CC BY
71
ПРУССКОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО О ФРАНЦУЗСКИХ ЭМИГРАНТАХ: К ПРОБЛЕМЕ ВЛИЯНИЯ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ XVIII В. НА ГЕРМАНИЮ1 С.Н. Коротков
Французская революция конца XVIII в. имела огромное международное значение. Германия испытала влияние революции во Франции едва ли не в большей степени, чем любая другая страна. Для сегодняшней немецкой историографии очень актуальной является проблема культурного взаимодействия («трансфера», как пишут современные историки) Франции и Германии в эпоху Просвещения и революции \ Если Германия испытала серьезное влияние Французской революции, то значит, резонно полагают историки, немецкая почва была достаточно подготовлена для подобного «трансфера». Поскольку тема взаимодействия России с европейскими странами в эпоху Просвещения (в первую очередь, с Францией и Германией) очень важна для русской общественной мысли2, то и исследование франко-германских связей является актуальным для русской историографии.
Исследование истории введения законодательства об эмигрантах Французской революции позволяет узнать много нового об эпохе, ведь в XVIII в., веке космополитизма, запретительное законодательство было практически невозможно. В самой Франции принятие законов об эмигрантах, даже в ходе революции, потребовало времени и было связано со многими моральными, юридическими и политическими проблемами. Изучение прусского законодательства об эмигрантах позволяет узнать много больше об эмиграции (ее социальной структуре, политической программе), таким образом, о Французской революции в целом, а также о Пруссии в XVIII в. и всей Европе в эпоху Просвещения3.
В первые годы революции центрами эмиграции были Пьемонт, в столицу которого - Турин - к тестю приехал младший брат короля Людовика XVI граф д'Артуа, Австрийские Нидерланды, а также Рейнская область, где с 1791 года оказался центр политической жизни эмиграции. В Кобленц - резиденцию трирского архиепископа, также родственника французской королевской семьи - летом 1791 года прибыл граф Прованский, брат короля Людовика XVI. В Кобленце было создано правительство во главе с Ш. Калонном, также в Германии находились армия принцев (братьев короля) и армия принца Конде.
В 1792 году началась война между Францией и коалицией европейских держав, в которую входила и Пруссия. До кампании 1792 года - неудачного похода во Францию армии герцога Брауншвейгского - французских эмигрантов в восточных землях Германии было немного, о наличии таких эмигрантов писал «Journal de Paris» в октябре
1791 года, где была помещена корреспонденция из Франкфурта, отмечавшая разночинный характер, принятый эмиграцией: «Множество французов, особенно фабрикантов и ремесленников, проходят через Империю, чтобы поселиться в Прусском королевстве»4.
После победы революционной армии над интервентами при Вальми в сентябре
1792 года началось французское наступление. Были заняты Брюссель, Кобленц и другие города, где была масса эмигрантов - последние начинают перебираться подальше от театра военных действий. Отношение к французским эмигрантам в германском обществе было разным, но в основном настороженным. «Сколько ни приносят выгод деньги французов здесь и вдоль по рекам Рейну, Мозелю и Неккару германцам, однако
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Эмиграция эпохи Французской революции XVIII века. Французы в Германии и России: к истории культурных контактов эпохи Просвещения»), проект № 04-01-00487а
достоверно то, что они немецким нравам, и, могу сказать, немецкому характеру вообще причиняют» неописуемый вред, - писал издававшийся по-русски в типографии Московского университета «Гамбургский журнал»5. Большое количество французов в прусских землях появилось осенью 1792 г. после поражения армии герцога Браун-швейгского.
Законодательство об эмигрантах в Пруссии - точно так же, как и в других государствах Империи6 - было реакцией на переселение первых эмигрантов. Оно было введено в действие в 1792 году. В Пруссии иммиграционная политика основывалась вначале на совместной ответственности кабинета министров, а, значит, Департамента иностранных дел и Генерал-директората, основанного в 1722 году как суперминистерство, объединявшее полномочия министерств финансов, внутренних дел, торговли и ремесел, горного дела и металлургии, государственных земель и лесных угодий. Совместная ответственность этих двух министерств проистекала из двойной проблемы, которую представляло переселение эмигрантов: с точки зрения внешней политики, необходимо было взвешивать последствия, которые могли повлечь за собой принятие беженцев, для отношений с революционной Францией; во внутриполитическом аспекте также следовало определить, как же надлежит обходиться с эмигрантами.
Постановления об эмигрантах в различных немецких землях, датируемые концом 1792 года, обнаруживают явные совпадения. Постановления курфюршества Саксонии часто ориентировались на прусские, которые направлялись в Дрезден саксонским посланником в Берлине. С другой стороны, прусские предписания следовали примеру ганноверских, и, прежде всего, относились к провинциям по ту сторону Везера, к западным прусским владениям, поскольку проблемы эмиграции затрагивали их в первую очередь. По-иному, чем ганноверское постановление, первое (как подчеркивалось) временное предписание явно относилось к французским эмигрантам, и не только ко всем лицам французской национальности: «Из армии уволенным французским эмигрантам» в распоряжении требовался «особый надзор, [чтобы] от упомянутых исходящим, внушающим опасения безобразиям, в Наших Странах и Провинциях настоятельно препятствовать и таковые предотвращать»7. Здесь мы встречаемся с распространенным в Европе представлением об эмигрантах как беспокойных, способных спровоцировать беспорядки. Во-первых, они представлялись опасными потому, что были французами, прибывшими из охваченной безобразиями страны, а, кроме того, в маленьких немецких землях не нужна была не только революционная, но и контрреволюционная политическая агитация.
Это временное распоряжение впоследствии было ратифицировано и вскоре распространилось на все прочие провинции «публикацией» (указом) от 27 ноября 1792 года. Этот указ утвердил распоряжение, ранее носившее лишь временный характер, и распространил его действие на все провинции вплоть до Одера, а также на Померанию и
8 9
Ноймарк . Из-за притока эмигрантов оно в дальнейшем стало еще жестче , что должно было воспрепятствовать иммиграции в исконно прусские земли.
В целом можно констатировать, что после поражения армии герцога Брауншвейг-ского при Вальми осенью 1792 года, в Пруссии было введено в действие законодательство для упорядочения или предотвращения неконтролируемого проникновения французских эмигрантов в прусские области. Это законодательство постепенно становилось все строже и распространялось на другие группы эмигрантов (выходцев из Брабанта, Льежа и Нидерландов). Смягчение стало ощутимо лишь после массового возвращения реэмигрантов на родину по амнистиям 1800-1804 годов. В курфюршестве Саксония прусские предписания относительно обращения с эмигрантами отчасти перенимались дословно, но существовало и серьезное различие: саксонские постановления об эмигрантах касались только французов. Бельгийцы, выходцы из Льежа или голландцы были исключены из действия закона. В отличие от Саксонии, в Пруссии французские эмиг-
ранты относительно быстро выделились как особая группа иностранцев. Обширное, специально ориентированное для этого случая законодательство с четкими инструкциями для ведомств низших рангов совершенствовалось в дальнейшем. В курфюршестве Саксония, напротив, строже становились только существовавшие правила для всех иностранцев.
Вместе с тем, в Пруссии в период после 1792 года обнаруживается явное противоречие между изданными, носящими чрезвычайно репрессивный характер, распоряжениями в отношении французских эмигрантов и их фактической реализацией. Существовали многочисленные исключения. Это противоречие вытекало из различия стратегий обхождения с эмигрантами, проводимых министерскими бюрократами в Берлине, администрацией в отдельных прусских землях, королем и населением. Необходимо учитывать то обстоятельство, что Пруссия не была территориально цельной и компактной страной: многие провинции находились далеко от Бранденбурга и имели свои интересы, а также свои традиции отношений с Францией.
В Пруссии получилось так, что вследствие противоречий между практикой высшей и местной администрации, несмотря на все более ограничительный характер находившихся в стадии становления предписаний по вопросам эмигрантов, значительное количество этих беженцев смогло через некоторое время остановиться в отдельных провинциях. Наряду с особыми правилами упорядочивания, под нажимом обстоятельств или вследствие политики, проводимой отдельными председателями палат или министрами провинций, для большого количества привилегированных эмигрантов в некоторых провинциях Пруссии издавались многочисленные специальные постановления. В графстве Марк и в Южной Пруссии (присоединенных в результате разделов Речи Посполитой польских земель) на эмигрантов порой закрывали глаза годами, поскольку не было ни малейшей возможности педантично исполнять существовавшие распоряжения. В маркграфствах Ансбахе и Байрейте К.А.Харденберг (один из крупнейших прусских политических деятелей эпохи, в начале XIX в. министр иностранных дел, канцлер, проводивший крупные реформы), управлявший в качестве прусского министра этими землями в 1791-1798 гг., из соображений сословной солидарности предоставил эмигрантам-дворянам значительные привилегии, которые были отменены только после того, как вместе с большим количеством эмигрантов, прибывших во франконские провинции, стали нарастать проблемы.
В противоположность этому, в Невшателе, прусских владениях на границе Франции и Швейцарии, принципиально следовали внешнеполитическим соображениям и отстаивали политику Государственного совета, что в дальнейшем, начиная с 1795 года, обернулось высылкой из страны всех эмигрантов. Подобные соображения имели вес и в других провинциях, граничивших с Францией (в Восточной Фрисландии и Клеве), где эмигрантам запрещалось пребывание в городах, расположенных в непосредственной близости от границы. Но именно в приграничном Клеве проявились и трудности, с которыми сталкивалась прусская административная система при осуществлении предписаний относительно эмигрантов. К присутствию эмигрантов благосклонно относились в первую очередь городские магистраты графства Марк и герцогства Клеве. Зачастую магистраты подвергались взысканиям из-за своего халатного отношения к эмигрантскому вопросу10. В графстве Марк председатель палаты фон Штайн добился в 1796 году особой регламентации для эмигрантов, пребывавших там уже давно. Их терпели «conni vedo» (впредь до дальнейших распоряжений). Власти провинций весьма щедро использовали эту регламентацию для дальнейшего приема эмигрантов, что повлекло многочисленные выговоры от государственного правительства в Берлине. И подобных примеров множество. Налоговый советник Ховен сообщал в одном из отчетов по Эммериху, что порой католическое духовенство и граждане города скрывают прибытие эмигрантов, и что горожане и трактирщики не собираются доносить на прибывающих эмигрантов. В городе-крепости Везеле губернатор, ге-
нерал-майор фон Чиршки, неоднократно настаивал на устранении эмигрантов, число которых постоянно возрастало. В первую очередь Чиршки жаловался на обусловленную притоком эмигрантов нехватку квартир для его солдат и рост арендной платы за жилье, который наносил ущерб бюджету его офицеров. В апреле 1799 года на магистраты Динслакена и Дуйсбурга даже были наложены денежные штрафы за халатность в отношении распоряжений об эмигрантах. Постоянное усиление угрозы наказания должно было побуждать магистраты и горожан к соблюдению распоряжений об эмигрантах, а ландратов и налоговых советников - к более жестким мерам по наведению порядка. Таким образом, во многих случаях на местах жители прусских провинций следовали собственным представлениям о возможности пребывания французских эмигрантов, представлениям порой более либеральным, чем действовавшее ограничительно-запретительное законодательство. И это обстоятельство не противоречит множеству свидетельств о сдержанном и даже негативном отношении к эмигрантам, пребывание которых приводило к понятным сложностям.
Эмигранты предпочитали выбирать в качестве мест пребывания пограничные города - за их близость к Франции. Высылаемые эмигранты часто снова возвращались обратно, меняли квартиры и места проживания в пограничной области.
Имеющиеся статистические сведения о переселении эмигрантов по отдельным прусским провинциям показывают, что эмигранты под давлением событий уходили все дальше от французской границы. Так, началось переселение эмигрантов 1793-94 гг. (за исключением непосредственно граничащего с Францией Невшателя) в провинции Рейна - Вестфалии, причем области, расположенные дальше на восток, были охвачены только в 1794 году. Равным образом, начиная с 1794 года, целью переселенцев стали франконские провинции Пруссии. Важным моментом для усиленного притока в эти провинции могла быть и политика Харденберга, протекционистская в отношении эмигрантов. Массовое переселение эмигрантов охватило центральные провинции Пруссии лишь начиная с 1795 года, когда был подписан Базельский мирный договор между Францией и Пруссией. Значимость столичных городов Потсдама и Берлина и определяемая Базельским договором защищенность от атак революционной французской армии также могли быть важными факторами, которые способствовали переселению в центральные провинции. Затем, в 1796 году, появилась еще одна волна беженцев, которая увлекла в курфюршество Саксонию, а также в Силезию и Южную Пруссию множество эмигрантов, находившихся до этого в Южной Германии, где развернулись военные действия между французской и австрийской армиями. Даже если часть этих беженцев вновь покинула эти области после французского отступления, все же некоторые так и остались в новых местах обитания. И наоборот - это почти не затронуло прусские провинции, находившиеся еще дальше к востоку.
Центрами расположения эмигрантов были, в первую очередь, города в провинциях Клеве и Марк, а также в Ансбахе и Байрейте. Наряду с этим, многочисленные эмигранты направлялись в Берлин и Южную Пруссию.
Для курфюршества Саксония, по причине отсутствия источников, исследователями не приведены сравнительные оценки по отдельным городам. Известно лишь, что в Дрездене с 1796 находилось значительное число французских священнослужителей. Зато с 1794 года в списки иностранцев заносились проезжие эмигранты11.
Большинство эмигрантов, бежавших в прусские провинции, было дворянского происхождения (социальный состав эмигрантов, прибывших в Пруссию, см. в Таблице I). В таблице приводятся все эмигранты, зарегистрированные в прусских землях (без Невшателя). При этом следует отметить, что речь идет об абсолютных цифрах, и не все пребывали в прусских землях в одно и то же время. Отдельным цифрам, охватывающим совокупность эмигрантов, зарегистрированных в прусских землях (а), противопоставлялось количество эмигрантов, пребывание которых в прусских землях продолжалось не менее трех месяцев (Ь). Многим эмигрантам разрешалось находиться
в прусских землях временно (например, до конца зимы). Информация базируется на банке данных, который был разработан Т. Хепелем на основании анкет эмигрантов в Секретном государственном архиве прусского культурного наследия г. Берлина, в Государственных архивах Ансбаха, Мюнстера, Дюссельдорфа, Бамберга.
Всего а Ь дворяне а Ь духове а нство Ь третье а сословие Ь нет да а нных Ь
всего 5539 4969 2346 2106 1118 967 1543 1382 531 513
Из Франции 4308 3978 1930 1796 1003 878 1105 1072 270 262
Таблица 1. Социальный состав французских эмигрантов в Пруссии
Что касается эмигрантов из третьего сословия, речь шла большей частью о слугах, которые бежали в свите эмигрировавших дворян и сопровождали своих господ в изгнании. Лишь в центральных провинциях (т. е. прежде всего в Берлине) слуги не составляли большинство эмигрантов третьего сословия. Причины этого отыскиваются в прусской эмиграционной политике, которая покровительствовала переселению, прежде всего, нужных людей (слуги в эту категорию не попадали) и могла самым энергичным образом осуществляться в центральных провинциях. Таким образом, доля ремесленников была среди эмигрантов относительно невелика. В прусские области иммигрировало лишь достаточно большое число ремесленников, занимавшихся шелковым и льняным
промыслом. Фактор регулярного пересечения границы, который имел вес при миграции
12
из Эльзаса в Баден или из Франш-Конте в Швейцарию , не играл никакой роли при переселении в прусские земли (помимо особого случая Невшателя, а также Восточной Фрисландии).
В противоположность другим прусским провинциям, в Южную Пруссию (присоединенные к Пруссии в конце XVIII в. польские земли с преобладающим католическим населением) направлялось, прежде всего, эмигрировавшее французское духовенство. Хотя здесь основной приемный пункт также представлял собой город (Варшава), однако вскоре очень многие священнослужители ушли оттуда, потому что нужда заставляла этих беженцев поступать на службу в поместья польских шляхтичей. Гораздо больше эмигрантов собралось в Варшаве лишь после того, как высланному из России графу Прованскому было разрешено пребывание в городе. В свите французского претендента на трон находилось большинство эмигрантов недуховного сословия, которые прибыли из Южной Пруссии.
Прусские административные распоряжения в отношении эмигрантов, в первую очередь, были направлены на то, чтобы воспрепятствовать миграции французского духовенства. В центральных провинциях, где административные постановления соблюдались очень точно, количество священнослужителей было ничтожно мало - не без причины. Там также пытались выдворять лиц духовного сословия, которые уже добились для себя разрешения на пребывание, в Южную Пруссию. Сведения о несомненном отъезде эмигрантов и, в частности, об их возвращении во Францию недостаточны, но в целом 1800 год можно считать для французских эмигрантов началом окончательного возвращения во Францию. В 1802 году волна возвращений достигает максимума, благодаря объявленной Первым консулом генералом Н. Бонапартом амнистии, позволившей большинству эмигрантов вернуться во Францию. Выходцы из Бельгии и Нидерландов, по причине менее строгих административных постановлений, в большинстве своем возвращаются еще раньше. После 1802 года в Пруссии оставались многие дворяне и
представители высшего духовенства. Причины этого носили, прежде всего, политический характер13.
После того, как строгие прусские административные постановления в отношении эмигрантов были приняты курфюршеством Саксонией, там их придерживались более строго, чем в прусских землях.
Разница между курфюршеством Саксонией и Пруссией выявляется в различии мотивов и обстоятельств. Во-первых, Пруссия в конце XVIII века располагала намного большей свободой действий. В качестве второй власти в Священной Римской империи и европейской великой державы она обладала совершенно другими возможностями как внутри-, так и внешнеполитического свойства, чем Саксония. Во-вторых, следует упомянуть о географическом факторе: владения прусского короля находились в Западной и Восточной Европе от Невшателя и Восточной Фрисландии до Восточной Пруссии, а также о различии возможностей влияния центральных государственных органов в отдельных прусских провинциях. По причине усиленного переселения эмигрантов в западные провинции Пруссии прусские государственные деятели уже давно были вынуждены искать подходы к решению проблемы. Саксония, благодаря своей относительно компактной территории и географическому положению, удаленному от французских границ, изначально была менее озадачена переселением эмигрантов. Власти курфюршества Саксонии до 1795-96 гг. занимались, главным образом, охотой на нескольких мнимых революционных эмиссаров.
А вот в вопросе подавления революционной пропаганды, напротив, следует констатировать явную гармонию между обоими государствами: распространение идей Французской революции внушало страх и подлежало подавлению.
Эмигранты, которые изначально трактовались как обычные «враги», вскоре после поражения при Вальми были подчинены прусской министерской бюрократией особому законодательству14. Наряду с традиционными категориями «врагов» и «бродяг», была создана новая категория - политические беженцы. Тем самым эмигранты сдвигались ближе к бродягам и были такими же нежелательными элементами. Это основывалось на том факте, что эмигранты зачастую не располагали финансовыми средствами, достаточными для обеспечения своих жизненных потребностей. Это относилось и к большинству эмигрантов-дворян, которые во время своего пребывания в изгнании не имели достаточно денег для того, чтобы вести образ жизни, подобающий их сословию. Все это неизбежно отодвигало эмигрантов в сторону бродяг, т.е. группы индивидуумов, представлявшей потенциальные опасности для государства: в один прекрасный день эмигранты могли стать обузой, а то и угрозой. Наряду с этим, они считались потенциальными распространителями волнений (как революционного, так и контрреволюционного характера) среди населения. По этой причине прусские государственные министры в Генерал-директории и Кабинете министров пытались получить четкое общее представление о группах беженцев и проводить непрерывное наблюдение за ними: из этого вытекали рескрипты о составлении генеральных списков в отдельных прусских государствах. Эмигранты, которые хотели обосноваться в прусских землях, должны были подвергаться допросам, представлять свидетельства о своей благонадежности и доказывать, что они способны прокормить сами себя.
Одновременно с этим выясняется, что даже эмигранты, которые осели в Пруссии и приобрели гражданские права (соответственно, принесли присягу на верность), рассматривались не на равных с местными подданными. Прусские элиты в рассматриваемом нами промежутке времени уже позаимствовали понятие «подданный государства», которое выводилось из связей с прусским государством и его законодательством, а также из происхождения. Для государственных учреждений и высоких армейских должностей, администрации, а также в сфере образования, наряду с квалификацией, требовалось также быть отечественного происхождения. Приобретения гражданских прав в городе или получения их по месту жительства в поместье в пределах Пруссии,
как правило, было недостаточно в качестве компенсации. Исключениями были только бывшие прусские подданные, которые из-за Французской революции потеряли свои владения во Франции и вернулись в прусские земли. Некоторые эмигранты, жившие при дворах короля или принца Генриха, также были освобождены от этого надзора.
Это свидетельствует об активном осознании различий между прусскими «гражданами государства» и «иностранцами».
Вследствие этой политики, эмигранты преимущественно дворянского происхождения, а также многочисленные эмигрировавшие священнослужители, для которых в Пруссии не имелось никакого иного назначения, попадали в трудные ситуации. Лишь часть эмигрантов из третьего сословия - а именно, та, которая принесла с собой определенные уровни квалификации, в особенности ремесленнического, но также и торгового характера - великодушно принималась. При этом власти руководствовались принципами, которые еще при Фридрихе II были разработаны для улучшения дел в прусской экономике. Оттого основные положения, которые бюрократия выработала для приема политических беженцев, аннулировались для этой группы лиц.
В Саксонии отсутствовало столь строгое выделение эмигрантской группы, как это определялось в Пруссии. Несмотря на то, что французы принципиально расценивались как опаснейшая группа лиц, власти пытались ограничить распространение лишь «французского» (т.е. революционного) духа. Еще не имело места противопоставление «иностранцев» и «граждан государства» в современном понимании прусской бюрократии. Министерские бюрократы в курфюршестве Саксония отличались от своих коллег в Пруссии: они не проявляли интереса к сведениям о потоках эмиграции и о реализации административных предписаний как в целом, так и на текущий момент. Не требовалось генеральных табелей, реакция на пребывание отдельных эмигрантов следовала лишь в особых обстоятельствах, постоянный надзор не осуществлялся.
Как и в других странах, в немецких землях многие эмигранты меняли свой социо-профессиональный статус (меняли профессию, начинали служить и, таким образом, приобретали новый статус). Мы имеем множество разнообразных свидетельств социо-профессиональной трансформации эмигрантов, в том числе и в немецких землях. Так, Ро-шешуар рассказывает, что его семья после многих лет скитаний, когда они с братом эмигрировали в Швейцарию, а их мать жила в Англии, потеряв последние деньги в Германии, в Альтоне, были вынуждены работать: «Мать прекрасно рисовала; она составляла рисунки для вееров, рабочих мешочков, называвшихся «ридикюлями», и ящиков разных величин; брат мой и я занимались склеиванием и работами из картона, кроме того, мы плели соломенные дамские шляпы. На мне в качестве младшего лежала обязанность разносить все производство нашей мастерской»15. Преподавание французского языка было наиболее широко распространенным, а зачастую и единственно возможным способом заработать себе на жизнь в изгнании. Готовность, зачастую порожденная нуждой, встречалась при этом с явной потребностью определенных слоев прусского населения. К тому же французский был в эту эпоху важнейшим международным языком: языком торговли, дипломатии, науки и высшего общества Европы. Так, не только польское дворянство, перешедшее в 1795 году под прусский суверенитет, рядами рекрутировало французских священников, находившихся в Южной Пруссии в большом количестве, в качестве домашних учителей для своих детей. Чиновники прусской администрации и дворяне из других прусских провинций также не упускали возможности относительно недорого заполучить таким способом носителей языка, которые зачастую преподавали и другие науки.
Священник Сангинэ отмечал в письме от 17 октября 1803 года: «Наиболее замечательное чувство французского духовенства в Германии заключается в том, что его весьма добиваются для образования детей в благородных семействах»16. Впрочем, эта практика охватила не только депортированное или эмигрировавшее французское духовенство, но и многих эмигрантов-дворян.
Хотя возможность заработать себе на пропитание преподаванием родного языка использовали эмигранты всех сословий, духовенство и дворянство могли обращаться к другим специализациям: для священнослужителей это было, прежде всего, преподавание языков и религии, для дворян - чаще наставления в «придворных искусствах» (фехтовании, танцах, верховой езде, а наряду с этим - рисование и живопись), а для образованных офицеров - математика и военные науки.
Многочисленные петиции от бюргеров, в особенности от жителей городов в провинциях Клеве и Марк, о разрешении, в виде исключения, пребывания там французских учителей иностранных языков свидетельствуют об очевидной потребности в использовании новых возможностей для улучшения качества преподавания французского языка17. Тот факт, что за прошениями бюргеров часто стояли магистраты, демонстрирует значение, которое придавалось этим прошениям. Создание учебных заведений, в свою очередь, с упором на преподавание французского языка, нередко приветствовалось горожанами и магистратами. Во многих случаях в этих учебных заведениях привлекались к постоянной работе жены и дочери эмигрантов, сочетавшие преподавание французского языка с уроками рукоделия и т.п.
Преподавание французского языка велось эмигрантами также в университетах Дуйсбурга, Эрлангена, Франкфурта-на-Одере и Галле. Университеты часто поддерживали способных преподавателей языка при их ходатайствах в Кабинет министров и Генерал-директорию и из-за поспешного зачисления их на службу порой приходили в столкновение с государственными административными инстанциями. Однако создание постоянных мест для эмигрантов или даже передача им университетских кафедр принципиально запрещалось Кабинетом министров. Так, Альвенслебен отклонил 20 апреля 1799 года просьбу французского эмигранта о кафедре в Галле. Ему было почти разрешено пребывание и учение в Галле, вследствие чего его дела были бы лучше, чем у многих его товарищей по несчастью.
Скорее сдержанная позиция по отношению к эмигрантам, которые часто работали преподавателями, вырисовывается и в областях науки, изящных искусств, а также при вступлении эмигрантов в прусскую армию.
Берлинские Академии пытались в конце XVIII века освободиться от французского влияния, которое было ярко выражено еще при Фридрихе II. Хотя благодаря протекции Фридриха Вильгельма II три эмигранта были приняты в Прусскую академию наук, а четверо других - в Академию художеств, все же для Академий это почти не имело по-следствий18. Это не могло остановить спад французского культурного влияния в Берлине, тем более что до 1802 года большинство эмигрантов вновь покинуло Берлин.
Напротив, в экономике и военном деле эмигрантам найти применение своим силам в Пруссии было очень трудно.
Французские дворяне зачислялись в прусскую армию в малом количестве. Армия, подобно бюрократии, была задумана и узаконена как интегрирующий орган монархии. Чтобы соответствовать этой функции, связь между офицерским корпусом и государством должна была обеспечиваться и тем, что ограничивался прием офицеров, которые стремились лишь к военному ремеслу, при этом не ощущая себя связанными в единое целое с Государством.
Впрочем, некоторые эмигранты были приняты в прусскую армию. В первую очередь спросом пользовались конкретные навыки, а именно, знание инженерного дела или других военных наук, которые представляли непосредственную важность для прусского войска (на этом основании были приняты пятеро эмигрантов). Впрочем, прием на службу французских офицеров инженерных войск не был чем-то новым. В свое время еще Фридрих II в 1768 году зачислил графа д'Энза в свой инженерный корпус в звании подполковника. Позже он также повторно приказывал своему посланнику в Париже, барону фон дер Гольцу, нанимать французских военных инженеров на службу в прусскую армию19. По-
видимому, во второй половине XVIII века французским военным инженерам приписывались особые качества, которые делали их ценными и для прусской армии. В прусских землях инженерная школа была открыта лишь в апреле 1788 года (в Потсдаме), где в течение четырехлетнего обучения подготавливались 18 воспитанников. Наряду с этим, в прусскую армию были приняты немногочисленные протеже короля или королевской семьи (всего 37). Для зачисления последних (зафиксированные, в целом редкие случаи) опять использовался специфический образ действий, который должен был гарантировать интеграцию и лояльную позицию французов в прусской армии: так, в прусскую армию принимались (за редкими исключениями) только молодые эмигранты (в большинстве - сыновья и внуки уважаемых семейств). Они начинали свою служебную карьеру с военных учебных заведений или с низших офицерских чинов. Фридрих Вильгельм II неоднократно указывал, что эти офицеры обязаны в кратчайшие сроки выучить немецкий язык20. Ранняя социализация в прусском войске (сюда входило также изучение немецкого языка) решающим образом способствовала идентификации с прусской армией и прусским государством. Известно о 16 эмигрантах, которые после амнистии 1802 года продолжали оставаться на прусской военной службе.
Экономическая политика, которая нашла применение в отношении французских эмигрантов, походит на ту, которая проводилась прусской стороной на протяжении всего XVIII столетия.
Новое определение статуса иностранцев затрагивало экономическую политику лишь в той мере, в какой эмигранты Революции со своими предприятиями вступали в конкурентную борьбу с местными уроженцами, не предлагая новых методов и технологий.
Прусское хозяйственное стимулирование, в первую очередь, сказалось на (берлинской) шелковой отрасли. И это можно рассматривать как продолжение политики Фридриха II. После гражданской войны во Франции и осады Лиона, когда в эмиграцию отправились многие работники лионских шелковых мануфактур, предпринимались попытки привлечь некоторых из них в берлинскую шелковую индустрию. Несколько раз Пруссия пыталась заполучить подобных специалистов из Швейцарии, где в основном искали убежища лионские шелковых дел мастера. В Берлин призывались и некоторые работники шелковых предприятий, эмигрировавшие на территорию Священной Римской империи германской нации. При этом совершенно целенаправленно разыскивались специалисты, которых недоставало берлинской шелковой отрасли.
В общем и целом, с дотациями и разрешениями в отраслях, за исключением шелковой, были гораздо экономнее. Это было, прежде всего, отражением попытки некоторых эмигрантов, под видом основания выгодного предприятия, добиться разрешения на постоянное проживание. Хотя монарх или его ближайшее окружение покровительствовали эмигрантам, большинство соображений из сферы стимулирования экономики не имело к этому никакого отношения: часто речь шла всего лишь о передаче «теплого местечка» и оказании протекции блестящим представителям французской высшей знати, которые были лично знакомы монарху или имели очень хорошие рекомендации. Вербовка специалистов, несомненно, стимулировала экономическое развитие Пруссии, поскольку они вводили технологические новшества и создавали новые отрасли промышленности.
Итак, в определенных областях охотно прибегали к компетентности французских эмигрантов. Впрочем, социальный состав эмигрантов в отдаленных регионах не отвечал потребностям прусского государства. Большинство эмигрантов были дворянами или священнослужителями с навыками, большей частью, в военной и религиозной сфере. Даже если отдельные дворяне успешно работали в области ремесленничества или торговли, все же это были исключения. Напротив, масса эмигрантов из третьего сословия была прислугой, для которой не находилось применения и которую гораздо больше подозревали в симпатиях к революции.
При рассмотрении вопроса об обращении с эмигрантами становится в целом ясно, что в конце XVIII века государственные элиты в королевстве Пруссия мыслили «государство» уже в более современном понимании, нежели в курфюршестве Саксония. Причины для этого могут отыскаться в разном уровне развития бюрократического аппарата. С его расширением роль сословий в Пруссии стала гораздо более ограниченной, чем это было в курфюршестве Саксония. Там вряд ли могло возникнуть расширение полномочий чиновничьего аппарата за счет постоянного участия в принятии решений. В Пруссии, наряду с бюрократическим аппаратом, армия также была средством интегрирования в единое государство. Иностранцы принимались в обе институции лишь в редких случаях и вследствие определенных причин, в отличие от курфюршества Саксония, где к концу XVIII века около 40% офицерского корпуса составляли дворяне несаксонского происхождения.
К тому же, прусское государство занималось модернизацией отечественной экономики более активно, нежели это делали правительственные круги Саксонии. Вместе с тем, количественная оценка эмигрантов в Пруссии и Саксонии на основании имеющихся в распоряжении исследователей источников свидетельствует о том, что эмигрантов, представлявших потенциальный интерес для экономики, было меньшинство. Даже если распределение эмигрантов по регионам и отдельных прусских областях варьировалось, все же остается констатировать, что большинство эмигрантов (около 42%) принадлежало к дворянскому сословию, в то время как эмигранты из третьего сословия находились лишь на втором месте (около 28%), а эмигрировавшее духовенство - на третьем месте (около 20%). Прибывшие в Саксонию и вскоре снова высланные оттуда эмигранты вряд ли могли продемонстрировать другой социальный состав. Эти результаты, по мнению Т. Хепеля, явно отклоняются от заключений об эмиграции из Франции, которые вывел известный американский историк Дональд Грир21. Следовательно, представление, которое передавали современники Французской революции в Священной Римской империи в отношении эмигрантов, в первую очередь о преобладании среди эмигрантов дворян и духовенства, вполне соответствовало действительности на территориях, удаленных от границ. Добавим, что около двух третей эмигрантов из третьего сословия числились на службе у эмигрировавшего дворянства и лишь подкрепляли представление о многочисленной прислуге дворян-эмигрантов. Лишь в некоторых, непосредственно граничивших с Францией княжествах (в Империи - прежде всего в маркграфстве Баден), ситуация представлялась иной.
Отметим, что в России в 1793 году социальная структура французской колонии в С.-Петербурге была более демократична (см. табл. 2), чем в целом структура эмиграции по данным Д. Грира, и много более демократична, чем в Пруссии - нам удалось восстановить социальную структуру французской колонии в Петербурге 1793 г.22
Следовательно, можно предположить, что в целом данные Д. Грира получают подтверждение в материалах по социальной структуре французских колоний в России и Пруссии.
Для политики в отношении эмигрантов принадлежность беженцев к другой конфессии не играла в прусских государствах никакой роли.
Сопоставление двух немецких территориальных государств позволило Т. Хепелю прийти к выводу, что государственная практика власти была мощной движущей силой культурной интеграции, которая выражалась не только в стабилизации соблюдения своих и чужих законных интересов, но - и прежде всего - в поэтапном введении парадигмы «гражданин государства / иностранец». Вызовы, брошенные Революцией во Франции, войной и массовой конфронтацией с врагами, не стремившимися к ассимиляции в государствах, куда направлялись беженцы, способствовали этому процессу смены ориентиров.
Ремесленники 21,1
Слуги, камердинеры, приказчики 14,0
Купцы 13,8
Фабриканты 2,2
Учителя (вместе с профессорами, воспитателями) 14,3
Врачи 1,2
Представители творческих профессий (актеры, музыканты, художники и др.) 6,4
Военные 11,6
Государственные служащие 3,3
Придворные служащие (придворные повара, камердинеры и дрю) 2,3
Дворяне и священники (без определенной профессии) 0,9
Без определенного социо-профессионального статуса ( включая «вдов» и «де1 более 8,0
Таблица 2. Социо-профессиональная структура французской колонии в С-Петербурге
в 1793 году (в процентном отношении)
Рубеж XVIII-XIX вв., эпоха Французской революции - важный период становления национального мира. Как видим, становление такого мира проходило разными темпами. Даже при отсутствии единого германского государства в Пруссии национально-государственный момент проявляется сильно уже в эпоху Просвещения. За рамками настоящего исследования остаются оценки французскими эмигрантами (а такие свидетельства существуют) общественной жизни, культуры и быта Пруссии и других немецких земель. Исследование прусского законодательства о французских эмигрантах позволяет узнать больше не только об эмиграции, ее социальной структуре, социальной и культурной адаптации, но и о Пруссии эпохи Просвещения. Дальнейшее изучение законодательства различных государств об эмигрантах и истории культуры периода Французской революции будет содействовать углублению представлений об этой важнейшей эпохе.
Источники и литература
1 Schönpflug D. / Voss J. Vorwort // Révolutionnaires et Emigrés: Transfer und Migration zwischen Frankreich und Deutschland 1789-1806 / Hrsg. von Daniel Schönpflug und Jürgen Voss. Stuttgart, 2002; Höpel T. Emigranten der Französischen Revolution in Preußen und Sachsen // Révolutionnaires et Emigrés.
2 См.: Русские и немцы в XVIII в.: Встреча культур. М., 2000; Европейское Просвещение и развитие цивилизации в России: Международный коллоквиум. Саратов, 2001; Русско-французские культурные связи эпохи Просвещения. Материалы и исследования. Памяти Г. С. Кучеренко / Отв. ред. С.Я. Карп. М., 2001; Konfessionalisierung In West- und Osteuropa In der frühen Neuzeit / Hrsg. von Andrei J. Prokopjev= Конфес-сионализация в западной и восточной Европе в раннее новое время. СПб., 2004.
3 Изучение прусского законодательства стало возможно благодаря введению в научный оборот новых архивных документов усилиями многих европейских ученых, и прежде всего - немецкого исследователя Томаса Хепеля.
4 Цит. по: Вайнштейн О. Л. Очерки по истории французской эмиграции в эпоху Великой революции (1789-1796). Харьков, 1924. С. 25.
5 Политический журнал с показанием ученых и других вещей, издаваемый в Гамбурге Обществом ученых мужей. 1791, декабрь. С. 132.
6 О саксонском законодательстве см. в работах Т. Хепеля, о законодательстве Ганноверского курфюршества см.: Kruse E. Die Emigranten der Französischen Revolution in Kurhannover. Hannover, 1990.
7 Рескрипт для камер-коллегии по ту сторону Везера. Берлин, 12 ноября 1792 года. - Höpel T. Emigranten der Französischen Revolution in Preußen und Sachsen // Révolutionnaires et Emigrés: Transfer und Migration zwischen Frankreich und Deutschland 1789-1806 / Hrsg. von Daniel Schönpflug und Jürgen Voss. Stuttgart, 2002. S. 197.
8 Ibidem.
9 Подробнее о прусском законодательстве об эмигрантах см: Höpel T. Emigranten der Französischen Revolution von 1789 im Preussischen Geheimen Sttatsarchiv Berlin-Dalem // Archiv und Gedächtnis / Hrsg. von Michel Espagne, Katharina und Matthias Middell. Leipzig 2000. S. 223-243.
10 Höpel T. Emigranten der Französischen Revolution in Preußen und Sachsen. S. 198.
11 Ibid. S. 201.
12 См.: Люблинская А.Д. Французские крестьяне в XVI-XVIII вв. Л., 1978. С. 88; Глаголева-Данини С. Промышленность и торговля Дофинэ в эпоху великой французской революции // Из далекого и близкого прошлого. М.; Пг., 1923. С. 199.
13 Höpel T. Emigranten der Französischen Revolution in Preußen und Sachsen. S. 203.
14 До той поры они рассматривались как обычные «враги». Первое административное распоряжение об обращении с французскими эмигрантами было опубликовано 4 февраля 1792 года; оно явно связано с намечавшимся прусско-австрийским оборонительным союзом, оформленным 7 февраля 1792 года. Кабинет министров направил рескрипт правительствам в Клеве и Ансбах-Байрейте и отдал приказ о полном принятии имперских директив, которые были изданы для Австрийских Нидерландов. Это означало, что французским эмигрантам, как и всем прочим путешествующим, предоставлялись право гостеприимства, а также право полного покровительства и полной безопасности. Одновременно с этим, им запрещались любые военные действия и военные упражнения. - Рескрипт для Клевского Правительства, Берлин, 4 февраля 1792 года. - Цит. по: Ibid. S. 204.
15 Мемуары графа де Рошешуара. Пг., 1914. С. 28.
16 Höpel T. Emigranten der Französischen Revolution in Preußen und Sachsen. S. 208.
17 См., например, «Прошение граждан Хаттингена (графство Марк) об оставлении бывшего французского лейтенанта Раневиля в качестве учителя языка для детей» от 20 декабря 1796 года. - Ibid. S. 209.
18 Ср. с ситуацией в России: в «конференцию» Петербургской Академии наук (говоря современным языком, - в действительные члены академии) были приняты астроном М. Анри, литератор Ж.-Ф. Вовилье. Граф Шуазель-Гуфье стал президентом Академии художеств и первым Директор Публичной библиотеки. Безусловно, французы хорошо служили и принесли пользу русской науке и культуре, но также очевидно, что деятели российской науки могли успешно их заменить, как, например, А.С. Строганов заменил Щуазеля-Гуфье. - Коротков С.Н. Французские ученые-эмигранты в Петербургской Академии наук в конце XVIII в. // Россия в XVIII веке: Войны и внешняя политика, внутренняя политика, экономика и культура. СПб., 1996. С.69; Коротков С.Н. И.И. Шувалов и граф Шуазель-Гуфье // Иван Иванович Шувалов (1727-1797): Просвещенная личность в российской истории. СПб, 1998. С. 89.
19 Höpel T. Diplomatischer Dienst und Kulturtransfer. Die Wirkungen der Tätigkeit von Bernhard Wilhelm von der Golitz in Berlin und Paris // Grenzgänge. 1995. № 4. S.33.
20 Луккезини отметил на прошении маркиза де Буайе д'Эгий о приеме обоих его сыновей во французское войско, что король согласен с просьбой и предлагает направить их в новые полки в Польше, где от них потребуется приступить к изучению немецкого языка. Прошение маркиза де Буайе д'Эгий, Дюссельдорф,
21 марта 1793 года; в деле Антуана Шарля де Табуйо Фридрих Вильгельм II предоставил возможность будущего зачисления в гусарский полк после улучшения познаний в немецком языке. - Höpel T. Emigranten der Französischen Revolution in Preußen und Sachsen. S. 210 (41).
21 По данным Д. Грира, к первому сословию (духовенству) принадлежало 24596 человек, что составляло 25% от достоверно принадлежавших к эмигрантам людей. Ко второму сословию (дворянству) относилось 16431 человек (17%), к третьему (разночинцам - всем остальным) - 49667 (51%). Сословная принадлежность 7% эмигрантов не была определена. - Greer D. The incidence of the emigration during the french revolution. Cambridge, 1951. P. 113.
22 Коротков С.Н. Проблема социальной трансформации французской колонии в С.-Петербурге в конце XVIII века (по материалам «Санкт-Петербургских ведомостей») // Петербургские чтения-97. СПб, 1997. С.40-42; Korotkov S. La transformation sociale de la colonie française à Saint-Pétersbourg à l'époque de la révolution française // Révolutionnaires et Emigrés: Transfer und migration zwischen Frankreich und Deutschland 1789-1806. S. 236-238.
После казни Людовика XVI своим указом Екатерина II разорвала дипломатические отношения между двумя странами, запретила французам въезд в Россию иначе, как с рекомендательными письмами принцев - лидеров эмигрантов и представителей самой высшей аристократии, что, конечно, делало затруднительным приезд в Россию эмигрантов-ротюрье, а также по указу императрицы французы, находившиеся в России, должны были покинуть страну в течение двух недель, если они не принесут торжественную присягу об отречении от революционной родины. В церкви (католической или реформатской -для гугенотов), в присутствии представителей русских гражданских властей необходимо было осудить происходящее во Франции. В соответствии с указом русские газеты, «Санкт-Петербургские ведомости» и ее немецкий вариант, должны были опубликовать списки пришедших к присяге. В июне 1793 года «Санкт-Петербургские ведомости» опубликовали списки принесших присягу в Петербурге - всего 811 французов. Петербургский список имеет интересные особенности, он приводит социальную характеристику (профессию или сословное положение).
