CC BY
108
УДК 930 DOI: 10.23683/2500-3224-2018-1-256-266
провинциальный город начала
хх в. в мемуарах профессора
а.м. ладыженского
Н.А. Казарова
Аннотация. Публикуются мемуары из личного архива профессора А.М. Ладыженского (1891-1972), озаглавленные автором «Воспоминания и размышления». Жизнь профессора А.М. Ладыженского была тесно связана с Ростовом-на-Дону. Здесь он провел детство и гимназические годы, до поступления на юридический факультет Московского университета, затем вернулся в Ростов в годы Гражданской войны, работал в Ростовском университете в 1920-е гг. и в 1950-е гг. Мемуары были написаны автором в середине 1960-х гг. Кроме ценных автобиографических сведений, в них нашли отражение важные исторические события: революции 1905 г. и 1917 гг.; послереволюционный столичный и провинциальный быт Харькова, Ростова-на-Дону, Сталинграда; гонения на интеллигенцию на рубеже 1920-х - 1930-х гг.; а также Первая мировая, Гражданская и Великая Отечественная войны. В мемуарах даны яркие словесные зарисовки государственных и партийных деятелей, известных ученых: В.И. Засулич, В.Н. Фигнер, Г.В. Плеханова, С.М. Будённого, С.И. Сырцова, Е.Н. Трубецкого, Д.И. Багалея, В.П. Бузескула и многих других. Для публикации нами подготовлен отрывок воспоминаний о гимназических годах А.М. Ладыженского в Ростове-на-Дону (1902-1909 гг.). Эта часть мемуаров передает атмосферу семьи из революционных кругов многонационального южного города, дает представление о воспитании детей в семье и в гимназии, о повседневной жизни, учебе и увлечениях ростовского гимназиста в начале ХХ в., позволяет почувствовать общественные настроения ростовцев.
Ключевые слова: А.М. Ладыженский, профессор, Ростов-на-Дону, семья, гимназия, университет, провинциальный город.
I Казарова Нина Акоповна, доктор исторических наук, профессор, независимый исследователь, г. Ростов-на-Дону, [email protected].
a provincial town of the early XXth сentury in the memoirs of professor a.m.ladyzhensky
N.A. Kazarova
Abstract. Memoirs are published from the personal archive of Professor A.M. Ladyzhensky (1891-1972), entitled «Memoirs and Reflections» by the author himself. The life of Professor A.M. Ladyzhensky was closely connected with Rostov-on-Don. Here he spent his childhood and gymnasium years, before entering the law faculty of the Moscow University, then came back to Rostov during the Civil War, worked at Rostov University in the 1920s and in the 1950s.
Memoirs were written by the author in the mid-1960s. In addition to valuable autobiographical information, important historical events were reflected in: the revolutions of 1905 and 1917; post-revolutionary life of the capital and provincial Kharkov, Rostov-on-Don, Stalingrad; persecution of intelligentsia at the turn of 1920s-1930s; as well as the First World War, the Civil and the Great Patriotic War. In the memoirs bright verbal sketches of the state and party figures are given, as well as of famous scientists: V.I. Zasulich, V.N. Figner, G.V. Plekhanov, S.M. Budenny, S.I. Syrtsov, E.N. Trubetskoi, D.I. Bagalei, V.P. Buzeskul and many others.
For current publication we have prepared a fragment of memoirs about the gymnasium years of A.M. Ladyzhensky in Rostov-on-Don (1902-1909). This part of the memoirs conveys the atmosphere of the family from the revolutionary circles of the multinational southern city, gives an idea of the upbringing of children in the family and in the gymnasium, the daily life, studies and hobbies of the Rostov schoolboy in the beginning of the 20th century, all this makes possible to feel the public mood of the Rostovites.
Keywords: Alexander Ladyzhensky, professor, Rostov-on-Don, family, gymnasium, university, provincial town.
I Kazarova Nina A., Doctor of Science (History), Professor, independent researcher in historical studies, Rostov-on-Don, Russia, [email protected].
Автор публикуемых «Воспоминаний и размышлений» Александр Михайлович Ладыженский родился 4 октября 1891 г. в эстонском городе Дерпте (с 1893 г. -Юрьев, с 1919 г. - Тарту) в семье политических эмигрантов. Его отец - доктор медицины Вюрцбургского и затем Юрьевского университета - Михаил Абрамович Ладыженский - принимал участие в революционном движении, за что в 1902 г. был заключен в тюрьму и сослан. Мать - доктор медицины Бернского университета - Надежда Родионовна Попова была сестрой одного из организаторов партии «Земля и воля» М.Р. Попова1, просидевшего 26 лет на Карийской каторге и в Шлиссельбургской крепости. Она хорошо знала Г.В. Плеханова2 и В.И. Засулич3.
Раннее детство Александр Ладыженский провел в семье деда по материнской линии в с. Самарском (ныне в Азовском районе). Затем два года учился за границей, в швейцарской народной школе в деревне Кларан. В 1902 г. он вернулся в Ростов и поступил в городскую гимназию № 1.
В 18 лет Ладыженский был арестован, а после заключения выслан с территории Области войска Донского за проведение занятий по политической экономии с рабочими Главных мастерских Владикавказской железной дороги. Эти обстоятельства не помешали ему в 1910 г. поступить на юридический факультет, а также состоять вольнослушателем историко-филологического факультета Московского университета, и одновременно быть слушателем Московского народного городского университета им. А.Л. Шанявского.
В 1914 г. одаренный студент окончил университет с дипломом первой степени и по ходатайству профессоров Б.А. Кистяковского4 и Е.Н. Трубецкого5 был оставлен при университете для приготовления к профессуре. В 1917 г. Ладыженский выдержал магистерские испытания по международному, а также государственному праву и был принят в число приват-доцентов кафедры международного права Московского университета.
В годы Гражданской войны Александр Михайлович работал в Екатеринославском университете, а в 1920 г. вернулся в Ростов и стал преподавать сразу в трех учебных заведениях: в Донском университете, Археологическом институте и Ростовском политехникуме водного транспорта.
В 1926 г. молодого ученого избрали председателем Северо-Кавказского краевого общества истории, археологии и этнографии. А в феврале 1931 г. его арестовали по обвинению в участии в «контрреволюционной группировке» и выслали из Ростова в Сталинград на три года. С 1937 г. Ладыженский проживал в Москве.
В середине 1940-х гг. Александр Михайлович работал научным сотрудником Института государства и права АН СССР одновременно в двух секторах: истории и теории права, а также международного права. В 1952 г. он вернулся в Ростовский университет на кафедры истории государства и права, государственного права
и гражданского права и процесса. Как соавтор и ответственный редактор, А.М. Ладыженский участвовал в подготовке одного из первых и лучших учебников по международному праву. С 1963 г. ученый продолжил свою научную и педагогическую деятельность в Москве в качестве профессора Московского государственного института международных отношений МИД СССР и Всесоюзной академии внешней торговли. Умер Александр Михайлович Ладыженский 9 января 1972 г.
Мемуары А.М. Ладыженского прежде не публиковались. Они состоят из двух томов, охватывают период с середины 1890-х до середины 1940-х гг. Воспоминания Александра Михайловича Ладыженского, скорее всего, не предназначались для публикации. В них встречаются резкие характеристики, критические оценки политики советской власти: голода после революции и на рубеже 1920-х - 1930-х гг., арестов многих знакомых и самого автора.
Текст воспоминаний Александра Михайловича Ладыженского воспроизводится по оригиналу, который хранится в отделе рукописей Российской государственной библиотеки.
А.М. ЛАДЫЖЕНСКИЙ ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ
// (Л. 35) В 1902 году, когда мне исполнилось почти одиннадцать лет, я поступил в первый класс ростовской казенной гимназии. Началась напряженная трудовая жизнь. Кроме классных занятий и приготовления уроков, я учился французскому и немецкому языкам - ко мне и брату через день приходили француженка и немка - и музыке (на рояле). Два раза в неделю я с братом ходил на уроки гимнастики. В Швейцарии мы очень окрепли и могли готовиться к жизни с полной нагрузкой. В свободное от врачебной практики и общественных дел время отец читал нам «Былое и думы» Герцена и (на немецком языке) любимых им Гейне и Бернса.
На развлечения оставалось мало времени. Но все же мы его находили и любили пройтись по застроенной многоэтажными домами с блестящими витринами главной улице города - Большой Садовой, тянувшейся от вокзала через весь Ростов и Нахичевань. Летом на очень широкие тротуары под парусиновыми навесами из прилегающих кафе выносили столики. Куда бы кто ни направлялся, старался идти по Большой Садовой: здесь можно было встретиться со знакомыми. Особенно главная улица города нас стала привлекать, когда мы ухаживали за гимназистками. С ранней весны до поздней осени на всех углах этой очень широкой и прямой улицы с акациями сидели торговки цветами, у которых в больших корзинах и ведрах с водой стояли белые лилии и розы самых разных колеров. Улица благоухала.
Особенно прекрасной она казалась, если, как бы невзначай, встречалась Галя, Лиза или другая понравившаяся девушка.
На зимние вакации мы с матерью уезжали в кубанскую станицу Новодеревянковскую к тете Оле, тамошней попадье. А на летние каникулы ездили на Кавказ или на хутор к дяде.
Кроме обязательных занятий я много читал беллетристику по истории, популярные книги по естествознанию и философии. Все очень интересовало. // (Л. 36) Мы были всеядными читателями, и казалось, что во всех областях науки я способен достичь успехов. Все философы представлялись мне правыми, поскольку они что-либо утверждали и неправыми, поскольку отрицали. У нас были литературные и общественно-политические кружки и связи с рабочими, за что я поплатился.
О русских дореволюционных гимназиях принято давать резко отрицательные отзывы, учителей рисовать бездушными тупыми чиновниками. А я от восьмилетнего пребывания в гимназии вынес положительное впечатление. Она мне дала многое.
Правда, директор, грек Капитанаки, говоривший по-русски с большим акцентом (мы его называли «вонь из класса», так как вместо «вон» он кричал «вонь»), был малоразвитым чиновником. Он очень гордился своим чином статского советника, любил, чтобы швейцар его называл «Ваше превосходительство»; и носил фирменный китель на красной подкладке, как полноценный военный генерал, а не был даже штатским генералом, //(Л. 37) имел чин не действительного, а просто статского советника. Он преподавал латинский и древнегреческий языки и главную свою воспитательную обязанность видел в том, чтобы мы были одеты строго по форме. Когда ему на глаза попадался гимназист в черных, а не серых штанах, директор принимал грозную позу и патетически вопрошал: «Вы вциник?»
- Да.
- Не визю! Вонь из класса!
Но в общем Капет был безвредным. Отец острил, что был где-то профессор по фамилии Вреден, о котором говорили, «не так вреден, как бесполезен».
Типичным чиновником был и учитель географии с шишкой на лбу. Его кличка была Озирис. Он свел географию к картографии. Интереснейший для мальчишек предмет предельно засушил.
Совсем никчемным был учитель немецкого языка Фридалин Фридрихович, которого мы в лицо называли Нафталин Глицеринович. // (Л. 38) На его уроках стоял гам. Помню, как все залезли под парты и ему пришлось по журналу в алфавитном порядке вызывать спрятавшихся. Мой товарищ Рудиков, обладавший
хорошим голосом, пропел, когда его вызвали из-под парты: «Я здесь». Нафталин Глицеринович возмутился и записал в журнал: «Рудиков то толсто, то тонко кричит».
Был среди гимназических педагогов провокатор. Им оказался учитель естествознания. Он дружил с гимназистами, организовывал экскурсии и выдавал себя за прогрессиста. Каково же было наше удивление, когда после революции 1917 года мой отец, состоявший членом комиссии по разбору бумаг охранки и жандармерии, увидел там доносы этого преподавателя, сообщавшего о настроениях учащихся и сослуживцев.
Но кроме названных, у нас были очень хорошие учителя. Особенно много дал нам инспектор, преподаватель литературы, Николай Павлович Балагуров. Это был всесторонне образованный человек, ученик А.А. Потебни6. Ходили слухи, что в молодости он участвовал в революционном движении, и это, а затем ранняя женитьба и отсутствие средств, помешали ему стать университетским работником. Я помню, как Николай Павлович однажды на уроке сказал, что в России много одаренных людей, не сумевших проявить себя из-за слабого характера, скромности и неблагоприятно сложившихся обстоятельств.
//(Л. 39) Он очень любил русский язык и литературу, тонко в них разбирался. Хорошо знал психологию и логику, которые преподавал в старших классах. Когда по каким-либо причинам не мог прийти на урок учитель истории или географии, Балагуров их заменял, и тогда уроки казались нам особенно интересными. Моих родителей очень беспокоило, что я делаю орфографические ошибки. Рыжий (как гимназисты называли Балагурова) успокоил их. «Это значит, - говорил он матери, - что у Шуры не зрительная, а смысловая память. Мальчик он очень смышленый и способный. А и Гоголь делал много орфографических ошибок. Постепенно это выправится».
Когда в восьмом классе меня арестовали за связь с рабочими кружками, Балагуров, бывший тогда директором гимназии, дал мне отличную характеристику, а потом устроил так, что я смог экстерном держать в его гимназии экзамен на аттестат зрелости. После революции он, уже глубокий старик, продолжал преподавать. Я помню, как на чествовании его в день 70-летия, в голодном 1920 году, один рабочий из самых хороших чувств сказал в своей приветственной речи: «Несмотря на голод и на то, что в школе не топят, этот старый человек несет остатки своих мозгов на пользу просвещения народа». //(Л. 40) С 1920 года Балагуров стал преподавать в Ростовском университете, где пользовался большим авторитетом7.
О Николае Павловиче у меня сохранилось следующее курьезное воспоминание. Он очень интересовался историей и археологией Донского края. Когда я, уже приват-доцент Московского университета, приехал в 1917 году в Ростов к отцу
и встретился с моим старым учителем, он после расспросов о Москве поинтересовался, каким я нашел Ростов, наш краеведческий музей, а потом неожиданно спросил: «Ну а как вам нравятся здешние бабы?». // (Л. 41) Меня удивил вопрос моего старого учителя. Я не сразу понял, что он имел в виду каменных скифских баб, стоявших перед входом в музей.
Вторым учителем, которого я вспоминаю с благодарностью, был преподаватель истории Сергей Александрович Никольский. Он читал лекции, как в высших учебных заведениях. А в конце четверти мы сдавали зачет и писали сочинение.
Помню, Сергею Александровичу очень понравились мои рассуждения о том, что так называемые факторы исторического развития - это не обособленные предметы внешнего мира, а абстракции, включающие в каждый фактор все остальные. Так, например, когда мы говорим «экономический фактор», мы имеем в виду и психологию, и право, и так далее, ибо экономическая деятельность предполагает определенную психологию населения и протекает в определенных правовых формах. Всякое историческое явление - это переплетение многих слагаемых, каждое из которых представляет собой все остальные. // (Л. 42) «Разные факторы» - это разные углы зрения на единый процесс, подобно тому как разные цвета луча, преломленные в призме - это разные аспекты единого солнечного света. А ведь многих и теперь образное выражение «экономический базис» и «идеологическая надстройка» понимают чисто механически, забывают диалектическое взаимодействие и переплетение их друг с другом. Мой гимназический учитель вовремя нас от этого предостерег.
С.А. Никольский придавал большее значение пониманию явлений, чем заучиванию хронологии и имен. Он говорил, что историк должен быть мыслителем и художником, а не фактологом.
Прекрасным педагогом был и учитель математики Карл Яковлевич Остер. Он очень любил, если мы самостоятельно, по-своему, решали задачи. Я завоевал его симпатию еще во втором классе, когда ответил на вопрос: как измерить объем камня неправильной формы. Подняв руку, я сказал: «Надо взять сосуд с водой и опустить туда камень. Объем вытесненной камнем воды и будет объемом камня».
// (Л. 43) Очень своеобразным был учитель физики Иван Иванович Яковлев по прозвищу Ванька-Каин. Он был чрезвычайно строг, требовал, чтобы каждый сдавал ему все разделы учебника Краевича. Бывший семинарист, ставший материалистом, он не терпел инакомыслия и ставил свой предмет выше остальных. И.И. Яковлев не учил думать, а заставлял заучивать готовые истины.
Начало ХХ века было временем революции в физике. Атом перестал соответствовать своему названию. Он оказался системой, причем делимой. Это было время проникновения диалектики в естествознание. А Каин нас заставлял заучивать
устаревшие взгляды механистического атомизма. Но в противовес ему, мы в последних классах гимназии увлекались энергетическим мировоззрением Вильгельма Освальда, его натурфилософией, критикой теории Дарвина Вольфом, мутационной теорией Густава де Фриза, неомарксизмом.
Товарищи мои были разнонациональные и из разных слоев общества. Но ни со стороны педагогов, ни со стороны самих учащихся не было проявлений национальной и имущественной розни. В нашем классе было четыре еврея, три грека, много армян. Все дружили. Немного посмеивались над армянами, говорившими с резко выраженным акцентом и путавшими мужской род с женским (в армянском языке роды, как известно не различаются). Одного армянина мы называли Осла или Овец, так как об осле Гурген сказал - она, а об овце - он. Но это не было проявлением национальной нетерпимости.
//(Л. 44) Когда подросли, то с одинаковым увлечением ухаживали не только за Галями, Верочками, но и за Розами, Лиями, Ашхен, Сатеник; с равным удовольствием угощались армянской курабьей, баклажанами по-гречески, русскими куличами, еврейской фаршированной рыбой и мацой. Бытового антисемитизма тогда совсем не было. И не только у нас (как известно, молодняк даже у разных зверей играет дружно вместе), но и среди взрослых.
Мы, гимназисты, были членами одной корпорации и противопоставляли себя реалистам и коммерсантам - ученикам коммерческих училищ. Мы тогда не думали, что вырастем и станем совсем разными. Мой сосед по парте армянин Егор Тусузов8, который почему-то носил клички Акушерка и Барон, стал заслуженным артистом Московского театра сатиры. Сосед с другой стороны, еврей Мирон Гиршвальд, по окончании гимназии уехал учиться в Дижон и уже в Россию не возвращался. Теперь он работает переводчиком в ООН, совсем забыл родину, стал французским гражданином. // (Л. 44 а) Когда его брат, математик Харьковского университета, приглашал посетить места, где они родились, где протекло их детство и юность, ответил, что курс советского рубля очень завышен, и гораздо дешевле ездить в Италию или Швейцарию.
Третий мой товарищ, Мееровский, ушел в революцию, играл в первые годы советской власти известную роль и был загублен в сталинщину. Сын крупного адвоката и участника разных коммерческих предприятий Володя Черников ушел с белыми за границу и жил все время в Чехословакии, работал там инженером. Шура Кукушкин стал известным в Краснодаре врачом-гинекологом. Из меня вышел профессор истории государства, права и международного права Московского университета.
Словом, судьба каждого из нас сложилась по-своему. Но тогда мы были вместе и не думали, что жизнь нас так расшвыряет в разные стороны. Куда забросила судьба многих моих соучеников, я не знаю, хотя тогда с ними очень дружил и у
них бывал. Ко мне, сыну известного врача, с симпатией относились и армянские бабушки в Нахичевани, носившие национальный головной убор, и еврейские тети, потчевавшие фаршированной рыбой, и русские интеллигенты.
Я с интересом смотрел на разнообразный быт Ростова. Он быстро менялся, на глазах. Развивались капиталистические отношения. Старые домики заменялись многоэтажными зданиями. Вместо конки мы стали ездить на трамвае. // (Л. 44 б) Никто, даже учитель физики, сам Каин, не мог мне объяснить, что такое электричество. А оно все более активно входило в быт, в нашу новую роскошную квартиру. Газовые уличные фонари, которые каждый вечер зажигали специальные рабочие, бегавшие по улицам с легкими лесенками, заменили электрическими. Все это совершалось без планов и рекламы, как само собой разумеющееся.
На Дону появилось много паровых барж и пароходов. Отец моего одноклассника, адвокат Черников, купил большую паровую баржу и стал совладельцем паровой мельницы вместе с родными жены - Рыссами. Он выстроил себе прекрасный двухэтажный особняк с бильярдной и садом.// (Л. 45) Большой доходный дом на Садовой и дачу близ Нахичевани построил отец другого моего товарища, адвокат Г.Х. Чалхушьян9. У отца третьего моего товарища по гимназии, Волкенштейна (соученика А.П. Чехова) тоже был свой дом в еврейском квартале города на Темерницкой улице.
<...> // (Л. 79) Среди интеллигенции считалось хорошим тоном быть как можно более левыми. Любопытным примером мог служить Моисей Леонтьевич Сабсович, очень много зарабатывающий дантист, делавший золотые зубы ростовским богачам. Он один (семья всегда жила за границей) жил в огромной квартире на главной улице, имел две прислуги, считал себя марксистом, притом, очень левым. Либералов и особенно кадетов он резко критиковал за трусость перед царизмом, неверие в народ и умеренность. Однажды у нас он встретился с будущим депутатом Государственной Думы, видным нахичеванским адвокатом Моисеем Сергеевичем Аджемовым (Аджемяном). Выслушав критику, Аджемов улыбнулся и примирительно сказал: «Ничего, Моисей Леонтьевич, это мы здесь, за обильным столом так сильно спорим. А на баррикадах будем сражаться рука об руку». Всем было ясно, что ни один из этих двух Моисеев на баррикадах сражаться не будет. Когда пришли большевики и у Сабсовича забрали золото и пять комнат из семи, от его радикализма не осталось и следа <...>.
//(Л. 81) Мои родители не были профессиональными революционерами, но оказывали помощь и деньгами, и устройством явок, и предоставлением приюта профессиональным революционерам. У нас укрывались невестка В.Г. Короленко, Прасковья Семеновна Ивановская, эсер Карпович, евреи во время погромов. Наша семья была на плохом счету у охранки.
И вот произошла ожидаемая неожиданность. В ночь на 17 октября 1905 года у нас был обыск, и отца арестовали. Затем мне в жизни пришлось пережить много обысков (царские жандармы, петлюровцы, григорьевцы, махновцы, буденновцы, советские сталинцы), но этот, первый, произвел на меня сильное впечатление <...>.
Оригинал. Рукопись. Воспоминания и размышления (на 692 л.) хранится в РГБ. НИОР.
Ф. 743. картон. 15. д. 8.
1 Попов Михаил Родионович (1851-1909) - революционер-народник, землеволец, член «Черного передела».
2 Плеханов Георгий Валентинович (1856-1918) - теоретик и пропагандист марксизма, философ, видный деятель российского и международного социалистического движения. Один из основателей РСДРП, газеты «Искра».
3 Засулич Вера Ивановна (1849-1919) - представитель российского и международного социалистического движения, народница, террористка, писательница.
4 Кистяковский Богдан Александрович (1868-1920) - правовед, философ, социолог.
5 Трубецкой Евгений Николаевич (1863-1920) - философ, правовед, публицист, общественный деятель.
6 Потебня Александр Афанасьевич (1835-1891) - языковед, литературовед, философ.
7 Балагуров Николай Павлович - директор Ростовской мужской гимназии, позднее профессор Ростовского университета. Языковед, краевед, собиратель документов и материалов для городского музея (ГАРО. Ф. 46. Оп. 3. Д. 368. Л. 24).
8 Тусузов Георгий Баронович (1891-1986) - актер театра и кино.
9 Чалхушьян Григорий Христофорович (1861-1939) - юрист и общественный деятель.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
казарова Н.А., казаров С.С., Лобова В.В. Историки Варшавского университета. Время и судьбы. Ростов н/Д.: Изд-во ЮФУ 2014. 193 с.
REFERENCES
Kazarova N.A., Kazarov S.S., Lobova V.V. Istoriki Varshavskogo universiteta. Vremya i sud'by [Historians of the Warsaw University. Time and lives]. Rostov-on-Don: SfedU Publ., 2014. 193 p. (in Russian).
