CC BY
38
УДК 398.22=571.54
ЕЛ. Тихонова
Ремотивация географических именований в фольклорных текстах
* Работа выполнена в рамках проекта, поддержанного РГНФ № 08-04-00357а
В статье рассматриваются топонимические предания русского населения Забайкалья, являющиеся фольклорными версиями «топонимической этиологии». Устанавливается, что объяснение происхождения географических названий в фольклорных текстах обусловлено фольклорным сознанием носителей традиции и по существу является «фольклорной ремотива-цией топонима».
Ключевые слова: топонимические предания, географические названия, мотивация, ремотивация.
E.L. Tkhonova
Remotivation of geographical nominations in folklore texts
The article deals with the toponymic legends of Russian population of Zabaikalie, which are the folklore versions of «toponymic etiology». It is established, that the explanation of the origin of place names in folklore texts is caused by folklore consciousness of tradition carriers and in essence is the «folklore remotivation of toponym».
Key words: toponymic legends, place names, motivation, remotivation.
Топонимические предания составляют значительный пласт народной исторической (в широком смысле этого слова) прозы. Содержание того или иного топонима, объяснение причин и способов его возникновения являются по большому счету отражением истории региона, но отражением специфическим, пропущенным сквозь призму фольклорного сознания, учитывающим особенности устной традиции. Поэтому содержание фольклорного топонима и топонима общеязыкового не всегда тождественно. Народные мотивировки топонимов вызываются к жизни определенными причинами: желанием знать историю села, историю его названия и при этом недостаточностью достоверной информации; желанием объяснить названия географических объектов, включенных в орбиту жизнедеятельности людей, или тех, на которых произошли памятные события (земельные и сенокосные угодья, сопки, пади, ручьи, лесные поляны); желанием следовать традиционным мотивировкам, при этом поэтизируя окружающую среду (сегодня это предания с мифологическими мотивами, тексты, в которых персонифицируются географические объекты - горы, озера, реки - и соответственно наделяются именами собственными); желанием объяснить иноязычные топонимы. Все эти причины порождают народно-этимологическое объяснение происхождения топонимов, что сегодня в науке предлагается называть (причины и объяснение в совокупности) фольклорной ремо-тивацией топонима [1, с. 226].
Топонимическая система какого-либо региона дает ученым богатейший материал для воссоздания народной картины мира, позволяет задуматься над тем, какие факты, события, люди были важны для наших предков, отразивших в названиях «местную историю». История родных
мест всегда волновала жителей этих мест, поэтому связанные с ней географические названия пробуждали практический и эстетический интерес у носителей фольклорной традиции. Благодаря этому субъективному интересу (познавательная установка) и вполне объективным механизмам порождения фольклорных текстов [1] появлялись различные версии происхождения того или иного топонима. Довольно часто эти версии разворачивались в нарративную макроформу (топонимические предания), в которой центральная информация о возникновении того или иного топонима обрастала множеством дополнительной, позволяющей извлечь определенные сведения как о самом топониме, так и о его создателях и пользователях. Функционально-смысловым стержнем таких преданий являлись мотивы, объясняющие возникновение той или иной топонимической номинации. А поскольку общеязыковая, или лингвистическая, мотивация топонима не всегда совпадает с фольклорной, есть смысл говорить о «фольклорной ремотивации топонима». Что очень важно, акт ремотивации топонима является, как пишет Е.Л. Березович, одновременно «актом "исторической (мифологической) рефлексии" носителя традиции» [1, с. 226]. Таким образом, ремотивация географических именований сопряжена, во-первых, с конкретными знаниями жителями местности исторических/мифологических событий или фактов, послуживших поводом к топонимической номинации, и во-вторых, с внутренними переживаниями по поводу этих событий или фактов каждого исполнителя топонимических преданий. Поэтому мотивация при именовании географических объектов является важным показателем своеобразия народного самосознания, миропонимания, а сама топонимия
представляет мощный пласт духовной культуры, отражающей менталитет народа. Зачастую именно этим объясняется возрастающий интерес ученых смежных с лингвистикой дисциплин (фольклористов, культурологов) к исследованию топонимии того или иного края.
Важнейшими факторами, организующими структуру географического пространства и систему топонимических номинаций, являются исторические события, местные происшествия, хозяйственно-бытовая, культурно-эстетическая деятельность людей, а также ландшафтно-климатические особенности. Однако в названиях, присвоенных зачастую географическим объектам далекими предками современных пользователей топонима, внутренняя форма топонима может затемняться, четко не прочитываться. Тогда желание местных жителей объяснить происхождение того или иного названия порождает различные фольклорные версии, которые могут быть основаны как на истинном, так и на ложном народно-этимологическом объяснении имени собственного, то есть они являются фольклорной ремотивацией топонима. Фольклорная ремотивация географического названия не исключается и в текстах преданий, основанных на исторических событиях или фактах местной истории, содержащих посессивный (по фамилии, имени или прозвищу первопоселенцев) или квалитативный (по роду занятий поселенцев или особенностям ландшафта) типы топонимической номинации. Учитывая тот факт, что в топонимических преданиях этиологический аспект топонимов (почему так называется?) выходит на первый план, а ответы на это «почему?» далеко не всегда исторически и/или лингвистически оправданы, исследователи фольклора говорят о возникновении «легендарных мотивировок топонима» [1, с.226], а механизм возникновения этих мотивировок представляет собой ремоти-вацию географического именования.
Приведем пример топонимического предания, объясняющего название деревни Кардон: «Вот село Кардон, вы думаете, почему так названо? Это раньше гнали ссыльных или вот заключенных. А там же железная дорога, вот возле железной дороги и кордон. Кордон - это слово тюремное, кордон. Потому что там оне останавливались и садились на поезд. И назвали это село Кардон. Вот на каком основании он назван. Вот это я могу свое село объяснить. ... Но Кардон знаю, что вот именно Кардон назвали, что останавливались там политзаключенные, все на воздух» (Зап. от У.В. Ефимовой, 1936 г.р., с. Тарбагатай Тарбагатайского р-на РБ). Значение слова кордон (граница, рубеж) Толковым словарем русского языка объясняется как
«1. Пограничный или заградительный отряд; пост охраны. 2. Место, где находится такой отряд или пост» [2, с. 295]. Информант же мотивирует возникновение топонима Кардон наличием в слове кордон «тюремного» значения («кордон - это слово тюремное»). Присутствие в прошлом в Восточной Сибири большого количества ссыльных и заключенных явилось причиной фольклорной ремотивации топонима: есть апеллятив кордон и есть исторический факт (Сибирь - в прошлом место ссылки и каторги), на основе которых рождается фольклорный текст, призванный объяснить название села. Обращает на себя внимание и несовпадение в написании слова кордон и топонима Кардон (хотя это может быть простая орфографическая ошибка, допущенная ранее местными номенклатурными работниками и закрепившаяся на письме).
В предании «История села Брянск» возникновение топонима Брянск объясняется следующим образом: «Село Брянск называется потому, что впервые приехала сюда Брянская, вдова, женщина с детьми, ссыльная. Приехал ссыльный Бурлаков. Заспорили между собой, по чьёму имени назвать село. Брянская настойчиво требовала назвать село по ее фамилии, так как у ней было больше сыновей, чем у Бурлакова. Брянская добилась своего, и село стало называться Брянском» (Зап. от Ф.В. Брянской, с. Брянск Кабанского р-на РБ).
Если же мы обратимся к «Топонимическому словарю этнической Бурятии», то обнаружим такое объяснение топонима Брянск: «Название села упоминается в 70-х гг. XVII в. Основными поселенцами были, очевидно, казаки Брянские, из которых известен в исторических документах Ивашко Брянский» [3, с. 39].
Как видим, в топонимическом предании набор референций отличается от референтов в лингвистическом толковании географического названия. Причинами фольклорной ремотивации топонима Брянск становятся, возможно, незнание носителями традиции каких-либо исторических данных, с одной стороны, и желание, а порой и необходимость (не было других источников) объяснить название села себе и своим детям, - с другой. Предание интересно присутствующим в нем мотивом спора двух ссыльных поселенцев о том, по чьей фамилии должно называться селение. Мотив спора является одним из древнейших в фольклоре разных народов (тем показательнее его присутствие в тексте), возникшем в позднюю эпоху и наполненном, казалось бы, конкретно-историческим содержанием. Подобные архаические мотивы, вплетаясь в ткань реалистического повествования, и делают это повествование традиционным, фольк-
лорно маркированным. Показателен и критерий, по которому определялся победитель в споре -количество сыновей. Наличие детей фольклорной традицией всегда расценивается как положительный момент (недаром, например, в сказках бездетные родители любыми способами пытаются обзавестись детьми). Ведь сыновья - это, с одной стороны, будущие продолжатели рода, а с другой, - будущие работники, которым предстояло жить и работать на этой земле. В предании расставляются жизненные приоритеты народа, являющиеся показателями народного самосознания, которое и отражается в тексте предания. Таким образом, очевидно, что подлинная фамилия Брянские, включаясь в структуру устойчивых фольклорных мотивов, становится объектом фольклорной ремотивации топонима Брянск.
Показательными с точки зрения возникновения народных мотивировок географических именований являются варианты топонимического предания о происхождении названий села Нюки и Кычино (Кабанского района РБ).
Название села Кычино (село уже не существует) информант объясняет так: «Поселенцев ссылали сюда. Один поселился у нашей деревни. Себе ямку выкопал. И он к каждому слову почти приговаривал "кыш ". А потом стали сюда других поселенцев присылать. И, ну, где живут? Там, у Кыши. А потом уж как-то окультурилось и стало называться Кычино» (Зап. от М.Г. Капустиной, 1911 г.р., с. Кабанск Кабанского р-на РБ). Так, согласно народной мотивировке топонима междометие «кыш» послужило основанием для происхождения названия села. «Топонимический словарь этнической Бурятии» это название не фиксирует.
Исследуя проблему фольклорной ремотива-ции географических именований, мы установили, что народно-этимологический тип происхождения названий населенных пунктов со временем может вытеснять ранее существовавшее название другого типа. Это происходит тогда, когда в топонимическом предании переосмысливается апеллятив топонима. Подобное произошло, например, с топонимом Нюки, который вытеснил первое название села - Анисовка, относящееся к посессивному типу образования топонимов (причем не факт, что топоним Анисовка не образован на основании ложной этимологии). «.Раньше называлось село Анисовкой, по имени богатого мужика. Поп ехал в деревню отпевать покойника, и лошаденка его застряла в зыбуне. "Ну-ка, ну-ка!" - долго понукал поп лошаденку, вот и произошло это название Нюки» (Зап. от А.Д. Ананиной, 1918 г.р., с. Нюки Кабанского р-на РБ). В другом варианте этого предания меняется персонаж, но объяснение проис-
хождения топонима остается прежним: «Старики болтают. Была грязная деревня. Ехал богатый и засел в грязь, а возчик на лошадь ... потянул - ну, ну, а получилось у него - ню, ню. Богатый и говорит: "Но ладно, дадим этой деревне название Нюки". Старики так болтают, может, неправда все это» (Зап. от Г.И. Кашурина, 1913 г.р., с. Кабанск Кабанского р-на РБ). Факт вытеснения топонима посессивного типа топонимом, образованным по законам народной этимологии, подтверждается словами жительницы села Нюки А.Д. Ананиной, 1918 г.р., сообщившей, что «был здесь богатый Анисьев, при его жизни село называлось Анисовкой. Он умер, а село стали называть Нюки». В данном случае согласно преданию произошло полное вытеснение одного топонима (Анисовка) другим (Нюки). Однако вновь обратившись к «Топонимическому словарю этнической Бурятии», мы узнаем, что топоним Нюки образован, «вероятно, от бур. нухэн 'яма'. В архивных документах 1807 г. называется Нюцкая деревня...» [3, с.114]. Следовательно, топоним Нюки является заимствованным русскими поселенцами из бурятского языка, а представленная в предании этимология данного топонима основана на ложной ремоти-вации. Остается вопрос, откуда в предании возникает топоним Анисовка. Деревни в Кабанском районе с таким названием Топонимический словарь не фиксирует, зато находим: «Аносовка, -и, ж. - р., впадает в Байкал, Кабанский р-н. Название образовано от фамилии Аносов посредством топоформанта -ка» [3, с. 18]. Значит, существовал некий Аносов, по чьей фамилии была названа река, а может быть, в прошлом и деревня. И мотивировка топонима Анисовка (правильнее, видимо, Аносовка), имеющего отгидронимиче-ское происхождение (как правило, реки именовались раньше, чем населенные пункты), является исторически более достоверной, чем ремо-тивация в русском предании иноязычного топонима Нюки.
Таким образом, очевидно, что невозможно обойти вниманием тот факт, что на территории Восточной Сибири, и в частности, в Бурятии происходило освоение русской топонимической системой бурятских и эвенкийских названий. Заселяя край, русские воспринимали уже бытующие иноязычные географические названия и зачастую пытались объяснить их, что называется, «на свой лад». В географических названиях, воспринятых русскими от аборигенного населения, встречаются случаи полного переосмысления семантики онима и его толкования в соответствии с русским национальным мышлением. Таков, например, топоним Читкан - название села в Баргузинском районе Республики Буря-
тия. По сведениям ономастов Бурятии, название села произошло от названия реки Читкам, т.е. имеет отгидронимическое происхождение. Название Читкам, в свою очередь, произошло от эвенкийского слова чита, что в переводе означает 'береста' + топоформант -кан [3, с. 176]. Русские же пользователи топонима объясняют его происхождение следующим образом: «Это когда-то было такое место, озеро там, глухое место. И там, значит, копилась птица - утка. И в основном, значит, там много было чирков, как мы их щас называем, утка-чирок. Вот. И от этого названия ... что-то оно ... чирок и чита ... что-то связано, не знаю, точно не скажу, почему. Ага ... Короче, может быть, это тунгусское название, всего скорее, это тунгусское название. Здесь долина тунгусов, в основном. Первые поселенцы были тунгусы, а не буряты, буряты потом уже пришли, а русские тем более взади еще. Вот это Читкан название» (Зап. от М.И. Коневина, 1931 г.р., пос. Баргузин Баргузинского р-на РБ). Апеллятив чирок понятнее и ближе русскому сознанию, он лучше вписывается в языковую картину мира русских людей, нежели эвенкийское слово чита, поэтому и происходит фольклорная ремотивация топонима Читкан.
В топонимической практике русского населения Восточной Сибири встречаются случаи замены (как правило, на бытовом уровне) официального иноязычного топонима народным, образованным по законам народной этимологии, то есть для носителей традиции более мотивированным. Это явление наблюдается в названии села Верхний Жирим Тарбагатайского района Республики Бурятия, в простонародье именуемого Шариха: «Шариха, как мы называем, или эта ... Верхний Жирим. (А почему Шариха? -собир.). А его так называют сконавеку, Шариха и Шариха. <...> особенно как тучи заходят, может быть, ветер или чё. <... > Я и думаю, что какой-то там шорох был» (Зап. от У.В. Ефимовой, 1936 г.р., с. Тарбагатай Тарбагатай-ского р-на РБ). В данном случае происхождение топонима Шариха согласно народной этимологии возводится к созвучному слову шорох, то есть апеллятив понятен и, следовательно, топоним мотивирован. Поэтому в бытовом обиходе жителей Тарбагатайского района топоним Ша-риха практически вытеснил официальное наполовину иноязычное название села - Верхний Жирим. Произошло это в связи с тем, что русские информанты никак не смогли объяснить значение денотата жирим, это слово не вписалось в языковую картину мира русских поселенцев, и топоним Верхний Жирим был заменен более мотивированным топонимом Шариха. Необходимо отметить, что топоним Шариха (не
зафиксированный в «Топонимическом словаре этнической Бурятии») сам подвергся фольклорной ремотивации, поскольку вряд ли действительно возводим к апеллятиву шорох.
Таким образом, в русских топонимических преданиях Забайкалья, содержащих в своей структуре иноязычные топонимы, основные позиции занимают географические названия, мотивировка возникновения которых является фантазийной, сами онимы относятся к народно-этимологическому типу топонимической номинации. Объясняется это тем, что русские переселенцы из европейской части России сталкивались с ситуацией, когда те или иные географические объекты уже имели свои, данные аборигенным населением, названия. Стремление объяснить эти названия (не пользоваться же ими вслепую!) приводило к появлению различных народных мотивировок иноязычных топонимов, что по существу являлось фольклорной ремоти-вацией географических именований, настоящим «топонимическим мифотворчеством».
Если же носителям русской традиции известен точный перевод на русский язык иноязычных географических названий, то развернутых мотивировок (а следовательно, и текстов преданий) таких топонимов чаще всего мы не имеем: информанты ограничиваются сообщением, что означает тот или иной иноязычный топоним в переводе на русский язык (по имеющимся материалам): «(Скажите, пожалуйста, а Хасурта что означает? - собир.). Ель, ель. Но, дерево есть. С бурятского» (Зап. от А.И. Иванова, 1918 г.р., с. Хасурта Хоринского р-на РБ); «(Как деревня образовалась? И что значит Хасурта? - собир.). Хасурта? Ну, назвали Хасурта. По-бурятски. В переводе это 'ельник'. Вот. Хасурта» (Зап. от П.А. Филипповой, 1929 г.р., с. Хасурта Хоринского района РБ). Действительно, согласно «Топонимическому словарю этнической Бурятии» название села Хасурта произошло от названия реки Хасуртай, в основе обоих топонимов лежит бурятское слово хасуури 'ель, еловый' [3, с. 165]. Аналогичный пример с топонимом Унэгэтэй: «(А Унэгэтэй что означает? - собир.). Лисье место. Вы были там? Там много семейских. Большое село» (Зап. от А.И. Иванова, 1918 г.р., с. Хасурта Хоринского р-на РБ). По этому топониму ономасты Бурятии свидетельствуют: «От бур. Унэгэн 'лиса, лисий'» [3, с. 154]. Таким образом, если информантам известен первичный смысл топонима (русского или иноязычного - неважно), исчезает необходимость фантазийных народных мотивировок, другими словами, нет почвы для ложных ре-мотиваций географических именований.
Итак, практический и эстетический интерес русских поселенцев к истории, в том числе и к
топонимии родного края, пополняет их фольклорный репертуар топонимическими преданиями. Топонимы в фольклорном тексте - это не только именования, выделяющие объекты из себе подобных. Они являются определенным языковым кодом, за которым стоит среда обитания, история и культура создавшего топоним народа. Расшифровка этого кода - задача исследователей. А стремление самих носителей фольклорной традиции объяснить причины возникновения того или иного топонима приводит к рождению нарративов, которые классифицируются как топонимические предания. «Возникновение и функционирование топонимических преданий, - отмечает исследователь И.А. Голованов, - самым тесным образом связано с культурной интерпретацией имени, с потребностью "пользователя" топонимической номинации прояснить внутреннюю форму названия» [4, с. 236]. Подобная потребность, как показали наши наблюдения, является мощным стимулом к различным способам фольклорной интерпретации географических названий. И если эта народная интерпретация далека от истинных причин и способов возникновения того или иного географического имени собственного (что для носителя традиции не имеет ровным счетом никакого
значения), исследователи топонимических преданий говорят о фольклорной ремотивации топонима в том или ином тексте, являющемся ответом на вопрос, как и почему возникло это название.
Литература
1. Березович Е.Л. К изучению механизмов порождения фольклорного текста (на материале топонимических преданий) // I Всерос. конгресс фольклористов: сб. докл. - М.: Гос. респ. центр русского фольклора, 2006. Т. 3.
2. Ожегов С.И. и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. - М., 1999.
3. Топонимический словарь этнической Бурятии / сост. И.А. Дамбуев, Ю.Ф. Манжуева, А.В. Ринчинова. - Улан-Удэ: ИПК ВСГАКИ, 2007.
4. Голованов И.А. Топонимические предания Урала как эстетическое явление // I Всерос. конгресс фольклористов: сб. докл. - М.: Гос. респ. центр русского фольклора, 2007. Т. 4.
Тихонова Елена Леонардовна, кандидат филологических наук, доцент, старший научный сотрудник отдела литературоведения и фольклористики Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН.
Tikhonova Elena Leonardovna, candidate of philological sciences, associate professor of department of folklore and literature studies of the Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan studies, Siberian branch of Russian Academy of Sciences.
Tel: (3012)458008; e-mail: [email protected]
УДК 398. 21
Л.Ц. Малзурова
Бурятские народные повествования о целебных источниках
В статье анализируются местные легенды о целебных источниках. Рассматриваются повествования, раскрывающие происхождение особенностей ландшафта, в данном случае целебных источников, связанное с деятельностью первооткрывателей, исторических личностей, великанов, богатырей, силачей.
Ключевые слова: местные легенды, первооткрыватели, целебные источники
L. T. Malzurova
Buryat folk narratives about springs
The article analyzes the local legends about the healing springs. The narratives, revealing the origin of landscape features, healing springs, in particular, associated with the activities of explorers, historical figures, giants, heroes, strong men, are considered.
Key words: local legends, explorers, healing springs.
А.П. Липатова, рассматривая механизмы тек-стообразования местных легенд, отмечает, что модальность является ведущим жанровым признаком текста несказочной прозы. Модальность достоверности, выверенная через такие понятия, как вероятность и истинность события, описываемого в легендах и соответственно преданиях, становится отличительным признаком легенды. И это, на наш взгляд, очень верное замечание. Исследователь подчеркивает, что оба жанра несказочной прозы воспринимаются как истинные рассказы, но событие легенды в отличие от события предания оценивается как невероятное, случайное, фантастическое [1].
Одним из критериев разграничения жанров устной прозы выступает также отношение текста к действительности, что прослеживается во многих отечественных исследованиях: в работах С.Н. Азбелева, К.В. Чистова, Л.И. Емельянова, Э.В. Померанцевой [2; 3; 4].
К.В. Чистов кардинально меняет отношение к легенде как к жанру, в основе которого лежит вымысел, утверждая, что легенды «стимулируют народные движения, играют в них организующую роль, становятся их политическими и эмоциональными концепциями, влияют на них то благотворно, то губительно» [3, с. 233], ибо они напрямую связаны с действительностью,
