CC BY
93
УДК 82.0(470.621) ББК 82.3(2=Ады) Ш 16
Шаззо Ш.Е.
Доктор филологических наук, заведующая отделом литературы Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований им. Т. Керашева
Реальное и мифологическое в адыгских историко-героических песнях об Айдамиркане (к постановке вопроса)
(Рецензирована)
Аннотация:
Исследуются вопросы, связанные с сюжетно-композиционными характеристиками историко-героических песен об Айдамиркане, раскрываются реально-событийные основы структуры песен, влияние на них традиционной мифологической поэтики эпоса «Нарты». Установлено, что их циклическое построение напоминает нартские сказания и пщынатли (песни, мелодии), характер подхода к раскрытию героя и событий - тоже весьма похож на особенности творческой работы нартских авторов. Следовательно, сказывается плодотворность их традиций и высокий уровень опыта в художественном показе обстоятельств его жизни.
Ключевые слова:
Сюжет, историзм, композиция, герой, традиции, реальное, мифологическое.
Shazzo Sh.E.
Doctor of Philology, Head of Literature Department, the T. Kerashev Adyghe Republican Institute of the Humanities
Real and mythological in the Adygh historical and heroic songs about Aydamirkan (question statement)
Abstract:
The paper sheds light on the questions related to subject and composite characteristics of historical and heroic songs about Aydamirkan. Real event bases of structure of songs and influence on them of traditional mythological poetics of the epos «Narts» are disclosed. It is established that their cyclic construction reminds the Nart legends and pshchynatli (songs, melodies). Also, the nature of approach to depiction of the hero and events resembles very much the features of creative work of the Nart authors. Therefore, fruitfulness of their traditions and high level of experience in art display and circumstances of his life affects.
Keywords:
Plot, historicism, composition, hero, traditions, real, mythological.
От мифа к историко-героическим произведениям путь долгий и неоднозначный.
Между ними обозначились столетия; искусственно ли, естественно ли, но, безусловно, пролегло огромное временное и духовное пространство. Непосредственная связь была и по времени, и по художественно-эстетическим измерениям: для исторических песен традиции эпоса были живым художественным источником. «В них содержатся такие черты героического эпоса, как обобщение, фантастика, гиперболизация, развитый сюжет, эпический стиль повествования. Взаимодействие между эпосом и исторической поэзией сильнее всего сказывается на песнях XVI века с социальной тематикой, посвященных одиноким героям», - пишет С. Аутлева [1: 7].
Причин тому может быть много - объективных и субъективных, но основная, видимо, состоит в том, что художественно-поэтические и духовно-нравственные традиции эпоса были столь мощными и многосторонне глубокими, что они сохранились живой и созидательной энергией в памяти народа. Для следующего поколения поэтов и философов сказания нартского эпоса, его философия и эстетика оказались важнейшей школой, главным ориентиром в художественных исканиях народа. Тем не менее, национальной поэзией был сделан важный художественно-методологический шаг: насколько герои эпоса о нартах были исторически достоверными, мы знаем мало, хотя сущностные характеристики эпохи мы постигаем и через них. Другое дело - исторические песни, плачи (гъыбзэ), пщынатли о действительно существовавших в национальной истории героях - об Айдамиркане, братьях Ешаноковых, славных тфокотлях Хатхе Мхамете и Хатхе Кочасе, Мафоко Урусбие и Ханохоко Кимчерие и других.
При очень активной эволюции жизненного содержания, характера его освоения в героико-исторических песнях наиболее консервативными остаются поэтические средства реализации идейно-эстетической мысли. И сказочные, и полусказочные - широкий спектр поэтических форм и средств выражения идей, используемых в эпосе, - напрямую находят творческое применение в историко-героических сочинениях народа. Можно сказать, что оказывают влияние на авторов исторических песен сюжетно-композиционные и художественно-выразительные клише, апробированные в нартском эпосе.
В этом нет ничего предосудительного и неестественного, потому что по законам эстетики фольклора объективно повторение, известное тиражирование сюжетно-фабульных решений, ибо сказитель часто пользуется известными моделями, принимая их в соответствии с требованиями нового материала. Таковы, например, невероятные события вокруг известных исторических лиц, сказочно быстрые и смелые перемещения героев в пространстве и времени, повторение в этих песнях и пщынатлях трех или семиразовых узлов сюжета и композиций, определенных ситуаций, скажем, между матерью и сыном (молодым), собирающимся искать исчезнувшего отца, почти одинаково проявляющихся в текстах нартского эпоса и исторических песен.
Типологическую и поэтическую близость нартских произведений и произведений более позднего периода, особенно историко-героических, отмечают многие исследователи. Имея в виду цикл об Айдамиркане, А. Гутов отмечает в трактовке образа героя и системы поэтических средств его раскрытия такие черты, которые характерны для поэтики нартского эпоса. «С одной стороны, здесь (в цикле об Айдамиркане - авт.) отмечаются такие архаические мотивы, как необычное рождение, богатырское детство, полумифический богатырский конь, гиперболизация богатырской силы, встреча со змеем, встреча с языческим божеством и т.д. С другой стороны, есть целый ряд моментов, которые призваны указывать на реальную историческую основу
цикла: упоминание в песне и сказании имен исторических личностей (Беслан Тучный, Биту, Ахло, Камбулат и др.). Мотивируя тем обстоятельством, что персонажи, фигурирующие в цикле, отождествлены с историческими лицами, исследователи утверждают, что и «главный герой, Айдамиркан, также является личностью исторической» [2: 35], что поэтические, языковые и жанрово-стилистические параметры сближают произведения традиционно-сказового эпоса с поэтическими созданиями более позднего времени. А. Гутов приходит к выводу о том, что «цикл сказаний об Айдамиркане построен по принципу «эпической биографии», что дает основания проводить параллели с циклами нартского эпоса» [2: 35]. Затем он исследует разные варианты и версии произведений об Айдамиркане и ни в одной из них не обнаруживает следов историчности («всамделишности») героя и событий. Один из важнейших для ученого аргументов - большое количество версий о рождении Айдамиркана (то от князя, то от слепого пастуха, служившего у султана и т.д.). Нет никаких письменных свидетельств сказителей. Тем не менее, нет и оснований для утверждения мысли о сказочно-мифологическом происхождении героя.
Трудно принять за аксиому любое из этих соображений, ибо историческое лицо входит в сознание общества и в анналы времени конкретными историческими деяниями. Таковых у нас нет. Ведь, скажем, народ сохранил в своей памяти имя князя Редеди не потому, что оно было зафиксировано в древних русских летописях, тем более что представления об этих записях адыги не имели до самого последнего времени. Но в подлинности, историчности князя Редеди мы не сомневаемся потому, что оно имеет письменные свидетельства. Следовательно, народ мог сочинить и сочинял песни, плачи, пщынатли только тогда, когда происходило серьезное, судьбоносное для народа событие и когда в этом событии проявлял себя некий герой. Это сейчас мы думаем, что он был «неким», безымянным, но для народа, сочинившего песню (или сказание), быть безымянным он не может и не был, точно так же, как не мог народ придумать и само событие. Возможно, и нартский эпос имеет весьма основательное начало в персоналии, хотя мы об этом ничего конкретного сказать не можем. Другое дело, что герои и события часто обретают неестественные, сказочно-мифологические оттенки, но это уже проистекает от поэтического сознания сочинителя или сказителя.
Профессиональное искусство научилось создавать десятки и сотни вариантов одной и той же художественной идеи, при этом каждый из них претендует на самостоятельность. Народное творчество не способно было (да и незачем ему) упражняться в искусстве. Оно создавало подлинное - по подлинному событию и настоящему герою. Признанному всем народом герою воздавали великие почести, произносили слова признания и любви, но предмет, к которому эти слова были обращены, всегда был конкретным, исторически реальным.
Другое дело, что наша источниковедческая наука обладает ограниченными возможностями установления достоверности происходивших событий и тех героев, которые принимали в них участие и которые стали объектом народного художественного творчества. «И хула, и хвала одинаково постыдны», - говорят адыги. Правда, так говорят не только они. С меньшим энтузиазмом они слагали песни и стихи о дурных поступках человека. И в том, и в другом случаях реальная основа объективно существовала.
Не секрет, что разговор об исторической реальности основ героических песен сводится к мысли об индивидуальном авторстве этих произведений. Существовало глубокое
убеждение, что и «Песнь о Роланде» или «Песнь о Нибелунгах», как и «Кудруна», «Рамаяна» или «Махабхарата», создавались всем народом как свод разноавторских произведений, затем сложившихся в единое художественно-поэтическое целое. Приведем суждение В. Жирмунского по поводу «сводного», «соединенно-сложенного» начала эпических циклов: «:...уже в середине XIX века теория редакционного свода и критические методы Лохмана встретили в Германии серьезные возражения» [3: 284]. Главный оппонент Хольцман писал в своем исследовании о «Нибелунгах»: «Невозможно поверить такому чуду, чтобы из народных песен, приставленных друг к другу, могло возникнуть единое поэтическое произведение». «Теории наших ученых, - заявлял Хольцман, - равнодушно разрушают единство художественного произведения» Суть и теорий Хольцмана, и интерпретаций В. Жирмунского сводится к мысли о невозможности создания крупного законченного поэтического произведения «путем сложения» народных песен. Однако необходимо сказать о том, что в течение долгого времени авторское начало могло потерять свои контуры при сохранении основных мотивов и акцентов ядра. В связи с этим обстоятельством может возникнуть и возникало объективное убеждение о всенародности (или поливариантности) произведения, хотя понятно, что кто-то создал первое - основное - ядро в произведении, а потом это обрастало дополнениями и с возможным при этом художественным многообразием.
Как бы это на деле ни происходило, адыги создали целое большое звено в своем поэтическом развитии произведений, получивших ныне название историко-героических, имеющих реальное основание, и завершенное художественное целое - со своим поэтическим миром, языковыми и стилистическими особенностями, духовными и интеллектуальными ценностями. Это видно и по эпосу «Нарты», и по героическим песням.
Проявляющиеся в нартском эпосе и героико-исторических песнях огромные пространства имеют почву в широких и глубинных основах мифологического сознания народа. То есть этот «пространственно-временной» парадокс часто оказывается плодом иллюзорно-гиперболической, но живой и сильной фантазии художников, творцов народного эпоса.
Много раз были изданы героико-исторические песни (см. об этом книгу С. Аутлевой [1: 284], монографию А. Гутова «Художественно-стилевые традиции адыгского эпоса» [2: 284]. Каждая из песен имеет много вариантов (мотивного и текстово-словесного характера). Объяснения этому существуют. Шабан Кубов - один из знатоков духовно-поэтического наследия адыгов - объясняет это просто и ясно: у адыгов всегда были враги, и чтобы защитить свою землю и свою свободу, они вынуждены были воевать столетия, и не успели как следует обустроить свою жизнь, не получилось у них заняться учебой - образованием. Поэтому язык адыга оказался не защищенным печатными, книжными знаками. Единственным хранителем богатого языка адыгов оказалась устная его передача от поколения к поколению. «По этой причине многое из созданного адыгскими поэтами-певцами исчезло навсегда. «Старинные песни, - пишет далее Ш. Кубов, - отличаются друг от друга и по структуре, и по мелодическому исполнению» [ ]. Факт художественного, жанрово-стилевого разнообразия «орэдыжъ» (старинных песен - дословно) осмыслен в книге С. Аутлевой «Адыгские историкогероические песни XVI-XIX веков» [1: 29].
Итак, что же есть так называемые исторические песни? Насколько они историчны и отвечают требованиям подлинной историчности фольклора? Вопросов немало, однозначного
ответа на них нет. Термины «историзм» и «историчность» далеко не адекватны, что не требует особых доказательств.
С песнями о далеком и недалеком прошлом (но все-таки уже о прошлом) в разных этнических ситуациях происходили почти одни и те же явления - их просто называли старинными или старыми, не разделяя ни по материалу, ни по жанровым признакам. «В течение XIX века как исполнители, так и слушатели фольклора объединяли под словом «старина» все разновидности песен эпического содержания, не выделяли былин, исторических песен, так называемых «баллад» и .духовных стихов» [4: 121]. Народ довольно четко проводил грань между сказкой и былиной, говоря, что «сказка - не сладка, а песня - быль», то есть в песне запечатлевается то, что происходило на самом деле. Однако не так просто все шло в самой науке о фольклоре, особенно о песнях. Например, сторонники направления, получившего название мифологического (Ф. Буслаев, А. Афанасьев и др.), считали, как утверждает Н. Мещерский, что так называемые исторические песни своим началом имели мифологическое ядро, повествующее о явлениях природы: в этом и состояла, по их мнению, «связь эпоса с историей». «Песни рассматривались как живые памятники глубокого доисторического времени» [4: 121].
Но существовала и другая школа - представителем ее был Вс. Миллер. Как излагает Н. Мещерский взгляды Миллера, последний склонен был считать, «что песни сначала прямо отражали события той эпохи, когда они создавались. В процессе дальнейшей эволюции забывались и искажались исторические подробности. Ученые этой школы соотносили былины с историей, обращаясь к летописям и другим современным эпохе документам» [4: 121].
Односторонность и того, и другого направлений была очевидной с точки зрения научного, теоретического литературоведения, исследующего процессы в их всесторонней объективной данности. Песни, как любые другие произведения творчества, создает народ - не крестьянин, не помещик, не воин, а народ весь, и всему народу они принадлежат. В. Пропп в споре с мнением «мифологистов» и «документалистов» отмечает: «Наблюдая историческое развитие эпоса, мы должны иметь четкое представление о том, как эпос относится к истории. Одна из аксиом старой исторической школы состояла в том, что эпос пассивно отражает историю. Такая точка зрения состоит в связи с той пассивной ролью, которую реакционная наука отводила народу и в истории, и в поэзии. Народ «участвует» в истории и «отражает» ее в своих песнях. С нашей современной точки зрения народ не просто участвующая, а ведущая сила истории, и в своей поэзии он не воспроизводит историю как бесстрастный регистратор, а выражает в ней свою историческую волю, свои вековые стремления и идеалы» [5: 26].
Если отбросить идеологический глянец, В. Пропп абсолютно прав - он ведет речь о том, что в народном творчестве (и в песнях - тоже) отражается понимание всем народом сущности и содержания эпохи, событий в ней, отношение к тем лицам, которые принимали в ней участие. То есть народные создания - это опыт, взгляд, оценка, духовный и нравственный мир всего народа. Они могут быть зафиксированы в народной памяти, но могут быть и сохранены в летописных документах.
В отличие от историко-героических песен русского фольклора, которые в большинстве своем имеют летописно-документированные основы, адыгские исторические, поэтические произведения не обладают подобными подтверждениями, что, однако не говорит об их неисторичности или об идеализации их изначально существовавшего реальнообъективного содержания. Из анализа адыгских историко-героических песен С. Аутлева
выводит следующее суждение: «.собственно исторические песни переходного (между ними и нартскими произведениями - автор) типа. И широкое изображение героев для них не является характерным. Обычно в таких песнях обыгрывается один эпизод - бой, где показывается поведение воинов» [1: 7].
В адыгских исторических песнях имеются даже некоторые расхождения (в вариантах) сюжетных ходов, но нет явной вариативности мотивов (как отмечает Н. Мещерский, имея в виду произведения русского эпоса), общей концепции идеи или личности героев песен, что подтверждает суждения об историзме былин, высказанные в статье Н. Мещерского.
Одним из самых популярных, и по сей день, историко-героических произведений являются песни и плачи об Айдамиркане. Их много - и в Адыгее, и в Черкессии, и в Кабарде. При этом необходимо учесть, что айдамиркановские поэтические сюжеты присутствуют в сюжетно-повествовательном репертуаре и других северокавказских народов.
Народ запоминает и передает из поколения в поколение не тот факт, что герой А родился в местечке Х, а то, какой подвиг и как он совершил, проявил мужество, защищая свою землю, родину - этот день народ не забывает, помнит и ценит; а об отношении к другим датам фантазия сочинителей (особенно сказителей, которые и множат версии), абсолютно свободна и не очень разборчива, лишь бы было интересно и занимательно слушать о главном и услышать это главное.
Итак, главный герой цикла - Айдамиркан, все остальное - и герои, и события - вокруг него. Циклическое построение напоминает нартские сказания и пщынатли (песни, мелодии), характер подхода к раскрытию героя и событий - тоже весьма похож на особенности творческой работы нартских авторов. Следовательно, сказывается плодотворность их традиций и высокий уровень опыта в художественном показе обстоятельств его жизни.
Примечания:
1. Аутлева С. Адыгские историко-героические песни XVI-XIX веков. Нальчик, 2009. 228 с.
2. Гутов А. Художественно- стилевые традиции адыгского эпоса. Нальчик, 2000. 215 с.
3. Жирмунский В. Сравнительное литературоведение. Л., 1979. 495 с.
4. Мещерский Н. Об отражении в русском героическом эпосе исторического прошлого в жизни народа // Русская литература. 1984. № 2. С. 121 - 125.
5. Пропп В. Русский героический эпос. Л., 1995. 638 с.
References:
Autleva S. The Adyghe historical and heroic songs of the XVI-XIX centuries. Nalchik, 2009. P. 35-41.
Gutov A. Literary and style traditions of the Adyghe epos. Nalchik, 2000. 215 pp.
Zhirmunsky V. The comparative study of literature. L. 1979. 495 pp.
Meshchersky N. On the reflection in the Russian heroic epos of the historical past of people’s life // Russkaya literatura. 1984. No. 2. P. 121.
Propp V. The Russian heroic epos. L. 1995. 638 pp.
