CC BY
127
Д. А. Бестолков
«Разговор с товарищем Лениным» В. Маяковского: опыт прочтения стихотворения
В статье предлагается интерпретация стихотворения В. В. Маяковского «Разговор с товарищем Лениным» (1929) в ракурсе выявления художественных связей произведения с другими текстами автора и описания возможных психологических предпосылок его создания.
Ключевые слова: Маяковский, Ленин, поэт, душа, разговор.
В последние годы в отечественном литературоведении крайне редко уделяется внимание «ленинской теме» в наследии В. В. Маяковского. Между тем фигура Владимира Ильича Ленина, отпечатавшись в творческом сознании поэта еще в первые послереволюционные годы, оставила неизгладимый след на всем его дальнейшем творчестве. И хотя реакция самого политического деятеля на произведения художника была не всегда однозначной и колебалась от резко отрицательной («150.000.000», 1919-1920) до снисходительно-одобрительной («Прозаседавшиеся», 1922), в целом, образ вдохновителя Октябрьской революции оставался для писателя на протяжении всей жизни неким мерилом нравственности, ума и таланта.
Ленин «меж равными / был первейшей / по силе воли, / ума рычагам», - писал В. В. Маяковский [2, VI, с. 239]. Этой установке идеализированного восприятия личности политика вполне соответствовал дух того времени, в которое художнику довелось жить, однако не все объяснялось только этим. Душевные метания и переживания поэта, нашедшие столь яркое отражение в его произведениях, подразумевали какой-либо объект воздействия, точнее, адресат донесения предлагаемой информации. И если в 1914-1915 годы это были люди будущего («Грядущие люди!/Кто вы?/Вот - я,/ весь/ боль и ушиб/» [2, I, с. 106]) или современники («Эй!/ Господа!/ Любители/ святотатств,/ преступлений,/ боен» [2, I, с. 179]), то на завершающем жизненном этапе, к концу 1920-х годов, Маяковский пришел к убеждению, что доверить тайну своего внутреннего мира нужно не максимальному количеству окружающих людей, а только одному человеку, одному-единственному, кто сможет в полной мере оценить приложенные им силы в борьбе за торжество его духовно-нравственных идеалов: свободы и равенства всех людей. Поэтому долго мучивший Маяковского вопрос, кто действительно сможет понять его, нашел свое разрешение только в 1929 году в «Разговоре с товарищем Лениным».
Как это показывает стихотворение, творческое сознание художника разделено двумя полюсами бытия: Двое в комнате. / Я / и Ленин — / фотографией / на белой стене [2, Х, с. 17].
228
Словно ожив («Рот открыт в напряженной речи»), вождь принимает парад: Должно быть, / под ним / проходят тысячи... / Лес флагов... / рук трава...
Это становится знаком для поэта, и он, встав со стула, начинает рапортовать от имени всех трудящихся государства: Товарищ Ленин, / работа адовая / будет сделана / и делается уже.
Но слаженную работу по созиданию новой жизни («Освещаем, / одеваем нищь и оголь, / ширится / добыча / угля и руды»), постоянно что-то тормозило. Маяковский был уверен: всему причиной бюрократическая волокита, о чем стал часто высказываться в стихах, начиная с 1922 года, после отзыва В.И. Ленина о его «Прозаседавшихся»: «В своем стихотворении он, - говорил политик об авторе, - вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они все заседают и перезаседают. Не знаю, как насчет поэзии, а насчет политики ручаюсь, что это совершенно правильно» [1, XLV, с. 13]. Таким образом, Маяковский в «Разговоре с товарищем Лениным», двигаясь по намеченной траектории, продолжает обличать сбившихся с ленинского курса среди тех, что «ходят,/ гордо/ выпятив груди,/ в ручках сплошь/ и в значках нагрудных». Вместе с тем автор произведения признает, что ему в его противостоянии победу одержать «ужасно трудно», ведь советского чиновника поэту убедить очень непросто, именно об этом «Разговор с фининспектором о поэзии» (1926): А если / вам кажется, / что всего делов - / это пользоваться / чужими словесами,/ то вот вам, / товарищи, / мое стило, / и можете / писать / сами [2, VII, с. 126], - заявил автор в адрес тех бюрократов, которые, требуя с него «пятьсот в полугодие / и двадцать пять / за неподачу деклараций», так и не смогли понять, что «поэту/ в копеечку влетают слова», и труд его не на много легче любого иного труда. Но даже в такой непростой ситуации Владимир Маяковский сохранял твердое убеждение: ничто не способно остановить его творческих устремлений по преобразованию действительности, которые выражались в поэтической пропаганде патриотизма («Стихи об Америке», 1925, «Стихи о советском паспорте», «Они и мы», 1929), труда, обеспечивающего стабильность жизни («Урожайный марш», 1929), борьбы с проявлениями общественных «болезней»: хамством, тунеядством, алкоголизмом («Помпадур», 1928, «Душа общества», 1929), и распространении целого пласта других идей, имеющих не только узкое социальное, но и общегосударственное значение: Пусть ропщут поэты, / слюною плеща, / губою / презрение вызмеив. / Я, / душу не снизив, / кричу о вещах, / обязательных / при социализме [2, Х, с. 149], - писал В. В. Маяковский в стихотворении «Даешь материальную базу» (1929). Иными словами, подчеркнем еще раз, поэта беспокоили вопросы, связанные не только с утверждением новой социально-экономической формации в России, но и главным образом с тем, как сделать жизнь и простых советских граждан, и его, поэта, лучше.
229
Судьба государства и общества волновала художника потому, что Россию (учитывая в духе того времени ее статус социалистического государства) он считал своей родиной, а граждан этой страны - близкими людьми, в чем откровенно признался еще в 1924 году, оплакивая уход из жизни Владимира Ильича Ленина: Я счастлив, / что я этой / силы частица, / что общие / даже слезы из глаз. / Сильнее / и чище / нельзя причаститься / великому чувству / по имени - / класс! [2, VI, с. 304].
Разговор Маяковского с товарищем Лениным в одноименном стихотворении - это разговор с глазу на глаз, беседа двоих («в комнате двое»), один из которых «фотографией на белой стене», поэтому тайна разговора могла остаться неразглашенной, если бы автор стихотворения не пригласил читателя в его «художественное пространство» в качестве свидетеля беседы. Автор зовет читателя в свою «комнатенку-лодочку», для того, чтобы он смог услышать что-то очень важное для поэта. Если до революции, предметную тесноту этого мира художник ощущал особенно остро и поэтому рвался на широкое пространство (площадь, улицу) и кричал об этом: Я вышел на площадь, / выжженный квартал / надел на голову, как рыжий парик. / Людям страшно - у меня изо рта / шевелит ногами непрожеванный крик [2, I, с. 62]; от его чувств и эмоций могло содрогаться целое здание: Двери вдруг заляскали, / будто у гостиницы / не попадает зуб на зуб [2, I, с. 178], - то к концу 1920-х годов самое искреннее, самое интимное Маяковский старается скрыть, не выпустить за пределы маленького мира комнаты. Душа поэта, словно маленькая комната, когда-то была погружена во мрак («ночь по комнате тинится и тинится, -/ из тины не вытянуться отяжелевшему глазу»), в котором «хохочут и ржут конделябры», но теперь в ней есть иной негаснущий источник света - «Ленин -/ фотографией/ на белой стене». Только понимание света становится иным, свет осмысливается Маяковским не только как физическое, но и, в некотором роде, как духовное явление, а портрет вождя как главный атрибут «новой религии». В этой связи в «Разговоре с товарищем Лениным» может угадываться некое подобие молитвенного мотива («докладываю/ не по службе,/ а по душе»), связанного с возвеличиванием и прославлением «учителя»: «... вашим, / товарищ,/ сердцем / и именем / думаем, / дышим, / боремся / и живем!..» [2, X, с. 19].
В период создания стихотворения, в целом к концу 1920-х годов, поэт ощущал неимоверный груз усталости, неудачи в устройстве личной жизни его угнетали, постоянное участие в литературной борьбе отнимало много сил, ясное осознание сложности политической ситуации в стране не давало покоя, а излить своих переживаний было некому, ведь к моменту создания стихотворения «вожака пролетариев» не было в живых уже несколько лет, поэтому «беседа» с ним, уже ушедшим из жизни, оказалась для автора как бы разговором с самим собой.
230
В 1929 году оптимистическая вера в дело победы социализма с трудом уживалась в поэте с осознанием происходящего: Часто / сейчас / по улицам слышишь / разговорчики / в этом роде: / «Товарищи, легше, / товарищи, тише./ Это / вам / не 18-й годик!» <...> Эти / потоки / слюнявого яда / часто / сейчас / по улице льются... / Знайте, граждане! / И в 29-м / длится / и ширится / Октябрьская революция [2, Х, с. 7 - 8] («Перекопский энтузиазм», 1929).
В «Разговоре с товарищем Лениным» контраст несоответствия художественного мира писателя и мира реального, располагающегося за стенами комнаты, передается с помощью света и тени: мрак уходящих суток противопоставлен белой стене с фотографией Ленина. Пространственный локус художественного мира Маяковского замыкается в маленькой комнате. Как и до революции («Я в плену./ Нет мне выкупа!/ Оковала земля окаянная» [2, I, с. 251]) поэт в этом мире продолжает себя чувствовать узником, находящимся в вечном заключении. Даже в комнате, где свершается акт диалога, перед его глазами нет выхода, а есть только стена («Ленин -/ фотографией/ на белой стене»). Как это, травма, полученная в подростковом возрасте (11 месяцев в одиночке Бутырской тюрьмы), зияет, не затягивается на душе поэта всю жизнь, ее нагноение приведет художника в 1930-м году к ужасному исходу («В том, что умираю, не вините никого.»). Так Маяковский оказывается причастным к русской поэтической традиции, в которой тема лишения свободы получила глубоко психологичное воплощение: Сижу за решеткой в темнице сырой. / Вскормленный в неволе орел молодой, / Мой грустный товарищ, махая крылом, / Кровавую пищу клюет под окном [3, II, с. 120].
К слову заметим, что В. И. Ленина Маяковский также именует «товарищем», но если у А.С. Пушкина в стихотворении «Узник» (1822) товарищ - молодой орел - символ «покоренной» свободы (жизнь в неволе сделала лирического героя и птицу товарищами), то у Маяковского в обращении к Ленину «товарищ» не просто языковой штамп инициирования диалога, свойственный эпохе 1920-х годов, но и знак крайнего расположения к собеседнику. Осмысленная Маяковским через слово «товарищ» некая «родственность душ» участников разговора, сближает его с Пушкиным, лирический герой которого смог предельно остро ощутить эту «родственную» связь своей души с прикованной птицей, что зовет его «взглядом и криком своим / И вымолвить хочет: “Давай улетим”»! Благодаря пространственной тесноте трагедия одиночного заключения души художника в стихотворении «Разговор с товарищем Лениным» ощущается особенно остро. Предельная замкнутость пространства является для Маяковского незаменимым атрибутом передачи своего психологического состояния: его герой-гигант, подобно пушкинскому узнику, оказывается втиснутым в «узкие рамки» жизненных обстоятельств.
231
Таким образом, «диалог» с В. И. Лениным стал для поэта попыткой уйти от одиночества, способом разрешить конфликт с самим собой и с теми жизненными обстоятельствами, в которые погрузила его судьба за год до трагической гибели.
Список литературы
1. Ленин В. И. Полн. собр. соч.: в 55 т. - М.: Политиздат, 1967 - 1975.
2. Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: в 13 т. - М.: Худ. лит., 1955 - 1961.
3. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10 т. - Л.: Наука, 1977 - 1979.
О. А. Мещерякова, Н. В. Шестеркина
Вербализация ритуальных моделей мифосознания в поэтике рассказа И. Бунина «Жертва»
В статье проводится мифореставрация текста рассказа И. А. Бунина «Жертва»: выделяются элементы мифосознания, мифологические мотивы и восстановливаются мифологические сюжеты.
Ключевые слова: И. А. Бунин, рассказ «Жертва», мифосознание, коллективное бессознательное, архетип, Илья-пророк, жертвоприношение, инициация.
Миф - наиболее четко оформленное выражение коллективного бессознательного. К. Г. Юнг [14, с. 72] различает два слоя в бессознательном: личное бессознательное и не- или сверхличное бессознательное, которое он обозначает также как коллективное бессознательное, представляющее собой объективно-психологическое, в то время как личное бессознательное - субъективно-психическое. Таким образом, коллективное бессознательное является абсолютно всеобщим, компоненты его содержания можно найти повсюду. В психологии коллективного бессознательного Юнга центральным понятием является архетип - априорные схемы, формирующие представления человека, формы коллективного бессознательного, изначально определяющие направление психических процессов и переживаний [3, с. 181-182]. По Юнгу вся душевная жизнь личности несет в себе архетипический, врожденный отпечаток. Соответственно, в основе мифов, религиозных верований, общечеловеческой символики, произведений литературы и искусства, массовых галлюцинаций и т.п. лежат архетипы. К.Г. Юнг указывал на аналогию архетипов с «коллективными представлениями» Дюркгейма и «априорными идеями» Канта. Архетипические образы - элементы подсознания человека, которые складываются на основе человеческой деятельности, присущи всем людям, передаются по наследству и чаще всего обнаруживаются в снах. По сути, архетипы -инстинктивные устремления, как у птиц к гнездованию, а у муравьев к
232
