Рентная демократия Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

ПОЛИТИЧЕСКАЯ

НАУКА

Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук 2016. Том 16. Вып. 3, с. 41-60 http://yearbook.uran.ru

РЕНТНАЯ ДЕМОКРАТИЯ1

УДК 321.7:316.34

Виктор Сергеевич Мартьянов

кандидат политических наук, заместитель директора по научной работе Института философии и права УрО РАН, г. Екатеринбург. E-mail: martianovy@rambler.ru

Автор статьи исходит из тезиса, что трансформация капиталистической мироси-стемы обусловливает коррекцию механизмов поддержания политического порядка современных обществ. Исчерпание рыночной модели развития, ориентированной на непрерывный рост, обозначает контуры будущего общества без экономического роста. Технологическая автоматизация и роботизация наполняют это общество лишними людьми, одновременно превращая его в общество без массового труда, но с растущими опасными классами (прекариат, безработные, разнообразные меньшинства). Обнаружение ресурсных пределов свободных рынков ведет к росту протекционизма, национализма, формированию тенденций замены механизмов рыночной конкуренции политическим, силовым переделом рынков и ресурсных потоков. Одновременно наблюдается кризис социального государства, где истощению его ресурсной подпитки сопутствует рост рентозависимых групп. В результате формируется рентный политический порядок, в котором рыночные коммуникации вытесняются иерархическими моделями дистрибутивных обменов, а социальная стратификация все сильнее зависит не от рыночного классообразования, а

1 Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ № 17-03-00057.

от доступа граждан и социальных групп к распределению рентных ресурсов, формируя доминирование рентоориентированного поведения. Поведение, связанное с поиском гарантированных статусных рент, все чаще становится более выгодной стратегией, чем рисковая предпринимательская деятельность или стремление занять выгодные позиции на рынке труда. Дрейф к модели рентной демократии обусловлен тем, что государство начинает в большей степени, чем раньше, заниматься прямым перераспределением ресурсов, минуя рынок. Ее особенность заключается в том, что за доступ к ресурсам конкурируют не экономические классы, а этатистские сословия; распределение ресурсов все чаще переходит от рынка к государству. Конкуренция осуществляется по критериям не рыночной ценности, но полезности для государства. В модели рентной демократии успехом является повышение статуса социальной группы в иерархии как условие расширения ресурсного доступа. Однако, решая накопившиеся структурные противоречия и формируя новые влиятельные социальные группы, рентная трансформация создает ростки противоречий между новым сословно-рентным ядром общества и отодвинутыми на его периферию рыночными группами, ориентированными на прогресс.

Ключевые слова: современность, рынок, рентоориентированное поведение, рентное общество, демократия, социальная структура, стратификация, сословность, центр-периферия, глобальное будущее.

Трансформация глобальной современности: общество без экономического роста и массового труда

На горизонте глобального будущего разворачивается системная трансформация капиталистической миросистемы, затрагивающая весь комплекс базовых связей между рынком, демократией, национальными государствами и социальной структурой современных обществ. Указанная трансформация ведет к преобразованию привычного ценнностно-институционального ядра модерных обществ, в котором классовые и рыночные элементы социальной организации обществ все увереннее переформатируются в иерархические сословно-рентные институты, коммуникации и практики. В настоящее время консолидированные прогнозы экономистов предрекают замедление или даже приостановку глобального экономического роста в разных мировых регионах к середине XXI в. [Policy challenges... 2014]. Основной причиной подобного замедления станет перенасыщение глобальных рынков и уже начавшийся технологический поворот, связанный с автоматизацией и роботизацией. В долгосрочной перспективе это ведет к феномену общества без экономического роста, в котором все большую долю будут занимать лишние люди, не вовлеченные в экономические процессы. Они составляют новые опасные сословия-классы (прекариат, безработные, субсидируемые) являющие собой вызов для рыночно-демократических политических порядков. В новом обществе сокращающегося труда наблюдается постоянное и повсеместное расширение структурной безработицы, которую все сложнее будет компенсировать с помощью модели социального государства, рассчитанной на бесконечный экономический рост [Фишман 2016]. Все большее количество людей оказывается вне глобальных производственных цепочек в мироэкономике. Оплата рентных компенсаций

растущей массы нерентабельного населения через механизмы социального государства становится все более серьезной нагрузкой для национальных бюджетов. В глобальном измерении социальное государство сжимается, хотя потребность в нем только увеличивается. Если в 1960-е гг. естественным уровнем безработицы считались 3-5% от общей массы экономически активного населения, то в настоящее время Евростат фиксирует обобщенный показатель в 10-12% безработицы в экономическом пространстве ЕС, которая продолжает расти [Евростат 2013].

Поэтому рынок как доминирующий механизм социальной стратификации, универсальный способ привлечения и распределения жизненных ресурсов граждан все чаще оказывается под огнем обоснованной критики, связанной с исчерпанием потенциала глобальных свободных рынков (кредо неолиберализма), новой волной протекционизма и национализма. На этом фоне вновь усиливается национальное государство в качестве ключевого экономического субъекта, а рыночные обмены активно замещаются дистрибутивными (распределительными) экономическими механизмами. Параллельно происходит превращение рыночного классообразования в этатистские модели социальной стратификации. Разрастание области дистрибутивных обменов в распределении общественных ресурсов с одновременным истончением оболочки рыночной регуляции все чаще описывается как возврат к естественному государству, сословности, неопатримониализ-му и т.д.

Статистика подтверждает рост экономического влияния государства, которое становится главным экономическим субъектом, регулятором и гарантом рентных цепочек, в том числе в наиболее развитых рыночных обществах. Доля государства в ВВП как объем общественной ренты, подлежащих к распределению средств, генерируемых в виде налогов, акцизов, таможенных сборов, взносов на страхование и пр., постоянно растет, составляя в мире в среднем 30,3% от ВВП. Среди лидеров по данному показателю (за исключением социалистической Кубы - 65,9%) выделяются развитые европейские экономики, ориентированные на модель социального государства: Франция - 51,5%, Швеция - 51,4%, Германия - 45,3%, Беларусь - 38,5% и т.п. ^асЛоок 2015]. В России официальные цифры госрасходов в ВВП составляют 38%, однако, по экспертным оценкам МВФ, реальная доля государства в экономике достигает не менее 71% [Едовина 2014: 6]. Ресурсы большинства граждан прямо или опосредованно начинают зависеть от структуры и содержания их отношений с разнообразными государственными агентами, регулирующими существующие рентные цепочки. В данном случае этакра-тическая тенденция в социальной стратификации характерна не только для России, но и для государств, часто противопоставляемых ей как рыночные/ демократические. В частности, в США в последние десятилетия вовсе не рынок, а государство выступает основным работодателем и поставщиком новых рабочих мест, и эта тенденция только усиливается ^репсе 2011].

Альтернативные оптимистические прогнозы о глобальном будущем строятся на представлении доминирующих глобальных тенденций радикализации неравенства и роста сословности в мировом (и национальных)

масштабах, протекционизма и национализма в качестве временных откатных волн модернизации, которые сменятся новым глобальным выравниванием, так как постиндустриальное общество и плоский мир (по Т. Фридману) совместимы только с демократией и расширением индивидуальной свободы [Паин 2011: 53-55]. В частности, краткосрочные прогнозы мирового экономического развития показывают, что развивающиеся страны пока растут быстрее, в то время как развитые будут фактически стагнировать относительно достигнутого уровня жизни. Всемирный банк прогнозирует суммарный прирост ВВП развитых стран в период 2013-2018 гг. в пределах 10,1% (1,68% в год), в то время как средний прирост ВВП развивающихся стран ожидается на уровне 24,9% (4,15% в год) [Global Economic Prospects... 2016: 169]. Тем не менее представляется, что подобные прогнозы фиксируют тенденции, связанные с исторической неодновременностью глобального развития, когда развивающиеся страны в долгосрочной перспективе лишь позднее вступают в фазу экономической рецессии. Аналогично обстоит дело и с постиндустриальными обществами, которые в сглаженной социальным государством форме демонстрируют те же противоречия, социальные проблемы и антирыночные тенденции, что и остальной мир, не давая универсальных ответов на глобальные вызовы. Таким образом, можно наблюдать системную трансформацию современных обществ, в которой свободные рынки уступают регулятивную роль государствам, погоня предпринимателей за прибылью - гарантированной ренте, социальные сети - новым общественным иерархиям, а индивидуальная автономия граждан - поискам новых коллективных сообществ и политике идентичности, посредством которых можно претендовать на увеличивающиеся масштабы распределяемых вне рынка ресурсов.

Новый политический порядок: рентоориентированная демократия?

Комплексные процессы изменений ведут к формированию новой рентной модели как идейно-институционального основания превалирующего в мире политического порядка демократии. Методологически историю политического порядка демократии можно представить в виде подключения все более широких слоев граждан к ресурсам или ренте, распределяемой в обществе. Переход от феодального государства к обществу открытого доступа (Д. Норт), по сути, представляет демонополизацию общественной ренты, рассматриваемой отныне как право всех граждан, а не только как объект частного и закрытого присвоения элит. При этом рента, переосмысляемая в концепции социального государства из привилегии немногих в право всех граждан, становится обезличенной; право распоряжения ею перестает быть наследственным в силу периодической ротации политических элит. Именно в условиях современной демократии и государства всеобщего благосостояния все граждане впервые автоматически получают доступ к базовой ренте по праву рождения: к образованию, медицине, пенсиям, пособиям по безработице, услугам по обеспечению безопасности и т.д. Всеобщность до-

ступа к ренте не означает всеобщее равенство ее уровня. Естественно, что и в условиях демократии стратификация сохраняется, социальные группы конфликтуют по поводу увеличения их доли ренты, поэтому ее распределение может быть дифференцировано довольно радикально. Но минимальную ренту в условиях модели социального государства имеют все члены политического сообщества, что позволяет лишить проблему доступа к ренте судьбоносного характера и решать вопросы ее текущего распределения не в виде революционного изменения общества, но посредством переговоров, согласования интересов, деятельности профсоюзов, лоббизма, политических выборов, референдумов и пр.

Требования ренты, обеспечивающей реальные права граждан, довольно часто являются и моральными требованиями, связанными с универсализацией и выравниванием возможностей членов политического сообщества. История демократии во многом - это кто, когда, зачем (в силу каких обстоятельств), на каких условиях и с какими результатами (последствиями) обеспечивает долей государственной ренты значимые социальные группы или даже большинство населения. В рентной политической перспективе граждан и социальные группы можно рассматривать в качестве рациональных субъектов, которые выбирают демократию как механизм наиболее приемлемого для большинства распределения ренты, накапливаемой в конкретном политическом сообществе/государстве. Участие в управлении обществом во многом становится аналогом рыночной деятельности, а прибылью - всевозможная рента от этого участия: расширение прав, безопасность, справедливые налоги, социальные гарантии, иные общественные блага. В этой логике любое политическое устройство можно рассматривать как определенный инвариант механизма распределения рент.

Причины увеличения числа получателей ренты обычно связаны, во-первых, с ростом внешних угроз, для отражения которых приходится прибегать к массовой мобилизации населения. Оборотной стороной этого процесса становится первичное наделение (или расширение существующих) гражданскими правами военнообязанных, дающими им право на долю ренты. Таковы примеры древнегреческих демократий и процессы создания массовых армий Нового времени, обусловленные появлением огнестрельного оружия и последующими тотальными войнами с участием всего населения [Фишман 2011].

Во-вторых, данные причины связаны и с внутренним расширением обделенных социальных групп, стремящихся изменить статус-кво в свою пользу, так как общественные перемены для них оказываются более выгодны, чем сохранение несправедливой стабильности. Пример тому - процессы пересмотра капиталистического порядка в пользу революционно настроенных групп, повлекшие новое общественное согласие, заключенное в модели социального государства, расширяющей гарантированные рентные права большинства. Сформированное таким образом общество потребления катализирует перевод политических требований в область экономических возможностей. Одновременно регулирование доступа

к ренте становится новым способом политического контроля со стороны элит, особенно бюджетозависимого населения.

Подъем демократии в человеческой истории обычно совпадал с массовой мобилизацией населения в ответ на внешние и внутренние угрозы. Однако в глобальном мире ситуация с угрозами ощутимо меняется. Представляется, что для современных национальных элит, включенных в глобальные рынки, внешние угрозы теряют былую остроту, а внутренняя мобилизация граждан давно является не ресурсом выживания, а, наоборот, главной угрозой и имеет потенциально амбивалентный характер, поскольку собственные граждане в условиях демократии - это наиболее вероятные субъекты принципиального изменения сложившейся рентной модели. Таким образом, демократия, основанная на действенных правах для большинства, - это источник непредсказуемости. Поэтому все исторические демократии существуют как институционально ограниченные рентные модели, постоянно перенастраиваемые в зависимости от изменений интересов и требований политических и классовых коалиций, меняющихся во времени.

Политическая рента напрямую связана с правами гражданства. В частности, 5% самых беднейших граждан США имеют доходы выше, чем 60% населения мира, благодаря лишь факту своего гражданства [Миланович 2014: 24]. Гражданство обеспечивает доступ к базовой ренте членов политического сообщества посредством социального государства (социальные пособия, пенсии, бесплатные услуги). В результате уровень рентных и зарплатных доходов у граждан различных наций отличается на порядки при сопоставимых трудозатратах. Формирование глобальных рынков привело к тому, что перераспределение ренты идет не только внутри и посредством национальных государств, но и между национальными политическими сообществами. Соответственно граждане стран центра миросистемы фактически в полном составе политических сообществ могут быть отнесены к мировой элите как извлекателю глобальной ренты. При этом ресурсы и механизмы сглаживания социального неравенства, все хуже работающие на уровне развитых стран в виде модели социального государства, оказываются в условиях нарастающей экономической стагнации ограниченны или вовсе неприменимы на глобальном уровне, предопределяя естественный рост межстранового и макрорегионального неравенства. Если в 1870 г. социальное неравенство на 2/3 определялось принадлежностью человека к определенному классу, то в 2000 г. оно на 2/3 оно зависит от географии, то есть проживания в бедной или богатой стране [Миланович 2014: 20-21]. Таким образом, классовые формы социально-экономического неравенства все чаще уступают пространственным, а рыночные - внеэкономическим. В глобальном контексте новые сообщества и границы/конфликты между ними, формируемые указанными противоречиями, могут быть и корпоративными (феномен корпоративного гражданства), и национальными, и транснациональными, включая целые общества, мировые макрорегионы и континенты (Европа, Африка) в центр-периферийном разрезе. В капиталистической мироэкономике люди, обладающие одинаковой

квалификацией и производящие сопоставимые объемы продукции, могут отличаться в размерах оплаты своего труда на целые порядки. Очевидно, что подобная ситуация возникает лишь тогда, когда, вопреки метафоре плоского мира Т.Фридмана, рыночная конкуренция на глобальных рынках является вторичной в отношении разнообразных механизмов рентно-политического распределении глобальных ресурсных потоков между государствами (глобализация 1.0), корпорациями (глобализация 2.0) и отдельными людьми (глобализация 3.0) [Фридман 2014].

Современная капиталистическая миросистема в оптике мироси-стемного анализа базируется, по крайней мере в теории, на преобладании рыночных обменов, которые постепенно выходят за пределы возможностей контроля отдельных государств и в свою очередь начинают детерминировать в качестве фоновых условий принципы их последующей трансформации как элементов единой мироэкономики. Однако достаточно ли глобализации рыночных обменов и создания автономных рынков для того, чтобы утверждать, что мироэкономика как капитализм преодолевает в качестве регулирующего политического принципа политическую карту наций-государств? Не идет ли вслед за сложившейся ми-роэкономикой глобальная политическая система, которая не собирается отказываться от принципов естественного государства, возведенного в глобальную степень? Вполне вероятно, что современный капитализм с его рентным сдвигом эволюционирует к глобальной, пусть и децен-трированной, мир-империи, которая институционально может быть соотнесена с естественным государством, превалирующим в большинстве современных обществ. Это государство, в котором над рыночными коммуникациями и конкурентной демократией преобладают патрон-клиентский иерархический контроль рентно-сословных элит и механизмы распределения ресурсов государства, обладающего суверенитетом и собирающего налоги.

В таком ракурсе преобладание в мироэкономике стихийных рыночных обменов является не более чем романтической исторической утопией ее первоначального становления. В конечном счете, естественное государство вновь проникает на глобальный уровень в виде долгосрочной стратегии рентного капитализма, в которой закончена географическая экспансия капитала, все глобальные рынки завоеваны и поделены, норма прибыли и спрос падают, а конкуренция на них только усиливается, взывая к внерыночным и внеэкономическим преимуществам. В результате нормативные экономические понятия свободного рынка - капитал, труд, конкуренция - отступают перед лицом более фундаментального фактора выживания - обладания/контроля ресурсов, позволяющих извлекать всевозможную ренту. В свою очередь рента является производной от контроля собственности, которая становится более важной, чем разные конкурентные преимущества: дешевые кредиты как двигатель производства и спроса; труд; трансакционные издержки и иные переменные, чье влияние связано с легко исчезающими, временными и ненадежными преимуществами. В то же время собственность всегда связана с властью, она

обеспечивается всем политико-правовым порядком общества, что выводит ее из числа исключительно экономических факторов развития. По сути, собственность является связующим политику и экономику мостом, который демонстрирует, насколько мироэкономика далека от описываемой И. Валлерстайном автономии, а тем более господства рыночных обменов и торговли как основы современного капитализма.

Ограниченность глобального рынка закономерно приводит конкурирующих субъектов к попыткам пересмотра механизмов контроля собственности, выходящих за пределы честной конкуренции и рыночной демократии, как способа расширения своего влияния в условиях, когда все прочие механизмы не дают привычного эффекта. И здесь мы обнаруживаем, что производная от собственности рента никогда и никуда не исчезала, по-прежнему занимая центральную позицию в экономике капитализма и как конечная мотивация рыночных субъектов, и как способ капитализации/ распределения ресурсов. Мейнстримовская рыночная политэкономия потратила немало идеологических усилий, чтобы показать несправедливость и пагубность привычной для традиционного общества ренты с природных ресурсов, прежде всего с земли, принадлежащей аристократии, в пользу положительно оцениваемых труда и капитала в основе конкурентного рынка. Указанная рента как архаичная в моральном отношении, а также недостойная по своему нетрудовому и неконкурентному характеру, была дифференцирована от новой ренты с капитала (в виде процента), легшей в основание нового экономического порядка капитализма. Однако, несмотря на все рассуждения о прогрессивном конкурентном основании новой ренты/прибыли, превратностях и опасностях, поджидающих на этом пути честных и овеянных протестантской этикой буржуа-предпринимателей, а также о благах, которые даются рабочим в качестве свободных наемных работников в отличие от закрепощенных крестьян, рентные механизмы приращения капитала сохраняются. В современном капитализме пассивная рента с капитала, собственности и иных ресурсов, несмотря на рыночную риторику, постоянно опережает прирост трудовых доходов, провоцируя процессы радикализации экономического неравенства в обществе [Пикетти 2015]. Более того, можно наблюдать неуклонное снижение доли ренты людей труда, представляющих собой большинство в глобальной мироэкономике, что подтверждает хрестоматийное пророчество Маркса о неуклонном падении доли непосредственного труда в прибавочной стоимости товарного производства как фундаменте будущих социальных противоречий. Например, в настоящее время труд китайского рабочего собирающего iPad, составляет лишь 2% от его конечной стоимости, в то время как прибыль Apple достигает 30%, стоимость материалов - 31%, расходы на продвижение и рекламу -15% [Kraemer, Linden, Dedrick 2011].

Первоначально рыночный капитализм в целях дискредитации сословно-феодальных порядков и аристократии, опиравшейся на земельную ренту и дистрибутивные обмены, подверг тотальной критике ренту как ключевой двигатель экономики в лице идеологически устаревшего экономического учения физиократов. В частности, П. Розанваллон отмечает, что идея

независимого саморегулируемого рынка в свое время стала обманчивой попыткой справиться с теми политическими противоречиями, которые не смогла решить в условиях раннего капитализма руссоистская теория общественного договора: «рынок как будто бы подходит для решения этой задачи. Он должен установить власть "невидимой руки", и эта власть по природе нейтральна, поскольку безлична. Он обеспечивает социальное регулирование, имеющее абстрактный характер: отношениями между людьми управляют объективные "законы", в этих отношениях нет места подчинению и приказу. Рынок подобен некоему "скрытому богу"» [Розанваллон 2007: 28]. Эта социальная утопия существовала сравнительно недолго, знаменуя новый баланс социальных сил как торжество третьего сословия в лице буржуа, сместившего Старый Порядок (Ancien régime) , но еще не обретшего нового исторического антагониста в лице человека труда. Новый капиталистической порядок довольно скоро начал проявлять свою проклятую сторону, связанную с эксплуатацией, отчуждением, монополизацией рынков, внеэкономической конкуренцией, политическим лоббизмом и стремлением к внеконкурентному распределению ренты. Поэтому идеализированный конкурентный капитализм и честные буржуа, зарабатывающие потом и риском, капиталом и трудом, вскоре остались только в учебниках и идеологии неолиберализма.

Более того, в реальной экономике принципиальное различие между рынком и дистрибуцией не так велико, как представляется экономическому мейнстриму. Например, технически рынок может быть описан лишь как один из вариантов распределения ресурсов, если в его описаниях убрать рекламно-идеологическую составляющую: «с одной стороны, "распределительная система" (и ее синонимы - перераспределительная, редистрибутивная) представлена в экономической теории как антипод рыночной экономики. С другой стороны, в "экономикс" сам "рынок" определяется через распределение: рыночная система есть механизм распределения общественного продукта. И с этой точки зрения, в самом общем смысле, "рынок" также является распределительной системой» [Бессонова 2008: 17].

Экономическая статистика отмечает, что доля ренты в доходах граждан неуклонно растет, опровергая классические постулаты о том, что в условиях капитализма главным источником доходов становится прибыль на капитал и/или заработная плата. Например, если в 1960 г. доля трудовых доходов американских граждан составляла 72,1% личных доходов, то в 2009 г. она снизилась до 63,7% [Солоу 2016]. В общей структуре денежных доходов российского населения, фиксируемой Росстатом, доля зарплаты, то есть наемного труда, снизилась с 74,4% в 1990 г. до 41,6% в 2014 г. За тот же период доля предпринимательских доходов, ради которых и затевались все рыночные реформы, выросла лишь с 3,7% до 8,4%, не составляя в настоящее время и десятой части общих доходов населения и находясь в полном соответствии с периферийностью реального рынка в российской экономике. При этом доля социальных выплат населению государством лишь растет - с 14,7% (уровень позднего СССР) до 18% [Росстат 2016]. Все это в радикальном

виде подтверждает рентно-сословный сдвиг к модели глобального капитализма, наиболее интенсивно проявленный в периферийных обществах со слабыми позициями на глобальных рынках.

Скрытый объем ренты в зарплатах и прибылях, связанный с внеэкономическими преимуществами и факторами ее генерации, становится таким бонусом в доходах граждан, который может превосходить заработанное трудом и капиталом в условиях рыночной конкуренции. Поэтому рентоо-риентированное поведение, связанное с поиском гарантированных статусных рент, все чаще становится более выгодной стратегией, чем рисковая предпринимательская деятельность или стремление занять более выгодные позиции на рынке труда. Отсюда все большее разрастание статусных ограничений и сегрегация социальных групп, имеющих доступ к гарантированной эксклюзивной ренте.

Наше глобальное будущее: рыночная и рентно-сословная альтернативы

В политическом измерении кризис конкурентного свободного рынка разрушает старые и порождает новые социальные группы, что ведет к общей трансформации социальной структуры и возникновению нового политического порядка, связанного с иными принципами распределения ресурсов. Множащиеся вызовы рынку, капитализму и классовой социальной структуре общества вовсе не обязательно влекут закономерные реакции в виде катализации потенциала общественно-экономических инноваций. Не менее, если не более вероятной является другая реакция элит и обществ, связанная с упрощением и архаизацией как попыткой ответить на неподконтрольные вызовы, угрозы и трансформации, привносимые извне и созревающие внутри общества, путем его приведения в более стабильное и устойчивое состояние. Обычно это принимает форму адаптации к трансформациям с помощью механизмов архаизации, отката к домодер-ным ценностям и институтам, постепенно принимающего вид самоподдерживающейся, каскадной реакции. Поскольку прямого возврата к прошлому в истории быть не может, защитная архаизация обретает характер гибридного общественного порядка. Легитимация последнего всегда ставит вопрос о цене, издержках и целесообразности продолжения прогресса в привычном виде, который способен обернуться несопоставимо большей архаизацией: «Архаизация - результат следования субъекта культурным программам, которые исторически сложились в пластах культуры, сформировавшихся в более простых условиях и не отвечающих сегодня возрастающей сложности мира, характеру и масштабам опасностей... Архаизация - всегда попытка уйти от сложности медиации и вернуться к простоте господства инверсии. Это явление никогда не выступает в чистом виде, но всегда хаотически смешано с достижениями последующего развития, которые могут нести разрушительные последствия нередко в масштабах, возрастающих по мере усложнения общества» [Ахиезер 2001: 89-90]. Возникающие в результате гибридной архаизации рентно-сословные поли-

тические порядки исторически преимущественно связаны с обществами, в которых распределение ресурсов осуществлялось по имперской, центр-периферийной модели. Периферия постепенно лишалась автономного контроля за собственными ресурсами, доступ к которым начинал зависеть от успешности встраивания в общую патрон-клиентскую систему рентно-сословного политического порядка, сохраняемого и с новой силой воспроизводимого сначала в тени, а затем совершенно открыто в условиях кризиса рыночной модели экономики.

Описанные выше тенденции закономерно ведут к проблеме обоснования новой социальной структуры как национального, так и глобального общества, в котором все больше лишних людей, все меньше рыночных возможностей изменить индивидуальные биографии к лучшему, все жестче конкуренция за ограниченные ресурсы, начиная с природных благ и заканчивая выгодным гражданством и рабочими местами в глобальной экономике. На первый план все чаще будут выходить политические требования обладателей широко распространенных и потому маловостребованных ресурсов, например способности к труду, которые все чаще будут оказываться в группе лишних людей, закономерно требующих разного рода компенсаций и рент своего неустойчивого статуса, например, в виде базового безусловного дохода за свое исключенное, недостойное положение в социальной структуре [Тихонова 2014: 286-287].

Новая стратификация постепенно сдвигает рыночные механизмы формирования экономических классов и социального неравенства на периферию современных политических порядков, освобождая место для все более многочисленных социальных групп и принципов их выделения, связанных с внерыночными механизмами неравенства, исходящими, прежде всего, от государства [Мартьянов 2016Ь]. Поскольку реальные рыночные обмены оказались на периферии социальной онтологии, социальная структура общества становится детерминированной не рыночными экономическими отношениями, связанными с уровнем доходов, извлекаемых из этих отношений (веберовская стратификация), и даже не конфликтами социальных групп, вытекающими из этих отношений (марксистские экономические классы). Структурация рентно-сословного общества происходит под влиянием властно-политических факторов, исходя из тех патрон-клиентских обменов, которые индивид, его близкое окружение и базовая социальная группа способны поддерживать с государством и его агентами. Это новая сословная идентичность, которая возникает не столько по отношению и в отношениях с другими социальными группами, сколько по отношению к государству и внутри государства, в том числе на уровне властных сетей местных сообществ. Марксистские классы являются слишком абстрактными и обобщенными социальными общностями, в то время как метафора сословий позволяет эффективно операционализировать социальную структуру, коллективные практики и социальные смыслы нового общества на уровне теории среднего уровня, консолидирующей всеобщие исторические закономерности и особенности того общества, к которому они применяются. Это удачный случай импликации социокультурного подхода, который

действительно работает на практике, не впадая в формационные (экономика) и цивилизационные (культура) крайности. Эффективность сословной метафоры состоит в том, что она позволяет более дифференцированно выявить те изменения в социальной структуре, общественном сознании, социальной психологии (в мотивах и факторах коллективного поведения новых социальных групп, в специфике их политического участия, склонности к тем или иным идеологиям и т.д.), к которым приводит их рентная трансформация.

В условиях обнаружения пределов рынка и экономической детерминации а) распределения ресурсов в обществе и б) отношений между социальными группами все более значимыми становятся внеэкономические, культурные механизмы, символические логики и политическая гегемония в контексте распределения общественных ресурсов. В подобной ситуации растет значение доступа граждан к символическим (статусным, престижным) и социальным видам капитала, в то время как самостоятельное значение экономического и культурного капиталов, доминирующих в формировании социальной структуры современных рыночных обществ, неуклонно снижается [Бурдье 1993: 33-52]. Именно символический и социальный капиталы становятся определяющими факторами дифференциации нового рентно-сословного общества.

Не получая достаточных ресурсов для достойной жизни в условиях свободного рынка, все большее количество граждан апеллирует к государству, представляющемуся (но не обязательно оправдывающему ожидания) более справедливым агентом стратификации и распределения ресурсов. В результате ключевым трендом стратификации современных обществ становится преобразование рыночных факторов классообразования и неравенства в сословно-рентные, связанные с наделением социальных групп ресурсами вне рынка, прежде всего посредством государства. Эти новые принципы содержат оправдание/требование занятия индивидами и их группами того статусного места в общества, которое дает им право на ренту.

История и структура распределения ренты в обществе тесно увязана с историей стратификации: борьба за изменение принципов стратификации включает и обоснование ценностей, и постановку целей теми группами, которые претендуют на увеличение ренты и изменение своего положения в обществе. Актуальная тенденция состоит в том, что внеэкономический доступ к ренте все чаще обосновывается через добродетели новых сословий, которым она положена по праву. Одновременно слабеет этика универсальных норм, связанная с общегражданским обоснованием распределения ренты. Фактически в рентно-сословных обществах гражданская этика принципов так и не заменила сословной этики добродетели [Мартьянов, Фишман 2016]. Этика норм слабеет и потому, что распределяемые ресурсы всегда в дефиците, на всех не хватает. В политике рентная тематика обычно представлена через бесконечный поиск принципов ее справедливого распределения, особенно в ходе борьбы за бюджет. Когда объем доступных к распределению ресурсов не растет или снижается, а модель социального государства

в основе широкого общественного контракта последовательно отменяется, распределение ресурсов все чаще опосредуется для одних социальных групп другими, как правило, являющимися агентами государства (чиновники, силовики, судьи и т.д.). Здесь доступ к ресурсам является следствием доступа к власти, когда критерии перераспределения не имеют прямого отношения к реальной нуждаемости социальных групп, так как последние вообще не сравниваются между собой в рамках универсального общегражданского пространства, обосновывая перед государством лишь свое частное право на ренту. Отсюда произрастает и сословный сдвиг в политической морали, оправдывающий новые неравенства сословий по их неравной ценности для подобной модели государства.

Было бы наивно полагать, что понятия сословного или неопатримониального общества означают прямой откат к историческим реалиям феодального Средневековья. Безусловно, современные общества даже при негативных антирыночных тенденциях сохраняют высокую индивидуальную и групповую подвижность, широкие социальные лифты. Отсюда справедливы утверждения и о сохранении конкуренции сословий, и об их социальной динамике - в отличие от неизменности иерархии и функций сословий в исторических обществах. Новые сословия сохраняют конкуренцию за ресурсы, доставшуюся им от экономических классов. Поэтому и можно говорить о модели рентной демократии. Ее особенность состоит в том, что за доступ к ресурсам здесь конкурируют не классы, а сословия, а распределением ресурсов занимается не рынок, а государство. Стоит подчеркнуть, что указанное различие является не абсолютным, а релятивным. В условиях рыночных демократий государство тоже занимается перераспределением ресурсов. Здесь распределение ресурсов не выступает превалирующим механизмом социальной стратификации, осуществляясь скорее опосредованно - через воздействие политическими методами на регуляцию рынков и рыночных субъектов. Дрейф в сторону рентной демократии связан с тем, что государство начинает в большей степени, чем раньше, заниматься прямым перераспределением, минуя рынок. Конкуренция осуществляется в реалиях ресурсного государства, по критериям не столько рыночной ценности, сколько полезности для государства. В модели рентной демократии победой становится повышение положения сословия в сословной иерархии и соответствующее расширение ресурсного доступа.

Несмотря на глобальные рентно-сословные тренды, соотношение рыночного и государственного секторов экономики в разных обществах остается различным. Утверждение о доминировании рентных механизмов в современных обществах в сравнении с рынком означает, что редистри-буция является ключевым экономическим механизмом во множестве современных государств, а рыночные обмены являются лишь дополнением и расширением к нему, не образуя принципиально новой, а тем более доминирующей социальной реальности автономных рыночных коммуникаций, связанной с моделями общества открытого доступа (Д. Норт и др.), инклюзивными институтами (Д. Аджемоглу и др.), ростом функциональной дифференциации автономных подсистем общества (Н. Луман) и др. Если

на экономическом рынке или в ходе политических выборов решение о наделении ресурсами конкурирующих фирм или партий принимают граждане или общество в целом, то решения, связанные с доступом к ресурсам в условиях рентно-сословного порядка, принимает властный аппарат государства. Принципы социального структурирования полностью переворачиваются: свою полезность и рентные права любые субъекты должны доказывать не рынку и обществу, а рентно-сословному государству, представляющему главную ценность, оборачивающую все прочие ценности в средства для своего воспроизводства. Отсюда иная политическая шкала, главным измерением которой становится полезность для государства - например, предотвращение разнообразных угроз существованию подобного государства, опирающегося в виде рентно-сословного механизма распределения ресурсов на устойчивую иерархию сословий, считающихся заинтересованными в сохранении подобного политического порядка [Кордонский, Дехант 2014].

Соответственно, если в обществе с доминированием рыночных коммуникаций ключевым генератором неравенства выступает рынок, а уравнителем в базовых возможностях и ресурсах - государство, то в усиливающейся рентной модели общества именно государство, распределяющее ренту, выступает в качестве ключевого генератора общественного различия, создавая неравенство граждан относительно возможности получать ренту, полагающуюся по статусу и чину тем или иным сословиям. Более того, сокращение объемов распределяемой государством ренты напрямую усиливает рентное неравенство в обществе, так как механизмов рыночной компенсации государственного неравенства сословий не предусмотрено либо они сильно ослаблены. Субъекты рынка рассматриваются, как правило, лишь в качестве источников государственной ренты, чья автономия и независимость дозволена государством, исходящим из принципа презумпции виновности любых альтернативных субъектов и механизмов генерации рентных доходов. Государство в кризисной ситуации просто изымает ресурсы с рынка, часто ценой потери пространства рынка как такового, обращая рыночные товары и капитализацию фирм в собственные ресурсы.

Структурные противоречия рентно-сословной модели

Для современных обществ с периферийными рынками модель сословного общества (С. Кордонский), экономики раздатка (О. Бессонова) или неопатримониальных режимов (А. Фисун), где право на ренту обусловлено принадлежностью человека к определенному сословию, все точнее описывает реалии текущих политико-экономических процессов, чем обращение к рыночным обменам или иным признакам современного общества, образующим тонкую оболочку рационализации на толще господствующих реципрокных и дистрибутивных социальных механизмов. Трансформация социальной структуры адаптирует принципы стратификации к новым условиям общества без экономического роста, но с постоянно растущим количеством лишних людей. Однако, решая накопившиеся структурные противоречия и формируя новые влиятельные социальные группы, рентная

трансформация создает ростки новых противоречий между новым сословно-рентным ядром этих обществ и отодвинутыми на его периферию рыночными группами. Нормативная социальная структура общества, определяющая права и правила доступа граждан и разных социальных групп к ренте и ресурсным потокам, в политических перспективах его ядра и периферии не только не совпадает, но и имеет тенденцию к нарастанию конфликтности между сословным ядром и модерной периферией. Более того, расширение конфликтности заложено и в том, что самореференция (самоопределение) и внешняя референция - признание внешними субъектами - у рентно-сословного ядра и модерной периферии взаимно не совпадают, порождая такие паллиативные методы своего разрешения как, например, двоемыслие и двойные стандарты. Возникает парадокс: расширяя модерную оболочку в целях прогресса, сословное ядро неизбежно инициирует и общий пересмотр сложившейся иерархии, переопределение прав и условий доступа социальных групп к власти и ренте, что противоречит его текущим интересам. Закономерной реакцией сословных элит на достижения модернизации становится ее приостановка и свертывание: «в условиях неопатри-мониализма реформы по определению исходят из неприкосновенности неопатримониального институционального "ядра", воздействуя лишь на "оболочку" формальных институтов» [Гельман 2015: 20]. В результате дискурс модернизации используется лишь для дополнительной легитимации сословного политического порядка, в то время как модерные ценности и практики осознанно симулируются или отодвигаются на институциональную периферию.

Нарастание противоречий междурентоориентированной и рыночноори-ентированными социальными группами приводит к попыткам выстраивания гибридной или двойной стратегии самоописания социальной реальности. Эта двойственность заключается и в разделении общества на рентно-сословное ядро и рыночную оболочку, и в том, что в зависимости от контекста, ситуации и адресата политические элиты могут избирательно прибегать к мотивации посредством риторики либо рыночной эффективности, либо государственных интересов (необходимости). Соответственно, когда, например, статусная сословная рента определяется рыночными социальными группами как коррупция, возникает защитная реакция неопатриархальных элит, которые пытаются отождествить себя с государственным интересом, а любую критику в свой адрес приравнять к государственной измене, экстремизму, терроризму и подрыву существующего политического порядка [Мартьянов 2016а]. Таким образом, под прикрытием модернизационной риторики в реальных властных практиках могут возобладать архаизирующие, реактивные трансформации и закрепляющий их паллиативный антимодерный консенсус.

Заключение

Рыночное классообразование, наблюдавшееся в условиях растущих, расширяющихся в последние 200 лет рынков, в рамках нового стагниру-ющего общества сменяется тенденцией к закрытию социальных групп и

обострению неравенств в доступе к ресурсам. Более закрытыми становятся и отдельные общества, занимающие наиболее выгодное положение в центр-периферийной капиталистической миросистеме. Асимметрия неравенства усиливает миграционное давление на клуб избранных стран. Социальные группы внутри обществ начинают воспроизводиться внутри себя. Социальные лифты приостанавливаются, а публичные пространства, в которых открыто согласуются интересы разных социальных групп, теряют былое значение. Политика приобретает характер иерархического согласования коллективных интересов, связанный с встроенностью социальных групп и отдельных граждан в имеющиеся цепочки распределения ресурсов в зависимости от их полезности или потенциальной угрозы рентно-сословному порядку. Публичная политика становится ареной борьбы частных и особых интересов не столько за всеобщее благо, сколько за обоснование своего положения и доли ресурсов в рентных цепочках. Наиболее выпукло эта логика проявляется в политике идентичности разнообразных меньшинств, претендующих на различные льготы, субсидии и привилегии относительно базовой ренты большинства населения.

Комплексный кризис взаимосвязанных моделей эгалитарной (народной) демократии, социального государства, экономических социальных классов и рыночной экономики актуализирует новые механизмы обеспечения социально-политического порядка в виде государствоцентричной модели рентной демократии. Эти иерархически организованные механизмы в идеологическом отношении являются своеобразным возвратом к стратегиям харизматической легитимации/сакрализации власти и политических решений, которые еще недавно казались исторической архаикой. Тенденции расширения регулятивной роли дистрибутивных обменов, регулируемых государством, и их неубедительные партикулярные идейные обоснования вызывают растущий протест рыночных, модернизированных социальных групп, которые либо не видят перспектив улучшения своего положения и своих детей в новых политических порядках, либо уже испытывают начавшееся ухудшение своей жизни. С другой стороны, политические возможности привычной рыночной демократии в разрешении накапливающихся неравенств и противоречий тоже не очевидны, так как рыночная демократия в подобных условиях может превратиться в ограниченно элитарный или, наоборот, популистский передел ресурсов между социальными группами, либо оборачивающийся лишь обострением накопившихся проблем и неравенств, а не их разрешением, либо оказывающийся паллиативом, от которого остаются только символические процедуры легитимации решений.

Одним из ключевых вопросов стабильности новой структуры рентно-сословного общества станет проблема обмена гражданских прав на ренту, когда элиты с большой вероятностью предложат гражданам отказаться от активного использования своих прав и участия в политической, общественной жизни в обмен на определенный уровень гарантированной ренты, обусловленной их лояльностью. Если подобный обмен прав на ренту состоится, то будет образована новая общественная иерархия. В инерци-

онном негативном прогнозе положение растущих рентных групп, все более зависимых от государства в условиях общества без массового труда и ощутимого экономического роста, будет преимущественно определяться их принадлежностью к определенному сословию как коллективному субъекту взаимодействия с агентами государства относительно получаемого его членами объема рентных ресурсов. Постоянный передел сокращающихся ресурсов между новыми сословиями на внутри- и межгосударственном уровне в контексте ресурсно стагнирующих рынков рисует контуры более конфликтного, неэгалитарного и опасного глобального будущего.

Материал поступил в редколлегию 24.08.2016 г. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Ахиезер А.С. 2001. Архаизация в российском обществе как методологическая проблема // ОНС : Обществ. науки и современность. № 2. С. 89-100.

Бессонова О.Э. 2008. Вектор институционального развития России: от квазирынка к либеральному раздатку // Экон. социология. Т. 9, № 2. С. 15-28.

Бурдье П. 1993. Политическое представление. Элементы теории политического поля // Социология политики. М. : Socio-Logos. С. 33-52.

Гельман В.Я. 2015. Модернизация, институты и «порочный круг» постсоветского неопатримониализма [Электронный ресурс]. URL: http://eu.spb.ru/images/M_ center/M_41_15.pdf (дата обращения: 15.08.2016).

Евростат, 2013 [Электронный ресурс]. URL: http://ec.europa.eu/eurostat/statistics-explained/index.php/File:Unemployment_and_supplementary_indicators,_2013_YB15. png (дата обращения: 15.08.2016).

Едовина Т. 2014. Две пятых государства отдыхают в тени // Коммерсант. 28 мая.

Кордонский С.Г., Дехант Д.К. 2014. Нейтрализация угроз как форма деятельности органов власти // Микроэкономика. № 6. С. 52-58.

Мартьянов В.С. 2016а. Сословное государство в модерном обществе, или Борьба с российской коррупцией как проблема сокращения статусной ренты // ОНС : Обществ. науки и современность. № 2. С. 94-107.

Мартьянов В.С. 2016b. Социальная стратификация современных обществ: от экономических классов к рентным группам // СОЦИС : Социолог. исслед. № 10. С. 139-148.

Мартьянов В.С., Фишман Л.Г. 2016. Этика добродетели для новых сословий: трансформация политической морали в современной России // Вопр. философии. № 10.

Миланович Б. 2014. Глобальное неравенство доходов в цифрах: на протяжении истории и в настоящее время. М. : Изд. дом Высш. шк. экономики. 31 с.

Паин Э.А. 2011. Волновая природа подъема традиционализма на рубеже XX-XXI веков // ОНС : Обществ. науки и современность. № 2. С. 43-56.

Пикетти Т. 2015. Капитал в XXI веке. М. : Ад Маргинем Пресс. 592 с.

Розанваллон П. 2007. Утопический капитализм. История идеи рынка. М. : Новое лит. обозрение. 256 с.

Росстат, 2016 [Электронный ресурс]. URL: http://www.gks.ru/dbscripts/cbsd/ dbinet.cgi (дата обращения: 15.08.2016).

Солоу Р.М. 2016. Несистематические мысли о том, как всё может пойти дальше // Через 100 лет: ведущие экономисты предсказывают будущее : сб. / под ред. И. Паласиос-Уэрт. М. : Изд-во Ин-та им. Гайдара. С. 247-260.

Тихонова Н.Е. 2014. Социальная структура России: теории и реальность. М. : Новый хронограф : Ин-т социологии РАН. 408 с.

Фишман Л.Г. 2011. Происхождение демократии («Бог» из военной машины). Екатеринбург : РИО УрО РАН. 258 с.

Фишман Л.Г. 2016. Закат «общества труда»: современная идеологическая констелляция // Полития. № 3. С. 116-129.

Фридман Т. 2014. Плоский мир 3.0. Краткая история XXI века. М. : АСТ. 640 с.

Factbook, 2015 [Электронный ресурс]. URL: https://www.cia.gov/library/ publications/the-world-factbook/rankorder/2221rank.html?countryname=Russia&count rycode=rs&regionCode=cas&rank=157#rs (дата обращения: 15.08.2016).

Global Economic Prospects: Divergences and Risks, 2016 [Электронный ресурс]. URL: https://openknowledge.worldbank.org/bitstream/handle/10986/24319/9781464807 770.pdf?sequence=6 (дата обращения: 15.08.2016).

Kraemer K.L., Linden G., Dedrick J. 2011. Capturing Value in Global Networks: Apple's iPad and iPhone [Электронный ресурс] // PCIC Working Paper. URL: http://pcic. merage.uci.edu/papers/2011/Value_iPad_iPhone.pdf (дата обращения: 15.08.2016).

Policy challenges for the next 50 years, 2014 [Электронный ресурс]. URL: http:// www.oecd.org/economy/Policy-challenges-for-the-next-fifty-years.pdf (дата обращения: 15.08.2016).

Spence M. 2011. Globalization and Unemployment [Электронный ресурс]. URL: http://www.foreignaffairs.com/articles/67874/michael-spence/globalization-and-unemployment (дата обращения: 15.08.2016).

References

Akhiezer A.S. Arkhaizatsiya v rossiyskom obshchestve kak metodologicheskaya problema [Archaization in Russian Society as a the methodological Problem], Obshchestv. nauki i sovremennost, 2001, no. 2, pp. 89-100. (in Russ.).

Bessonova O.E. Vektor institutsionalnogo razvitiya Rossii: ot kvazirynka k liberal'nomu razdatku [Vector institutional Development of Russia: from the liberal Ouasi-Market to the "Razdatok"], Ekon. sotsiologiya, 2008, vol. 9, no. 2, pp. 15-28. (in Russ.).

Bourdieu P. Politicheskoe predstavlenie. Elementy teorii politicheskogo polya [Political Representation. Elements the Political Field of the Theory], P. Burd'e. Sotsiologiya politiki, Moscow, Socio-Logos, 1993, pp. 33-52. (in Russ.).

Edovina T. Dve pyatykh gosudarstva otdykhayut v teni [Two-Fifths of the State resting in the Shade], Kommersant, 2014, May 28. (in Russ.).

Eurostat, available at: http://ec.europa.eu/eurostat/statistics-explained/index.php/ File:Unemployment_and_supplementary_indicators,_2013_YB15.png (accessed 15 August 2016).

Factbook, available at: https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/rankorder/2221rank.html?countryname=Russia&countrycode=rs&regionCode =cas&rank=157#rs (accessed 15 August 2016).

Fishman L.G. Proiskhozhdenie demokratii («Bog» iz voennoy mashiny) [The Origins of the Democracy ("God" of the War Machine)], Ekaterinburg, RIO UrO RAN, 2011, 258 p. (in Russ.).

Fishman L.G. Zakat «obshchestva truda»: sovremennaya ideologicheskaya konstellyatsiya [The Sunset of the "Labor Society": a Modern Ideological Constellation], Politiya, 2016, no. 3. pp. 116-129. (in Russ.).

Fridman T. Ploskiy mir 3.0. Kratkaya istoriya XXI veka [The World Is Flat 3.0. A Brief History of the XXI century], Moscow, AST, 2014, 640 p. (in Russ.).

Gelman V.Ya. Modernizatsiya, instituty i «porochnyy krug» postsovetskogo neopatrimonializma [Modernization, Institutions and the "Vicious Circle" of Post-Soviet Neopatrimonialism], available at: http://eu.spb.ru/images/M_center/M_41_15.pdf (accessed 15 August 2016). (in Russ.).

Global Economic Prospects: Divergences and Risks, 2016, available at: https:// openknowledge.worldbank.org/bitstream/handle/10986/24319/9781464807770. pdf?sequence=6 (accessed 15 August 2016).

Kordonskii S.G., Dehant D.K. Neytralizatsiya ugroz kak forma deyatelnosti organov vlasti [Neutralization of Threats as a form of activity of authorities], Mikroekonomika, 2014, no. 6, pp. 52-58. (in Russ.).

Kraemer K.L., Linden G., Dedrick J. Capturing Value in Global Networks: Apple's iPad and iPhone, PCIC Working Paper, 2011, available at: http://pcic.merage.uci.edu/ papers/2011/Value_iPad_iPhone.pdf (accessed 15 August 2016).

Martianov V.S. Soslovnoe gosudarstvo v modernom obshchestve, ili Borba s rossiyskoy korruptsiey kak problema sokrashcheniya statusnoy renty [Corporate State in Modern Society or the Struggle against Russian Corruption as a Problem of Reducing of the Status Rent], ONS: Obshchestv. nauki i sovremennost, 2016, no. 2, pp. 94-107. (in Russ.).

MartianovV.S. Sotsialnaya stratifikatsiya sovremennykh obshchestv: ot ekonomicheskikh klassov k rentnym gruppam [Social Stratification of the Modern Societies: from the Economic Classes to the Rental Groups], SOTSIS: Sotsiolog. issled., 2016, no. 10, pp. 139-148. (in Russ.).

Martyanov V.S., Fishman L.G. Etika dobrodeteli dlya novykh sosloviy: transformatsiya politicheskoy morali vsovremennoyRossii [The Ethics of the Virtue for the New Castes: the Transformation of the Political Morality in Modern Russia], Vopr. filosofii, 2016, no. 10. (in Russ.).

Milanovic B. Globalnoe neravenstvo dokhodov v tsifrakh: na protyazhenii istorii i v nastoyashchee vremya [Global Income Inequality in Numbers: in History and Today], Moscow, Izd. dom Vyssh. shk. ekonomiki, 2014, 31 p. (in Russ.).

Pain E.A. Volnovaya priroda pod»ema traditsionalizma na rubezhe XX-XXI vekov [The Wave Nature of the Rise of the Traditionalism on the Border of XX-XXI Centuries], Obshchestv. nauki i sovremennost', 2011, no. 2, pp. 43-56. (in Russ.).

Piketty T. Kapital v XXI veke [Capital in the XXI century], Moscow, Ad Marginem Press, 2015, 592 p. (in Russ.).

Policy challenges for the next 50 years, 2014, available at: http://www.oecd.org/ economy/Policy-challenges-for-the-next-fifty-years.pdf (accessed 15 August 2016).

Rosstat, 2016, available at: http://www.gks.ru/dbscripts/cbsd/dbinet.cgi (accessed 15 August 2016). (in Russ.).

Rozanvallon P. Utopicheskiy kapitalizm. Istoriya idei rynka [Utopian Capitalism. The History of the Idea of the Market], Moscow, Novoe lit. obozrenie, 2007, 256 p. (in Russ.).

Solow R.M. Nesistematicheskie mysli o tom, kak vse mozhet poyti dal'she [Non-systematic thinking about how things can go further], I. Palasios-Uert (ed.) Cherez 100 let: vedushchie ekonomisty predskazyvayut budushchee : sb., Moscow, Izd-vo In-ta im. Gaydara, 2016, pp. 247-260. (in Russ.).

Spence M. Globalization and Unemployment, available at: http://www.foreignaffairs. com/articles/67874/michael-spence/globalization-and-unemployment (accessed 15 August 2016).

Tikhonova N.E. Sotsialnaya struktura Rossii: teorii i real'nost' [Russia's Social Structure: the Theory and the Reality], Moscow, Novyy khronograf, In-t sotsiologii RAN, 2014, 408 p. (in Russ.).

Victor S. Martianov, Candidate of Political Science, Vice-Director, Institute of Philosophy and Law, Ural Branch of the Russian Academy of Sciences, Ekaterinburg. E-mail: martianovy@rambler.ruru

RENTAL DEMOCRACY

Abstract: Transformation of the capitalist world-system leads to the correction of mechanisms maintaining political order of modern societies. The exhaustion of the market model of development, which was aimed at continuous growth, defines the contours of the future society without economic growth. Technological automation and robotics fills this society with superfluous people simultaneously turning it into society without labor, but with the growing precarious classes (precariat, unemployed, and various minorities). Scarcity of resources on free markets leads to the rise of protectionism and nationalism as well as to the replacement of the mechanisms of market competition with political and forceful redistribution of markets and resource flows. At the same time, there is a crisis of the welfare state where the reduction of its resource replenishment accompanies the growth of groups dependent on rents. The result is a rental political order, in which hierarchical models of distributive exchanges supplant the market communications, while social stratification increasingly depends not on the market class creation, but on the access of citizens and social groups to the distribution of rental resources. Behavior based on the search of guaranteed status rapidly becomes more profitable strategy than risky business activities or the desire to take a favorable position in the labor market. The drift to the rental democracy model is determined by the fact that the state is more than before is engaged in direct redistribution of resources bypassing the market. The peculiarity of this model is that the competition for the access to resources is played out not between economic classes, but between statist groups. Thus, the distribution of resources increasingly shifts from the market to the state. The competition is carried out not according to the criteria of the market value, but according to its utility for the state. Within the model of rental democracy, success is connected with the rise of a social group in the hierarchy as a condition for expanding the access to resources. However, while solving the accrued structural contradictions and forming new powerful social groups, the rental transformation gives rise to the new conflicts between new estate-rental nucleus of society and market groups pushed to its periphery.

Keywords: modernity, market, rent-seeking, rental society, democracy, social structure, stratification, estates, centre-periphery, global future.