслы, но также легли в основу двух азбук - хираганы и катаканы. Само письмо со временем приобрело отличительные черты. Современный японский язык часто вбирает в себя западные термины, но перестраивает их под свою грамматику и фонетику.
К.С. Воркина, описывая японский национальный характер, отмечает, что японцы склонны перенимать у других культур лучшее и гармонично встраивать заимствования в свою культуру, стремятся к изучению нового (Воркина, Железняк, 2014: 153). В то же время нужно отметить, что часть заимствований носит поверхностный характер. Перенимаются эстетика и ритуалы без понимания их сути и значения: японцы празднуют Рождество, Хэллоуин, играют т. н. христианские свадьбы, но часто это не более, чем продукт массовой культуры и европеизации.
Япония известна как страна, которая с трудом принимает в свою внутреннюю жизнь иностранцев. В некоторой степени это соотносится с обстановкой в стране и спецификой японской культуры: подавляющая часть населения - этнические японцы, а страна веками практически не поддерживала контактов с остальным миром и изолировала себя от какого-либо иностранного влияния. У Японии нет сухопутных границ ни с одним другим государством; ни одна другая страна мира не говорит на японском языке, а сами японцы, в большинстве своем, владеют иностранными языками на недостаточном для полноценного общения уровне. Наследие коренных народов островов часто вычеркивается из межкультурной коммуникации или не получает должного внимания.
Сама сложность японских норм и высококонтекстуальность общества также является ощутимым препятствием на пути к инкультурации. Иерархия отношений пронизывает все аспекты коммуникации, каждый японец занимает свое место с четкими предписаниями поведения, прав и обязанностей. Иностранец в таком вертикальном обществе является посторонним элементом (Родичева, Новикова, 2019: 429-442). С другой стороны, культурно «чужому» из-за его незнания норм и традиций прощается то, что считается недопустимым для «своих».
Однако необходимо отметить, что страна возобновила полноценное межкультурное взаимодействие с другими странами менее, чем два века назад, а обстановка в обществе стремительно меняется; в современных мегаполисах и больших городах Японии проживает всё больше людей иностранного происхождения, появляются компании, нацеленные на западные ценности и рабочую этику. Поэтому то, что соответствовало культурной ситуации десять лет назад, могло потерять свою актуальность, а предрассудки, которые до сих пор встречаются в деревнях и небольших поселениях, будут в меньшей степени влиять на жизнь города, где привычно разнообразие культур и многонациональность.
М. Осаки пишет о том, что в прошлом не было ярко выраженной разницы между «чужим» и «чужим иностранным» ввиду изолированности страны от иностранного влияния, но ситуация изменилась. Автор подчеркивает значение процессов глобализации, урбанизации и демографического кризиса при определении границ и отношения к категории «ути» и «сото» в современной Японии, что в том числе выражается в снижении значимости общины и соседей, а также росте тревожности по отношению к иностранному (Osaki, 2008: 110).
Заключение. Обобщая вышеизложенное, можно сделать следующие выводы. Оппозиция «своего» и «чужого» пронизывает коды японской культуры и репрезентируется в языке, паттернах поведения и мифах. В языке оппозиция, помимо отражения в соответствующих концептах, также влияет на структуру языка; в отдельных случаях и сам язык или его диалектные формы могут быть маркером инаковости. Также оппозиция функционирует в социуме через религиозные верования (в особенной степени - синтоизм), институты гостеприимства, нормы этикета, заимствованные элементы и др. Отличиями выражения дихотомии в японских кодах являются акцентуация на местоположении как основе категориального различия «своего» и «чужого» и ориентированность оппозиции вовнутрь культуры.
Список источников:
Аванесова Г.А., Купцова И.А. Коды культуры: сущность и назначение // Социально-гуманитарные знания. 2008. № 1. С. 30-43.
Алпатов В.М. Избранные труды XX века : сборник статей / сост. П.М. Аркадьев [и др.]. М., 2023. 459 с. https://doi.org/10.37892/978-5-6049527-0-2.
Алпатов В.М. Разграничение «свой-чужой» в языке // Языковая личность: аспекты изучения : сборник научных статей памяти члена-корреспондента РАН Юрия Николаевича Караулова / под ред. И.В. Ружицкого, Е.В. Потёмкиной. М., 2017. С. 6-16.
Бессонова Е.Ю. Японские устойчивые выражения в контексте культуры гостеприимства // Молодой ученый. 2017. № 23-1 (157). С. 2-5.
Воркина К.С., Железняк О.Н. Об особенностях японского национального характера // Проблемы Дальнего Востока. 2014. № 5. С. 149-158.
Кодзики - Записи о деяниях древности / пер., коммент. Е.М. Пинус. СПб., 1993. 320 с.
Кужель Ю.Л. Истоки японского гостеприимства омотэнаси // Индустрия туризма: возможности, приоритеты, проблемы и перспективы. 2019. Т. 15, № 1. С. 459-468.
Мещеряков А.Н. Книга японских обыкновений. М., 2006. 399 с.
Родичева И.С., Новикова О.С. Философия дзэн-буддизма как фактор становления самоидентификации в японском обществе // Идеи и идеалы. 2019. Т. 11, № 4-2. С. 429-442. https://doi.org/10.17212/2075-0862-2019-11.4.2-429-442.
Чистотина О. Предпосылки японизма: этнопсихологический аспект // Актуалы-ii проблеми вггчизняноТ та всесвггньоТ юторп. 2011. № 14. С. 145-153.
Шапинская Е.Н. Образ Другого в текстах культуры : монография. М., 2011. 212 с.
Foster M.D. Pandemonium and parade: Japanese monsters and the culture of yokai. University of California Press, 2008. 311 p.
Large-scale psychological differences within China explained by rice versus wheat agriculture / T. Talhelm [et al.] // Science. 2014. Vol. 344, no. 6184. P. 603-608. https://doi.org/10.1126/science.1246850.
Osaki M. Hí'SI-tltfc'tfí r^JtrvH = A Comparative Study of "in-group" and "out-group" among Japan, Korea and China // АЧ ШШ = The Journal of Humanities and Natural Sciences. 2008. Vol. 125. Р. 105-127.
(In Japanese)
References:
Alpatov, V.M. (2017) Razgranichenie "svoy-chuzhoy" v yazyke [The distinction between " the Self and the Other" in the language]. In: Ruzhitskiy, I.V. & Potemkina, E.V. (eds.) Yazykovaya lichnost': aspekty izucheniya [Language personality: aspects of learning]. Moscow, pp. 6-16. (In Russian)
Alpatov, V.M. (2023) Selected works of the 20th century. In: Arkad'ev, P.M., Kibrik, A.A., Semenova, K.P. & Tatevosov, S.G. (comp.). Moscow. 459 p. Available from: doi:10.37892/978-5-6049527-0-2. (In Russian)
Avanesova, G.A. & Kuptsova, I.A. (2008) Kody kul'tury: sushchnost' i naznachenie [Culture codes: essence and purpose]. Sotsial'no-gumanitarnye znaniya. (1), 30-43. (In Russian)
Bessonova, E.Yu. (2017) Yaponskie ustoychivye vyrazheniya v kontekste kul'tury gostepriimstva [Japanese sustainable expressions in the context of hospitality culture]. Young Scientist. (23-1 (157)), 2-5. (In Russian)
Chistotina, O. (2011) Predposylki yaponizma: etnopsikhologicheskiy aspekt [Prerequisites of Japanism: an ethnopsycholog-ical aspect]. Aktual"nye problemy otechestvennoy i vsemirnoy istorii. (14), 145-153. (In Russian)
Foster, M. D. (2008) Pandemonium and parade: Japanese monsters and the culture of yokai. University of California Press. 311 p. Kuzhel, Yu.L. (2019) Origins of Japanese hospitality omotenashi. Industriya turizma: vozmozhnosti, prioritety, problemy i perspektivy. 15 (1), 459-468. (In Russian)
Meshcheryakov, A.N. (2006) Kniga yaponskikh obyknoveniy [The book of Japanese symbols]. Moscow. 399 p. (In Russian) Osaki, M. (2008) A Comparative Study of "in-group" and "out-group" among Japan, Korea and China. The Journal of Humanities and Natural Sciences. 125, 105-127. (In Japanese)
Pinus, E.M. (trans.) Kodziki - Zapisi o deyaniyakh drevnosti [Kojiki - Records of ancient matters]. St. Petersburg. 320 p. (In Russian)
Rodicheva, I.S. & Novikova, O.S. (2019) The Philosophy of Zen Buddhism as a Development Factor for Self-Identification in Japanese Society. Ideas and Ideals. 11 (4-2), 429-442. Available from: doi: 10.17212/2075-0862-2019-11.4.2-429-442. (In Russian) Shapinskaya, E.N. (2011) Obraz Drugogo v tekstakh kul'tury [The image of the Other in cultural texts]. Moscow. 212 p. (In Russian)
Talhelm, T., Zhang, X., Oishi, S., Shimin, C., Duan, D., Lan, X. & Kitayama, S. (2014) Large-Scale Psychological Differences Within China Explained by Rice Versus Wheat Agriculture. Science. 344 (6184), 603-608. Available from: doi:10.1126/sci-ence.1246850.
Vorkina, K.S. & Zheleznyak, O.N. (2014) About the peculiarities of the Japanese national character. Far Eastern Studies. (5), 149-158. (In Russian)
Информация об авторах И.А. Купцова - доктор культурологии, заведующий кафедрой медиаобразования, профессор Московского педагогического государственного университета, Москва, Россия; профессор кафедры мировой культуры Московского государственного лингвистического университета, Москва, Россия; эксперт НОЦ «Гражданское общество и социальные коммуникации» Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ, Москва, Россия. https://elibrary.ru/author_items.asp?authorid=633034
П.Э. Кашкаха - аспирант кафедры мировой культуры Московского государственного лингвистического университета, Москва, Россия.
Вклад авторов:
все авторы сделали эквивалентный вклад в подготовку публикации. Конфликт интересов:
авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.
Information about the authors I.A. Kuptsova - D.Phil. in Cultural Studies, Head of the Department of Media Education, Professor of the Moscow State Pedagogical University, Moscow, Russia; Professor at the Department of World Culture of the Moscow State Linguistic University, Moscow, Russia; Expert of the Research Center "Civil Society and Social Communications" of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, Moscow, Russia.
https://elibrary.ru/author_items.asp?authorid=633034
P.E. Kashkakha - PhD Student at the Department of World Culture of the Moscow State Linguistic University, Moscow, Russia.
Contribution of the authors:
The authors contributed equally to this article.
Conflicts of interests:
The authors declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию / The article was submitted 07.10.2024; Одобрена после рецензирования / Approved after reviewing 04.11.2024; Принята к публикации / Accepted for publication 19.11.2024.
Авторами окончательный вариант рукописи одобрен.
