CC BY
72
Алексей БЕРЕЛОВИЧ
Путин - популист на фоне западных лидеров
Предварительные замечания
Как отметил Пьер-Андре Тагиев (Pierre-André Taguieff) в статье о популизме в Encyclopaedia universalis, слово «популизм», по крайней мере с 1990-х годов, приобрело полностью отрицательный смысл и стало в какой-то мере жертвой собственной популярности.
Здесь нужно сделать важную для нашего сюжета ремарку, касающуюся истории этого слова. Если в русском языке существует различие между народниками (которые связаны с «хождением в народ» в 1860—1870-е годы) скорее с положительной коннотацией и популистами с отрицательной и, стало быть, между народничеством и популизмом, то во французском, а также в итальянском и, кажется, английском языках имеется лишь одно слово (populisme, populismo, populism), которое применяется как к движениям XIX века, так и к современным. И потому французским авторам, стремящимся определить этот термин, приходится соединять русское народничество, французских популистских писателей (то есть тех, чьи герои — «простые люди» из народа), движения и режимы в Латинской Америке, современные протестные движения (Ле Пен во Франции или Беппе Грилло в Италии). Вследствие этого попытки построения типологий нередко оказываются мало убедительными (как подчеркивает Эрнесто Лаклау [Ernesto Laclau]) и имеют, как мне представляется, ограниченную эвристическую ценность. Сталкиваясь с все более негативным использованием этого определения, которое — обоснованно или безосновательно — служит тому, чтобы скомпрометировать, лишить легитимности те движения, которые правители или элиты, политические или экономические, считают не имеющими разумных оснований, некоторые аналитики справедливо подчеркивают, что такое использование термина «популистский» направлено на то, чтобы сделать единственно приемлемым main stream современной либеральной политики. Можно было наблюдать такое чисто полемическое использование термина «популизм» во время недавних президентских выборов во Франции (май 2017-го), когда всех кандидатов, от Ле Пен
до Меланшона, но также Фийона, Амона и Макрона, их противники обзывали популистами, и надо заметить, что, действительно, та или иная черта, обычно приписываемая популистам, была им присуща. Мы еще вернемся к этой проблеме.
Я полагаю, можно действовать иначе: не исходить из определения популизма или идеального типа популистского лидера, чтобы затем рассматривать тех, кто ему соответствует, но посмотреть, существуют ли у лидеров, которых считают популистами, общие черты. Это немного похоже на то, как Ханна Арендт строила свою концепцию тоталитаризма на основе анализа двух режимов — гитлеровского и, в меньшей степени, сталинского. Но мое намерение гораздо скромнее: я хотел бы рассмотреть вопрос о том, существуют ли такие черты у Владимира Путина и его режима, которые сближают его с другими популистскими лидерами. Чтобы совершить это сравнение наименее сложным способом, я ограничился политиками, находящимися у власти (что исключает из рассмотрения все протестные движения, левые или правые, например во Франции Жана-Люка Меланшона слева и Марин Ле Пен справа).
Еще одно уточнение: строгости ради, нужно было бы составить исчерпывающий список различных черт, свойственных политическим деятелям, взятым для анализа, и затем посмотреть, какие черты совпадают. Однако такая работа была бы слишком трудоемкой и вышла бы за рамки статьи. Поэтому я брал за основу те черты, которыми наделяют популистских политических деятелей разные авторы, независимо от их взглядов.
В конечном счете я остановился на политических лидерах, именуемых популистскими, которые управляли двумя западными странами, известными мне лучше прочих: это Франция и Италия — Саркози и Берлускони. Очевидный недостаток данного выбора в том, что ни один, ни другой не находятся в данный момент у власти (и имеют мало шансов на это в будущем), однако для нашего сопоставления, как мне представляется, это не слишком серьезный недостаток.
Изначально наши три политика (Берлускони, Путин, Саркози) политических деятеля имеют между собой мало общего, за исключением того, что все они учились праву, однако можно усомниться, что обучение на факультете права оказало серьезное влияние на кого-либо из них. Перед нами офицер КГБ, совершивший головокружительный карьерный подъем, минуя избирательные урны, преуспевающий предприниматель (Берлускони — один из богатейших людей Италии), «магнат», как он сам себя называет, глава империи средств массовой информации, поздно пришедший в политику (партию Forza Italia он создал в возрасте 58 лет и в результате выборов получил пост премьер-министра в 1994-м), и, наконец, Николя Саркози, который уже в возрасте 28 лет (в 1983 году) стал мэром города Нёйи в богатых пригородах Парижа и, согласно своему собственному признанию, постоянно думал о том, чтобы занять пост президента1.
Конечно, те рамки, в которых действовали эти персонажи, не могли не оказать влияния на их манеру поведения, поступки, жесты, дискурсы и в общем на их политическую культуру.
Авторитарный режим, постоянно усиливаемый Путиным, весьма отличен от демократии парламентского типа в Италии или президентского во Франции. Прошлое страны также во многом детерминирует дискурсы не только потому, что те сформированы данным прошлым, но и потому, что они должны обращаться к населению, которое и само является носителем прошлого. Так, если Путин может с успехом апеллировать к имперскому прошлому России и ее статусу великой державы, то попытки Саркози, идущие в том же направлении, не имели успеха, а Берлускони никогда и не пытался идти этим путем, оставив римских орлов в покое. В поисках необходимого ему врага Путин назвал врагами России и ее народа Запад и его прислужников внутри страны («иностранные агенты»); Саркози, более или менее завуалированно, присвоил эту роль иммигрантам; Берлускони — брюссельским бюрократам и коммунистам (несмотря на их исчезновение в Италии).
Мы наблюдаем одну и ту же схему в разных контекстах: враг атакует сами основы жизни страны, Х (Путин, Берлускони, Саркози) выступает как гарант сопротивления, первый борец во главе народа против врага (который
1 20 ноября 2003 года журналист Ален Дюамель спросил у Николя Саркози: «Думаете ли вы о президентских выборах, [...] когда бреетесь по утрам?» «И не только, когда бреюсь», - ответил Саркози.
может действовать открыто, но чаще всего — тайно).
Из особенностей политических режимов между этими тремя странами следует одно главное различие, которое порождает дополнительную трудность: авторитарная и недемократическая природа политического режима России делает возможным более значительный, нежели в Италии и во Франции, разрыв между речами политиков и их действиями. Если взять в качестве примера отношение к праву и аппарату судопроизводства, можно утверждать, что Саркози и Берлускони часто подвергают нападкам судей (Саркози изобличает действия судей как направленные против него лично, Берлускони именует их коммунистами и т.д.). Напротив, Путин (в отличие от популистов Берлускони и Саркози) каждый раз тщательно подчеркивает независимость судопроизводства — как настоящий демократ, озабоченный разделением властей. Но проблема в том, что в России ни один следователь или прокурор никогда бы не осмелился открыть расследование, касающееся Путина. Более того, ни для кого не тайна, что «телефонное право» функционирует в России, как в советские времена. Ни один из трех рассматриваемых лиц не подвергает сомнению законодательную власть (даже если Саркози и Берлускони пытаются обойти ее путем публикации декретов), но это имеет весьма различный смысл, если сравнить Францию и Италию с одной стороны и Россию с другой. Саркози и Берлускони знают, что нападки на Конституцию будут для них политическим самоубийством, тогда как у Путина нет оснований беспокоиться о полностью послушной ему Думе, разве что иногда усмирять ее пыл, когда она стремится быть более роялистской, чем сам король. Иначе говоря, мы видим у всех трех политических деятелях тенденцию к авторитаризму, причем двое вынуждены противодействовать институтам, чья роль заключается и в том, чтобы ограничивать их власть, тогда как третий существует в уже реализованной авторитарной системе и ограничивается лишь видимостью уважения к демократическим правилам (то, что Дмитрий Фурман называл имитационной демократией, свойственной большинству государств, возникших при распаде Советского Союза).
Можно предложить список черт, чаще всего приписываемых популистским лидерам, и посмотреть, какие из них мы видим у одного, двух или трех лидеров.
По определению, политический деятель у власти принадлежит к политической элите
Путин Саркози Берлускони
Употребление термина «народ» Да Да Да
Своя прямая связь с народом Да Да Да
Противостояние элитам Да Да Да
Я - человек из народа (я такой, как вы) Да Да Да
Провиденциальность, я - спаситель страны Да Отчасти Да
Защита народа от элиты Да Да Нет
Защита страны и народа от врагов Да Да Да
Пренебрежение к институтам Нет (на словах) Отчасти Отчасти
Повышенное внимание к общественному мнению (к опросам) Да (в первые годы) Да Да
Своя исключительность среди других политиков Да Да Да
ПолитНЕкорректность. Говорит, что думает сам и что думает
народ Да Да Да
Национализм Да Да Да
Использование личной жизни и биографии Отчасти Да Да
Вирильность, мачизм Да Отчасти Да
Спорт Да Отчасти Нет
Демагогические обещания Нет Отчасти Да
Авторитаризм Да Да Отчасти
Приверженность к традиционным ценностям народа Да Отчасти Отчасти
«Убирайтесь», замена всех старых и гнилых элит* Да (в первые годы) Нет Нет
* Конечно, будучи у власти, никто из них не выдвигал это требование, но они его не употребляли и для прихода к власти. Здесь они сильно отходят от обычного образа популиста: действительно, такие лидеры, как Беппе Грилло (лозунг его движения «5 звезд» — Vattene, то есть убирайтесь) или Савиани в Италии, Навальный в России и почти все кандидаты на пост президента во время недавних выборов во Франции, в первую очередь Ле Пен, Меланшон и Макрон, постоянно к нему прибегали.
страны. Это ставит перед популистским лидером задачу казаться, несмотря на его положение, одновременно и руководителем страны (и даже человеком провиденциальным, «спасителем народа»), и человеком из народа или, во всяком случае, настроенным на одну с ним волну. Чтобы этого достичь, сами по себе такие действия не годятся, потому что они неминуемо будут действиями правителя; значит, нужно действовать путем построения образа себя как «человека из народа» (если воспользоваться заглавием «автобиографии» Мориса Тореза, которая преследовала в точности ту же цель). Анализ построения этого образа и будет главной моей целью в сравнительном анализе.
Биография
Несомненно, что именно Путин с наибольшей тщательностью построил свой образ «обычного советского человека»: его отец работал на предприятии, выпускавшем вагоны метро, его родители пережили блокаду Ленин-
града, сам он был «дворовым мальчиком», которого спасли занятия спортом, и т.д.1 Двум другим персонажам было труднее осуществить подобную операцию. Однако Берлускони, рассказывая о себе, повествует историю жизни человека, который сам себя создал (self made man), сам добился успеха и стал, при всей своей специально подчеркиваемой исключительности, примером для любого итальянца, реализацией мечты мелкого предпринимателя из северной Италии.
Язык
Все трое произвели впечатление на умы своими способами выражаться, далекими от гладкого языка, который обычно используют политические деятели. Две такие формулы остались неразрывно связанными с ними: это «мочить в сортире» Путина и «вали отсюда п...» Саркози в обращении к манифестанту. Берлу-
От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным. M., 2000.
скони тоже не скупился на язык этого типа, что имеет ясный смысл: я не такой, как другие политики, я говорю без обиняков, на языке народа. Однако стоит отметить, что, если «мочить в сортире» упрочило популярность Путина, то с Саркози произошло обратное, его «имидж» был скомпрометирован, так как французы требуют, чтобы президент не говорил на языке улицы, — газеты взывали к теням великих предков, двух мастеров литературного языка, Де Голля и Миттерана.
Культура
Даже если время от времени Путин любит цитировать русских классиков (как, например, знаменитое стихотворение Тютчева «умом Россию не понять», правда, заменяя при этом, и весьма красноречиво, «можно только верить» на «надо только верить») или даже давать урок русской литературы, как на недавней «прямой линии» (июнь 2017-го), он неоднократно подчеркивал свою принадлежность к поп-культуре (вспомним его музыкальные выступления). Более того, можно сказать, что его способ показывать знание классики также принадлежит к среднему культурному уровню, что является знаком советской культуры (следуя определению, которое дал ей Борис Дубин). Совершенно так же обстоит дело и с Берлускони, патроном канала 5 и других, которые открыли двери программам, потакающим самым низким вкусам публики. Сам политик в юности пел на прогулочных пароходах и поныне любит петь на публике. Саркози реже проявлял любовь к пению, однако и он неоднократно пытался показать близость к вкусам «простых людей», например впервые сфотографировался с новой подругой и ее сыном от первого брака во время их визита (частного, но в сопровождении фотографов) в Диснейленд в пригороде Парижа.
Тело (спорт, секс, мужественность)
Демонстративный показ своего тела не практиковался политиками ни во Франции, ни в Советской России, ни в послевоенной Италии. В различной степени и различными способами три наших персонажа играют образами своего тела (физического, а не политического, если вспомнить различие, установленное Э. Канторовичем1). Это наиболее характерно для Владимира Путина, который с самого начала отчасти обязан своей популярностью спор-
1 Канторович Э. Два тела короля. М., 2014; Kantorowicz Е. The King's Two Bodies. Princeton, 1957.
тивной выправке, старательно противопоставляемой образу предшественника — больного старика-алкоголика. Нет нужды напоминать об обошедших весь интернет фотографиях Путина с обнаженным торсом на лошади, Путина на рыбалке, Путина, ныряющего в поиске древних амфор, Путина, летящего во главе стаи стерхов и др. Тем самым Путин демонстрировал, что он не только «свой мужик», но еще и «настоящий мужик», в том числе и в сексуальном смысле. И в самом деле, даже если он, в отличие от Берлускони, не хвастается своими сексуальными подвигами, он намекает, что у него «все в порядке», и нередко отпускает «мужские» шуточки (например, по поводу президента Израиля), которые, помимо других доблестей, являются политически некорректными, следовательно, могут соблазнить часть публики. В меньшей степени свое тело выставляют напоказ его протагонисты: у Берлускони это рассказы о сексуальных подвигах, а у Саркози — джоггинг в шортах. Отметим важное различие. У Саркози сам факт бега по улицам Парижа (или Нью-Йорка) и разрешение снимать это на пленку имеет целью скорее десакрализацию функции президента республики, а у Берлускони выставление напоказ предполагаемых качеств «настоящего итальянца» должно демонстрировать, что Берлускони — это как бы Италия в превосходной степени. Выставление напоказ своего тела Путиным преследует другую цель (по крайней мере при двух первых сроках), а именно — героизацию (007, супермен?).
Аутентичность, идентичность и защита от врагов
Итак, все трое предстают как подлинно русский, итальянец и француз и гордятся этим. Они — или настоящие выходцы из «коренного» народа (или в случае Саркози, сына эмигранта, он полностью разделяет его ценности и вкусы). Так, Берлускони участвовал в телевизионном клипе, демонстрировавшем красоты Италии — «волшебной страны», а Саркози в большой прочувствованной речи, заимствуя стиль Мориса Барреса, представлял Францию как уникальную, благословенную страну:
«За несколько дней до конца этой кампании [президентских выборов 2007 года], во время которой столько говорилось о Франции, я хотел приехать сюда, в Лотарингию, на эту землю, израненную историей, давшую Франции столько великих французов, на эту землю, где так любили Францию, с такой отвагой сражались за Францию, где так желали быть французами.
Лотарингия — это земля, дважды священная, так как она была освящена кровью своих детей, пролитой за Францию, и тем самым кровью миллионов французов, пролитой за ее освобождение. Лотарингия — это та священная земля, где молиться Богу или молиться Франции — одно и то же. «Отче наш на Небесах, сколько времени еще нужно, чтобы царствие твое наступило в королевстве французском», — говорила в мистерии Шарля Пеги Жанна д'Арк, уроженка Лотарингии, которая однажды возглавила освобождение Франции. И на вдохновленном Сионском холме [Сионский холм на востоке Франции, который Баррес превратил в своем романе «Вдохновленный холм» в мистическое место] Баррес молился — в одном и том же душевном порыве — Богородице, Лотарингии и Франции и написал для молодой Франции роман, полный энергией нации.
Для меня Лотарингия, которая была закрытым полем сражений франков и германцев, — это священная земля, где Франция зовется Жанной д'Арк, где она — религия.
Для меня Лотарингия — это тот народ, который десять веков спустя должен был выбирать между Францией и Германией и выбрал Францию»1.
Что касается Путина, то он часто говорит об уникальности России и ее величии. Так что мы находим в националистических речах модуляции, связанные с различием историй и публики, к которой обращены речи. Если Берлускони видит в Италии прежде всего страну, где люди умеют хорошо жить, где умелый, предприимчивый народ творит красоту и богатство, если для Саркози Франция есть страна универсальных ценностей, которая в свое время провозгласила и защитила их, но также и страна католицизма, то для Путина, как мне представляется, Россия, прежде всего, великая держава, которая смогла одолеть врагов, спасти себя и заодно все человечество.
Однако все три персонажа проводят более или менее четкую границу между аутентичным народом и населением страны. Это ясно видно в постоянном утверждении идентичности. Так, в 2007 году Саркози создал Министерство иммиграции, интеграции, национальной идентичности и развития на основах солидарности. Легко расшифровать смысл соположенности этих нескольких слов. Имеет место иммиграция как потенциальная угроза разрушения национальной идентичности (тема, близкая Национальному фронту Марин Ле Пен), и лишь интеграция может уменьшить эту угрозу. Не-
1 http://discours.vie-publique.fr/notices/073001514.html.
обходимо уточнить, что данную инициативу бурно критиковали, особенно историки, и что в конечном счете министерство было расформировано в 2010 году.
Корни этой идентичности уходят вглубь истории страны (к истории часто обращаются и Путин, и Саркози, гораздо реже — Берлускони) и в ее традиции. У всех троих чисто националистический способ рассуждений: страна с самого начала обладает всеми качествами, которые определяют ее идентичность и делают ее уникальной (эссенциалистская и глубоко а историческая позиция, присущая всем националистическим дискурсам); задача нынешнего поколения в том, чтобы сохранить в неприкосновенности это наследие, защитить его от вредных влияний извне, укрепить фундамент, на котором стоит страна. Вновь отмечу, что такое видение не является четко эксплицированным, однако лежит в основе многих дискурсов, впрочем, чаще у Путина и Саркози, чем у Берлускони. Подтверждение идентичности осуществляется чаще всего посредством подтверждения христианских ценностей. Недавно, в канун православного Рождества 2016 года (то есть в январе 2017-го), Путин поздравил с Рождеством всех тех, кто его праздновал, следующими словами:
«Рождественские дни озаряют нашу жизнь особой радостью, пробуждают самые добрые чувства, обращают нас к духовным истокам и традициям. Это время благих помыслов и дел, искренней заботы о ближних и о тех, кто нуждается в помощи и поддержке. Огромную, поистине уникальную роль в возрождении высоких нравственных, моральных ценностей, сбережении нашего богатейшего исторического и культурного наследия играет Русская православная церковь, другие христианские конфессии. Они многое делают для гармонизации межнационального и межрелигиозного диалога, сохранения в нашей стране гражданского мира и согласия. Желаю православным христианам, всем гражданам России, празднующим Рождество Христово, здоровья, успехов, благополучия»2.
Со своей стороны, Саркози ссылался на связь Франции с католической церковью в речи в базилике Сан-Джованни ин Латерано в Риме 20 декабря 2007-го:
«Прибыв сегодня вечером в базилику Сан-Джованни ин Латерано и приняв титул почетного каноника этой базилики, который впервые
2 http://www.1tv.ru/news/2017-01-07/317417-vladimir_putin_russkaya_ pravoslavnaya_tserkov_i_drugie_hristianskie_konfessii_igrayut_ ogromnuyu_rol_v_zhizni_obschestva.
был дан Генриху IVи с этого момента передавался почти всем руководителям французского государства, я полностью беру на себя ответственность за прошлое Франции и ту особую связь, которая в течение долгого времени связывала нашу нацию с церковью. Именно через крещение Хлодви-га I Франция стала старшей дочерью церкви. Об этом говорят факты. Превращение Хлодвига I в первого христианского правителя — это событие, которое имело важные последствия для судьбы Франции и для христианизации Европы... Помимо этих исторических фактов Франция поддерживает с апостольским престолом особенную связь также и потому, что христианская вера проникла вглубь французского общества, его культуры, пейзажей, способа жизни, архитектуры, литературы. Корни Франции в сущности христианские»1.
Берлускони в драматических обстоятельствах предстал как «защитник» семейных и христианских ценностей, выступив против прекращения искусственного поддержания жизни женщины, находившейся в состоянии комы уже долгие годы.
Популистским лидерам всегда приписывают прямой контакт с народом. Они выступают как его первые защитники. Они защищают его от внешнего врага и в этом не отличаются от других политических лидеров, их специфичность — в той значимости, которую они придают или делают вид, что придают, врагу внутреннему, который чаще всего находится в связи с врагом внешним. Как уже было отмечено, Путин с самого начала обещал защищать русский народ от террористов (вооружаемых и подстрекаемых извне), затем от врагов с Запада и их агентов внутри страны. Берлускони изобличал то «коммунистов», то брюссельских бюрократов. Применительно к Саркози это менее заметно, однако из речей об иммиграции можно понять, хотя это прямо и не говорится, что та представляет собой опасность. Очевидно, что, по крайней мере, для двух лидеров враг и изобличение врага необходимы для образования того аутентичного народа, который их поддерживает, с которым они находятся в симбиозе и совершенно естественно общаются. Но в одном, как мне кажется, Путин отличается от двух других лидеров и скорее сравним с такими популистами, как Дональд Трамп или Уго Ча-вес (или, если обратиться к лидерам популистской оппозиции, Марин Ле Пен во Франции
1 http://www.lemonde.fr/politique/artide/2007/12/21/discours-du-presiden^de-la-repuЫique-dans-la-salle-de-la-signature-du-palais-du-latran_992170_823448.html.
или Беппе Грилло в Италии). Речь идет о защите «подлинного народа», простых людей, от «элит» или от «олигархов». Лучший пример — защита Путиным под камерами телевидения обитателей Пикалёва, находящихся в конфликте с Олегом Дерипаской, и знаменитая фраза «ручку верните!». Однако можно назвать и другие примеры: публичный разнос нерадивых губернаторов, которые не занимаются судьбой обитателей своих областей, и обещания, даваемые Путиным в телевизионном эфире во время «прямых линий», заняться той или иной конкретной ситуацией, защитить подавшего жалобу человека от произвола бюрократов.
В этом, конечно, можно видеть традицию русского «доброго царя» и плохих бояр или хорошего Сталина и плохих местных управленцев, однако я вижу в этом скорее классическую популистскую процедуру: харизматичный лидер вместе с народом противостоят элите.
Народ и я. Телепопулизм
В качестве средства прямой коммуникации с народом нашим трем протагонистам служит телевидение. Берлускони и в меньшей степени Саркози прибегали также к многолюдным митингам как средству коммуникации с народом, но даже в этом случае собрание приобретало подлинный смысл лишь при посредстве телевидения. Это последнее — в гораздо большей степени, чем социальные сети, которые станут использоваться следующим поколением, — занимает центральное место, и все три лидера в этом деле профессионалы. Берлускони так вообще является собственником медиахолдинга «Фининвест», а Саркози рассчитывал свои выступления так, чтобы они открывали вечерний телевизионный журнал. Телевидение в отличие от социальных сетей строит прямое отношение не между мной-обывателем и правителем, но между нами-обывателями и правителем, и это отношение для него необходимо, потому что оно служит одним из источников его легитимности (даже если выборы играют решающую роль, по крайней мере, для Саркози и Берлускони). Телевидение позволяет изобразить единение с народом, особенно для Путина (Берлускони и Саркози много использовали ток-шоу): при помощи «прямой линии» наглядно строится общность россиян, чьи проблемы и трудности Путин или разрешает, когда этого потребует справедливость, или отбрасывает, когда просьбы не обоснованы.
Для наглядности привожу два отрывка из последней «прямой линии» (15 июня 2017 г.):
Первый отрывок:
«Н. Калинина: Здравствуйте!
Уважаемый Владимир Владимирович, обращается к Вам жительница Забайкальского края Оловяннинского района Калинина Наталья Александровна. 29 апреля 2015 года у нас полностью сгорело село Шивия. На данный момент я осталась без жилья.
Нам предоставляли жилье, но оно непригодно для проживания. У меня на руках маленький ребенок, я мать-одиночка. Куда я только ни обращалась, но все инстанции занимаются только отписками. Наша районная администрация только разводит руками.
Дочке в этом году идти в первый класс, а у нас нет прописки. Проживаем мы в старом заброшенном доме. Владимир Владимирович, будьте добры, помогите, пожалуйста, получить новое нормальное жилье.
Огромное Вам спасибо. Храни Вас Бог.
В. Путин: Наталья Александровна, не отключайтесь, пожалуйста. Это какая область?
Н. Калинина: Оловяннинский район, Забайкальский край.
В. Путин: Забайкальский край? Странно.
Забайкальский край, действительно, — это пожары 2015 года, лето 2015 года, и мы полностью выделили федеральные деньги на то, чтобы обеспечить людей жильем: те семьи, которые пострадали.
Я не помню сейчас точную цифру, но, по-моему, это чуть больше полумиллиарда, 300 с лишним миллионов выделялось как раз на решение жилищных проблем, и эти деньги должны были пойти именно на приобретение жилья либо на строительство нового жилья для таких семей, как у Натальи Александровны.
Там новый губернатор. Правда, она пришла уже на следующий год. Но я ее попрошу с этим разобраться, обязательно попрошу разобраться прокуратуру: где деньги, как они были израсходованы. Но в любом случае, Наталья Александровна, Вашу проблему мы решим. Это обязанность государства, это были наши обещания обеспечить всех людей жильем, тех, кто пострадал от пожара. И мы это сделаем...»
Второй отрывок: «М. Акинченко (журналист): Валентина, я знаю, что Вам обещали материальную помощь, поддержку, чтобы Вы сделали или ремонт, или новое жилье. Я смотрю, Вы здесь ничего не делаете. Почему? Вы сейчас можете рассказать об этой проблеме главе государства. Президент Вас сейчас видит и слышит. Расскажите о Вашей проблеме.
После краткого репортажа из села Красно-кумское Ставропольского края, пострадавшего от наводнения, дают слово одной из пострадавших:
В. Саковская: Здравствуйте, уважаемый Владимир Владимирович. Рассказывать особо нечего, могу Вам это показать. Помощи пока от государства никакой нет. Трескаются стены, садится потолок, всё это осыпается, трескается. Трещины у нас сквозные, дом лопнул полностью весь, со всех сторон у нас трещины.
Мы ждем сейчас комиссию, ничего не можем сделать, потому что мы ждем комиссию. Но, пока мы не оплатим архитектурные 6000, комиссия не приедет. И также нам нужно заплатить по 1800 за справки в МФЦ о том, что у нас больше нет жилья. Но, так как у нас четверо собственников, мы дом покупали на материнский капитал, то есть сумма очень большая, почти около 15 тысяч. Что делать — мы не знаем. Мы живем у друзей, дети — в разъездах, у меня трое детей. Это мой младший, единственный со мной ребенок остался. Вот мои дети: дочка в санатории находится, сын — у кумовьёв. Но на сколько — я не знаю. Пока лето — хорошо, у друзей, а осень, зима? Что делать, мы, честно, не знаем.
В. Путин: Понятно.
В. Саковская: Надеемся, что, может быть, Вы поможете чем-то.
В. Путин: Валентина, то, что Вы мне сейчас сказали, очень странно, вообще не укладывается у меня в голове. И я хочу спросить: Вам 10 тысяч выплатили? 50 тысяч — за частично утраченное имущество?
В. Саковская: Нет, выплат до сих пор нет.
В. Путин: Вообще никаких?
В. Саковская: И я не одна такая. Нет, помощи никакой не было.
В. Путин: Это очень странно, потому что Федерация свои деньги, необходимые для поддержки пострадавших семей, перечислила в Ставропольский край. И я хочу задать вопрос своему двойному тезке, губернатору Ставропольского края. Владимир Владимирович, где деньги? Первое.
Второе. Хотел бы попросить Генеральную прокуратуру проверить, как идет эта работа.
В-третьих, то, что с Вас пытаются собрать какие-то деньги архитектурные ведомства или за получение каких-то справок — это полная чушь.
Должны быть выплачены 10 тысяч на прямую оперативную поддержку, 50 тысяч должно быть выплачено за частичную утрату имуще-
ства, 100 тысяч — за полную утрату имущества. Все остальные справки должны собираться муниципальными, городскими и региональными властями бесплатно, без того, чтобы перекладывать эту нагрузку на Вас. Мы же для того предусмотрели и 10 тысяч, 50, 100 тысяч, чтобы помочь людям, а не брать с них эти деньги назад. Это какой-то бред просто. Мы обязательно с этим разберемся, я Вас уверяю.
В. Саковская: Спасибо Вам большое.
В. Путин: Надеюсь, что Владимир Владимирович уже сегодня у вас побывает.
В. Саковская: Надеемся.
В. Путин: Пусть посмотрит, разберется.
Т. Ремезова: Спасибо большое, будем ждать реакции».
Общий рисунок просматривается достаточно легко. Несчастные и беззащитные жертвы стихий и бюрократов обращаются к последнему своему защитнику, и не зря. Президент, конечно, в курсе природных бедствий, и он (государство) принял нужные меры. Виновата местная власть, и она в лице конкретного губернатора должна будет отвечать и перед президентом («мы обязательно с этим разберемся») и судом («обязательно попрошу разобраться прокуратуру»). Но слово государства (Путина) не может быть нарушено («это были наши обещания... и мы это сделаем»).
Можно во всем этом видеть популизм, оснащенный современными техническими средствами, но мне, как всякому, кто учился в давние времена во французской школе, видится другая картинка из учебника 2-го класса: Людовик IX (Святой Людовик, король Франции с 1226 по 1270 год) восседает, как пишет летописец, под дубом в венсенском лесу (bois de Vincennes), неподалеку от своего замка, и всяк может подойти, изложить жалобу и получить справедливое решение. Так что еще открыт вопрос, чего здесь больше — популиста или монарха.
Постоянная потребность в популярности как один из источников легитимности объясняет ту одержимость опросами общественного мнения о своей популярности, которая свойственна всем трем лидерам. (Где как не здесь вспомнить атаки, которым подвергался Левада-Центр? Но можно также вспомнить о «деле опросов», в котором замешан бывший советник Саркози, благодаря которому мы узнали, что Елисейский дворец ежегодно тратил на опросы миллионы евро.) В то же время она объясняет трудность, с которой политики сталкиваются, когда необходимо будет признать свое пораже-
ние. Это касается только двух западных лидеров. Саркози был убежден, что он мог бы еще быть переизбран, а Берлускони регулярно объявляет, что вновь станет во главе страны. Что же касается Путина, то он после некоторых колебаний общественного мнения в самом начале (путинский промах в связи с потонувшей подлодкой и фразой «она потонула») имеет такую популярность, которую, кажется, пока ничто не может поколебать.
Это отношение, эта «связь с народом» не есть чистая фантазия и не может ею быть. Популярный лидер-популист либо чувствует то же, что и большинство населения, и естественно говорит то, что оно желало бы слышать, либо, не разделяя чувств населения, он понимает, что именно оно хочет слышать. Путин как «простой советский человек» понял, что русские хотят порядка, хотят видеть Россию великой державой, что они не хотят обесценения советской эпохи, потому что это лишает смысла часть их истории и личной жизни. И он сумел это выразить: «Кто не жалеет о распаде СССР, у того нет сердца». («А у того, кто хочет его восстановления в прежнем виде, у того нет головы», добавил он). История России едина, и она — героическая.
Со своей стороны, например, Берлускони, придя к власти, вместо ожидаемых от политика слов о том, как он будет бороться с весьма распространенным в Италии уклонением от уплаты налогов, может (в менее героическом жанре) публично заявить, что тот, кто платит все налоги, — дурак и простак, выражая тем самым отношение большинства итальянцев к государству как вору, которого оправдано обманывать. Можно процитировать Саркози, который в 2005 году, будучи министром внутренних дел, заявил по поводу молодежи из пригородов Парижа, что он искоренит этих подонков при помощи аппарата Керхера. Десять лет спустя (в 2016-м в интервью «Франс-2») он вернулся к этому эпизоду: «Когда я сказал «подонки», это вызвало шок только у узкого круга парижан, французы не были шокированы. Что такое трансгрессия? Я горжусь тем, что сказал именно так». Здесь мы находим все ингредиенты популистского дискурса: народ («французы» — народ, взятый недифференцированно, в отличие от общества), элиты, противопоставленные народу (маленький парижский мирок не понимает народа), и популистский лидер, который понимает то, что чувствуют люди, артикулирует их мысли.
Таким образом, популистский лидер по-
нимает «народ» и говорит вслух то, что «народ» думает, но не может или не осмеливается сказать, и тем самым делает легитимными мысли, чувства и мнения, которые ранее люди не осмеливались высказать во всеуслышание (будь то страх или ненависть перед иммигрантами или более банальное уклонение от уплаты налогов). Лидер усиливает себя, говоря то, что «народ» хочет слышать, а «народ» доволен тем, что высокий государственный авторитет разделяет его мнение, а не читает ему мораль. Но, если не считать ситуации Путина, эта комбинация взаимных «усиления и удовлетворения» (политика и массы) оказывается довольно-таки эфемерной.
Лидеру популистского типа необходимо сочетать два аспекта своей политической персоны: он должен быть одновременно человеком, как другие, и человеком провиденциальным. Единственный, кто смог полностью реализовать этот оксюморон, как я думаю, — Владимир Путин. Благодаря тому, что он был назначен премьер-министром как бы помимо своей воли, а затем, почти сразу, без настоящей кампании избран президентом России, он может представлять себя не политическим деятелем, стремившимся к власти, но обычным человеком, которого Бог (?), судьба (?) (его кадиль-щики не едины во мнениях на этот счет) поместили во главу России. Когда же он оказался во главе страны, то выполнял свой долг, работая, по его собственному выражению, «как раб на галерах»: это выражение стирает политическое и оставляет только тяжелый, но необходимый для России труд. И, так как он хорошо выполняет свою работу, честно и открыто (смотри «прямую линию»!), народ не может этого не признать. Остается предоставить окружению и СМИ возможность постоянно объяснять населению, что Путин и есть спаситель России.
С этой точки зрения можно проследить эволюцию Путина, который, особенно во время третьего срока, все больше облекается в одеяния человека провиденциального, тогда как «я как все» отходит на второй план. «Путинки» встречаются все реже; спортивные подвиги, неожиданные жесты занимают все меньше места, а образ «отца нации» усиливается.
Если вернуться к таблице, можно заметить достаточно большое число совпадений, чтобы найти подтверждение изначальной гипоте-
зы: Путин принадлежит той же категории политических лидеров, что и двое других, и всех троих можно характеризовать как популистов. Тем не менее следует добавить важную оговорку. Многие из черт, перечисленных в таблице, даже если они принадлежат в первую очередь популистским политикам, часто встречаются и у всех остальных. Например, использование семьи (вспомним президентские выборы в США), внимание к общественному мнению, демагогические обещания во время предвыборной кампании1 и др. Когда участников предвыборной кампании во Франции называли популистами, это было возможно потому, что у всех была та или иная черта, обычная приписываемая «популистам». Поэтому, наверное, следует говорить о популисте лишь в том случае, когда мы имеем целый набор этих черт, притом ярко выраженных.
Но, если это так, не следует забывать, что в конечном счете, когда мы говорим «популист», мы не даем точного определения данной разновидности политического деятеля, объективно существующего в природе, а лишь наклеиваем на него ярлык (будем надеяться, не слишком произвольно). Ярлык, позволяющий, с одной стороны, делегитимизировать данного политика, а с другой — интеллектуально успокоить себя: «Раз это популист, то все ясно».
В заключение считаю нужным еще раз подчеркнуть, что речь здесь не идет об анализе реальной политики трех политических деятелей. Конечно, некоторые принимаемые ими меры можно квалифицировать как популистские, особенно у Берлускони (который отменил, например, налог на жилье, ненавистный для многих итальянцев), однако за частичным исключением Берлускони мы не имеем дела с политикой по-настоящему популистской, как, например, в случае Уго Чавеса (я не придаю здесь термину «популистский» никакого пейоративного смысла). Путин неоднократно даже предостерегал народных избранников от популистской политики. И, если обратиться к его экономическому курсу, его можно критиковать по многим статьям, но он достаточно далек от популизма. Следовательно, можно сказать, что речь идет не о популистской политике, но об умелом популистском облачении политики, которая таковой не является или является лишь в малой степени.
1 Слово «популист» достаточно часто употребляется для обозначения просто демагога.
