CC BY
56
тривуня молодого ученого
УДК 343.23
Благодатин Анатолий Борисович Blagodatin Anatoly Borisovich
старший преподаватель кафедры огневой подготовки
Нижегородская академия МВД России (603950, Нижний Новгород, Анкудиновское шоссе, 3) senior lecturer of the chair of fire training
Nizhny Novgorod academy of the Ministry of internal affairs of Russia (3 Ankudinovskoye shosse, Nizhny Novgorod, 603950)
E-mail: [email protected]
Регулирование ответственности за оконченное преступление в период становления российской государственности
Regulation of liability for a completed crime in the period of formation of the Russian statehood
В данной статье проведено исследование гносеологических основ становления и развития учения об оконченном преступлении в момент становления российской государственности. Определено значение Русской Правды как основного источника уголовного права в рассматриваемом историческом периоде. Предложено авторское видение трансформации законодательного и научного осмысления значения оконченного преступления.
Ключевые слова: Русская Правда, уголовное право, оконченное преступление, Российское государство.
In this article there is a study of the epistemological bases of formation and development of the doctrine of completed crime at the time of the formation of the Russian statehood. The author determines the value of the Russkaya Pravda as a main source of criminal law in the considered historical period. Author's vision of the transformation of the legislative and scientific understanding of the value of an actual crime is proposed.
Key words: Russian justice, criminal law, completed crime, Russian state.
Вопросу об оконченном преступлении на протяжении всей истории развития российского уголовного права ни в законе, ни в теории практически не уделялось никакого внимания. И это не было случайным моментом законодательной или теоретической недоработки данного вопроса. Так, еще на рубеже Х1Х—ХХ веков выдающийся русский юрист Н.С. Таганцев отмечал, что «вопрос о том, когда считать преступное деяние оконченным, по-видимому, не представляет особых затруднений... оно окончено, как скоро нарушена норма в ее реальном бытии, или, другими словами, когда причинен вред правоохраненному интересу, или этот интерес поставлен в опасность» [1, с. 323].
С мнением авторитетного ученого солидарны и современные авторы, также полагающие, что «на фоне достаточной ясности сути оконченного преступления особых теоретических проблем в отношении его не возникает. Именно поэтому работ, анализирующих вопросы окон-
ченного преступления, чрезвычайно мало, соответственно и авторов, занимающихся этими проблемами» [2, с. 132].
Между тем о достаточной ясности сути оконченного преступления и об отсутствии должного внимания в науке этому вопросу мы можем говорить лишь с момента первого законодательного оформления понятия оконченного преступления, то есть с первой половины XIX века. Именно с этого времени начинают вырабатываться общие положения об оконченном преступлении, выделяются его разновидности, переосмысливаются западные теории о сущности этой уголовно-правовой категории. Однако без внимания не должен остаться и весь предшествующий период развития русского уголовного законодательства (Х—ХУШ вв.). Несмотря на отсутствие в законодательстве этого периода четкого и ясного решения поставленного вопро-са,тенденции к нормативному урегулированию понятия оконченного преступления с каждым
историческим периодом становились все реальнее и в итоге уголовный закон закрепил его легальное определение. Обращение же к историческим истокам необходимо, поскольку, по справедливому замечанию А.Ф. Кистяковского, «только история может дать объяснение причин как современного состояния уголовного права, так и состояния его в предшествовавшие периоды» [3, с. 41], в том числе помочь в решении поставленного вопроса.
Мы постараемся проследить и выяснить сущность, содержание и основные начала норм об оконченном преступлении в разные исторические эпохи развития русского уголовного права. При этом мы не станем придерживаться общепринятой периодизации истории российского уголовного законодательства — Древняя Русь, Московское государство, уголовное право периода империи [4, с. 316], советское социалистическое уголовное право [5, с. 5]. За основу нашего анализа будет взята двухзвенная периодизация: 1) период, когда оконченное преступление было известно только с внешней стороны как объективированный во вне вред, с наступлением или с угрозой наступления которого связывалось назначение наказания; 2) период, в котором структурно обособляется Общая часть как подсистема уголовного права и впервые появляется законодательная дефиниция оконченного преступления.
Первый период нашего ретроспективного обзора не отличался единым подходом к вопросу об оконченном преступлении, если вообще можно говорить о существовании в то время какого-либо подхода. До начала XIX века в отечественном уголовном законодательстве отсутствовало всякое указание на общие положения о моменте окончания преступления. Объяснением этому служат причины объективного и субъективного характера, с разной степенью доминировавшие в уголовном законе на отдельных этапах его развития, о которых будет сказано позднее. Тем н менее, в этот период вопрос об окончании преступной деятельности решался, но применительно к каждому отдельному преступлению. Посмотрим, как это было.
Становление светского феодального права в Древней Руси было длительным процессом, истоки которого восходят еще к племенным Правдам восточных славян, поэтому целесообразно за историческую точку отсчета взять первый крупнейший памятник русского права — Русскую Правду.
Текст Русской Правды не предлагает какого-либо общего критерия для определения момен-
та окончания преступления. Да и мог ли он быть во времена мести и частных композиций, когда преступление оценивалось по количеству злой воли деятеля [4, с. 321], а постановления закона складывались из судебных решений, воспроизводившихся в их первоначальном виде и в большей части обобщенных в одну юридическую норму [6, с. 17—18]. Момент окончания конкретного преступления определялся судом исходя из обычаев кровной мести, частной защиты, а также довольно не многообразной классификации существовавших правоотношений, охватывавших собой, «так-сказать, только конкретные телесные и имущественные права» людей [7, с. 161]. Вот почему и главное внимание тогдашнего общества было сосредоточено не на внутренней, а на внешней стороне преступного деяния «в смысле степени причиненных им страданий и вреда... Мера ответственности определялась мерою причиненного вреда, важностью нарушенного права» [7, с. 166].
Как мы видим, основной акцент в то время делался на материальной стороне преступления в смысле степени (тяжести) причиненного лицу вреда и вопрос о его наказуемости решался в большинстве случаев только исходя из факта причинения вреда. Поэтому закономерным результатом частноправовых взглядов законодателя явилось отсутствие в законе понятия о неоконченном преступлении, а следовательно, не было разработано понятие оконченного преступления. Более того, как справедливо заметил М.Ф. Владимирский-Буданов, «термин «преступление» был известен в эпоху Русской Правды (в переводной литературе с греческого языка), но не был известен ей, поскольку ей чуждо то понятие о преступлении, которое выражается этим термином, то есть нарушение закона» [4, с. 321].
Тем не менее, если учесть, что «формулируя составы, законодатель сначала обрисовывал только объект посягательства и объективную сторону преступления, ничего не говоря о субъективных признаках» [8, с. 8], а наличие преступления увязывалось только с фактом причинения вреда, то можно предположить, что все составы преступлений в Русской Правде были даны в оконченном виде и не подразумевали по указанным причинам неоконченной преступной деятельности. Анализ статей рассматриваемого памятника права также позволяет констатировать, что факт причинения вреда означал только одну оконченную преступную деятельность лица. Однако факт причинения вреда во времени и в пространстве, как момент окончания преступления, определялся в законе весь-
ма разнообразно, а потому не мог быть единым критерием такого момента для всего круга преступлений. Это позволяет нам выделить несколько критериев момента окончания преступления, положенных в основу Русской Правды.
Первым таким критерием является момент объективирования преступного результата, выразившийся в наступлении указанных в законе преступных последствий. Так, к примеру, окончание убийства законодатель связывал с наступлением смерти, что было прямо закреплено в тексте закона: «Аще оударитъ мечемъ, а не пот-неть на смерть, то три гривны продажи, а самому гривна за рану, а потнеть на смерть, то вира» (ст. 25 список карамзинский (далее — с.к.)) [9, с. 44]. Данное постановление интересно еще тем, что в нем различным способом урегулированы два момента окончания двух самостоятельных преступлений. То, что во второй части рассматриваемой статьи указывается оконченное преступление, у исследователей не вызывает никаких сомнений [4, с. 324]. Спорным только, на наш взгляд, является утверждение тех авторов, которые полагают, что в данной части статьи предусматривается ответственность за тяжкое телесное повреждение, повлекшее за собой смерть [10, с. 125]. Представляется, что в данном случае речь должна идти об убийстве, поскольку, не закрепляя нормы-дифиниции этого вида преступления, законодатель автоматически приравнивал к нему все деяния, окончившиеся смертью человека. Это подтверждает и такой вид наказания, назначаемый за подобное деяние, как вира, то есть штраф за убийство.
Однако первая часть рассматриваемой статьи трактуется большинством авторов как покушение на убийство на том лишь основании, что первое деяние наказывалось в три раза слабее оконченного деяния. По нашему мнению, такая постановка вопроса является ошибочной. Мы уже неоднократно указывали, что внимание закона было главным образом сосредоточено на объективной, а не субъективной стороне преступления. Это, в свою очередь, не давало никакой возможности развитию учения о стадиях совершения преступления и закреплению в законе понятий неоконченного и оконченного преступления.
Помещая в сферу уголовного наказания в качестве самостоятельного преступления деяние, создающее в своем оконченном виде ту или иную степень опасности для прав и интересов частного лица, законодатель дифференцированно подходил к его размеру в зависимости от тяжести вреда, причиняемого таким деянием. Поэтому, естественно, причинение телесных
повреждений наказывалось менее сурово, чем убийство, оставаясь при этом самостоятельно наказуемым оконченным преступлением. Но законодатель Русской Правды не всегда различал степень опасности относительно конкретного объекта посягательства, что еще раз доказывает отсутствие в то время понятия неоконченного преступления.
Так, например, при совершении кражи вор, схваченный на месте преступления, мог быть убит или схвачен и доставлен на княжеский двор для суда и наказания, равного наказанию за удавшуюся кражу. Как мы видим, по существу неоконченная кража наказывалась наравне с оконченным преступлением.
К первой разновидности выделенной нами конструкции составов оконченного преступления можно также отнести квалифицированные составы причинения вреда здоровью. Если в рассмотренной статье речь шла о нанесении раны, что влекло наказание в виде уплаты потерпевшему 3 гривен, то в отдельной норме было закреплено причинение тяжкого вреда здоровью, заключавшегося в потере лицом какого-либо органа либо утрате органом его функций. Так, в статье 22 (с.к.) говорилось: «Аще ли оут-неть рукоу и отпадеть рука или оусъхнеть, или нога, или око, то 20 гривен» [9, с. 44]. Соответственно правоприменителю необходимо было установить наличие причинной связи между совершенными действиями и наступлением перечисленных в законе преступных последствий.
Суммируя все вышесказанное, необходимо отметить, что законодатель времен Русской Правды уже четко дифференцировал уголовную ответственность в зависимости от важности объекта преступного посягательства и типовой степени общественной опасности, причиняемой ему при совершении преступления. Данное положение было им последовательно отражено в рамках конструкции так называемого материального состава преступления.
Однако наряду с перечисленными постановлениями в Русской Правде имелся ряд статей, не содержащих прямых указаний на признаки, характеризующие общественно опасные последствия преступного деяния, не указывавшие на причинение видимого вреда в результате совершения преступления, поэтому основной акцент в них был сделан на опасности преступного действия. Подобные деяния признавались оконченными в момент совершения преступного действия вне зависимости от наступления каких-либо материальных последствий. В современной трактовке эти преступления можно
отнести к категории преступлений с формальным составом. Вот только некоторые из них: «Аще кто въсядеть на чюжь конь не прощавъ, то 3 гривны продажи» ст. 28 (с.к.) [9, с. 46].
В буквальном смысле закона преступление считается оконченным как скоро лицо без разрешения сядет на чужого коня, хотя по установлениям того времени опасность этого деяния заключалась в незаконном передвижении на чужом коне, поэтому и момент окончания данного преступления необходимо связывать с моментом начала такого передвижения. Это, прежде всего, следует из того, что домашний скот считался источником жизнеобеспечения и любые незаконные действия против него (помимо воли собственника) ставили под угрозу жизнь отдельной семьи, даже самовольная езда на коне без всякого злого умысла (поскольку, например, кража коня каралась особо), в процессе которой ему мог быть причинен вред. С другой стороны, несложно заметить, что использование законодателем формальной конструкции состава преступления продиктовано высокой степенью опасности как совершаемых действий, так и их возможных последствий, поэтому момент окончания преступления связан с фактическим установлением незаконного владения имуществом, то есть с момента начала его использования по прямому назначению.
В тексте исследуемого законодательного памятника обнаруживается еще ряд статей, когда, не желая дожидаться наступления последствий, законодатель в качестве оконченного преступления объявляет действия, непосредственно направленные на совершение преступления. Рассмотрим на примере статьи 97 (с.к.), предусматривающей наказание в случае «аще ли кто зажьжеть гоумно, то на потокъ и грабежь домъ его, прежде пагубу расплативши...; такоже оже кто дворъ зажьжеть» [9, с. 68]. Как справедливо отмечают некоторые авторы, закон не желал дожидаться наступления последствий, а исходил из высокой опасности самого действия, так как совершение поджога гумна и дома «угрожало пострадавшим гибелью, поскольку похищался тяглый рабочий скот землевладельца, гибло зерно — основной продукт питания людей и их скота» [11, с. 153], поэтому за такое деяние предусматривалось исключительно суровое наказание в виде потока с разграблением дома.
В качестве другого примера можно привести целый комплекс статей с аналогичными по конструкции составами преступлений, посягающих на честь и достоинство человека. Речь здесь идет о таком преступлении, как оскорбление частного лица. Данный вид преступления так-
же относился к преступлениям с формальным составом и признавался оконченным в момент, когда «аще кто утнеть мечемъ, а не вынемь его, или рукоятью, то 12 гривен за обиду» (ст. 4 академический список — далее а.с.) [9, с. 26] либо в случае «аще кто кого ударить батогомъ, любо жердью, любо пястью, или чашею, или ро-гомъ, или тылеснию, то 12 гривен» (ст. 3 (а.с.)) [9, с. 25]. Представляется, что уже в то время законодатель полагал более целесообразным связывать вредоносный характер данных преступлений с фактом совершения действий, нежели с наступлением последствий.
С одной стороны, являлось опасным само посягательство на честь и достоинство лица, совершенное указанным в законе способом, с другой стороны, использование формального состава обусловлено невозможностью доказать сам факт наступления последствий либо определить их содержание (например, при ударе тыльной стороной ладони законодатель презю-мирует унижение достоинства другого лица, оно для него очевидно, а вот определить его глубину практически невозможно). Небезынтересно обратиться и к статье 8 (а.с.), предусматривающей наказание в случае «аже ли вынесь мечь, а не оударивъ, то гривна кунъ» [9, с. 27]. Подобный интерес вызван тем, что на фоне достаточной ясности по вопросу об объекте посягательства и о моменте окончания преступления отдельные авторы трактуют данную статью как покушение на личную обиду [22, с. 21] либо как оскорбление действием в виде угрозы мечом [10, с. 88, 149].
На наш взгляд, более правы те ученые, которые видят в диспозиции рассматриваемой статьи оконченное преступление (угрозу). «Текст дает возможность принять и то и другое толкование, — пишет Т.Е. Новицкая, — поэтому оценивать статью нужно исходя из характера Правды Ярослава в целом. Этот памятник раннего, неразвитого права. Допустить возможность, что законодательная техника выделяла стадии совершения преступления, вряд ли будет обоснованно: учение о стадиях совершения преступления появляется позже. Скорее всего правы В.И. Сергеевич, А.Е. Пресняков, рассматривающие упомянутые деяния как оконченное преступление. Очевидно, имелась в виду именно угроза, а не оскорбление. Обнаженным мечом можно угрожать, нанести же оскорбление им, по понятиям того времени, было нельзя. Если взять примерный перечень предметов, удар которыми считался оскорбительным, то обнаженного меча в нем нет» [13, с. 54].
Анализ статей Русской Правды позволил сделать следующие выводы.
тривуня молодого ученого
Во-первых, законодателю исследуемого исторического периода было известно только оконченное преступление, заключавшееся в объективной завершенности преступного деяния.
Во-вторых, различное понимание момента объективной завершенности такого деяния явилось основанием использования различных приемов законодательной техники при построении оконченного преступления. В качестве таких приемов выступали конструкции соответственно материальных и формальных составов преступлений. В-третьих, необходимо отметить, что способ законодательного описания оконченного преступления строился по типу «Если кто совершит то-то, то он наказывается...». Несложно заметить, что исходя из принципов тогдашней уголовной политики, провозгласивших степень объективного правонарушения в качестве обстоятельства, оказывающего значительную долю влияния на меру наказания, законодатель также при описании оконченного преступления использовал отглагольные существительные, происходящие только от глаголов совершенного вида и обозначающих соответственно по значению глагола результат, выразившийся в оконченности преступного действия (презюмировалось, что его окончание также влечет преступные последствия, которые по определенным причинам не включались в текст закона) или когда это требовалось в наступлении материальных последствий.
Итак, нами показаны два законодательных подхода к определению момента окончания преступления, которые при отсутствии общих положений по этому вопросу непосредственно и применительно к конкретным преступлениям были закреплены в статьях Русской Правды. Заметим, что подобная ситуация с законодательной регламентацией оконченного преступления складывалась вплоть до первой половины XVII века.
Примечания
1. Таганцев Н.С. Русское уголовное право: лекции. Часть общая: в 2 т. М., 1994. Т. 1.
2. Козлов А.П. Учение о стадиях преступления. СПб., 2002.
3. Кистяковский А.Ф. Элементарный учебник общего уголовного права. Часть общая. 2-е изд. испр. и доп. Киев, 1882.
4. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. 4-е изд. с доп. СПб.; Киев, 1905.
5. Исаев И.А. История государства и права России: курс лекций. М., 1993.
6. Фельдштейн Г.С. Главные течения в истории науки уголовного права в России. Ярославль, 1909.
7. Бернер А.Ф. Учебник уголовного права. Части общая и особенная. С примечаниями, приложениями и дополнениями по истории русского права и законодательству положительному Н. Неклюдова: в 2 т. СПб., 1865. Т. I.
8. Красиков А.Н. Преступления против права человека на жизнь: в аспектах de lege u lege ferenda. Саратов, 1999.
9. Владимирский-Буданов М.Ф. Хрестоматия по истории русского права. Выпуск первый. 5-е изд. СПб.; Киев, 1899.
10. Памятники русского права / под ред. С. В. Юшкова; сост. А.А. Зимин. М., 1952. Вып. 1.
12. Коняхин В.П. Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права / пре-дисл. А.В. Наумова. СПб., 2002.
13. Российское законодательство Х—ХХ вв.: в 9 т. / под общ. ред. О.И. Чистякова. М., 1984. Т. 1.
Notes
1. Tagantsev N.S. Russian criminal law. Lectures. General part: in 2 vol. Мoscow, 1994. Vol. 1.
2. Kozlov A.P. The doctrine of the stages of a crime. St. Petersburg, 2002.
3. Kistyakovsky A.F. Elementary textbook of General penal law. General part. Ed. 2nd corrected and enlarged. Kyiv, 1882.
4. Vladimirsky-Budanov M.F. An overview of the history of Russian law. Fourth edition with additions. St. Petersburg; Kiev, 1905.
5. Isaev I.A. The history of state and law of Russia: a course of lectures. Мoscow, 1993.
6. Feldstein G.S. Main currents in the history of the science of criminal law in Russia. Yaroslavl, 1909.
7. Berner A.F. Textbook of criminal law. Parts General and special. With notes, appendices and additions to the history of positive Russian law and legislation by N. Nekludov: in 2 vol. St. Petersburg, 1865. Vol. I.
8. Krasikov A.N. Crimes against the human right to life: aspects de lege u lege ferenda. Saratov, 1999.
9. Vladimirsky-Budanov M.F. Anthology on the history of Russian law. First release. Fifth edition. St. Petersburg, 1899.
10. The Monuments of Russian law / ed. by S.V. Yushkov; compiled by A.A. Zimin. Мoscow, 1952. Vol. 1.
11. Sverdlov M.B. From the Law of the Russia to the Russkaya Pravda. Мoscow, 1988.
12. Konyahin VP. Theoretical basis of building of the General part of Russian criminal law / foreword by A.V. Naumov. St. Petersburg, 2002.
13. Russian legislation of X—XX centuries: in 9 vol. / under the general editorship of O.I. Chistyakov. Moscow, 1984. Vol. 1.
