CC BY
127
Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 18 (199). История. Вып. 41. С. 6-15.
НАУЧНАЯ РЕФЛЕКСИЯ ИСТОРИЯ ПОНЯТИЙ
Д. В. Тимофеев
‘РАБСТВО’, ‘СВОБОДА’ И ‘СОБСТВЕННОСТЬ’ В ПРОЕКТАХ РЕШЕНИЯ КРЕПОСТНОЙ ПРОБЛЕМЫ В РОССИИ ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX ВЕКА
В рамках исследования проблемы адаптации европейских идей в России анализируется взаимосвязь понятий ‘рабство’, ‘свобода’ и ‘собственность’ в социально-политическом лексиконе образованного российского подданного первой четверти XIX в. В результате сравнительноконтекстуального анализа источников определены характерные особенности представлений современников о стратегии и тактике решения крепостной проблемы.
Ключевые слова: история понятий; европейские идеи в России; рабство; свобода; собственность; крепостное право в России; история общественно-политической мысли в России
четверти XIX в.; проблемы реформ в России.
Важной составной частью социальнополитического лексикона образованного российского подданного второй половины XVIII
- начала XIX в. были логически взаимосвязанные понятия ‘свобода’, ‘рабство’ и ‘собственность’. В различных контекстах и с разной степенью частотности понятия ‘свобода’ и ‘рабство’ употреблялись в законодательных актах, учебных пособиях, многочисленных литературно-публицистических произведениях об историческом прошлом, настоящем и будущем российского общества1, а также в дневниках и частной переписке.
В последней трети XVIII - начале XIX в. понятие ‘свобода’ имело несколько значений. В «Словаре Академии Российской» значение понятия ‘свобода’ раскрывалось в трех словарных статьях: «свобода», «свободный», «освобождение». В первом из них ‘свобода’ отождествлялась с отсутствием внешней зависимости человека от других лиц: «Свобода - воля, противополагается зависимости, порабощению»2. Независимость человека от внешнего принуждения, как основной признак ‘свободы’, подчеркивалась и в определении слова ‘свободный’, которое означало «вольный, не зависящий от другого», а в качестве примера словоупотребления составители словаря приводили выражение «или рабы или свободны»2. Таким образом, ‘рабство’ и ‘свобода’ обозначали взаимоисключающие друг друга состояния человека.
В начале XIX в. усилению внимания современников к крепостной проблеме спо-
собствовало признание несовместимости ‘рабства’ с нормами христианской морали, критика в произведениях либеральных европейских авторов личной зависимости крестьян, а также публикации на страницах российских журналов материалов о положении «рабов» в различных странах мира. Все это в совокупности с провозглашенным правительством курсом на постепенную либерализацию социально-экономических отношений укрепило негативное отношение к ‘рабству’ как к «противному нравственности» и несоответствующему «духу времени» явлению. Даже консервативно настроенная часть российского дворянства, настороженно воспринимавшая попытки правительства решить крестьянский вопрос, негативно отзывалось о рабстве как социально-экономическом явлении. Таким образом, само понятие ‘рабство’ и для сторонников, и для противников преобразований имело однозначно негативное содержание. Различие состояло лишь в согласии или несогласии с тезисом о наличии в России «рабства крестьян».
Наиболее часто отождествление крепостной зависимости крестьян с ‘рабством’ встречается в документах, возникавших в связи с деятельностью различных тайных обществ. Так, например, в записке неизвестного «О Союзе Благоденствия и других тайных обществах среди офицеров» (1821 г.) одним из центральных направлений деятельности подобного рода организаций называлось привлечение внимания российских граждан к пробле-
ме искоренения ‘рабства’. По словам автора, члены тайных обществ считали необходимым сформировать представление о полной тождественности ‘рабства’ и крепостной зависимости крестьян. Они были убеждены в том, что «...частые напоминания, и так сказать, беспрестанные атаки по заведенной системе на понятия о рабстве, цепях неволи, тиранстве, несоблюдении правосудия и пр., врезались в памяти, давали бы дурное мнение и поселяли бы отвращение от существующего очерняемого порока и желание перемен»3. Пункт о ликвидации «рабства» был и в программных документах, созданных П. И. Пестелем и Н. Муравьевым. Так, в «Русской правде» заявлялось о том, что «рабство должно быть решительно уничтожено, и дворянство должно непременно навеки отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми. »4, а в тексте «Конституции» Н. Муравьева было провозглашено: «Крепостное состояние и рабство отменяются. Раб, прикоснувшийся земли русской, становится свободным»5.
Смысловая взаимосвязь понятия «рабство» с положением крепостных крестьян просматривается не только в текстах созданных членами радикально настроенных тайных обществ, но и в проектах, записках и особых мнениях, представляемых на высочайшее имя как высокопоставленными российскими чиновниками, так и лицами не занимавшими никаких ответственных должностей6. Следует отметить, что все подобные документы не предназначались для широкой огласки, а, следовательно, в большей степени отражали личную позицию авторов по крестьянскому вопросу. Однако их текстологическое сравнение позволяет выявить общие для всех авторов представления о признаках рабства и его негативных последствиях для дальнейшего развития страны.
В полном соответствии с хорошо известным определением ‘рабства’ как «личной непосредственной зависимости»7, наиболее очевидным его признаком в отношении российских крестьян признавалось отсутствие личной ‘свободы’ и ‘собственности’. Так, например, министр внутренних дел О. П. Ко-зодавлев (1810-1819 гг.) в «Рассуждении о постепенном освобождении крестьян из-под рабства» писал: «Рабство есть положение человека, в котором законы гражданские лишают его права личного, права собственности, отъемлют у него волю и как лицо его, так и
имущество отдают в полную власть другого человека; словом сказать, лишают его всех прав человека и исключают его из числа граждан»8. В данном контексте он признавал. что «крестьяне помещичьи суть истинные рабы, не имеющие ни собственности, ни свободы, платящие оброк и отправляющие работу господскую по произволу господ своих или помещиков»9. Отсутствие у крестьян личной ‘свободы’ и ‘собственности’ было отягощено еще и широко распространенной практикой купли-продажи людей, что уравнивало положение крепостных крестьян в России с ‘рабством’ в самых неразвитых странах.
Логическая связь ‘рабства’ с практикой купли-продажи людей просматривается также в записке А. Крюкова, где, наряду с целым комплексом мер по улучшению жизни крепостных, автор предлагал включить в текст договора между помещиком и крестьянином следующее положение: «Уничтожается рабство, или крепостное право, то есть право продажи и заклада людей»10. Такая формулировка позволяет утверждать, что в сознании автора понятия ‘рабство’, ‘крепостное право’ и ‘продажа людей’ были синонимами.
Еще одним неотъемлемым признаком рабства в проектах российских авторов неизменно называлось отсутствие каких-либо «гражданских прав» и тесно связанная с этим обстоятельством жестокость помещиков по отношению к крепостным крестьянам. О «рабстве», как положении полного бесправия писал и Н. И. Тургенев. Размышляя о положении крестьян в России, он отметил общее негативное отношение образованной части российского общества к ‘рабству’ и сформулировал свое понимание его основных признаков: «Слово раб вызывает столь ужасные представления, что видя несвободного русского крестьянина, пожалуй, не решишься так его назвать <...> Однако если вспомнить, какой властью над своими крепостными обладают или могут обладать в России помещики, то определение рабство становится единственно возможным, ибо оно отражает безграничный произвол одних и полное бесправие других»11. Произвол, жестокость и отчуждение большей части результатов подневольного труда, по мнению Н. Тургенева, являлось неотъемлемым атрибутом «рабства крестьян» в России.
Следует отметить, что все перечисленные выше представления о сущности «рабства» были органично связаны со сложившимися
еще во второй половине XVIII в. стереотипами. Рабство по-прежнему ассоциировалось с тяжелым подневольным трудом, подавленным эмоциональным состоянием, полным бесправием и отсутствием собственности. Однако уже на рубеже XVIII-XIX вв. тезис об отсутствии у людей, находившихся в рабском состоянии развитых морально-нравственных качеств постепенно был дополнен рассуждениями о возможных негативных последствиях сохранения ‘рабства’ в России. В первой четверти XIX в. современники, чаще всего, называли три основных «угрозы» рабства для дальнейшего развития Российской империи.
Первым негативным следствием ‘рабства’ называлось вероятность возникновения массовых крестьянских волнений, которые по своим масштабам могли быть сопоставимы с «бунтом» под руководством Е. Пугачева. Опасность ужесточения, или даже простого бездействия правительства в крестьянском вопросе была зафиксирована в записке неизвестного автора «О государственном управлении». Составленная в форме адресованного императору поучения, она содержала предупреждение о том, что «сонное» положение народа невозможно поддерживать долго. Наступит время, когда крестьяне «.возбудятся от него и найдут себя в бездне рабства <...> тогда большинство страстей народных <...> заступят место силе и благоразумию, необузданная вольность и безначалие представятся единственным средством к свободе»12.
Второе, но не менее значимое негативное следствие «рабства» в начале XIX в. было связано с утверждением, что подневольный труд менее производителен, чем труд свободных наемных работников. Теоретическое обоснование данного тезиса российский читатель мог найти как в произведениях модных европейских мыслителей, так и в научно-популярных работах российских авторов. «Свободный человек, - провозглашал И. Бентам, - более трудится и плоды трудов его конечно изобильнее, нежели плоды трудов человека в рабском состоянии»13. Следуя этому тезису, Н. И. Тургенев в книге «Опыт теории налогов» называл «рабство» одной из важных преград на пути к экономическому благосостоянию общества. Разделяя все государства по уровню и темпам экономического развития на три «состояния» («успевающее», «непеременяющееся» и «упадающее»), автор доказывал, что Россия в XVIII в. значительно
ускорила свое развитие, но при этом утверждал: «Успехи России при таком духе народа и правительства, каковой существует в отечестве нашем, были бы еще совершеннее, есть ли бы общей деятельности, общему стремлению к образованности и благосостоянию, не препятствовало существование рабства»14.
Третьим следствием ‘рабства’, на которое неизменно обращали внимание современники, было утверждение о его негативном влиянии на нравы. В начале XIX в. представление о низких морально-этических качествах людей находящихся в «рабском состоянии» постепенно было доплнено идеей негативного влиянии ‘рабства’ на процесс нравственного совершенствования всего общества. Так, например, в майском номере журнала «Вестник Европы» за 1805 г. читателю доказывалась справедливость утверждения о том, что «. человек, обремененный игом рабства, влекущий дни свои в униженном состоянии, носящий на себе печать презрения, не способен мысленно возноситься до благородного, изящного, великого»15. В некоторых случаях размышления о пагубном влиянии рабства на нравы сопровождалось признанием его опасности не только для крестьян, но и для самих «душевладельцев». Наиболее четко о существовании такой опасности писал Н. И. Тургенев: «Нет нужды повторять вслед за многими, что рабство развращает человека; за все унижения, которым грубая сила подвергает беззащитную слабость, раб, сознавая свою печальную участь, платит коварством, хитростью, вероломством и низостью. <...> Но если рабство унижает раба, то господина оно унижает еще более. <...> Постоянная возможность быть несправедливым, путь даже ограниченная, в конце концов развращает человека и искажает его суждения»16.
Все перечисленные выше негативные следствия ‘рабства’ рассматривались образованной частью российского общества в качестве возможных аргументов в пользу постепенной его отмены. Однако в большинстве случаев поиск приемлемых способов решения крепостной проблемы сопровождался попытками определить причины формирования в России крепостной зависимости. Такой своеобразный «взгляд из настоящего в прошлое» был, по мнению современников, необходим для выработки безопасной стратегии и тактики отмены крепостной зависимости в будущем.
Имеющиеся в нашем распоряжении сочинения Е. Ф. Канкрина, П. Д. Киселева, О. П. Козодавлева, А. Б. Куракина, Н. С. Мордвинова, Н. П. Румянцева, М. М. Сперанского, Н. И. Тургенева и др. позволяют предположить, что в процессе поиска причин формирования личной зависимости крестьян происходило рациональное осмысление крепостного права как веками формировавшегося социально-экономического явления. Так, например, в записке «О силе и пространстве указа 12 декабря 1801 года» Н. С. Мордвинов рассматривал историю становления крепостного права как процесс постепенной утраты земледельцами «собственности» и «естественной свободы» в период с XVI по начало
XVIII в.17 При этом он констатировал отсутствие убедительных причин усиления личной внеэкономической зависимости крестьян и дал однозначно негативную оценку этому явлению. Примерно такое же соотношение критики процесса превращения крестьян в «бессловесный» предмет купли-продажи и, одновременно, непонимания социальноэкономических причин появления крепостной зависимости крестьян, присутствует и в сочинениях князя А. Б. Куракина. В одном из «особых мнений» он, называя практику купли-продажи крестьян «уничижительным правом, оскорбляющим законодательство наше и самое человечество», утверждал, что рабское положение частновладельческих крестьян «.вошло в употребление случайно», а следовательно, может быть смягчено18. Под «случайностью» в данном контексте подразумевалось отсутствие четких юридических оснований для отожествления крестьянина с «собственностью» помещика.
В общем виде, все приведенные выше примеры анализа причин установления крепостного права, позволяют говорить о распространении в первой четверти XIX в. мифов о «случайном» характере и исторической «укорененности» «рабства крестьян» в России. Оба эти мифа оказывали огромное влияние на процесс выработки приемлемых методов решения крестьянского вопроса. Первый из них вселял надежду на бесконфликтное искоренение ‘рабства’, а второй - формировал уверенность в необходимости постепенной подготовки как крестьян к непривычному для них «свободному состоянию», так и помещиков к новым взаимоотношениям с земледельцами.
Не случайно авторы многочисленных проектов упразднения ‘рабства’, как правило, подчеркивали, что в настоящее время большинство российских крестьян еще не готово к ‘свободе’, а помещики не желали терять власть и бесплатную рабочую силу, без которой стоимость их имений неизбежно бы уменьшилась. Так, И. А. Гагарин в проекте «Об облегчении рабства в России», писал «. подданство крепостных в России по несча-стию так тесно связано с закостенелым обычаем, с имуществом и выгодами помещиков и с недозрелыми умами самих рабов, что невозможно, кажется приступить к уничтожению и облегчению сего в государстве нашем рабства <.> не сделав тяжкого оскорбления всему сословию дворянства, а притом и не без опасности несчастных последствий от самих крепостных, которых буйные головы могут быть воспалены при едином слове или виде вольности»19. Убедительным подтверждением неготовности помещиков, по мнению И. Гагарина, была их реакция на указ 20 февраля 1803 г. «О вольных хлебопашцах», в соответствии с которым дворяне могли отпускать на свободу крестьян «целыми селениями» с землей за выкуп и обязательным заключением письменного договора, регламентировавшего все условия освобождения. Подобные инициативы правительства не могли стать способом «совершенного уничтожения рабства» т. к. принцип добровольного освобождения крестьян не соответствовал «образу мыслей
наших помещиков, чтоб все единогласно на
20
таковые сделки попустились»20.
Содержательно тезис о «неготовности» дворянства к освобождению крепостных крестьян был неразрывно связан с широко распространенным суждением о том, что степень жестокости ‘рабства’ напрямую зависит от нравственных качеств помещика. Отражением этого являются публикации в российских журналов различных материалов, прямо или косвенно призывавших помещиков помнить, что «крестьяне их точно такие же люди, как и они сами»21. Подобная постановка вопроса подразумевала, наряду с безусловно очевидной необходимостью «просвещения» крестьян, что уничтожение «рабства» возможно только в случае изменения отношения душев-ладельцев к своим крепостным людям. Именно об этом говорил и В. Н. Каразин 18 августа 1811 г. на открытом собрании Филотехнического общества. Обращаясь к собравшимся,
он выразил уверенность в том, «почтеннейшее дворянство» видит в «своих подчиненных не рабов, но воспитанников» и призывал помещиков «водворить» в имениях их «просвещенное земледелие», «искусство и промышленность», а главное, установить «порядок и добрые нравы, без которых все прочее во вред обращается»22. Несколько позднее, в апреле 1820 г., В. Н. Каразин представил проект учреждения под председательством министра внутренних дел «общества добрых помещиков», члены которого своим примером должны были способствовать «распространению в поместьях добрых правил трудолюбия»23.
Еще одним препятствием на пути к «искоренению рабства» российские авторы называли процесс «размывания» потомственного дворянства лицами, получавшими дворянское достоинство за службу. Например, адмирал П. В. Чичагов, отмечая отсутствие у таких помещиков необходимых нравственных качеств, высказывал уверенность в том, что «грязнейшее гнездо рабства находится в так называемом дворянстве»24. Одновременно с размыванием дворянства важным фактором, усугублявшем «рабство крестьян» современники считали многократное дробление дворянских имений, прямым следствием которого была невозможность достижения даже минимальной рентабельности, что неизбежно приводило к ужесточению эксплуатации. О существовании прямой зависимости между «тяжестью рабства» и уровнем благосостояния «душев-ладельцев» писал К. Арсеньев. Признавая, что в России вообще «права крепостных крестьян весьма маловажны и почти ничтожны», он описывал положение людей находившиеся в распоряжении мелкопоместных дворян: «крестьяне таковым владельцам принадлежащие имеют еще менее средств к своему благосостоянию, и суть истинные рабы не по названию, а по существу своему»25. В данном контексте одним из способов смягчения «рабства», который на первый взгляд противоречил поставленной цели, звучали предложения улучшить материальное положение дворян. Так, например, в 1816 г. П. Д. Киселев в качестве одной из мер «постепенного уничтожения рабства» предлагал «дозволить дворянству основать майораты», что, по его словам, неизбежно «. уменьшит со временем число мелкопоместных дворян, которые от скудности и невежества отягощают непомерным образом состояние рабов, им принадлежащих»26.
Таким образом, в исследуемых текстах российских авторов первой четверти XIX в. отчетливо прослеживается два тесно взаимосвязанных подхода к решению проблемы «рабства крестьян» в России. Во-первых, перспектива смягчения или ликвидации «рабства» рассматривалась как комплекс мер, направленных на улучшение «благосостояния» поместных дворян, а во-вторых, как целенаправленная политика государства по «просвещению» крестьян и помещиков. Необходимым условием решения крепостной проблемы в обозримом будущем называлось изменение сознания крестьян и помещиков.
Первым шагом в этом направлении могло быть предоставление крестьянам статуса субъекта права посредством «дарования» им права приобретать небольшие участки земли. Например, в проекте «О покупке земель государственными крестьянами», составленном неизвестным автором после издания указа 12 декабря 1801 г., аргументированно доказывалась «полезность» распространения на крепостных крестьян и дворовых людей права «собственности» на землю27. По мысли автора, предоставление такого права в перспективе могло бы стать стимулом для «позволения помещикам выпускать крепостных своих на волю с землей», а главное, еще до освобождения, должно было способствовать смягчению жестокости помещиков и воспитанию крестьян. Достижение желаемого результата было возможно т. к., по словам автора, «.с одной стороны, помещик естественно должен будет стараться не разорять крестьян своих в надежде, что может приоб-ресть больший доход от выпуска их на волю, а, с другой, крестьянин, ища освобождения от помещичьего подданства, будет стараться менее пропивая денег, копить их на выкуп себя
27
и своей семьи»27.
С начала XIX в. корректировка правового положения крестьян рассматривалась в качестве основного инструмента решения проблемы ‘рабства’ в России. В идеале, правительству следовало «признать за необходимое постепенное распространение гражданских прав на крепостных земледельцев и в обратной соразмерности - таковое же ограничение власти, помещикам незаконно присвоенной»28. Только так, «.мало помалу уменьшая права властвующих и распространяя оныя на порабощенных. каждому даровав право трудолюбием достигнуть до
независимого существования, - писал П. Киселев, - правительство постепенно водворит законную свободу, и рабство значительной части народа русского само собою и без потрясения государства уничтожится»29. Сформулированный таким образом алгоритм предполагал, что освобождение крестьян должно было происходить постепенно «без потрясений» и при активном участии государства.
Не менее плодотворным способом «смягчения нравов» и постепенной отмены «рабства» современники считали формальноюридическую регламентацию взаимоотношений крестьян и помещиков. Уже в марте 1801 г. о необходимости «обеспечить существование помещичьих крестьян, поставив пределы их зависимости», в письме к Александру I писал В. Н. Каразин. Формализация отношений между помещиками и крестьянами, по его мнению, могла способствовать улучшению «нравственности состояний называемых последними» и отвратить крестьян от «своеволия», «пития» и других пороков «свойственных отчаянию и неключимому рабству»30. Заметное повышение интереса к идее установления договорных отношений между крестьянами и землевладельцами произошло после издания указа от 20 февраля 1803 г. и разъяснявшей порядок его реализации инструкции министру внутренних дел, опубликованной в июньском номере «Санкт-Петербургского журнала» за 1804 г.31 С этого времени и до середины 1820-х гг. рассуждения о целесообразности заключения договоров между крепостными крестьянами и помещиками были неотъемлемой частью большинства проектов отмены «рабства» в России. Идея регламентации взаимоотношений земледельцев и дворян посредством заключения «договоров», «уставов» или «ин-вентарей» была одной из центральных в записке А. Крюкова, где он изложил 12 пунктов договора о «правах помещиков и крестьян»32, а также в проекте «правил для управления имением» С. М. Кочубея33.
Сравнительный анализ проектов смягчения или ликвидации ‘рабства’ крестьян, предусматривавших юридическое ограничения «своеволия» помещика, позволил определить существовавшие в сознании современников особенности понимания ключевых для решения крепостной проблемы понятий ‘свобода’ и ‘собственность’. Оба эти понятия однозначно противопоставлялись ‘рабству’ как положе-
нию, при котором человек вынужден исполнять приказания владельца и не может по своему усмотрению распоряжаться имуществом. Но смысловая взаимосвязь понятий ‘свобода’ и ‘собственность’ не всегда была столь же однозначной. В отношении крестьян ‘свобода’, чаще всего, трактовалась как «право избирать себе владельца» и «место жительства»34, или возможность записываться в «новое состоя-
35
ние» российских подданных35, но не всегда предполагала обязательное наделение правом «собственности» на землю.
Подобная дифференциация смысловых значений понятий ‘свобода’ и ‘собственность’ была зафиксирована, например, в хорошо известном российской читающей публике сочинении Лубяновского «Путешествие по Саксонии, Австрии, Италии в 1800, 1801 и 1802 годах». С одной стороны, автор неоднократно упоминал о том, что в Европе «право собственности священно»36, но тут же, описывая основные положения проведенной в Богемии реформы 1775 г., сообщал российским читателям: «Крестьянин приобретающий свободу получает себе в собственность столько земли, сколько ему нужно. <.> Земля перестает быть владельческою, но обязанности крестьянина к своему помещику тут не прерываются». После освобождения от личной зависимости и приобретения земли крестьянин обязан был отдавать «помещику положенную часть земельных произрастаний»37. При этом в случае, «если крестьянин не исправен в своей обязанности, то помещик посредством суда может не лишить его собственности, а заставить или быть исправным, или другому продать свою землю»38. Очевидно, что указанный выше порядок не совпадал с представлением о «праве собственности» всех свободных сословий как безусловном и полном праве человека распоряжаться своим имуществом. Однако российский автор для описания взаимоотношений помещика и крестьянина использовал именно понятие «собственность», а не «владение». Данное обстоятельство позволяет предположить, что он нечетко разделял для себя эти понятия, или придерживался мнения о том, земельная «собственность» крестьян может и должна быть условной, так как только таким способом возможно было обеспечить производство необходимого объема сельскохозяйственной продукции.
Аналогичная двойственность трактовок понятия ‘собственность’ в отношении кре-
стьян была характерна для многих работ, авторы которых предлагали конкретные проекты по решению крепостной проблемы в России. С одной стороны, признавалось, что основными способами получения ‘собственности’ для крестьян, также как и для всех остальных сословий Российской империи, было покупка или получение по наследству. В данном контексте вполне справедливым и логичным был многократно повторявшийся в проектах тезис о возможности наделения крестьян землей за денежный выкуп, который, по сути, был тождественен обычной сделке купли-продажи недвижимой собственности. Именно с этих позиций современники оценивали указ 12 декабря 1801 г., предоставлявший право приоб-
39
ретения земли государственным крестьянам39, и обсуждали на заседаниях Государственном Совета 12, 19 января и 2 февраля 1803 г. предложение С. П. Румянцева отпустить крестьян «на волю целыми селениями <.> с укреплением им в собственность участков земли», которое стало основой для издания так называемого указа «О вольных хлебопашцах»40.
С другой стороны, земельная ‘собственность’ крестьян, наряду с общими для всех формальными признаками, могла и должна была, в силу особенностей организации процесса производства сельскохозяйственной продукции и повседневного «быта земледельцев», отличаться от аналогичного права других российских подданных. Нередко в проектах упоминания о «собственности» крестьян сопровождались обоснованием целесообразности предоставления «земледельцам» права коллективной, общинной «собственности» на землю. Так, например, один из активных членов «Союза спасения», «Союза благоденствия», а с 1821 г. и «Северного общества», декабрист И. Д. Якушкин в составленном им для помещиков образце уведомления правительства о намерении освободить крепостных крестьян писал: «Уступая крестьянам землю, находящуюся под их селением, я не почитаю за нужное раздроблять её на участки и делить собственность каждого особенно, а предоставляю им её как принадлежность общую. Полагаю также за нужное, чтобы общество сих крестьян имело право приобретать покупкою землю в собственность»41. И хотя сохранение общинного землевладения и имело, по мнению И. Д. Якушкина, «некоторые неудобства», однако такая форма собственности была бы выгодна самим крестьянам, т. к. «об-
щие имущества <...> предохраняют от разорения частного и, поддерживая связь общую, могут споспешествовать общим усилиям»41.
Двойственность трактовок понятия ‘собственность’ в контексте решения проблемы ‘рабства’ отчетливо просматривается также и при сопоставлении текстов российских авторов, размышлявших о корректности (или некорректности) отождествления права ‘собственности’ помещиков на землю с правом ‘собственности’ на крестьян. При этом одни авторы, описывая фактическое положение в стране, признавали, что «помещичьи крестьяне <...> составляют собственность высшего класса граждан, дворян»42, а другие указывали на отсутствие в России законов, закреплявших право «собственности» на человека.
О некорректности отождествления права «собственности» на землю с нравственными обязательствами помещика оказывать покровительство обрабатывавшим её крестьянам писали как представители либерально настроенной правительственной элиты и авторы учебных пособий, так и члены различных тайных обществ. Например, А. П. Куницын в пособии по «естественному праву» сформулировал свою позицию следующим образом: «Никто не может приобресть права собственности на другого человека ни противу воли, ни с его согласия; ибо право личности состоит в свободе располагать самим собою, следовательно произвольное завладение человеком противно праву, согласие же лица не может служить предлогом завладения, ибо право личности неотчуждаемо»43.
В период с 1801 по 1820 г. Н. С. Мордвинов, М. М. Сперанский, А. Р. Воронцов, Н. П. Румянцев, А. Б. Куракин, О. П. Козодавлев,
В. П. Кочубей неоднократно говорили о том, что «собственность на вещи» является «естественным» и неотъемлемым правом, которое могло и должно быть закреплено законодательно, а сформированную веками практику обладания людьми следовало рассматривать лишь как исторически сложившуюся форму межличностных взаимоотношений крестьян и помещиков. Особенно отчетливо данная мысль была сформулирована Н. С. Мордвиновым 2 декабря 1820 г. в мнении «О правах собственности и зависимости»: «Право собственности дает неограниченное обладание над вещами, право начальства имеет свои пределы и взаимное нравственное соотношение между повелителями и повинующимися,
между господином и слугою»44. Подчеркивая, таким образом, условность правового положения «душевладельца», он утверждал, что поскольку «.право собственности распространяется только на вещи, то человек не может быть собственностью другого человека»44.
Отрицание всяких юридических оснований для обращения с людьми как с «собственностью», а следовательно и законности сложившейся практики купли-продажи людей, было зафиксировано в программных документах тайных обществ. Так, например, в уставе «Союза Благоденствия» всем членам общества рекомендовалось «истреблять продажу крепостных людей <...> стараясь вразумлять, что люди не суть товар и что только простительно народам непросвещенным светом Христианства, почитать подобных себе собственностию»45. Итогом подобного рода «вразумления» должно было стать постепенное распространение в российском обществе негативного отношения к «рабству крестьян», превращавшей земледельцев и дворовых людей в «крещенною собственность».
В большинстве исследуемых текстов некорректность отождествления крестьянина с «собственностью» не вызывала у авторов сколько-нибудь серьезных возражений. Данный тезис в равной степени использовался и сторонниками упразднения личной зависимости крестьян, и их оппонентами, которые, повторяя тот же самый постулат, писали о том, что большинство российских помещиков оказывали искреннюю заботу крестьянам. В такой трактовке крестьянин был уже не «бездушной собственностью» помещика, а «домочадцем», который в силу исторически сложившихся обстоятельств находится под покровительством землевладельца.
* * *
Существовавшая в сознании представителей образованной части российского общества смысловая взаимосвязь понятий ‘рабство’, ‘свобода’ и ‘собственность’ оказала заметное влияние на процесс формирования представлений о стратегии и тактике решения крепостной проблемы в России первой четверти XIX в. Современники безоговорочно отрицали ‘рабство’ как несоответствующее «духу времени» явление, которое не только прямо противоречило нормам христианской морали, но оказывало негативное влияние на развитие экономики и способствовало «общему
падению нравов». С этих позиций ‘рабству’ противопоставлялись права личности на ‘свободу’ и ‘собственность’, провозглашавшиеся важнейшими условиями достижения «общего блага». Однако если на уровне теоретических размышлений российские авторы достаточно часто воспроизводили заимствованные из сочинений европейских мыслителей либеральные принципы, то при описании возможных сценариев освобождения крестьян в России происходила их корректировка.
Во-первых, перспектива «искоренения рабства» в России представлялась как комплекс мер правительства, одновременно направленных на юридическую регламентацию взаимоотношений крестьян с помещиками и улучшение материального благосостояния мелкопоместных дворян, которые чаще других проявляли жестокость в отношении к крепостным людям. Признавая личную зависимость крестьян исторически сложившимся обычаем, российские авторы подчеркивали, что ликвидация «рабства крестьян» возможна только при объединении усилий «государства» и наиболее «просвещенной» части общества. В идеале результатом совместной работы должно было бы стать «просвещение» крестьян и жестоких помещиков, а также совершенствование законодательства о собственности.
Во-вторых, ‘свобода’ для крестьян нередко трактовалась как возможность перехода на земли других помещиков с обязательным заключением между ними договора, или предоставлением им права приобретения земельных участков. Однако и в том, и в другом случае, наряду с общими для всех сословий признаками, ‘свобода’ и ‘собственность’ крестьян на землю могли быть ограничены различными дополнительными условиями. Наличие таких особенных условий, на мой взгляд, свидетельствует о происходившей в рамках поиска оптимальных способов решения крепостной проблемы корректировки значений понятий ‘свобода’ и ‘собственность’. На протяжении всей первой четверти XIX в. либеральная трактовка прав личности на «свободу» и «собственность», как «естественных» и всесословных правах, была дополнена утверждениями о необходимости учитывать степень «просвещения» и функциональное назначение различных сословий российского общества.
Примечания
1 См.: Артемьева, Т. В. От славного прошлого к светлому будущему : философия истории и утопия в России эпохи Просвещения. СПб., 2005; Стенник, Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественноисторической мысли XVIII - начала XIX века. СПб., 2004.
2 Словарь Академии Российской. Ч. V : от Р до Т. СПб., 1794. С. 366.
3 ГАРФ. Ф. 109. Оп. 1 с/а. Ед. хр. 2. Л. 2.
4 Восстание декабристов : документы и материалы. М. ; Л., 1958. Т. 7. С. 156-157.
5 Цит. по: Дружинин, Н. М. Революционное движение в России в XIX в. М., 1986. С. 269.
6 См.: Медушевский, А. Н. Проекты аграрных реформ в России: XVIII - начало XXI века. М., 2005. С. 72-88; Тимофеев, Д. В. Европейские идеи в России : восприятие либерализма правительственной элитой в первой четверти
XIX века. Челябинск, 2006. С. 125-152.
7 См.: Краткое руководство к систематическому познанию гражданского частного права России, начертанное профессором Григорием Терлаичем. Ч. 1. СПб., 1810. С. 187.
8 Козодавлев, О. П. Рассуждение о постепенном освобождении крестьян из-под рабства и о способах, коими безопасно можно ввести между ими гражданскую свободу (около 1818 г.) // Дворянские проекты решения крестьянского вопроса в России в конце XVIII
- первой четверти XIX в. : сб. док. / подгот. материала, вводн. ст. и ред. А. Н. Долгих. Липецк, 2003. С. 147.
9 Там же. С. 156.
10 Крюков, А. Мысль беспристрастного дворянина и помещика, сообразная духу времени и слухам о уничтожении рабства или крепостного права (1818 г.) // Там же. С. 139.
11 Тургенев, Н. И. Россия и русские. М., 2001. С. 218.
12 РГИА. Ф. 1167. Оп. 1. Т. XVI. Д. 52/48. Л. 14-15.
13 Бентам, И. Разсуждение о гражданском и уголовном законоположении. Т. 1. СПб., 1805. С. 261.
14 Тургенев, Н. И. Опыт теории налогов.
СПб., 1818. С. 269.
15 Об узаконении для блага евреев, обитающих в Империи Всероссийской // Вестн. Европы. 1805. Ч. XX, № 10, май. С. 138.
16 Тургенев, Н. И. Россия и русские. С. 233.
17 О силе и пространстве указа 12 декабря // Архив графов Мордвиновых. Т. 3. СПб., 1903. С. 182-193.
18 РГИА. Ф. 1149. Оп. 1. Д. 10. Л. 360-361.
19 Гагарин, И. А. Об облегчении рабства в России посредством уничтожения дворовых людей (1814-1815 гг.) // Дворянские проекты решения крестьянского вопроса в России. С. 59.
20 Там же. С. 66.
21 Доброй помещик // Вестн. Европы. 1807. Ч. XXXV, № 20, окт. С. 284.
22 Каразин, В. Н. Речь о пользе просвещения в домоводстве // Вестн. Европы. 1811. Ч. LIX. № 20, окт. С. 285-286.
23 См.: Мироненко, С. В. Самодержавие и реформы : политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989. С. 129-130.
24 Цит. по: Предтеченский, А. В. Англомания // Анатолий Васильевич Предтеченский : из творческого наследия. СПб., 1999. С. 90.
25 Начертание статистики Российского государства, составленное главного педагогического института адьюнкт-профессором Константином Арсеньевым. Ч. 2. СПб., 1819. С. 91, 93.
26 Киселев, П. Д. О постепенном уничтожении рабства в России (1816 г.) // Дворянские проекты решения крестьянского вопроса в России. С. 93.
27 ГАРФ. Ф. 679. Оп. 1. Ед. хр. 62. Л. 1 об.
28 Киселев, П. Д. О постепенном уничтожении... С. 92.
29 Там же. С. 94.
30 Письмо В. Н. Каразина, посланное императору Александру в марте 1801 года // Шиль-дер, Н. К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. Т. 2. СПб., 1897. Приложение. С. 328.
31 См.: ПСЗ. Т. XXVII. 1803. № 20. 620. С. 462463; Правила, постановленные, по мнению Государственного Совета, в руководство Министру Внутренних дел, при рассматривании условий между помещиками и крестьянами, по Указу Февраля 20 дня, 1803 года // Санкт-Петерб. журн. 1804. № 6, июнь. С. 11-16.
32 Крюков, А. Мысль... С. 138-145.
33 См.: Кочубей, С. М. Записка действительного статского советника Кочубея, приложенная при всеподданнейшем письме князя Репнина // Дворянские проекты решения крестьянского вопроса в России... С. 136-138; Новосильцев, Н. Н. Примечания на предоставленные статским советником С. М. Кочубеем учреж-
дение или правила для управления имением // Там же. С. 131-134.
34 ГАРФ. Ф. 1165. Оп. 1. Ед. хр. 93. Л. 6.
35 РГИА. Ф. 1149. Оп. 1. Д. 10. Л. 360-375.
36 Лубяновский. Путешествие по Саксонии, Австрии, Италии в 1800, 1801 и 1802 годах. Ч. 1. СПб., 1805. С. 33.
37 Там же. С. 183.
38 Там же. С. 184.
39 ГАРФ. Ф. 679. Оп. 1. Ед. хр. 62. Л. 1-2 об.
40 См.: Архив Государственного Совета. Т. 3.: Царствование императора Александра I (1801-1810 гг.). СПб., 1878. С. 783-788.
41 Якушкин, И. Д. Мнение смоленского помещика об освобождении крестьян от крепост-
ной зависимости (1819-1820 гг.) // Дворянские проекты решения крестьянского вопроса в России. С. 251.
42 Начертание статистики российского государства. С. 86.
43 Куницын, А. П. Право естественное. СПб., 1818. Ч. 1. С. 86.
44 О правах собственности и зависимости // Архив графов Мордвиновых. Т. 5. СПб., 1902.
С. 414.
45 ГАРФ. Ф. 48. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 43 об.
