CC BY
41
УДК 82
ПСЕВДОМОРФНЫЙ ЧЕЛОВЕК И «СМЕРДЫ НАПРАВЛЕНИЯ» В КЛАССИЧЕСКОЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Г.Ф. Перетятькин
Южный федеральный университет e-mail: davan-huduk@bk.ru
В статье рассматривается роль понятия «псевдоморфоза» для анализа как истории России, так и человека, живущего и действующего в этой истории. Вводится понятие «псевдоморфный человек» и показывается его открытие русской классической литературой. Высказывается гипотеза происхождения имени Смердяков в романе Достоевского «Братья Карамазовы», высветляется основное противоречие русской души.
Ключевые слова: форма, псевдоморфоза, метаморфоза, смерды направления, псевдоморфный
человек.
У саранчи нет царя, но выступает вся она стройно
(Притч: 30, 27)
Особенностью российской истории является ее периодическая прерывность, и если анализировать эту прерывность с формальной стороны, то уместно будет использовать понятие псевдоморфозы, которое было введено в философию Освальдом Шпеглером. Как известно, Шпенглер берет это понятие из геологии, где оно означает образование «ложных кристаллов», формы которых не соответствуют содержанию и структуре образующих их минералов. Они могут получаться, например, в результате замещения одного минерала другим с сохранением внешней кристаллической формы прежнего минерала. Это своеобразное внешнее, «переодевание» в чужую форму, встречающееся в мире минералов, Шпенглер и проецирует посредством понятия псевдоморфозы на мир культуры, применяя его в тех случаях, «когда чужая старая культура так властно тяготеет над страной, что молодая и родная для этой страны культура не обретает свободного дыхания и не только не в силах создать чистые собственные формы выражения, но даже не осознает по-настоящему себя самое. Все вышедшее из глубин изначальной душевности изливается в пустые формы чуждой жизни: юные чувства застывают в старческие произведения, и вместо свободного развертывания собственных творческих сил только ненависть к чужому насилию вырастает до гигантского размаха»1 (подчеркнуто мною - Г.П.). И действительно, на первый взгляд кажется, что культурные «переодевания», которые устраивает, например, царь Петр, в целях быстрой европеизации России, напоминают образование «ложных кристаллов» в мире минералов. Не случайно Шпенглер приводит петровские реформы в качестве примера культурной псевдоморфозы, подтверждающего его точку зрения на это явление.
1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. // Самосознание европейской культуры ХХ века. М., 1991. С.26-
Однако, уже классики немецкой философии показали, что результатом социально исторического развития является образование содержательных форм культуры, в которых «схлопываются», получают всеобщее, идеальное выражение определенные способы самодеятельности и общения. В силу этой содержательности, их генезис при перенесении на чужую почву это вовсе не механическое заполнение «пустых форм чуждой жизни» с заранее предсказуемым негативным для данной почвы результатом, как это представляется Шпенглеру. Формы культуры могут «выстреливать» в истории, совершенно неожиданно изменяя культурно-исторический ландшафт и само течение реального исторического времени. Они обнаруживают способность не только к внешнему подавлению и принуждению, но и к взаимному прорастанию, симбиозу, гибридизации, регенерации идеально свернутых в них определенных типов общения и т. д. В любом случае, мы имеем здесь дело с многовариантностью, непредсказуемостью развития форм культуры в реальном (лейбницевско-эйнштейновском) пространстве-времени всемирной истории.
В предыдущих работах я стремился показать2, что рождение великой русской литературы как раз и является ярчайшим примером непредсказуемости псевдоморфной формы исторического развития, «прорастания» исходной псевдоморфности в
содержательную метаморфозу. Теперь же нужно показать как русская классическая литература, возникнув, осуществляет опыт художественной рефлексии по поводу типа человека, появляющегося в результате характерной для истории России псевдоморфного способа реформирования. Этот опыт русской литературы особенно ценен сегодня, поскольку современные реформы в России проводятся все по той же, традиционной для российской истории, схеме псеводморфоза с резким отрицанием прошлого и быстрым, лихорадочным «примериванием» новых чужих экономических, социальных политических и духовных форм.
Стремясь осмыслить результаты реформ и «плоды просвещенья»3, русская классическая литература открывает особый, псевдоморфный тип человека, вернее, морфологическую шкалу человеческих типов, могущих возникать и возникающих при характерном для России способе исторического развития и модернизации.
Нижняя, «нулевая» отметка этой шкалы - псевдоморфный человек в чистом виде
- персонаж «Братьев Карамазовых» Смердяков. Вот его самая сокровенная мысль: «В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с». Смердякова можно понять. Он русский лакей, и для него стать французом - значит сменить ливрею. Но эта смердяковская мысль оживает у нынешних либеральных «властителей дум» России, с восторгом встретивших идею «гуманитарной интервенции», которую может допустить при определенных условиях «мировое сообщество». Нет, дело не в самой идее, бог с нею, может быть в ней что-то и есть (хотя опыт Югославии, Афганистана, Ирака, Ливии, Сирии заставляет в этом сомневаться). Дело именно в восторженно-лакейском придыхании, с которым идея
2 Перетятькин Г.Ф. Псевдоморфозы истории и метаморфозы культуры: философия и методология истории в зеркале нашего самосознания // Наука и философия: классические, неклассические и постнеклассические парадигмы: Колл. монография / под ред. В.П. Римского. Белгород, 2008; а также: Перетятькин Г.Ф. Псевдоморфозы истории и метаморфозы сознания // Философское и культурологическое россиеведение. Выпуск 11. Социальная философия и история русской философии. Ростов-на-Дону, 2006.
3 Пушкин, как бы задавая русской литературе угол зрения на проблему псевдоморфности человека, пишет во второй главе «Онегина»: «Нам просвещенье не пристало
И нам досталось от него Жеманство, — больше ничего».
обсуждается. Оно заставляет подозревать здесь тщательно скрываемую давнюю мыслишку Смердякова, посредством «гуманитарной интервенции», в одночасье «переодеться» в общечеловеческие «одежки» и стать французами, немцами, американцами, ну, в общем, кем угодно, только не самими собою.
Как выясняет русская литература, душа псевдоморфного человека - это классический случай описанного Ницше феномена ressentiment4. Такой человек постоянно переживает чувство ущербности от сознания несоответствия между чужой культурной формой, которую он хочет чисто внешним способом сделать своею, и собственным содержанием, которое мешает это сделать, каждый раз напоминая ему, кто он на самом деле. Мстительность, порождаемая этим ressentiment псевдоморфного человека, направляется вовне, на собственную страну и культуру. «Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна», - говорит Смердяков своей подруге. Этот же ressentiment наблюдается и у нынешних «новых русских», мгновенно приобщившихся к «мировой цивилизации» и потому презрительно называющих Россию, постоянно напоминающую им об их «пролетарском» происхождении, «этой страной».
Классическая русская литература постоянно держит в поле зрения этот нижний предел псевдоморфности человека. Возьмем чеховского лакея Яшу из «Вишневого сада». В отличие от Смердякова, он живет уже в начале ХХ века, когда все слышнее за исторической сценой стук топоров, готовящихся вырубить старый «вишневый сад» России. «Если опять поедете в Париж, - говорит он Раневской, - то возьмите меня с собой, сделайте милость. Здесь мне оставаться положительно невозможно. Что ж там говорить, вы сами видите, страна необразованная, народ безнравственный, притом скука, на кухне кормят безобразно». Заметим, что лакейский ressentiment и Смердякова, и Яши заканчиваются поразительно одинаково. Ненависть Смердякова к Отечеству выражается в отцеубийстве, а ненависть Яши к Родине также символически проявляется в отказе, перед отъездом в желанный Париж, проститься с матерью. Вот эта сцена:
«Варя (из соседней комнаты). Где Яша? Скажите, мать его пришла, хочет проститься с ним.
Яша (машет рукой). Выводят только из терпения». Ну а дальше Яша произносит монолог общий для всех, кто уезжал, уезжает или будет уезжать из «этой страны»: «Через шесть дней я опять в Париже. Завтра сядем в курьерский поезд и закатим: только нас и видели. Даже как-то не верится. Вив ла Франс!.. Здесь не по мне, не могу жить ... ничего не поделаешь. Насмотрелся на невежество - будет с меня. (Пьет шампанское)».
Но если Смердяков это один полюс, на котором псевдоморфность выступает в чистом виде, то другим, противоположным, на котором мы не найдем пустой, ложной формы культуры, является конечно же Пушкин. Оба полюса - результат одного и того же псевдоморфного способа модернизации России. Но в одном случае итогом является пустой формализм, «жеманство», стремление и лакейская готовность как можно быстрее вскочить в чужие культурные «одежды», стать «цивилизованным» и завопить: «Вив ла Франс!». В другом - содержательное, органическое «прорастание» на родной почве тех же чужих форм культуры во «всемирную отзывчивость», осваивающую и развивающую дух просвещения5. В одном случае образуется «ложный кристалл»
4 Хороший анализ французского слова ressentiment, которое является одним из ключевых для Ницше в его книге «К генеалогии морали» и равноценного аналога которому нет ни в немецком, ни в русском языке, дает К.А.Свасьян в Примечаниях ко второму тому сочинений Ницше. См.: Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 784-785.
5 Пушкин первым противопоставляет псевдоморфному просвещению, как внешнему «жеманству», творческий дух просвещения:
«О сколько нам открытий чудных Г отовят просвещенья дух
мстительной, угрюмой души «общечеловека»; в другом - магический кристалл веселого и всечеловеческого русского негритюда Пушкина. В итоге, в одном случае, стремление унести ноги из «этой страны», в которой «на кухне кормят безобразно», а в другом -желание и способность прорасти в нее всем сердцем так, что
«.. .И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил».
А.С.Пушкин «Евгений Онегин», гл.1
Конечно, такое противопоставление Смердякова и Пушкина может показаться искусственным и надуманным: ведь, как ни как, Пушкин это реальное лицо, а Смердяков всего лишь образ начавшейся с Пушкина классической литературы. Но в том то и дело, что не мы, а сама русская литература сделала такое противопоставление. И не где-нибудь, а в «Речи о Пушкине» Достоевского.
Посмотрим «Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине», которое Достоевский публикует в «Дневнике писателя» за август 1880 года, т. е. через месяц после произнесенной им речи о Пушкине. Будем иметь при этом в виду, что в это же время он заканчивает свой роман «Братья Карамазовы».
Достоевский пишет о том, какое огромное впечатление произвела его речь на собравшихся просвещенных людей России. Показанная Достоевским «всемирность», «всечеловечность» Пушкина, казалось бы, объединила и примирила славянофилов и западников. Не только славянофилы, но и наиболее видные и передовые представители западничества искренне обнимали Достоевского, сошедшего с кафедры, жали ему руку и называли его речь гениальною. А далее Достоевский выражает опасение, что, после первых восторгов, раздадутся и раздаются уже другие голоса. Послушаем, что они говорят, эти голоса, прежде чем выяснить, как называет Федор Михайлович представителей этих «голосов». Это тем более интересно, что иногда они кажутся, звучащими не из XIX века, а в сегодняшней России. Говорят же они совершенно противоположное тому, олицетворением чего является Пушкин.
Прежде всего, писатель отмечает, что Пушкин первый сказал об «оторванном от народа обществе нашем». В противоположность этому, по Достоевскому, мы слышим голоса: «Надобно, чтоб такой народ, как наш, - не имел истории, а то, что имел под видом истории, должно быть с отвращением забыто им, все целиком. Надобно, чтоб имело историю лишь одно наше интеллигентное общество, которому народ должен служить лишь своим трудом и своими силами»6. Сегодня, как будто откликаясь на эти голоса, наше «интеллигентное общество» настолько оторвалось от народа, что объявило себя особым «креативным классом», который составляет «цвет нации». Человек из народа, узнав из словарей смысл диковинного слова «креативный», и видя плачевные результаты реформ 90-х годов, недоуменно вопрошает: «И что же они накреативили?».
Далее, с точки зрения Достоевского, «не было бы Пушкина, не определилась бы, может быть, с такой непоколебимою силой . наша вера в нашу русскую
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай, бог изобретатель... »
6 Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1880 год // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 томах. Т.26, М.; Ленинград, 1984. С. 135.
самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов» . Но голоса, противостоящие пушкинской вере в народные силы, говорят: «Напротив, мы намерены образовать наш народ помаленьку, в порядке, и увенчать наше здание, вознеся народ до себя и переделав его национальность уже в иную, какая там сама наступит после образования его. Образование же его мы оснуем и начнем, с чего сами начали, то есть на отрицании им всего его прошлого и на проклятии, которому он сам должен предать свое прошлое»8. Состояние сегодняшнего образовании как будто реализует программу этих голосов из XIX века. Дошло до того, что президент страны потребовать создать нормальные школьные учебники по истории России, которые формировали бы веру в национальную самостоятельность и исключали бы «отрицание» и «проклятие» в качестве принципов осмысления исторического прошлого страны. Вмешательство на уровне президента потребовалось и в связи с плачевным состоянием знания русского языка и литературы, обнаружившегося по итогам последнего ЕГЭ.
Наконец, самое главное для рассмотрения темы культурно-исторических псевдоморфозов противопоставление. С одной стороны, Достоевский показал, что благодаря явлению Пушкина стал ясен содержательный смысл и потенциальные возможности русских реформ, при всей трагичности псевдоморфной формы их проведения. «Что означала для нас эта реформа? - пишет он о реформе Петра. - Ведь не была же она только для нас усвоением европейских костюмов, обычаев, изобретений и европейской науки. .Да, очень может быть, что Петр первоначально только в этом смысле и начал производить ее, то есть в смысле ближайше утилитарном, но впоследствии, в дальнейшем развитии им своей идеи, Петр несомненно повиновался некоторому затаенному чутью, которое влекло его, в его деле, к целям будущим, несомненно огромнейшим, чем один только ближайший утилитаризм»9. Стала очевидной возможность исторического перехода через псевдоморфный способ модернизации, присущий России к содержательному, органическому метаморфозу чужих культурных форм, а стало быть, к формированию определенного типа человека, лучшие черты которого и проявились в Пушкине. «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет»10, - писал в этой связи Гоголь. И дело здесь не просто в «отзывчивости» такого человека на чужие формы культуры, «а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов»11, -подчеркивает Достоевский. Он вступает в заочный, поверх временных исторических барьеров, спор со Шпенглером, который как раз в 1880 году только родился. Как бы возражая на будущие утверждения Шпенглера о привнесенных извне формах культуры как о «пустых формах чуждой жизни», а также о ненависти и враждебности, обязательно возникающих по отношению к этим формам, он пишет: «Мы не враждебно (как, казалось, должно бы было случиться), а дружественно, с полною любовию приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом, почти с самого первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже выказали готовность и
7 Там же, с.145.
8 Там же, с. 135
9 Там же, с.147
10 Гоголь Н.В. Несколько слов о Пушкине // Гоголь Н.В. Собр. соч. в 7 томах, Т. 6. М., 1967. С. 68.
11 Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1880 год //Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 томах. Т. 26, М.; Ленинград, 1984. С. 146.
наклонность нашу, нам самим только что объявившуюся и сказавшуюся ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода»12.
Но что же, с другой стороны, предлагают вместо творческого принятия в душу гениев чужих наций противоположные голоса? Они предлагают поверхностное, внешнее усвоение чужих форм культуры, то самое псевдоморфное «переодевание» в чужие культурные «одежды». «Чуть мы выучим человека из народа грамоте, тотчас же и заставим его нюхнуть Европы, тотчас же начнем обольщать его Европой, ну хотя бы утонченностью быта, приличий, костюма, напитков, танцев, - словом, заставим его устыдиться своего прежнего лаптя и квасу, устыдиться своих древних песен, и хотя из них есть несколько прекрасных и музыкальных, но мы все-таки заставим его петь рифмованный водевиль, сколько бы вы там ни сердились на это. Одним словом, для доброй цели мы, многочисленнейшими и всякими средствами, подействуем прежде всего на слабые струны характера, как и с нами было, и тогда народ - наш. Он застыдится своего прежнего и проклянет его. Кто проклянет свое прежнее, тот уже наш, - вот наша формула! Мы ее всецело приложим, когда примемся возносить народ до себя. Если же народ окажется неспособным к образованию, то - «устранить народ»»13 (выделено мною - Г.П.). В конце ХХ века это «устранить народ» отзовется известным высказыванием реформатора Чубайса. «Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом - новые вырастут». В этой связи становится понятным признание Чубайса: «Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку»14. Еще бы он его не ненавидел! Ведь Достоевский нарисовал точнейший портрет «либерала» Чубайса, да и всю либеральную программу «европеизации» России, с ее «формулой», показал. Что касается «рифмованного водевиля», то сегодня каналы телевидения, своим множеством создающие иллюзию свободы выбора, транслируют, по крайней мере, в лучшее для просмотров время, один сплошной «рифмованный водевиль» в виде бесконечных полицейских сериалов, шоу, «мыльных опер», «попсы» и «смехопанорамм». Любопытно, что у истоков отечественной «попсы», с ее бессмысленными текстами песен, стоит именно Смердяков. Достаточно открыть главу «Смердяков с гитарой» романа Достоевского, чтобы убедиться в этом.
Как видим, голоса эти выражают совершенно противоположное тому, олицетворением чего является Пушкин. Здесь мы имеем дело с иным взглядом на способ модернизации России, возможности этой модернизации, а также на то, какой человек должен получиться в итоге реформ.
И вот теперь самое время выяснить, как же называет Достоевский эти, противостоящие пушкинскому типу человека, голоса? Федор Михайлович пишет, что не осмелится приписать подобные взгляды и выводы очень многим просвещеннейшим западникам. Они так не скажут. «Но зато масса-то, масса-то оторвавшихся и отщепенцев,
- пишет он, - масса-то нашего западничества, середина-то, улица-то, по которой влачится идея, - все эти смерды-то «направления» (а их как песку морского), о, там непременно наскажут в этом роде и, может быть, даже уже и насказали»15 (выделено мною - Г.П.).
Не берусь утверждать точно, повлияло ли это хлесткое публицистическое определение - «смерды направления» - на формирование создаваемого в это же время образа Смердякова и на сам выбор его фамилии (а в классической литературе, как
12 Там же, с. 147
13 Там же, с. 135
14 Островский Аркадий. Преступление и наказание Чубайса. За что «отец российских олигархов» ненавидит Достоевского // Российская газета. №3634. 19.11.2004.
15 Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1880 год // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 томах. Т.26, М.; Ленинград, 1984. С. 136.
известно, фамилии героев всегда символичны и никогда не даются просто так), или же, наоборот, создаваемый образ Смердякова определил появление выражения - «смерды направления». Но связь между ними несомненна. Ведь философствующий и даже «богословствующий» лакей Смердяков подписался бы под каждым словом программы «смердов направления». И наоборот, если представить, что «смердами направления» реализована их, высказанная голосами, программа образования и преобразования России, то ее конечным результатом должен явиться лакей Смердяков в массовом масштабе16
И совершенно не случайно так яростно защищает в суде «невиновность» Смердякова один из «смердов направления» - либеральный прокурор Ипполит Кириллович, излагающий присяжным целый «Трактат о Смердякове». Чтобы показать их внутреннюю духовную связь, Достоевский специально выделяет символический подзаголовок «Финал речи прокурора». Рисуя присяжным картину «бешеной, беспардонной скачки» Руси-тройки, которой сторонятся другие народы, прокурор Ипполит Кириллович заключает с пафосом: «Да и то еще хорошо, что сторонятся, а пожалуй, возьмут и перестанут сторониться и станут твердою стеной перед стремящимся видением, и сами остановят сумасшедшую скачку нашей разнузданности, в видах спасения, просвещения и цивилизации!». Но ведь это и есть смердяковская идея «гуманитарной интервенции». Один из присутствующих на суде, комментируя это высказывание прокурора, еще более проясняет «спрятанную» в нем мечту Смердякова: «Да в английском парламенте уж один член вставал на прошлой неделе, по поводу нигилистов, и спрашивал министерство: не пора ли ввязаться в варварскую нацию, чтобы нас образовать. Ипполит это про него, я знаю, что про него» (Выделено мною -Г.П.). Как видим, и Смердяков, и либеральный прокурор устремлены к одному и тому же «финалу» - псевдоморфному «образованию» извне «варварской нации».
Таким образом, лакей Смердяков представляет в чистом виде вполне реальных для России «смердов направления», голоса которых предвидел Достоевский в ответ на его речь о Пушкине. И голоса эти, кстати, тут же раздались. Так что Достоевский вынужден был дополнить свой «Дневник писателя» за 1880 год еще одной главой, в которой он говорит о «старом либеральном подхихикивании над всяким словом надежды на Россию»17 и с горечью вопрошает: «И почему, почему наш европейский либерал так часто враг народа русского? Почему в Европе называющие себя демократами всегда стоят за народ, по крайней мере на него опираются, а наш демократ зачастую аристократ и в конце концов всегда почти служит в руку всему тому, что подавляет народную силу, и кончает господчиной. О, я ведь не утверждаю, что они враги народа сознательно, но в бессознательности-то и трагедия»18. А, в самом деле, почему?
Писатель сам же ответил на свой вопрос. Потому что для отечественных демократов, о которых идет речь, демократия всего лишь «направление», шпенглеровская «пустая форма чуждой жизни», которую они «заполняют» не содержанием народной жизни (как того требует само слово демократия), а сами собою. В результате форма не «прорастает», не регенерирует из себя содержательных связей, а превращается в «ложный кристалл» демократии с какими-то бутафорскими, рахитичными партиями и их мышиной возней в пределах Садового кольца и Болотной площади. В итоге, с удивлением обнаруживают, рано или поздно, олигархическую
16 Собственно, он и явлен сегодня в массовом масштабе, только пока (слава Богу!) не у нас, а в соседней Украине. Там мы видим толпы, «нюхнувших Европы» и вопящих как заклинание: «Украина цэ Европа!».
17 Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1880 год // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 томах. Т.26. М.;, Ленинград, 1984, С. 149.
18 Там же, с. 153
«начинку» этого «ложного кристалла» демократии, ту самую «господчину», о которой писал Достоевский. Эта «господчина» и выражается сегодня в стремлении позиционировать себя в качестве особого «креативного класса», подтверждая тем самым, что «наш демократ зачастую аристократ». И дело здесь не в самой великой идее демократии, а в нашей российской «улице, по которой влачится идея» и которая придает идее шаржированный, карикатурный вид движения господ-демократов, устраивающих «революцию норковых шуб»19. Самое забавное состоит в том, что сегодня, когда общественность обсуждает проекты новых учебников истории для школы, один из самых волнующих для представителей «креативного класса» вопросов - это вопрос, попадут ли в учебник новейшей истории России события на Болотной площади. Вот так-то, в норковых шубах успеть вскочить в русскую историю...
И если нам теперь вернуться к той, открытой русской литературой, морфологической шкале человеческих типов, могущих возникать при традиционном для России псевдоморфном способе модернизации, то придется констатировать, что шкала эта действительно пролегает между Смердяковым и Пушкиным, лакейством и гениальностью, рабством и свободой, «общечеловеком» и «всечеловеком». Это два полюса, или, если использовать известную метафору Вячеслава Иванова, «две руки единого креста» России. Любой человеческий тип в ней это то или иное сопряжение двух составляющих с доминированием одной из них. Смердяков и Пушкин лишь противоположные полюса, создающие поле напряжения и динамику развития «русской души». В них эта противоположность лишь предельно заострена и выражена.
Смердяков символически выражает лакейскую составляющую «русской души»; составляющую, которую русская литература обнаруживает у представителей любых сословий тогдашней России. Вот, например, Онегин и его отношение к Татьяне. «О, если бы тогда, в деревне, при первой встрече с нею, прибыл туда же из Англии Чайльд-Гарольд или даже, как-нибудь, сам лорд Байрон и, заметив ее робкую, скромную
прелесть, указал бы ему на нее, - о, Онегин тотчас же был бы поражен и удивлен, ибо в
20
этих мировых страдальцах так много подчас лакейства духовного» - пишет
Достоевский, читая Пушкина. Это «лакейство духовное» имеет в виду и Чехов, когда говорит о необходимости «по капли выдавливать из себя раба». Причем, Чехов говорит не только и не столько о других, сколько о себе самом. И здесь Антон Павлович совершенно искренен, иначе он не был бы классиком. Просто классики разрешают это противоречие в себе в пользу Пушкина, а не Смердякова, и умеют выразить это, посредством искусства, во всеобщей форме.
Лермонтову, например, принадлежит одно из самых лучших стихотворений о России - «Родина» (Люблю отчизну я, но странною любовью!..). Но он же написал и одно из самых отвратительных стихов на эту тему - «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ.». Самое замечательное состоит в том, что оба стихотворения были написаны в одно и то же время, с разрывом не больше месяца - в марте - апреле 1841 года. По поводу первого стихотворения Белинский тут же написал восторженно: «Что за вещь - пушкинская, т. е. одна из лучших пушкинских». Ну, а что мог бы он сказать по поводу второго? Разве не одно из худших смердяковских? Некоторые сегодняшние «патриоты» даже пытаются доказать, что это стихотворение -фальсификация недругов России, что Лермонтов не мог так написать. Еще как мог! Но суть-то в том, что «Родину» Лермонтов сразу же отдал в «Отечественные записки», а от
19 Диакон Владимир Василик. Революция норковых шуб // Русская народная линия. // http://ruskline.ru/news_rl/2011/12/27/revolyuciya_norkovyh_shub.; Норковая революция: почему богатые вышли на улицу // http://echo.msk.ru/programs/opponent/849239-echo.
20 Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1880 год // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 томах. Т. 26, М.; Ленинград, 1984. С.140.
второго стихотворения не сохранил даже рукописи, и оно, как выяснил в свое время Ираклий Андронников, дошло до нас в четырех, разнящихся между собою, вариантах, каждый из которых был якобы списан «с подлинника руки Лермонтова». Пушкин в душе и творчестве Лермонтова явно доминирует над рабом Смердяковым и побеждает его.
Амбивалентную сущность этой «странной любви» к России русского человека, пожалуй, лучше всех выразит потом Блок в «Возмездии»:
«И отвращение от жизни
И к ней безумная любовь,
21
И страсть и ненависть к Отчизне. »
Пушкинская «страсть» и смердяковская «ненависть» к Отчизне хорошо просматриваются и у самого Блока:
«Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые -
Как слезы первые любви!»22
Это Блок в 1908 году. А вот он же, в 1918:
«Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь -В кондовую,
В избяную,
23
В толстозадую!»
Вот тебе и «избы серые»!. Да, но разрешается-то это противоречие для Блока «Скифами» - самым прекрасным, мощным, глубоким, символическим из всего, что написано о России в русской литературе. Кстати, интересующая нас тема псевдоморфной модернизации России выражена в «Скифах» просто и гениально: «Для вас - века, для нас - единый час». В «единый час» мы становились христианами и атеистами, немцами и французами, марксистами и монетаристами, партократами и демократами.. Причем, если в «единый час» мы становимся атеистами, то делаем это так безобразно и безжалостно разрушая старые святыни, что дьяволу хочется раскаяться; если же затем также в «единый час» снова становимся верующими, суетливо и истово стремясь примкнуть к этому изменившемуся «направлению», то, глядя на нас, Господу Богу хочется, хотя бы на время, стать атеистом. Веру в Бога мы превращаем в модное «направление», по которому движутся толпы религиозных святош и ханжей. Ну, что тут скажешь? «У саранчи нет царя.». Они, конечно же, попадут в Рай, ибо душами святош мостят райские дороги. Как заметил современник Блока - Максимилиан Волошин: «Никто не делал более кровавой
И страшной революции, чем мы.
При всем упорстве Сергиевой веры
И Серафимовых молитв, - никто
С такой хулой не потрошил святыни,
21 Блок А.А. Возмездие // Александр Блок. Избранные произведения. Ленинград, 1970. С.453.
22 Блок А.А. Россия // Александр Блок. Избранные произведения. Ленинград, 1970. С.388
23 Блок А. А. Двенадцать // Александр Блок. Избранные произведения. Ленинград, 1970. С.492.
Так страшно не кощунствовал, как мы.
При русских грамотах на благородство.
Как Пушкин, Тютчев, Г ерцен, Соловьев, -
24
Мы шли путем не их, а Смердякова. »
Сказано эмоционально, как и положено поэту, и «полюса» Пушкин - Смердяков схвачены правильно. Но эта эмоциональность не позволяет Волошину увидеть необходимую связь, сопряженность противоположных моментов; понять, что само явление Пушкина, Тютчева, Герцена, Соловьева возможно лишь как культурное преодоление пути Смердякова. В отличие от Волошина, Блок остро чувствует «трагическое сознание неслиянности и нераздельности всего - противоречий непримиримых и требовавших примирения»25.
Подобная напряженность противоречий сознания народа, когда «бездна призывает бездну» (на одном полюсе бездна падения, на другом - такая же бездна творческого взлета), присуща еще, пожалуй, только евреям26, всегда балансировавшим между гнуснейшими пороками и величайшими пророками. «Поэтому-то народ
иудейский, показывающий самые худшие стороны человеческой природы, «народ жестоковыйный» и с каменным сердцем, - писал Владимир Соловьев, - этот же народ есть народ святых и пророков Божьих, народ, в котором должен был родиться новый
27
духовный человек» . Возможность рождения нового духовного человека как раз и открывает русская литература с явлением Пушкина. Именно возможность, потому что разрешение вышеозначенного противоречия «русской души» таит в себе различные варианты опосредования противоположных полюсов. Разрешиться противоречие может не только «всечеловеком», но «общечеловеком», «смердом направления» (На перепутьях ХХ века «смерды направления» трансформируются в «смердов» генеральной линии партии тоталитарного общества28 а после перестроек и реформ в «смердов» рыночной экономики, «нюхнувших Европы»). Положительное, в пользу «всечеловечности» Пушкина, разрешение - всегда является результатом личных усилий каждого находящегося в силовом поле русской культуры. И сегодня это актуально, как никогда раньше.
Список литературы
1. Блок А. А. Возмездие // Александр Блок. Избранные произведения Ленинград, 1970.
2. Волошин М. А. Стихотворения и поэмы. Проза. Критика. Дневники. - М.: Моск. рабочий, 1989.
3. Гоголь Н.В. Несколько слов о Пушкине //Гоголь Н.В. Собр. соч. в 7 томах, Т.6. - М.:
Художественная литература, 1967.
24 Волошин М.А. Стихотворения и поэмы. Проза. Критика. Дневники. М., 1989. С. 145.
25 Блок А. А. Возмездие // Александр Блок. Избранные произведения. Ленинград, 1970,. С. 444.
26 Евреи и русские вообще являются самыми универсальными народами, хотя универсальность эта имеет совершенно противоположные происхождение и природу. Евреи, будучи торговым народом, проходили сквозь культуры других народов, усваивая их. Русские же, в силу псеводморфности истории, пропускали сквозь свою культуру чужие формы культуры, приобретая «всемирную отзывчивость». В первом случае формируется активистская, субъективистская универсальность; во втором -объективистская, субстанциональная универсальность. Но сопряженность, синергия этих противоположных универсальностей в истории, будь то борьба с фашизмом, великие песни военных лет, освоение космоса или ядерной энергии, всегда приводили к подлинно креативным результатам.
27 Соловьев В.С.Духовные основы жизни // Соловьев В.С. Избранные произведения. Ростов-на-Дону, 1998. С. 204.
28 См.: Римский В.П. Демоны на перепутье: культурно-исторический образ тоталитаризма. Белгород,1997.
4. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Собр.соч. в 12 томах, Т.Т. 11-12. - М.:
Правда, 1982.
5. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1880 год //Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 томах,
Т.26. М.: Наука, Ленинград, 1984.
6. Перетятькин Г.Ф. Псевдоморфозы истории и метаморфозы культуры: философия и методология
истории в зеркале нашего самосознания // Наука и философия: классические, неклассические и постнеклассические парадигмы: Колл. монография / под ред. В.П. Римского: - Белгород: ИПЦ «ПОЛИТЕРРА», 2008.
7. Перетятькин Г.Ф. Псевдоморфозы истории и метаморфозы сознания // Философское и
культурологическое россиеведение. Выпуск 11. Социальная философия и история русской философии. Ростов-на-Дону, 2006.
8. Римский В. П. Демоны на перепутье: культурно-исторический образ тоталитаризма. Белгород: Изд-во Белгородского госуниверситета; Изд-во «Везелица», 1997.
9. Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. // Самосознание европейской культуры ХХ века. - М., 1991.
PSEUDOMORPHIC PEOPLE AND "SMERDY DIRECTIONS” IN THE CLASSICAL RUSSIAN LITERATURE.
G.F. Peretyatkin
Southern federal university e-mail: davan-huduk@bk.ru
The article examines the role of the concept of "pseudomorph" to analyze how the history of Russia, as well as a person living and acting in this story. We introduce the notion "pseudomorphic man" and shows his discovery of classical Russian literature. It is hypothesised of the origin of behalf Smerdyakov in Dostoevsky's novel "The Brothers Karamazov", lightens the basic contradiction of the Russian soul.
Keywords: form, pseudomorph, metamorphosis, smerdy direction pseudomorphic people.
