CC BY
92
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 18 (309).
История. Вып. 56. С. 67-78.
РЕЛИГИЯ. ОБЩЕСТВО. ВЛАСТЬ.
П. И. Гайденко
РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ АРХИЕРЕЙСКОЙ ВЛАСТИ В ДОМОНГОЛЬСКОЙ РУСИ:
БУЛЛЫ, ВЕРИТЕЛЬНЫЕ ДОКУМЕНТЫ, САН, ТИТУЛЫ
Рассматривается феномен церковной власти - одно из интересных и еще не вполне изученных явлений христианской жизни. Его исследование способно выявить механизмы функционирования как самой церкви в целом, так и е конкретных институтов и членов, в частности. В рамках представленной статьи предпринята попытка рассмотреть некоторые особенности репрезентации архиерейской власти в домонгольской Руси.
Ключевые слова: Киевская Русь, Русская православная церковь, церковная иерархия, ка-
ноническое право.
Любая власть, в том числе и власть церковная, нуждается в демонстрации своих возможностей и прав. Более того, она являет собой и свой источник1. Поэтому всякая власть, и светская, и религиозная, остро осознает необходимость создания выгодного для себя личного образа, понятного для окружающих и воспринимаемого подчиненными с должными уважением и одобрением2. В Средневековье, как и в наши дни, это достигалось посредством создания и использования множества внешних форм, через которые власть имущие демонстрировали свою социальную и иерархическую инаковость: одежда, предметы роскоши, регалии. Еще одним вариантом самовыражения становились разнообразные действия. Последние выступали и как жесты, и как некие символы, и как практически востребованные элементы (инструменты и модели) поддержания статусного престижа в деле управления паствой и выстраивания отношений со светской верхушкой общества.
Правда, власть епископа имела свои специфические особенности. Как и всякая иная власть средневекового мира, она была сакра-лизована. Однако эта святость определялась не рождением носителя благодати, его призванием «свыше» или даже посвящением, как это было в случае со светскими правителями или мирскими лицами3, а значительно большим: епископ отпирал или затворял врата Рая4. Впрочем, данное обстоятельство ничуть не препятствовало тому, что служение архиерея было погружено в пучину мирских забот и находилось в плену множества социальных обусловленностей.
Архиереи Древней Руси как князья церкви и преемники апостольской благодати, наделенные существенными иммунитетами и полномочиями, осознанно или нет были вовлечены в те действия и процессы, которые можно квалифицировать как репрезентация архиерейской власти. При том, что данный феномен в отношении светских правителей в целом хорошо изучен, формы и способы декларирования и демонстрации власти епископов особенно в отношении Древней Руси, кажется, ни разу не получали специального рассмотрения.
Церковные иерархи отличались своей «непохожестью» на остальных. Архиерей как священнослужитель просто был обязан носить определенную одежду, по-иному общаться с другими людьми, вести особый образ жизни, соблюдать специфические нормы поведения, которые непременно выделяли его из любой среды, делая фигуру епископа узнаваемой и привлекающей внимание окружающих. Это был естественный элемент жизни, который одновременно демонстрировал, во-первых, епископа (как личность) и, во-вторых, обличал статус, которым обладал архиерей в силу своего посвящения и переданных ему полномочий. С одной стороны, такую ситуацию можно рассматривать как элемент проповеди и воспитания, с другой -как вариант декларирования социально-канонического положения и власти обладателя высшего священного сана.
Источники позволяют выделить следующие формы репрезентации епископской власти: 1) использование внешних символов вла-
сти (печати, верительные документы, иконопись, особые покои, одежда, окружение себя предметами роскоши, создание собственной администрации); 2) действия, связанные с пастырскими, богослужебными и каноническими функциями (литургисание и организация торжественных богослужений, освящение храмов, совершение суда и наложение церковных взысканий, рукоположения или отказ от таковых, распространение посланий); 3) участие в определенных мероприятиях, имевших существенное социальное значение (восседание за пирами; переписка с представителями княжеского рода, поддержание отношений и сближение со знатью и другими крупными церковными иерархами, или же, наоборот, дистанцирование от менее значимых лиц, наконец, участие в политической жизни, например, примирение враждующих сторон и т. п.).
Рамки статьи не позволяют оценить и проанализировать все перечисленные элементы. Поэтому мы ограничимся малым, дадим характеристику лишь некоторым из них: использовавшимся архиереями буллам, верительным документам и титулам.
Необходимость в демонстрации властных возможностей, как правило, осознается и актуализируется в двух основных случаях. Во-первых, это происходит тогда, когда власть не пользуется тем уровнем уважения и доверия, на которые рассчитывают ее обладатели. Во-вторых, необходимость особых шагов в демонстрации своих прав и возможностей возникает в кризисных условиях жизни общества, когда от власти ожидают определенных результатов.
Как уже было отмечено выше, людям Средневековья с естественной для него ясно выраженной иерархичностью, было свойственно подчеркивать свой социальный статус. Это выражалось самыми разнообразными способами: созданием различных предписаний и поддержанием устойчивых обычаев ношения одежд, формами участия в каких-либо мероприятиях и символических действиях, правилами и нормами поведения, и так далее.5
Церковная иерархия, смысловые образы которой черпались из области сакрального пространства и должны были отвечать нормам религиозного сознания6, непременно стремилась к тому, чтобы демонстрируемые ими формы, отражавшие статус и полномо-
чия священнослужителей, были максимально эффективными не только в религиозно-мировоззренческой, но и в политической плоскости. Разрешить данную задачу было крайне сложно уже потому, что пришедшие из Византии способы репрезентации церковной власти неминуемо сталкивались с местной русской спецификой, обусловленной господством в целом неподготовленного к восприятию христианских норм и ценностей религиозного сознания, и непониманием, а порой и неприятием ведущей роли епископов в деле организации церкви. Во всяком случае, продолжительное время в реалиях Руси обладание архиерейским титулом не гарантировало носителю высокого сана безусловный авторитет даже в церковной среде7. Поэтому задача укрепления власти епископа и поддержания ее, как бы сейчас сказали, «имиджа» представлялась более чем актуальной. А на начальном этапе, особенно в первое столетие существования на Руси христианства, обозначенная проблема имела особую остроту, поскольку была тесно связана даже с вопросами обеспечения элементарной безопасности жизни архиереев.
Использование булл
История древнерусских печатей была достаточно подробно воссоздана В. Л. Яниным. Результаты археологических исследований и летописей позволяют заключить, что практика их употребления была широко распространена на Руси, что в свою очередь нашло отражение в присутствии в княжеском окружении лиц, именовавшихся «печатниками»8. Право использования печатей традиционно рассматривается в качестве одного из символов дееспособности, знатности, высокого социально-политического статуса и принадлежности к слою власть имущих. А на Руси и в Западной Европе вислые свинцовые печати стали регалией государственной власти9. Епископы не были исключением и, подобно своим светским сюзеренам и феодалам,10 обладали правом употребления данного атрибута. В целом архиерейские печати были если и не однотипны, то, по крайней мере, создавались по общим церковным образцам. Со второй половины XI в. в качестве важнейшей особенности епископских печатей стало использование лика Богоматери. В условиях жесткой регламентации правил использования символов и знаков в церковно-государственной системе византийского общество
произошедшие перемены имели далеко идущие последствия.
Печать с изображением Христа со времен Македонской династии стала привилегией императора, служа отражением священной идеи и напоминанием «о подчиненности ва-силевса небесному порядку»11. Естественно. образ Богородицы стал олицетворением подобного же порядка в отношении церкви и ее иерархов. Такое положение дел окончательно закрепилось к концу XI в., когда с митрополичьих и епископских булл (металлических печатей) исчезли символы патриаршей власти (лики тезоименитых конкретным патриархам святых)12. Закрепившиеся изменения однозначно демонстрировали возрастание роли церкви, по сути, заявлявшей о своем «материнстве» по отношению к императорской власти. Правда, на Руси данная традиция приобрела свою специфику.
До начала XII в. русские князья не прибегали к размещению на своих печатях лика Спасителя, как это делали императоры. Уже начиная со Святополка Окаянного и Ярослава Мудрого, пожелавших видеть на собственных буллах и монетах образы ап. Петра и св. Георгия Победоносца соответственно, Рюриковичи обычно употребляли изображения своих небесных покровителей13. Исключения представляют креститель Руси, Владимир Святославич, не отказавшийся от прямого использования на своих монетах и буллах императорских символов14, и Ярослав Всеволодович, также разместивший на своей печати образ Христа15. Вместе с этим, как уже было отмечено, уже со второй половины XI в. общецерковным символом архиерейской власти стал образ Богородицы. В данном случае русские митрополиты и епископы следовали обозначившейся в империи тенденции16. Так, например, древнейшая новгородская епископская печать, обнаруженная в 2005 г., принадлежавшая Никите (1096-1109), уже содержала образ Божьей Матери с обращенным к ней молением: «Призри Никиту, новгородского пастыря»17. Однако если в византийской церковно-политической практике употребление ликов Спасителя и Божией Матери выражало идею гармонии и симфонии светского (императорского) и церковного (патриаршего) начал империи, то на русской почве подобного не происходило, поскольку в иерархическом отношении Богородица превосходит все небесные чины ангелов и
святых, образы которых запечатлевались на печатях русских князей. Более того, Русь не имела представления о симфонии власти, для существования которой у нее не доставало ни ясной государственной организации, ни канонически выстроенных и связанных соборной жизнью церковных институтов. Поэтому даже уподобление митрополитом Иларионом Владимира Святославича Моисею18, а Киев Новому Иерусалиму19, не предполагало подобного же отождествления священства и высшего духовенства с образами Аарона и левитов, как это, например, прослеживается в церковном искусстве Византии македонского периода20. И в данном отношении символы, закрепленные на буллах русских церковных иерархов, оказывались более значимыми и статусными. Поэтому вполне оправданными видятся действия Святополка Изяслави-ча, попытавшегося, как полагает В. Л. Янин, унифицировать изображения на княжеских и епископских печатях17. Не исключено, что князь хорошо понимал символику печатей и при введении единых требований к архиерейским печатям помимо всего желал не допустить политического усиления епископата и пресечь византийский снобизм.
Верительные документы
Древние церковные правила недвусмысленно указывают, что при перемещении из одной епархии в другой клирики, в том числе и епископы, непременно должны иметь «представительную грамоту», удостоверяющую личность и права диакона, пресвитера или епископа21. Поэтому естественно ожидать, что прибытие на Русь византийских иерархов непременно должно было сопровождаться подобными документами. В пользу того, что у иерархов должны были наличествовать какие-то грамоты, служит тот факт, что византийские иерархи нередко выполняли функции легатов. К тому же византийская практика, основанная на греческом снобизме, не предполагала личной инициативы ромеев в деле крещения варваров. Она, напротив, предусматривала, что организация христианских миссий в странах варваров, к которым, несомненно, относилась и Русь22, инициировалась самими просителями и обычно предварялась заключением неких соглашений между императором и правителями новых народов, желавших войти в орбиту Констан-тинополя23. Очевидно, описанный порядок распространялся и на процесс открытия но-
вых епископий. Подтверждением подобного развития событий, сопровождавшегося заключением письменного договора, может служить комплекс грамот, связанных с открытием Смоленской епископии24. Что касается «представительных грамот», то ни одна из них до нашего времени не сохранилась. Однако следы каких-то действий, имевших публичное значение и удостоверявших или, наоборот, отказывавших в подтверждении каких-либо полномочий церковных иерархов, прослеживаются в письме и форме обращения патриарха Луки Хрисоверга к Андрею Юрьевичу Боголюбскому25.
Впрочем, отсутствие верительных документов приводит к мысли, что их использование на Руси, где число епископий было крайне ограничено26, а сами кафедры не отличались устойчивостью27, едва ли имело широкого распространения. Поэтому, очевидно, здесь присутствовали иные способы подтверждения легитимности или каноничности полномочий того или иного епископа.
Сообщения источников обращают внимание на то, что для древнерусских иерархов и их современников более убедительными свидетельствами законности прав и полномочий архипастырей были не письменные удостоверения, а особые процедуры, строгое следование которым и служило самым веским доводом в пользу каноничности власти того или иного архиерея. Такими процедурами считались особый порядок вступления в должность: прибытие иерархов, процедура их избрания, а также посажение. Подтверждения значимости этих формальных действий обнаруживаются в записи митрополита Илариона, сообщавшего, что принял рукоположение изволением «из благочестивых епископов»28, и в сообщении об обстоятельствах собора, избравшего Климента Смолятича. Причем в случае с митрополитом Климентом было соблюдена еще одна норма: возведение на митрополию совершалось с использованием главы святого Климента, папы Римского29. В обоих случаях внимание обращено на соборность решения30. Не менее показательно летописное сообщение об обстоятельствах прибытия в Киев митрополита Константина, принятого великим князем31. Ритуализированное вступление нового первосвятителя на кафедру лишний раз подчеркивало законность прав нового главы древнерусской церковной организации. В условиях неопределенности
канонических статусов соискателей права служения у первенствующего древнерусского престола такое внимание к формальным нюансам выглядит вполне оправданным32. В некоторых случаях летописание сообщало не только о прибытии митрополитов, но и об их посажении33.
В этом отношении особенно ценны известия новгородского летописания, зафиксировавшего множество таких подробностей: порядок избрания ставленников, факт их отбытия в Киев, даты хиротоний и дни возвращения в город святой Софии34. Подобным образом отмечались отъезды или прибытия Новгородских иерархов, получавших в Киеве «повышение» или, наоборот, права которых нуждались в специальном рассмотрении и утверждении митрополитом35. Но наиболее примечателен ритуал, которым сопровождалось утверждение власти новых новгородских архиепископов - введение во двор св. Софии, осуществляемое с особыми процедурами36.
Титулы, сан
Не менее важным атрибутом социальнополитического положения и канонических полномочий высших церковных лиц являются их титулы и внешние знаки иерархического достоинства: облачение, отличительные и специфические элементы «гардероба» и так далее. Ранняя церковь до ее признания Константином не знала такого разделения епископов по их сану, титулам и сопутствующим им внешним формам отличия, какое было хорошо известно Средневековью и сохранилось до наших дней. Но по мере вхождения церковных институтов в состав империи епископы стали усваивать те же символы власти и отличия, которые соответствовали традиции светских сановников. Специфическая административно-территориальная организация восточных областей Римской империи, или несколько позже Византии, определила как принципы территориальноканонической организации церковной жизни и иерархию ее округов, так и комплекс полномочий и внешних символов прав чести ее иерархов. В определенной мере этот порядок канонической организации высшего церковного управления был унаследован и Русью. Однако здесь византийская система организации столкнулась с рядом трудностей, отмеченных в историографии. Во-первых, принципы организации епархиальных округов Ви-
зантии не соответствовали местным формам управления и территориальному делению древнерусских территорий, земель и княжеств. И, во-вторых, в восточнославянском обществе власть митрополита и епископов продолжительное время была существенно ограничена, сталкиваясь с широкой канонической автономией монастырей и княжеских храмов. Поэтому церковная титулатура архиереев в большей или меньшей мере несла на себе отпечаток некоего отличия и почета, чем была наполнена реальным содержанием канонической власти. Тем не менее, и в княжеской, и в церковной среде Руси понимали ценность высокого церковного сана, который одновременно рассматривался как заявка на расширение церковных и политических прав той или иной территории.
Примеры таких претензий немногочисленны, но ярки. Впервые проблема повышения архиерейского титула (сана) был осознана в отношении киевского первосвятителя. Вопрос о том, какой титул первоначально носил глава русской церковной организации, архиепископ или митрополит, может быть отнесен к числу дискуссионных37. Но как бы он ни был разрешен, действия Ярослава Мудрого привели к закреплению за предстоятелем русской церкви митрополичьего сана38. Очевидно, что во второй половине XI в. древнерусские политические элиты вполне осознали и приняли идею, предполагавшую, что титул митрополита соответствовал титулу великого князя или полноте политического сюзеренитета. Именно этим можно объяснить возникновение и существование в 70-90-е гг. того же столетия помимо киевской еще двух митрополий, в Чернигове и Переяславле39. Причем в Переяславле свое право на митрополию обосновывали исторически40. Поэтому, как бы ни квалифицировались канонические права Черниговского и Переяславского митрополитов - как титулярные (А. В. Назаренко) или действительные (П. И. Гайденко), - стремление князей и иерархов закрепить за своими кафедрами и за собой более высокий иерархический статус очевидно.
Еще один пример активных действий, направленных на возвышение канонического положения кафедры и сана ее правящего архиерея, предстает в драматической истории усилий князя Андрея Боголюбского и его любимца епископа Феодора по созданию нового митрополичьего центра во Владимире41. Со-
вершенно прав В. В. Мильков, связывавший данный сюжет с более ранними известиями об Иларионе, Луке Жидяте и Клименте Смо-лятиче. Все перечисленные истории объединяются идеей создания церковных автономий42. Причем всякий раз в качестве важнейшего признака существования канонической и политической автономии рассматривалось обладание архиереем митрополичьим саном.
Правда, в отношении Новгорода данная проблема была решена проще и эффективней. Этому способствовали обстоятельства, приведшие на Киевский митрополичий престол Климента Смолятича. Произошедшее не было согласовано с Константинополем. Открытым противником нового русского первосвятителя стал новгородский епископ-греко-фил Нифонт, отказавшийся признать каноничность избрания Климента и отвергший возможность литургисать совместно с новым митрополитом43. Результатом разразившегося конфликта стало сближение Нифонта с патриархом44. Новгородский епископ был возведен в архиепископы, а его область пере-подчинена Константинополю. Произошедшие перемены не только возвышали Нифонта над другими иерархами, но и отвечали политическим амбициям Новгорода. И хотя после смерти властного иерарха архиепископский титул не был автоматически унаследован его преемниками, однако это не помешало новгородцам усвоить себе право самим избирать своих владык45. Со временем, в 1165 г., посулами и подарками Новгород наконец-то добился от киевских митрополитов особого права чести - закрепления за местными святителями архиепископского сана46. По сути это была не полноценная, а титулярная ар-хиепископия47, однако в условиях Древней Руси даже такое положение открывало перед городом и его кафедрой широкие административные, политические и канонические возможности. Достаточно отметить, что титул «владыка» впервые был усвоен именно новгородскими архиереями.
Ценился и обычный епископский сан, открывавший перед его обладателями колоссальные материальные и каноническо-правовые возможности. К нему стремились, а, достигнув, готовы были защищать право его ношения любыми доступными средствами48. Здесь важно принять во внимание то, что присутствие епископов в окружении князей уже с XII в. не только способствовало авто-
ритету архиерея, но и укрепляло положение князя. Наиболее наглядно названная особенность епископско-княжеских отношений проявилась во время церковных торжеств 1072 и 1115 гг. Тогда прибывшие на празднества епископы входили в состав свиты своих князей49. Впрочем, открытие и утверждение епископий или включение епископов в окружение князя также могло преследовать не только сугубо церковные цели, но и политические: возвышение тех или иных земель и управлявших ими княжеских кланов. Интересны и иные примеры - возникновение архиерейских кафедр при Владимире Святос-лавиче50, основание епископий в Смоленске и во Владимире51.
Не менее примечательно использование или же закрепление за частью русских первосвятителей «светских» титулов. Это была общецерковная практика, хорошо известная как в Западной Европе, так и странах Христианского Востока. Она отражала вовлеченность церкви и ее служителей в политические и социальные процессы современных им сообществ. Очевидно, прибывавшие на Русь греческие иерархи сохраняли за собой титулы, декларировавшие их статус в византийской дворцовой иерархии.
Титулы русских церковных иерархов известны, главным образом, по сообщениям летописей. В этом случае, как правило, обозначалась кафедра, которую представлял тот или иной святитель52. Но более полно и точно титулы прослеживаются, во-первых, в списках митрополий и епархий константинопольского патриархата и, во-вторых, в текстах легенд на используемых епископами буллах. Если сами буллы были проявлением идентичности, принадлежности к слою власть предержащих или имущих право на совершение определенных социально и экономически значимых действий, то титулы - признаком «индивидуальности», призванными подчеркнуть особые права конкретного представителя империи ромеев и ее церкви53.
Сугубо церковный титул обычно обозначал сан архиерея, город расположения его кафедры или, если дело касалось митрополита, каноническую область его служения. Последнее особенно интересно, поскольку определяло границы территорий, над которыми архиерей обладал полнотой власти. В этом отношении показательна легенда на булле митрополита Константина II (1167-1169),
«всея Руси», обращавшая внимание на то, что власть обладателя буллы распространялась на все земли Руси. Под землями понимаются политические образования. В. Л. Янин объяснил появление данного прибавления к титулу митрополита реакцией на автокефалистские процессы во Владимире54. Но, возможно, дело было не только в Феодорце и далеко идущих планах Андрея Юрьевича. Каноническая раз-деленность территорий порой присутствовала и на более ранних этапах. Например, во время церковно-политического конфликта, вызванного поставлением Климента Смоля-тича, на Руси реально действовало два митрополичьих центра, формировавшихся вокруг Климента и греческих ставленников, поддерживаемых соперничавшими между собой княжескими родами. Признаки церковно-политической автономизации территорий прослеживаются и в иных событиях. Во второй половине XII в. широкую поддержку получила практика избрания кандидатов в епископы горожанами и князьями. Примеры таких выдвижений кандидатов на занятие вакантных кафедр отмечены не только в Новгороде, но и в иных политических центрах: Турове, Смоленске и Владимире. Более того, митрополит Никифор также уже в начале XII в. носил титул «архипастырь всея России»55, что, вероятно, было призвано преодолеть существование на Руси в конце XI в. трех митрополий и предупреждало возможность их воссоздания. Процессы канонической автономизации земель, которым Константинополь и его митрополиты не были способны противостоять, не могли не тревожить патриархию. Поэтому появление в титуле киевских первосвятителей приставки «всея» видится вполне закономерным явлением, поскольку напоминало местным церковным и политическим элитам
о канонических правах митрополитов.
Пристального внимания заслуживают легенды, сохранявшие титулы, имевшие светский характер (или характер, который можно условно называть «светскими» или «гражданским»). В первую очередь это касается булл митрополитов Ефрема, Георгия, Николая, Константина и Иоанна II. На этих буллах епископы обозначены не только как архиереи тех или иных территорий, но и как придворные чины: протопроедр, синкелл, проедр, продром56. Если учесть, что русские князья носили скромный титул «архонтов», возникала крайне щепетильная ситуация, заключав-
шаяся в том, что с точки зрения дворцового церемониала положение митрополитов оказывалось более статусным и высоким.
При всем множестве служб и обязанностей в социальной лестнице Руси княжеские и архиерейские дворы Киева и иных земель не знали такого же разнообразия должностей и титулов, какие присутствовали в Византии, Риме или при значительной части королевских дворов Западной Европы57. Вероятно, русская традиция титулования, не имевшая такого обилия званий, при обозначении значимых и уважаемых лиц ограничивалась употреблением термина «муж». Обычно так назывались лица, связанные с княжеской службой. Едва ли данный социальный признак может быть рассмотрен как полноценный титул. Скорее всего, он использовался современниками в качестве маркера принадлежности к высокому социальному слою58 и употреблялся для обозначения «родовитости» и «благородства» происхождения. Именно поэтому Иоанн II, знатность происхождения которого наверняка была известна современникам, назван в летописании «мужем»59, что с известной долей допущения можно рассматривать и как признание его высокого социального статуса при дворе великого князя. Во всяком случае, Иоанн - первый русский митрополит, смерть которого была зафиксирована.
Однако на Руси возник весьма специфический церковный титул, которым отмечались некоторые архиереи, обладавшие широкими политическими и каноническо-правовыми полномочиями - «владыка». Скорее всего, круг прав владык возник в результате княжеской или городской инвеституры, делегировавшей архиереям широчайший спектр возможностей. Согласно источникам, во второй половине XII - середине XIII в. титул «владыка» упоминается применительно к архиереям Новгорода, Смоленска60, Ростова61, Вла-димира62 и Перемышля63.
Все вышеизложенные наблюдения приводят к мысли, что существовавшие формы репретезентации архиерейской власти были направлены на обеспечение социально-политического статуса епископата. Унаследованные из византийских практик, эти варианты декларирования статуса и полномочий древнерусских первоиерархов получали свое преломление в местном каноническом и правовом сознании. Более того, в своих формах и проявлениях они стали ответами на сложную
социально-политическую ситуацию на Руси. С византийским упрямством и греческой дипломатической настойчивостью епископат через посредство многообразия форм демонстрации своих властных полномочий насаждал идею своего равенства, а порой первенства перед княжеской властью. Результатом этого стало появление особого феномена -института «владык», епископов, наделенных широтой не только каноничских, но и социально-экономических, политических и юридических прав.
Примечания
1 О сути репрезентации власти см.: Бойцов, М. А. Когда становится видно, что король голый? // Поблекшее сияние власти / отв. ред. М. А. Бойцов. М., 2006. С. 5-6.
2 См. подробнее: Бойцов, М. А. Что такое потестарная имагология? // Власть и образ: очерки потестарной имагологии / отв. ред. М. А. Бойцов, Ф. Б. Успенский. СПб., 2010. С.12-16.
3 Здесь считаем важным заметить, что продолжительное время, по крайней мере, до Клюнийской реформы или, как ее назвал Г. Дж. Берман, «революции» средневековая Европа не знала строго разделения мирской и светской властей, особенно если это касалось власти правителей, королей и императоров (Берман, Дж. Г. Западня традиция права: эпоха формирования. М., 1998. С. 85-120). Еще менее этот процесс секуляризации власти был представлен в Византии, в которой «мирское» и «духовное» начало оставались нераздельными вплоть до полного падения Константинополя под мечами турок (см. подробнее: Дагрон, Ж. Император и священник. Этюд о византийском «цезарепапизме». СПб., 2010).
4 Об этом вполне определенно говорит одна из заповедей Христа, обращенная к апостолам: «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе» [Мф. 18, 18].
5 Об иерархических основаниях средневекового общества см. подробнее: Хёйзинга, Йохан. Осень Средневековья. СПб., 2011. С. 100-113 ; Фоссье, Робер. Люди Средневековья. СПб., 2010. С. 230-250.
6 Уточняя специфику религиозных образов в искусстве, В. Власов обратил внимание
на то, что они надличностны, отстраненны и существуют вне чувственной сферы (Власов, В. Искусство России в пространстве Евразии : в 3 т. Т. 1. Идея и образ в искусстве Древней Руси. СПб., 2012. С. 11). В равной мере эти качества характерны и для образов церковной власти, являющей не самою себя, а власть Христа. Иной вопрос: как данная особенность эксплуатировалась в плоскости «личностных», «неотстраненных» и «чувственных» земных интересов церковного института и его иерархов?
7 Наиболее наглядный пример - насмешки в адрес митрополита Георгия (1072 г.), не верившего в святость русских страстотерпцев Бориса и Глеба (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 172).
8 Янин, В. Л. Актовые печати Древней Руси XXV вв. / В. Л. Янин, П. Г. Гайдуков : в 2 т. Т. 3. Печати, зарегистрированные в 1970-1996 гг. М., 1998. С. 25-26 ; ПСРЛ. Т. 2, Стб. 792.
9 Климанов, Л. Г. Византийские отражения в сфрагистике. СПб., 1999. С. 12.
10 При всей анахроничности и условности этого термина в отношении реалий Древней Руси XI-XIII в. пока это единственный способ отождествления социального статуса владетельных лиц рассматриваемого периода.
11 Жоливе-Леви, К. Образ власти в искусстве эпохи македонской династии (867-1056) // Византийский временник. М., 1988. С. 144. Образцы императорских печатей см.: Соколова, И. В. Печати византийских императоров: каталог коллекции. СПб., 2007. С. 50-68.
12 Янин, В. Л. Актовые печати... Т. 1. Печати X - начала XIII в., М., 1970. С. 46, 53.
13 Произошедшие после смерти Владимира Святославича перемены в выборе символики на печатях вполне вписываются в обнаруженные Ф. Б. Успенским закономерности, характерные для данной эпохи. При анализе размещавшейся на средневековых печатях и монетах символики этот выдающийся ученый удачно заметил: «Однако в том, что касается правящих династий, наивное восхищение неофитов даже в переломные периоды истории, как правило, очень быстро сменялось политическим прагматизмом, с одной стороны, и стремлением продемонстрировать полную освоенность нового культурного стереотипа, с другой. Иначе говоря, всякая вещь и всякий образ, вовлеченный в обиход правящего рода, мгновенно начинал служить легитимизации его власти. В эпоху перемен, как и прежде, право на власть определялось
принадлежностью к роду, уже обладающему властью на этой земле из поколения в поколение. <...> Многие из типов средневековой метафорики и эмблематики рождались именно при столкновении различных начал и рефлексии над именами собственными» (Успенский, Ф. Б. REX LUDENS. Ономастические шарады средневековых государей // Власть и образ: очерки потестарной имагологии / отв. ред. М. А. Бойцов, Ф. Б. Успенский. СПб., 2010. С. 49).
14 См. статью В. Л. Янина и образцы булл: Янин, В. Л. Актовые печати. Т. 3. С. 13—25, 16 [рис. 2], 259-260 [таб. 1, 2].
15 См. подробнее: Янин, В. Л. Актовые печати. Т. 2. Новгородские печати XIII-XV вв., М., 1970. С. 156, 255 [рис. 370, 371] ; Успенский, Ф. Б. REX LUDENS. Ономастические шарады... С. 61-63.
16 В. Л. Янин приходит к выводу, что складывание и закрепление единой символики булл русских первосвятителей, образа Богоматери, произошло на рубеже XI-XII вв. (Янин, В. Л. Актовые печати. Т. 1. С. 53). См. буллы церковных иерархов: Там же. С. 253-254 [таб. 5, 6]; Янин, В. Л. Актовые печати. Т. 3. С. 27-38, 261-262 [таб. 3, 4].
17 Янин В. Л. Древнейшая новгородская владычная печать / В. Л. Янин, П. Г. Гайдуков // Византийские очерки / отв. ред. В. Л. Литав-рин. СПб., 2006. С. 231.
18 Иларион проводит прямую параллель между трудами Владимира и дарованием Израилю Закона, что в свою очередь было совершено Моисеем. Но в этом случае цветущее состояние христианства при Ярославе Мудром, рассматриваемое как торжество Благодати, уподобляет сына крестителя Руси Христу: «Ибо Закон приводил подзаконных к благодатному крещению, а крещение провождает сынов своих в жизнь вечную. Моисей ведь и пророки проповедали о пришествии Христовом, Христос же и апостолы - о воскресении и жизни будущего века» (Слово о Законе и Благодати митрополита Илариона // Памятники общественной мысли Древней Руси : в
3 т. Т. 1. Домонгольский период / сост. и ком-мент. И. Н. Данилевский. М., 2010. С. 175).
19 Данилевский, И. Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). М., 2001. С. 355-368.
20 Об образах Моисея и Аарона в византийском императорском искусстве см.: Жоливе-Леви, К. Образ власти. С. 156-157.
21 Об этом сообщают 12, 15 и 16 апостольские правила (Правила Православной Церкви с толкованиями Никодима, епископа Далма-тинско-Истрийского. М., 1911. Т. 1. С. 71-78).
22 В трудах Фотия и Контантина Багрянородного народ рос - народ диких варваров, «всех оставляющий позади в свирепости и кровопролитии», и «страшных» варваров (Окружное послание Фотия, патриарха Константинопольского, к восточным архиерейским престолам, а именно - Александрийскому и прочая // Древняя Русь в свете зарубежных источников : в 5 т. Т. 2: Византийские источники / сост. М. В. Бибиков. М., 2010. С. 132 ; Константин Багрянородный. Об управлении империей // Там же. С. 157).
23 Именно к таким выводам пришел С. А. Иванов. См. подробнее работу: Иванов, С. А. Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина? М., 2003.
24 Смоленские грамоты кафедральной церкви Богородицы // Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. / изд. подг. Я. Н. Щапов, отв. ред. Л. В. Черепнин. М., 1976. С. 140146 ; Щапов. Я. Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси. XI-XIV вв. М., 1972. С.136-149.
25 Письмо было обращено не только к Андрею, но и епископату, а также киевскому князю Мстилаву Изяславичу, который, будучи удовлетворенным действиями патриарха, подрывавшими не только церковные, но и политические претензии Андрея, «посла» к патриарху «дары многы» (ПСРЛ. Т. 9. С. 223230 ; РИБ. Т. 6. Ч. 1. Стб. 63-76).
26 Выводы А. В. Карташева, О. М. Рапова и Я. Н. Щапова позволяют уверенно говорить о том, что к началу монгольского нашествия на Руси возникло 15 или 16 кафедр, если учитывать Тмутороканскую епископию, вхождение которой в русскую митрополию и подчинение киевским митрополитам крайне сомнительно и не имеет достаточных подтверждений. К тому же во второй половине
XII в. территория Тмутороканского кяжества была поглощена «половецким морем», как об этом образно выразился Н. Ф. Котляр (Карташев, А. В. Собрание сочинений : в 2 т. Т. 1. Очерки по истории русской церкви. М., 1992. С. 182-183; Рапов, О. М. Русская церковь в IX - первой трети XII в.: Принятие христианства. М., 1998. С. 208-377 ; Щапов, Я. Н. Государство и церковь Древней Руси XI-
XIII вв. М., 1989. С. 33-55). Поэтому вопрос
о Тмутараканской епископии, как епископии в составе Киевской митрополии, пока остается открытым.
27 Т. Ю. Фомина обратила внимание на то обстоятельство, что в летописании нередко встречаются случаи, когда некоторые кафедры подолгу пустовали, например, Владими-ро-Волынская (между 1094-1105), Галицкая (1165-1235), Перемышльская (1225-1241), Угровская (после 1238). Более того, на определенном этапе, в середине XI вв., центр Ростовской епископии был подвижен (Суздаль, Ростов, Владимир). По мнению этой исследовательницы, причины описанного явления пока не получили комплексного исследования.
28 Иларион, св. митр. Слово о Законе и Благодати / сост. В. Я. Дерягина. М., 1994. С. 113.
29 «Онофрии же Черниговьскии реч[е] азъ сведе достоить ны поставити . якоже ста-вять Греци роукою с[вя]т[о]го Ивана . и такого сгадавше еп[и]с[ко]пи славою с[вя]т[о] го Климента . поставиша митрополитомъ» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 341).
30 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 143; 340-341.
31 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 485.
32 О церковно-политической борьбе за киевскую митрополичью кафедру в 1147-1159 гг. см.: Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви: история Русской Церкви в период совершенной зависимости ее от Константинопольского патриархата (988-1240) / науч. ред. А. В. Назаренко. М., 1995. Кн. 2. С. 289-284 ; Голубинский, Е. Е. История Русской Церкви : в 2 т. Т. 1. Период первый, Киевский или домонгольский: Ч. 1. М., 1901. С. 300-316 ; Толочко, П. П. Страсти по митрополитам киевским // ANTIДQPON : сб. ст. в честь 75-летия Г. Г. Литаврина. СПб., 2003. С. 110-118 ; Литвина, А. Ф. Траектория традиций: главы из истории династии и церкви на Руси конца XI - начала XIII в. / А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский. М., 2010. С. 21-137.
33 В отношении митрополитов известно три случая «посажения» или «настолования»: Иларион (Иларион, св. митр. Слово о Законе и Благодати... С. 113), Никифор (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 256), Климент Смолятич (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 340-341).
34 Аркадий отбыл в Киев в 1158 г. и вернулся в Новгород 13 сентября (ПСРЛ. Т. 3. С. 217).
Об Илье известно, что он был поставлен митрополитом Иоанном 28 марта и вернулся на кафедру 11 мая 1165 г. (ПСРЛ. Т. 3. С. 219). Гавриил был рукоположен в Киеве 29 марта
и вернулся в Новгород 31 мая (ПСРЛ. Т. 3. С. 229). Хиротония Мартирия состоялась
10 декабря 1193 г., 16 января новоизбранный архиепископ уже вернулся на берега Волхова (ПСРЛ. Т. 3. С. 232). Митрофан был рукоположен 3 июля 1201 г. и вернулся в Новгород
14 сентября (ПСРЛ. Т. 3. С. 239). Данный порядок был отчасти нарушен во время во время свержения Митрофана и избрания Антония (1211). Но уже при избрании на архиепископство инока Арсения (1223) ранее установленный порядок был восстановлен.
35 Например, это касалось обстоятельств возведения епископа Ильи в архиепископы. Летописец сообщает о произошедшем событии в торжественных формулировках и с точным указанием дат хиротонии, 28 марта, и возвращения владыки в Новгород, 11 мая (ПСРЛ. Т. 3. С. 219).
36 В 1156 г. при избрании Аркадия новгородцы «введша и, и поручившее ему епископью въ дворе святыя Софея». При этом летописец с протокольной аккуратностью описал порядок выборов и призвания нового ставленника, а также назвал всех участников произошедшего: весь народ, князь Мстислав Юрьевич, весь «крилос» Софии, все городские попы, игумены и черноризцы (ПСРЛ. Т. 3. С. 216). С подобной же щепетильной подробностью летописание оповестило об избрании на епископство Гавриила (ПСРЛ. Т. 3. С. 228), а после его смерти, в 1193 г., - Мантурия (Мартирия) (ПСРЛ. Т. 3. С. 231-232). В 1200 г. таким же образом на архиепископство был возведен Митрофан, прежде проигравший своему предшественнику на выборах (ПСРЛ. Т. 3. С. 238239). В 1223 г. подобным же образом во владычный двор был введен Арсений (ПСРЛ. Т. 3. С. 263). При этом после избрания все они торжественно вводились во владычный двор. И лишь после этого новгородцы извещали митрополита о своем ставленнике.
37 В историографии по данному вопросу существует несколько мнений. Главным их источником служит различная интерпретация известий о противостоянии детей Владимира Святославича и о русском архиепископе, встречавшем в Киеве войска союзного Свя-тополку Болеслава и выполнявшего по воле короля дипломатическую миссию к Ярославу (Титмар Мерзебургский. Хроника // Древняя Русь в свете зарубежных источников / под ред. Т. Н. Джаксон, И. Г. Коноваловой,
А. В. Подосинова : в 5 т. Т. 4. Западноевро-
пейские источники / сост. А. В. Назаренко. М., 2010. С. 81, 83). Часть суждений так или иначе сводится к тому, что до 1037 г. древнерусская церковная организация была либо архиепископией, либо некой миссией с трудноопределимой структурой. Правда, при этом по-разному разрешается вопрос о возможной эволюции и вероятной канонической юрисдикции этой архиепископии или миссии (Присёлков, М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X-XII вв. СПб., 2003. С. 24-47 ; Кузьмин, А. Г. Крещение Руси. М., 2004. С. 21-77 ; Гайденко, П. И. Становление высшего церковного управления в Киевской Руси : дис. . д-ра ист. наук. Екатеринбург, 2011. С. 148). Более традиционная точка зрения, находящая поддержку в церковных исследованиях, полагает, что Русь изначально, с момента официального крещения, приобрела статус митрополии. Эта позиция получила серьезное научное обоснование в работах А. В. Назаренко. Ученый привел не менее убедительные доводы в пользу того, что в западноевропейском каноническом сознании титулы архиепископа и митрополита были тождественны (См. подробнее: Наза-реко, А. В. Древняя Русь на международных путях: междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX-
XII вв. М., 2001. С. 311-338 ; Титмар Мерзебургский. Хроника. С. 81, 83).
38 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 139-141.
39 Об одновременном существовании на Руси трех митрополий см.: Присёлков, М. Д. Очерки по церковно-политической. С. 73, 79-80, 83 ; Гайденко, П. И. Очерки истории церковно-государственных отношений в Киевской Руси: становление высшего церковного управления (1037-1093 гг.). Казань, 2006. С. 84-115 ; Назаренко, А. В. Древняя Русь и славяне. М., 2009. С. 207-245.
40 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 208.
41 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 355-357 ; Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Кн. 2. С. 295-296 ; Голубинский, Е. Е. История Русской Церкви. Т. 1, ч. 1. С. 439-443 ; Воронин, Н. Н. Андрей Боголюбский. М., 2007. С.84-118.
42 См. подробнее: Мильков, В. В. Духовная дружина русской автокефалии: Иларион Киевский // Россия XXI в. 2009. № 4. С. 112157 ; № 5. С. 98-121.
43 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 315; Т. 2. 340-342, 483484; Т. 3. С. 214; Киево-Печерский патерик //
Библиотека литературы Древней Руси: Т. 4:
XII в. / под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. СПб., 2004. С. 352-355.
44 Подтверждением этого служат летописные сообщения о письме патриарха к Нифонту (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 484 ; Киево-Печерский патерик... 352, 353 ; Грамота цареградского патриарха (Николая Музалона) к новгородскому епископу Нифонту // Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Кн. 2. С. 581).
45 ПСРЛ. Т. 3. Стб. 216; Янин, В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода. М., 2008. С. 63, 78.
46 Голубинский, Е. Е. История Русской Церкви. Т. 1, ч. 1. С. 443 ; ПСРЛ. Т. 3. С. 219; Татищев, В. Н. История Российская : в 3 т. Т. 2. М., 2005. С. 331.
47 В исследуемый период архиепископ - сан или титул предстоятеля поместной автономной церкви или национального округа, включавших несколько епископий и подчинявшихся непосредственно патриарху (Цы-пин, В., прот. Архиепископ // Православная энциклопедия. М., 2001. Т. 3. С. 530-531 (далее - ПЭ). При даровании владыке Илье архиепископства новгородцам было отказано подчинить их кафедре Смоленскую и Полоцкие епископии. К тому же этот титул был преподнесен не от имени патриарха, а от имени самого митрополита. Данными шагами и митрополит, и великий князь стремились предупредить умножение политической и канонической силы Новгорода и его кафедры (Татищев, В. Н. История Российская. Т. 2. С. 331).
48 Примеры такой защиты особенно хорошо прослеживаются в середине и второй половине XII в. К ним можно отнести лавирование смоленского епископа Мануила, вначале выступившего против рукоположения Климента Смолятича, позже «бегавшего» перед русским первосвятителем и, наконец, встречавшего нового греческого митрополита Константина (ПСРЛ. Т. 2. С. 341, 485). Подобная же дипломатичность прослеживается в описанном конфликте вокруг имени Климента Смолятича в действиях полоцкого епископа, пробовавшего найти общий язык не только с Нифонотом и Климом, но и греком Константином (ПСРЛ. Т. 2. С. 485; РИБ. Т. 6, ч. 1. Стб. 33 [Кирик. 43] ; Вопрошание Кириково //
В. В. Мильков, Р. А. Симонов. Кирик Новгородец: ученый и мыслитель. М., 2011. С. 417
[Кирик. 43] ; Гайденко, П. И. Комментарии / П. И. Гайденко, А. И. Макаров, В. В. Мильков // Там же. С. 444 [81]). Не менее наглядны и очевидны действия Черниговского епископа Антония, напрасно стремившегося не допустить к епископству печерского игумена Пахомия и ради устранения соперника не брезговавшего какими-то недостойными епископа поступками, выразившимися в «митрополичьей неправде». Наконец, очевидны намерения и шаги еп. Леона, не брезговавшего никакими способами ради того, чтобы заполучить и удержать Суздальскую кафедру (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 354 ; Гайденко, П. И. Церковные суды в Древней Руси (XI - середины
XIII в.): несколько наблюдений / П. И. Гайденко, В. Г. Филиппов // Вестн. Челяб. гос. ун-та. 2011. № 12 (227). История. Вып. 45. С. 106-116; Они же. Внутрицерковные конфликты в домонгольской Руси: причины возникновения и способы преодоления // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2012. Вып. 2. С. 40-59). Распространение во второй половине XII в. симонии (взяточничества) в архиерейской среде также помимо всего было порождено борьбой епископов за сохранение своего положения на кафедрах (о пороках и симонии в среде епископата Древней Руси см.: Романов, Б. А. Люди и нравы Древней Руси: историко-бытовые очерки XI-
XIII вв. М., 2002. С. 150-154).
49 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 171, 280.
50 Гайденко, П. И. К вопросу о церковной собственности и церковных доходах в Киевской Руси (постановка проблемы) / П. И. Гайденко, В. Г. Филиппов // Финно-угры - славяне - тюрки: опыт взаимодействия (традиции и новации) : сб. материалов Всеросс. науч. конференции / Удмурт. ин-т истории, языка и литературы УрО РАН, УдГУ; сост. и ред. А. Е. Загребин, В. В. Пузанов. Ижевск, 2009. С.624-631.
51 Щапов, Я. Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси. М., 1972. С. 136-149 ; Дворни-ченко, А. Ю. Русское православие: от крещения до патриаршества / А. Ю. Дворниченко, Ю. В. Кривошеев, Р. А. Соколов, В. В. Ша-пошник. СПб., 2012. С. 102-108.
52 Примеры подобного обозначения епархиальных архиереев в древнерусском летописании многочисленны, поэтому мы не станем приводить это обилие сообщений.
53 О проблемах идентификации в средневековом обществе и возникновения индивидуаль-
ных символов см.: Пастуро Мишель. Символическая история европейского Средневековья. СПб., 2012. С. 227-240.
54 Янин, В. Л. 1) Актовые печати. Т. 1. С. 49, 53; 2) Т. 3. С. 21, 35-36.
55 Янин, В. Л. Актовые печати. Т. 1. С. 48.
56 Ефрем назван «протопроедром», Георгий -«синкеллом», Иоанн II - «продромом», Николай и Константин - «проедрами» (Янин, В. Л. Актовые печати. Т. 1. С. 44-53).
57 О княжеском дворе в домонгольской Руси см.: Толочко, А. П. Князь в древней Руси: власть, собственность, идеология. Киев, 1992 ; Котляр, Н. Ф. 1) Церемониал, этикет и развлечения княжеского двора Романовичей // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2007. № 2. С. 23-33 [далее - ДР] ; 2) Двор галицких
Романовичей (XIII в. ) // Древняя Русь. 2008. № 1. С. 60-71; 3) Княжеская администрация в Древней Руси // Древняя Русь. 2010. № 3. С. 37-47. Об архиерейском дворе (доме) см.: Флоря, Б. Н. Архиерейский дом // ПЭ. Т. 3.
С. 532-534.
58 О мужах см.: Сергеевич, В. И. Древности русского права : в 3 т. Т. 1. Территория и население. М., 2006. С. 152-156.
59 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 199; Назаренко, А. В. Иоанн II // ПЭ. М., 2010. Т. 23. С. 471.
60 Житие Авраамия Смоленского // Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 2005. Т. 5. С. 44, 45, 52, 53.
61 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 355.
62 ПСРЛ. Т. 3. С. 287.
63 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 793.
