CC BY
13
РЕЦЕНЗИИ
ПУТЬ К ИСТОКАМ БЫТИЯ (РЕЦЕНЗИЯ НА МОНОГРАФИЮ Ю.Ш. СТРЕЛЬЦА «ЭТИЧЕСКОЕ И ЭСТЕТИЧЕСКОЕ В ОСМЫСЛЕНИИ ЖИЗНИ». ОРЕНБУРГ: ООО ИПК «УНИВЕРСИТЕТ», 2015)
Щеглова Людмила Владимировна, доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии и культурологии Волгоградского государственного социально-педагогического университета, culture1@mail.ru, г. Волгоград, Российская Федерация
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ •МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЮРИДИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ O.E. КУТАФИНА <МПОА>. ОРЕНБУРГСКИЙ ИНСТИТУТ (ФИЛИАЛ)
Ю. Ш.СТРЕЛЕЦ
ЭТИЧЕСКОЕ И ЭСТЕТИЧЕСКОЕ В ОСМЫСЛЕНИИ ЖИЗНИ
Новая книга известного оренбургского философа Ю.Ш. Стрельца является непосредственным продолжением его объемного труда «Смысл жизни человека: от истории к вечности» (Оренбург, 2012). Их объединяет актуальная во все времена и чрезвычайно обострившаяся сегодня проблема смысла человеческой жизни. Решение смысложизненной задачи в своем индивидуальном существовании для современного
человека затрудняется не только глобальным кризисом идеологий (метанарративов), упадком авторитета религий и философий. Не менее важны и такие процессы, как утрата стремления к подлинности и проблематичность истины; рассеивание личной идентичности под напором все смывающего тотального информационного потока; ускорение хода социального и индивидуального человеческого времени, которые усложняют для человека задачу «быть с мыслью», «быть в мысли».
Автор книги рассматривает возможности решения смысложизненной задачи, определения призвания и предназначения человека в свете дихотомии этического и эстетического начал в духовном мире человека, взятых в качестве преимущественного жизне-и мироотношения, а не только в виде имплицитных интерпретирующих установок, что характерно для большинства современных работ по вопросам искусства и нравственности.
Книга Ю.Ш. Стрельца отвечает на вопрос, поставленный во введении, возможно ли сущностное совмещение этих двух типов самоопределения жизни — этического и эстетического — в примиряющем их принципе калокагатии, согласно которому в абсолютном совершенстве сливаются Истина, Добро и Красота. Сама постановка вопроса связывает автора с традицией русского способа философствования с его тенденцией к синтезу идей, образов и концепций философского порядка и с обращением к он-тическому плану бытия, к рефлексии по поводу предельных его оснований. В книге можно обнаружить все три типа рассуждения, присущих
русской философии: условно говоря, «сократовский», нравственно-практический, «платоновский», опирающийся на метод художественного творчества, и «аристотелевский», тяготеющий к энциклопедизму и формально-логическому изложению идей.
Внутреннее единство книге Ю.Ш. Стрельца придает категориальная сетка, сквозь призму которой и рассматривается поставленный вопрос. Для него характерен синергетический принцип, в силу которого противоречие «сущего» и «должного» преодолевается с помощью категории «возможного», а этическое и эстетическое ми-роотношения сливаются в их «калокагатийном» истоке, существовавшем «как очевидное начало жизни до её последующего разветвления на модусы нравственного, художественного и интеллектуального» [3, с. 252]. Это Абсолютное Начало совпадает с правдой жизни в её утопически заданном апогее [3, с. 252].
Для доказательства или, лучше сказать, демонстрации такой возможности автор предпринимает анализ мировой мыслительной традиции, начиная с С. Кьеркегора, отчетливо разделившего векторы этического и эстетического мироотношения, представившего их в последовательности как ступени созревания каждой человеческой души в её «пути к Абсолюту». Наиболее законченный вариант эстетизма как жизненной позиции представлен творчеством Ф. Ницше. Рассмотрены также взгляды Л. Толстого, П. Флоренского, Б. Вышеславцева, Н. Бердяева, И. Ильина и Н. Рериха с целью показать, что «принцип калокагатии не является лишь древним изобретением, утрачивающим свое значение и методологическую ценность с наступлением новых времен и реалий» [3; с. 79].
Однако выбранные мыслители творили 100 и более лет тому назад в совершенно определенных исторических условиях. Увлечение автора иррационалистической, а иногда и прямо мистической, философией снижает уровень доверия к общему выводу из первой главы. Здесь хочется напомнить пророческие слова О. Мандельштама: «Теперь не время бояться рационализма. Иррациональный корень надвигающейся эпохи, гигантский, неизвлекаемый корень из двух, подобно каменному храму чужого бога, отбрасывает на нас свою тень. В такие дни разум энциклопедистов — священный огонь Прометея» [1; с. 86].
А вывод между тем вот такой: «Троица калокагатии — Добро, Истина и Красота, разумеется, не тождественна христианской, будучи её отражением, и только идейным, в духе Платона, отражением в феноменальном мире. Здесь она обретает антропологическое содержание и смысл, как возможность сделать должное сущим. Должное для человека — истинно сущее в религиозном смысле. Оно навсегда оставалось бы для нас недосягаемым должным, если бы мы не воспринимали его как принципиально возможное» [3; с. 81].
Общим знаменателем этического и эстетического начал автор считает «идеал», понимаемый как «совершенное». К осмыслению природы идеала он переходит в начале второй главы, посвященной проблеме добра и зла. Не эпистемологическое, а ценностное понимание природы идеала опять угрожает нам уходом из области науки в сферу эзотерики к которому, по нашему мнению, вообще тяготеет синергетический подход как таковой.
Большой интерес представляет раздел третьей главы книги, посвященный концепции «сопротивления злу насилием», в которой выделены три подхода к осмыслению насилия, подробно представлена концепция Л. Толстого, а также её критика в отечественной философской литературе и отчетливо выражена авторская позиция. В предваряющем его рассуждении о корнях зла в эстетическом, этическом и религиозном освещении Ю.Ш. Стрелец касается темы объективности зла и вскрывает парадоксальность религиозного типа мышления.
Если зло объективно, источник его не только в социальных отношениях и не только в поврежденной человеческой природе, то, казалось бы, человеку надлежит бороться с ним, как в своей душе, так и в мире. Однако провиденциальная картина мира попускает зло как необходимый фактор равновесия сил, и тогда человек свободно выбирает, противостоять ли злу или уклонится от схватки. Подробно разбирая полемический ответ И. Ильина Л. Толстому, выдвинувшему концепцию ненасилия, Ю.Ш. Стрелец использует для её оценки разработанную в предыдущей книге дихотомию морали бытовой и морали бытийной.
«В бытовой морали имплицитно присутствует идея вечного несовершенства мира, которому противостоит некий должный нравственный миропорядок как земная задача человечества и
Путь к истокам Бытия (рецензия на монографию Ю.Ш. Стрельца
«Этическое и эстетическое в осмыслении жизни» С. 81-84
его истории... Идеалом бытовой морали становится единение и солидарность человеческого рода на базе универсальных норм и принципов его нравственного существования. Бытийная мораль исходит из идеи существования единого мирового нравственного порядка, в котором человек изначально (как свободное существо) находит самого себя, ориентируясь на возможный, а не всегда проблематичный — действительный — максимум собственных сил. Таким образом, бытийная мораль констатирует всю полноту морального достоинства человека и его нравственного самосознания. Идеалом бытийной морали является осуществление жизненного предназначения человека (возможного должного) путем его единения с самим собой как условия единения с другими людьми» [2, с. 428—429].
Именно в свете этой дистинкции Ю. Ш. Стрелец относит позицию И. Ильина к уровню бытовому, а позицию Л. Толстого к уровню бытийному, при этом второй путь, исходящий из принципа ненасилия, автор считает «более взрослым» уровнем жизнеотношения [3; с. 148], хотя и вынужден признать реалистичность позиции И. Ильина [3; с. 149]. Дистинкция морали на бытовую и бытийную легко прочитывается как дихотомия «низшего» и «высшего» уровней. Соответственно отнесение благородно-рыцарственной позиции И. Ильина и других романтических критиков Л. Толстого к сфере бытовой морали несколько принижает её, чего автор, конечно же, хотел бы избежать, ведь обе названные позиции в отношении к сфере морали различаются как её идея и её смысл. Однако в тексте к онтологическим уровням морали относятся и другие пары когерентных категорий, такие как земное и метафизическое, временное и вечное и даже банальное и трансцендентное. Понятно, что спор И. Ильина и Л. Толстого не является противостоянием эстетика и этика, оба они находятся на религиозной позиции. Но, упрекая Л. Толстого в морализме, И. Ильин имеет в виду недостаточность именно религиозной позиции Л. Толстого, который конечно, верит в Бога, но он не верит в дьявола и поэтому ограниченно понимает зло. Он недооценивает злую волю отдельных лиц, как и вообще человеческую индивидуальность. В известном смысле Л. Толстой такой же пророк массовой культуры, как Ф. Ницше, только с обратным знаком.
Возможно потому, что идея целостности и полноты бытия, постигаемая в вечности,
мистична сама по себе, у позднего Л. Толстого исследователи находят настоящую мистику любви, знаменующую его переход от элементарно-нравственного понимания христианства к духовно-мистическому.
Этическое и эстетическое Ю. Ш. Стрелец называет модусами человеческого мироотношения [3, с.124—128]. Предпочтение того или другого вектора связана в современной эпистемологии как с признанием множественности истин, так и с переходом от классов к кластерам в познавательной практике и в классификации человеческих характеров. Такой взгляд позволяет Ю.Ш. Стрельцу сделать ряд интересных замечаний. Так, например, его вывод об эстетическом миро-отношении Э. Фромма проливает новый свет на философскую позицию автора знаменитых работ в целом и многое в ней проясняет. И это тем ценнее, что расхожая критика представляла Э. Фромма скорее как моралиста, игнорируя артистический характер его выбора и очевидную близость к искусству его типа философствования. А О. Г. Дробницкого Стрелец называет «отчетливым» этиком современности, и с этим нельзя не согласиться. В собственных же рассуждениях Ю. Ш. Стрельца преобладающей моделью видится не этик, и не эстетик, а чисто теоретический человек, который мало интересуется своими естественно—историческим и социокультурным контекстами.
Вместе с тем подобные работы для людей моего поколения всегда содержат некую скрытую исповедальность, поэтому, читая книгу, ты словно знакомишься с новым интересным человеком и невольно вступаешь в диалог с ним. Триадичная логика движения идей приводит автора к рассмотрению концепта «ум». Он отмечает инструментальный и ориентационный характер ума. Мы также считаем, что ум служе-бен: в морали он нужен для различения добра и зла, в эстетике он тождествен вкусу, т.е. нужен для различения уровней. Способность к тонкому различению и есть ум, служащий для анализа и ориентации в мире. Для синтеза и метафоры (переноса) больше потребно воображение, транс-цендирующая способность разума. Поэтому когда воображение преобладает в общественном сознании, культура пронизывается эзотерико-синтетическим способом мыслить.
«С социокультурной точки зрения переход от этически центрированного общества XIX века (впечатляет как обилие этических трактатов в
философии, так и этицизм литературы критического реализма) к эстетизму в XX веке связан со смещением центра тяжести в деятельности людей от производственной сферы к досуговой и, соответственно, переориентацией культуры от героизации человека продуктивного возраста на молодежь, в духовном мире которой преобладает эстетическая установка» [4, с. 3].
Экзистенциальная направленность книги Ю. Ш. Стрельца постоянно подталкивает читателя к работе самопознания выбором тем. Это бунт и самоубийство, предательство и преданность, вина, покаяние и раскаяние или такое важное понятие для соотнесения этического и эстетического планов осмысления жизни, как «искус». Здесь мы видим лингвистическое сближение в духе хайдеггеровского способа рассуждения. Так, например, уже Марина Цветаева сближала искусство и нравственность в представлении об искусе, рассматривая его с разных сторон в статье «Искусство при свете совести». Полюсами у нее выступали художник-профессионал, призванный и отмеченный даром, и «простая душа», интуитивно прозревающая метафизические высоты и глубины.
Искус, по Ю.Ш. Стрельцу, это «предложение к самоопределению, детерминация рискованных действий, в результате которых нечто обретается, или, напротив, теряется все данное человеку изначально» [3, с. 181]. Это «экзистенциальный удар по человеку», который, как пишет автор, «буквально выволакивает» проблему морального выбора в сферу эстетики. Поэтому и «судьба человека — это цепь ответов на искусы».
Но только в сфере эстетики человек в большей мере принадлежит самому себе, откликается на свою индивидуальность («каждый пишет, как он дышит»). Современный художник Тайсон сказал об этом еще прямее: «Искусство продает вам вас же». Тогда как мораль всегда имеет в виду не только достоинство человеческой природы, но и всеобщую связь человеческого рода,
в том сартровском смысле, когда выбирая себя в поступке, мы в то же время выбираем и все человечество. Однако автору важно показать (и он этого вполне достигает), что в контексте анализа человеческой индивидуальности, особенно в виду смысложизненной проблематики «метафизика» и «экзистенциализм», модусным выражением которых выступает «этическое» и «эстетическое», соответственно, не столь резко противостоят друг другу [3, с. 197]. Их объединяет «ум» с его стремлением к полноте и смыслу бытия.
Здесь мы снова встречаемся с различием бытового и бытийного, поскольку «бытовая обязательность как всеобщее и бытийная ответственность как уникальное сливается в долге человека по отношению к себе самому, в долге «выбрать себя» [3, с. 199]. И только искушение лежит ниже этой развилки на бытовой и бытийный модусы морали. Для реагирования на искус, для выбора человеку требуется работа ума как инструмента обнаружения собственной истинности, подлинности. Рассматривая протест и покаяние как ответы на искус человеческого бытия, автор вновь размышляет о возможности совпадения должного и сущего в очевидном и авторском. Таким образом, исследуя реальную жизненную антиномию этического и эстетического, Ю.Ш. Стрелец показывает их неразрывность и неслиянность в образе магнита, имеющего полюса и силовые линии-меридианы.
Книгу Ю.Ш. Стрельца отличает сочетание стройности, связанной с последовательным проведением главной её мысли от начала до конца, с широтой охвата тем, таким, что каждый из читателей сможет найти в книге интересующий его аспект. И хотя монография носит высокотеоретический характер и не претендует на то, чтобы быть неким «жизнеучением», но, будучи включена в университетскую программу по этике, сможет способствовать каждому её читателю в стремлении учиться быть человеком.
Литература:
1. Мандельштам О.Э. Слово о культуре: Статьи. М.: Сов. писатель, 1987. 320 с. С.86 .
2. Стрелец Ю.Ш. Смысл жизни человека: от истории к вечности. Оренбург, 2012. С. 428—429.
3. Стрелец Ю.Ш. Этическое и эстетическое в осмыслении жизни. Оренбург: ООО ИПК «Университет»,
2015. 265 с.
4. ЩегловаЛ.В. Значение этики в эпоху эстетизма // Известия ВГПУ. № 2 (03). 2003. http://wwwstudffles.
ru/preview/3917100/ (дата обращения:23.03.2017).
