CC BY
15
«ПУТЕШЕСТВИЕ КРИТИКИ» С.К. ФЕРЕЛЬЦТА: К ВОПРОСУ О НЕСВОЕВРЕМЕННОСТИ ЛИТЕРАТУРНОГО ПАМЯТНИКА1
А.Е. Козлов
Ключевые слова: русская литература XIX века, русский траве-лог, вторичность и альтернативность, вторичный текст. Keywords: Russian literature of XIX century, Russian travelogues, secondary-type of narrative and alternatively, secondary text.
Историческое изучение литературы как упорядоченной системы эстетических и социально значимых доминант зачастую корректируется введением в исходные условия новых компонентов - «забытых», исключенных из памяти культуры текстов и «представительствующих» от их имени фигур. Обращение к произведениям второго и третьего литературного рядов зачастую изменяет определяемые внешними условиями индексы, вносит случайные, «стохастические» факторы. С точки зрения истории литературы, обращение к таким текстам значимо в аспекте изучения жан-рообразования и сюжетосложения; для лингвистики определенный интерес имеет их стилевая организация.
Наибольшую сложность представляют произведения, некогда исключенные из литературной иерархии, сыгравшие незначительную роль в истории литературной эволюции [Тынянов, 1977; Лотман, 1997], чьи авторы не имели сколько-нибудь устоявшейся биографии или заменяющей ее на определенной дистанции репутации. Фактическое отсутствие этих произведений в истории культуры объясняется недостаточностью образуемого ими резонансного поля. Примером такого текста является «Путешествие критики» С. фон. Ф.2, написанное С.К. Ферельцтом в первом десятилетии XIX века и опубликованное через 8 лет после соответствующего
1 Статья подготовлена в рамках реализации грата РГНФ Аннотированный указатель «Русский травелог XVIII - начала XX века» (грант № 15-04-00508, тип проекта «а»).
2 Полное название текста: «Путешествие критики, или Письма одного путешественника, описывающего другу своему разные пороки, которых большею частию сам был очевидным свидетелем» (1818). Считается, что произведение создавалось с 1802 по 1809 год. В большинстве комментариев текст атрибутируется С.К. Ферецельту [Костелянец, 1956; Макогоненко, 1956; Кузьменко, 1967; Овчинников, 1989; Козлов, 2016]. Как отметил Г.П. Макогоненко, «Савелий Ферельцт - ученик русских просветителей XVIII века, причем, безусловно, в большей мере ученик Фонвизина и Новикова, чем Радищева, хотя Радищевское "Путешествие" он отлично знал» [Макогоненко, 1956, с. 719]. Альтернативный вариант атрибуции, связывающий произведение с племянником Д.И. Фонвизина, С.П. Фонвизиным [Кокорев, 1951], кажется недостаточно убедительным. Информацию о памятнике и его авторе см.: РГИА, ф. 733, оп. 118, ед. хран. 38762; РГИА, ф. 1343, оп. 51, д. 27 (Владимирская губерния).
цензурного разрешения. По всей видимости, публикация данного произведения в 1818-м году не произвела сенсации, поскольку большинство тем, затрагиваемых в «Путешествии...», равно как и задействованных стилевых регистров, было характерно для новиковской публицистики и екатерининского театра. Социальный заказ первой трети XIX века был качественно иным и предполагал постепенное усложнение «фактуры» героя, его внешней и внутренней речи и собственно организующего произведения стиля. Кроме того, сама форма «аллегорического путешествия», типологически связанная с «Путешествием Телемака» Ф. Фенелона и «Тилемахидой» В.К. Тредиаковского, также утратила свою релевантность в связи с актуализацией сентиментального и романтического путешествия, моделирующего качественно иные пространственные и временные образы.
Оценивая произведение, советский критик и литературовед Б.О. Костелянец проницательно писал: «.условен не только адресат -некий "друг", но, что гораздо существеннее, условным, почти никак не конкретизированным, выступает и повествователь. Само название книги свидетельствует об этом. <.> Путешествует негодующая, но вместе с тем и безличная критика» [Костелянец, 1956, с. 15]. Действительно, текст «Путешествия...» существует вне привычной личностной антропологии; реконструкция языкового портрета говорящего представляется невозможной. Следуя логике эпистолярия, С. Фон Ф. выстраивает сюжет через цепочку писем, при этом идиостиль адресата и адресанта полностью совпадает.
В «Предисловии» к произведению сообщается: «Друг мой никогда не имел желания быть страдальцем учености, или, просто сказать, автором» [Ферельцт, 1951, с. 21]. Таким образом, интенцию пишущего нельзя назвать креативистской: он занимает позицию собеседника, адресанта, отказываясь от права на вымысел и домысел. Это высказывание одновременно лишает нарратора критической компетенции, поскольку основная задача текста - сообщение определенной информации. Следующее за этим предложение дезавуирует цель создания произведения и обозначает его бесполезность: «Впрочем, я не знаю, какую оно может принести пользу. Ежели предположить, что люди, коих пороки здесь описываются, прочитавши письма сии, ужаснутся преступлений своих и исправятся, так их давно уже и на свете нет... » [Ферельцт, 1951, с. 21]. Следовательно, в тексте фиксируется определенная временная точка, относительно которой критикуемые пороки не релевантны настоящему моменту. Получается, сюжет «Путешествия критики» ретроспективен, и по своему содержанию описывает давнопрошедшие и утратившие актуальность события. Наконец, в конце предисловия фиксируется еще один аспект произве-
дения - гедонистический: «Друг мой писал их не с тем, чтобы злословить других и не с тем, чтобы делать другим нравоучения. Короче сказать, он писал только для моего удовольствия; а я вздумал поделиться сим удовольствием с другими» [Ферельцт, 1951, с. 22]. Данный аспект явно противоречит названию произведения, в котором заключена идея критического осмысления действительности. Таким образом, с первых страниц «Путешествия критики» нарратив представляет несколько взаимоисключающих интенций.
Сюжет «Путешествия...» выстраивается по принципу миметического подобия: слова и вещи уравнены в произведении Ферельцта, неслучайно большинство сюжетных ситуаций в репликах героев и в их описании сопровождается словом кажется (в качестве личных глагольных форм и инфинитивов в составе глагольного сказуемого, модальных и вводных слов), определяющим ирреальную, зачастую оптативную модальность, осложненную модусом неопределенности. Так, например, скатерть в доме помещика Г.А. «казалось, служила мешком или веретьями» [Ферельцт, 1951, с. 45]; обдумывая аферу, провинциальные игроки из XVII письма приходят к выводу, что «тысяча восемьсот рублей покажутся ему (г. Банкометову. - А.К.) за десять тысяч» [Ферельцт, 1951, с. 85]. Наконец, сам повествователь, позиционируя себя критиком, отступает от своих намерений: «Если бы возможно было, я не пощадил бы, кажется, жизни для защищения сей любезной или сказать языком романиста божественной красавицы. Или только так кажется... » [Ферельцт, 1951, с. 62]. Таким образом, критика становится родом кажимости, общего мимесиса, которому подчиняются не только персонажи, но и сам нарратор, в ведомстве которого находятся все описанные ситуации.
Притворство, или мимикрия, составляет в «Путешествии критики» основу поведения. Как пишет путешественник в XXVIII письме: «Уметь скрывать пороки свои, по-нынешнему значит быть добродетельным» [Ферельцт, 1951, с. 116]. Такой тип поведения, отменяя норму, устанавливает некоторую антинорму. Характерным в этом ряду оказывается эпизод, в котором описывается бахвальство немца Вральмана: «Я был в городе N городничим, сказал он (неоспоримое доказательство)» [Ферельцт, 1951, с. 67]. Рассуждая о словах Вральмана, повествователь обращается к достоверным источникам: «В каких летописях ты найдешь, что за несколько лет перед сим в таком-то городе бьл городничим г. Вральман?» [Ферельцт, 1951, с. 67]. Ставя такой риторический вопрос, путешественник показывает вымышленность, фикциональность рассказываемой истории, поскольку авторитетный документальный источник отсутствует. Ложь становится ключевым жизненным принципом, определяющим повседневность городских обывателей.
«Путешествие критики» изображает типы, предельно обобщенные и связанные с известными пороками и грехами. В связи с этим текст лишен развернутых портретов, которые часто заменяются отсылкой к определенному метатипу: недоросля Митрофана, глупца Простакова, хищного помещика Гура Филатова, обманщика Вральмана и др. Повествователь неоднократно акцентирует внимание читателя на литературной подоплеке многих происшествий: «В здешнем городе, сколько я мог приметить, всякие приключения, точно в какой-нибудь школе сочинения, всегда делаются из какого-нибудь нравственного предложения или старинной пословицы» [Ферельцт, 1951, с. 109]. Заканчивая XII письмо, путешественник замечает: «Здесь по городу носится слух, что один неизвестный писец выпустил в свет драму под заглавием "Вероломная жена или сила корыстолюбия ". Говорят, что он содержит подробное описание сего удивительного брака» [Ферельцт, 1951, с. 74]. Представленная бытовая ситуация теряет свою единичность и событийную значимость, становясь универсальной картиной пороков целого поколения. Эта мысль находит развитие и в других письмах: «Особенно попужай журналом, журнал для них всего страшнее; ибо всякий попавшийся в журнал по мнению их есть человек подозрительный, лишенный всех чинов, привилегий и самого титла: дворянин» [Ферельцт, 1951, с. 113]. Таким образом, критика становится действенным орудием, позволяющим исторгнуть персонажа из определенной сословной системы, обнажить существующую антинорму и возвести единичный порок на уровень всеобщего греха. В связи с этим, особое значение получает последнее письмо: «...мог ли бы я прежде сего поверить, что в природе действительно находятся все те люди, которые в Истории и в театральных пиесах изображены самыми чернейшими красками <... > Сверх сего приметил я что большая часть из них в подлиннике несравненно сквернее и гаже нежели каковыми их изображают в комедиях и трагедиях» [Ферельцт, 1951, с. 133]. Безусловно, понятие подлинника в описанном контексте существенно деформируется и становится частью траве-стированного художественного мира, логика которого в большей мере соответствует сюжетам драматургии и публицистики екатерининского времени.
Кроме того, «Путешествие...» очевидным образом включалось в игру, наследуя не только обличительные черты радищевского путешествия (произведения de facto существующего в культурном сознании), но и иронического сентиментального путешествия Л. Стерна [Шенле, 2004]. Изучение «стерновского» художественного кода составляет отдельную задачу и выходит за пределы настоящей статьи.
Неподлинность персонажей лишает их особого бытийного статуса, превращая в предмет художественной критики. Пространство предстает в
«Путешествии» топосом неподлинности и травестии, где каждый герой вынужден бороться за соответствующий статус в бытии, или уподобляться существующим в пространстве вещам и типам. В этом контексте очевиден металитературный сюжет произведения, поскольку путешествие, описанное С. Фон Ф., лишено реальных очертаний и подразумевает рефлексию о пройденном сатирической литературой пути.
Таким образом, можно утверждать, что в рассмотренном произведении отразилось большинство фабул сюжетов второй половины XVIII века и обозначились основные предпосылки их дальнейшего развития в литературе начала XIX века. Если определять место данного памятника в литературном процессе, справедливо назвать его скрепой, соединяющей «Недоросля» Д.И. Фонвизина (имена персонажей, сюжеты о воспитании) и произведения Н.В. Гоголя (отдельные типы-пороки, обобщение частных ситуаций, изображение мира антинормы). В то же время, «Путешествие критики» типологически завершает ряд просветительских путешествий и разрабатывает достаточно продуктивную модель стернианского сентиментального путешествия, в котором голос повествователя распадается на несколько самостоятельных голосов.
На сегодняшний момент остается не проясненной история критики и чтения «Путешествия...». По отсутствию развернутых критических отзывов складывается впечатление, что произведение не нашло своего читателя в XIX веке.
В заключение, возвращаясь к теории литературной эволюции, кажется уместным провести аналогию между подобными «забытыми» литературными памятниками и рудиментами и атавизмами в органической теории видов. Несмотря на видимую сложность стохастических процессов в культуре, можно видеть тождество между различными «мутациями», имеющими взрывной эффект, и появлением прецедентных и классических текстов с уникальной структурой, а также утверждать сходство между рудиментами и элементами стиля, языка, сюжета, утратившими свою актуальность для читателя-современника и последующего поколения читателей. Поскольку эти рудименты зачастую аккумулируются литературой более сложного уровня, вопрос об изучении таких произведений как «Путешествие критики» С. Фон Ф. не может быть снят, что свидетельствует о «тупиковой линии» русской литературы. Изучение таких линий и определяющих их развитие случайностей в конечном итоге приводит литературоведа и любого квалифицированного исследователя к мысли о закономерности появления эстетического феномена в сфере классики и беллетристики как образующего центра и литературной периферии, влияющей на него через серию сюжетно-мотивных приближений.
Литература
Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб., 1997.
Костелянец Б.О. Русский очерк // Русские очерки: В 3 тт. М. 1956.
Кузьменко А. Хто ж автор «Путешествия критики»? // Архивы Украины. 1967. N° 2.
Овчинников Г.Д. Савелий Ферельцт - автор «Путешествия критики» // XVIII век. Л., 1989. Сб. 16.
Макогоненко Г.П. Радищев и его время. М., 1956.
Козлов А.Е. Рефлексия и нарратив в «Путешествии критики» С.К. Ферельцта // Вестник Томского государственного университета. 2016. № 410.
Кокорев А.В. Путешествие критики - социальная сатира писателя-радищевца // Путешествие критики. М., 1951.
Ферельцт С.К. Путешествие критики или Письма одного путешественника, описывающего другу своему разные пороки, которых большею частью сам был очевидным свидетелем. Сочинение С. Фон Ф., 1818. Памятник русской сатирической публицистики начала XIX века. М., 1951.
Шенле А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий 1790-1840. СПб., 2004.
ЛОГИКО-ФИЛОСОФСКИЕ АСПЕКТЫ ФЕНОМЕНА «ФАКТ»
Р. Ф. Рохвадзе
Ключевые слова: факт, объективность, субъективность, личность, событие, пропозиция.
Keywords: fact, objectivity, subjectivity, human being, event, proposition.
Факт как логико-философский феномен обсуждался в исследованиях отечественных ученых (Л.Я. Аверьянов, Г.А. Бережная, Н.С. Звездов, М.Б. Лига, С.Х. Ляпин, С.Ф. Мартынович, Л.С. Мерзон, и другие). Особо следует упомянуть цикл исследований зарубежных логиков и философов (С. Ammer, C.A. Baylis, R.L. Clark, D. Davidson, W.H. Everrett, M. Freedman, N. Goodman, B. Russell и др.), в которых феномен «факт» рассматривается как категория философии и логики. Перечисленные научные изыскания внесли определенный вклад в изучение сущности феномена «факт», но до сих пор остается актуальной проблема определения его природы.
В философии рассматривается проблема реальности факта, а в логике - это вопросы структуры и проблема его представления. Согласно приведенным научным трудам, факты рассматриваются в онтологиче-
