CC BY
346
ФИЛОСОФИЯ И ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
УДК 821.161.1
Т. В. Мальцева
Провинциальная утопия, или Обломовщина как жизненная философия
В статье рассматривается роман И. А. Гончарова «Обломов» и обломовщина как жизненная философия провинциального дворянства. Анализируется образ Обломова как философа, который «доискивается идеала настоящей жизни». Таким идеалом предстает жизненный уклад Обломовки, который рассматривается в одном ряду с фольклорными, библейскими, культурно-историческими образами, олицетворяющими справедливый счастливый мир. В провинциальной утопии «Обломова» обнаруживаются признаки гуманного идеального общества.
The article is devoted to novel by I. A. Goncharov "Oblomov" and the oblomovshchina which is seen as provincial nobility's philosophy of life. The image of Oblomov as a philosopher searching for the ideal of real life is analyzed. Oblomovka and its way of life turn out to be such an ideal, along with folkloristic, biblical and a historical image embodies the "fair happy world". There can be found signs of human ideal society in the provincial utopia of "Oblomov".
Ключевые слова: обломовщина, провинциальная утопия, И. А. Гончаров, художественная рефлексия, религия, философия.
Key words: oblomovshchina, provincial utopia, I. A. Goncharov, artistic reflection, religion, philosophy.
Хлесткое слово «обломовщина», которым Д. И. Писарев охарактеризовал уклад жизни Обломова, стало приговором и самой жизни литературного героя, и его мировосприятию, и жизненным ценностям. А между тем спор об обломовщине не завершен, так как в романе отражена не только личная судьба Ильи Ильича Обломова, а жизненная философия широкого круга людей определенной эпохи -российского провинциального дворянства второй половины XIX века.
© Мальцева Т. В., 2018
Художественная рефлексия мировоззренческих ориентиров, культурных идеалов и ценностей, социальных норм, образцов общественного устройства представлена в романе в двух вариантах. Первый вариант - это мифологизированная модель жизнеустройства целой общности - «чудный край», «благословенный уголок», «забытый всеми уголок» (провинциальная Обломовка). Второй вариант -это индивидуальная модель обыденного сознания и поведения (Обломов).
Утопия - это учение об идеальном устройстве будущего общества, «понятие для обозначения описаний воображаемого/идеального общественного строя, а также сочинений, содержащих соответствующие планы социальных преобразований» [2]. В романе Гончарова это учение овеществлено, реализовано в художественной утопии -идеальной модели жизнеустройства в одном из уголков России, с очевидными признаками художественного дискурса, к которым можно отнести мифологизированность, преувеличение, неопределенность реального местонахождения, отсутствие четких временных границ, нарочитую живописность как признак рукотворности, отраженности реальности («Весь уголок верст на пятнадцать или двадцать представлял ряд живописных этюдов, веселых, улыбающихся пейзажей» [1, с. 99]).
Композиционно утопия в романе выделена в отдельный эпизод «Сон Обломова». Название эпизода тоже усиливает характерологические признаки утопии: оторванность от жизни, нереальность ее воплощения в действительности, идеализацию.
Во сне Илья Ильич видит свое детство в мирном уголке, где небо так низко, что кажется, будто оно обнимает землю, где солнце светит полгода, река бежит весело, играя, холмы как будто специально созданы для того, чтобы кататься на них, пейзажи все веселые, улыбающиеся. Правильно и невозмутимо совершается там годовой круг. Дожди благотворны, грозы не страшны, морозы вовремя. Этот уголок составляли три-четыре деревеньки - мирные, сонные, тихие, даже недвижные, как на картине:
«Они лежали недалеко друг от друга и были как будто случайно брошены гигантской рукой и рассыпались в разные стороны... Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной на воздухе и подпираясь тремя жердями. Три-четыре поколения тихо и счастливо прожили в ней» [1, с. 102]. Одна из деревенек была Обломовка.
Очевидно, что географические приметы Обломовки идеализированы в образе райского места, мирного, удобного и приспособленного
для жизни «благословенного Богом уголка» с «правильным» календарным циклом сезонных примет. Такой образ - скорее мифологический, нежели религиозный [4, с. 277-279].
В эпизоде указана и «первородная утопия», как источник утопических представлений обломовцев - «сказочная неведомая страна». Видит Илья Ильич во сне няню, в рассказах которой воплощена мечта обломовской жизни.
Няня рассказывает о неведомой стране, «где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют все добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать» [1, с. 115].
Это библейский райский сад, где все дается само собой и не требует ни труда, ни заботы. Обломовка - это рефлексия первородной утопии, ее художественный инвариант. Идеализирована и жизнь обитателей Обломовки, главный признак которой - стабильность, неизменность. Тишина и невозмутимое спокойствие царят в нравах местных людей. Главная и единственная забота в Обломовке - забота о пище: «об обеде совещались целым домом». Ничего не менялось в том краю. Далеко от проезжих дорог, далеко от города находилась Обломовка, никаких внешних событий и известий не доходило до нее. Вспомним реакцию обломовцев на письмо, какой оно вызвало испуг - письмо неделю не вскрывали. Все друг друга видели всякий день, ресурсы общения быстро исчерпывались, но потребность в духовной пище была, и она удовлетворялась сказками, в которые все верили до старости.
В воспоминаниях Обломова богатое воображение имели его няня и мать, которые часами рассказывали Илюше и русскую Илиаду, и про леших-домовых, живущих в страшном овраге. Эти сказки придают немало очарования воспоминаниям Обломова и самому обломовскому житью, отчасти искупая его прозаизм. Круговорот обломовской жизни очень прост: родины, крестины, похороны, сопровождаемые пышными обрядами. На этом и сосредоточивался весь пафос жизни. Главная забота помещичьей семьи - дети: крепкие, упитанные, румяные, предмет всеобщей любви.
Эта утопия обретает черты реальности в воспоминаниях Обломо-ва, у читателя же ассоциируется с фольклорными, библейскими, культурно-историческими местами, олицетворяющими справедливый счастливый мир: Беловодье, Китеж-град, град Божий, Эдем, райский сад.
Обломов в иной среде пытается претворить эту утопию, жить по-обломовски в столице. Более того, он даже разъясняет в горячей речи, адресованной Штольцу, что такое «настоящая жизнь», то есть он манифестирует свой идеал и удостаивается аттестации Штольца: «Да ты философ, Илья!». И хотя Штольц не принимает утопию Обломова, все дальнейшее движение романа показывает, что искра правды в обломовской утопии есть.
Многие русские философы видели назначение философии в стремлении «к духовной целостности человеческого существования» [3, с. 98], к поиску удела человека в мире. Обломов - действительный философ, он только тем и занят, что доискивается идеала «настоящей жизни».
Кто такой Обломов, знают даже те, кто не читал роман Гончарова. Этакий ленивец, который всю жизнь пролежал на диване. Обломов стал символом лени, праздности, невоплощенных намерений. Жизнь Обломова прослеживается в романе на протяжении 37 лет: с семилетнего возраста до самой смерти. Уже с первых страниц романа Обломов вызывает у читателя двойственное впечатление. Этот лежащий в широком халате на покойном диване человек мягок и великодушен, доверчив, как ребенок, и одновременно ленив до безобразия и капризен. Удивляет, почему ему не скучно лежать? Почему его любят все: умный и деятельный Штольц, глубоко чувствующая Ольга, сослуживцы? Значит, есть в нем что-то кроме лени, поэтому автор очень внимательно всматривается в этого человека.
«Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуоткрытые губы, пряталась в складках лба, иногда совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности... мягкость... была основным и господствующим выражением не лица только, а всей души; а душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении головы, руки» [1, с. 5]. Неопределенный портрет: отсутствие определенной идеи компенсируется наличием мысли во всех чертах лица, бездеятельная беспечность -мягкостью души, которая светится в каждом движении.
Обломов не служит, почти всегда дома, почти всегда лежит на диване. Его лежанье заслуживает подробной характеристики: оно «не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальное состояние» [1, с. 6]. Значит, Обломов не просто ленивец, он «идейный», если можно так сказать, лежебока. Обязательные атрибуты его лежания - широкий халат, мягкие туфли, диван. Эти атрибуты помогут прояснить его лежание как жизненную позицию.
В халате привольно телу и душе, в отличие от мундира, ливреи, фрака. Халат олицетворяет личную независимость и свободу. Может, потому Обломов так дорожит своим халатом, что он означает для него возможность сохранять свою свободу, быть собой, жить не по при-нужденью обстоятельств? Служить, быть в свете, значит, все свое внутреннее достояние: ум, чувства, свободную волю - превратить в средство для достижения личного или общественного благополучия. Благополучие в обмен на душевные богатства, которые невосполнимы, которые утрачиваются, разбазариваются, иссушаются при таком обмене. Лежание в этих условиях оказывается единственным способом сохранить в неприкосновенности все, что у тебя есть: мечты, воспоминания, вольную мысль, милые предрассудки и суеверия, точность и остроту наблюдений. Этим Обломов и богат, не за этим ли к нему до сих пор ездят знакомые? Мнения, слова, мысли Обломова необыкновенно точны, самостоятельны, важны и серьезны.
Уже первый эпизод романа, когда к Обломову заезжают друзья и бывшие сослуживцы, показывает, в каких сферах жизни может найти удовольствие и занять себя человек: это светская жизнь, служебная карьера, творчество. Вот заехал к Обломову в новом фраке Волков: он с друзьями едет сначала в Екатерингоф, где «все-все будут», потом обед, где будут сто человек, где говорят обо всем, потом в балет, потом еще куда-нибудь ... У него каждый день занят! Как весело жить на свете! У этого человека очень насыщенная светская жизнь.
На фоне этой бурной деятельности лежебока Обломов внешне проигрывает. Обломов не переживает ни зависти, ни желания во всем этом участвовать:
«Вот скука-то должна быть адская! Век об одном и том же - какая скука! И не лень вам мыкаться изо дня в день!». Скука оказывается не лежать целый день, а ездить туда-сюда, то есть мыкаться, когда ни минуты нет свободной! Для Обломова это не жизнь: «И это жизнь! Где же тут человек? На что он раздробляется и рассыпается?. в десять мест в один день - несчастный!». Сам Обломов радуется, что «нет у него таких пустых желаний и мыслей, что он не мыкается, а лежит вот тут, сохраняя свое человеческое достоинство и свой покой» [1, с. 12].
В этом эпизоде обращают на себя внимание два обстоятельства: «пустые желания» и «человеческое достоинство». Пустые желания, пустая жизнь - это физически насыщенная жизнь, когда подумать некогда, это имитация жизни, а не жизнь. «Человеческое достоинство» заключается в умении остаться собой, избегать необходимости поддакивать или поступать против воли.
Вот заезжает Судьбинский - человек, который делает карьеру, службист: за короткий срок начальник отделения, «украшение министерства» с высоким уже жалованием. Такая стезя тоже не прельщает Обломова:
«Увяз, любезный друг, по уши увяз. И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает... У нас это называется тоже карьерой! А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства - зачем это? Роскошь! И проживет свой век и не пошевелится в нем многое, многое. А между тем работает с двенадцати до пяти в канцелярии, с восьми до двенадцати дома - несчастный!». И опять Обломов «испытал чувство мирной радости, что он с девяти до трех, с восьми до девяти может пробыть у себя на диване, что не надо идти с докладом, писать бумаг, что есть простор его чувствам, воображению...» [1, с. 21].
Следующий посетитель Пенкин - литератор, публицист, печатается в журналах: пишет «две статьи в газету каждую неделю, потом разборы беллетристов», да вот и рассказ написал о том, «как в одном городе городничий бьет мещан по зубам». Разговор о литературе Обломова расшевелил. Современные литераторы стремятся «обнаружить весь механизм общественного движения», собирают, как на суд, слабых и порочных вельмож, взяточников, «все разряды падших женщин», купцов, офицеров и «точно живьем и отпечатают». Литература стала походить на тюрьму. Обломов отвергает такую литературу:
«Вы одной головой хотите писать! Вы думаете, что для мысли не надо сердца? Протяните руку падшему человеку, чтоб поднять его, или горько плачьте над ним. Если он гибнет, не глумитесь. Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним как с собой, - тогда я стану вас читать и склоню пред вами голову» [1, с. 27].
Ведь глубоко прав Обломов! Это же сам автор негодует по поводу современной литературы, где «одна голая физиология общества»! Обломов очень хорошо понимает людей, вот ему бы самому писать, но и этот путь его не прельщает:
«Да писать-то все, тратить мысль, душу свою на мелочи, менять убеждения, торговать умом и воображением, насиловать свою натуру, волноваться, кипеть, гореть, не знать покоя и все куда-то двигаться. И все писать, все писать, как колесо, как машина: пиши завтра, послезавтра; праздник придет, лето настанет - а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!» [1, с. 28]. И Илья Ильич опять радуется, что «лежит он беззаботен, как новорожденный младенец, что не разбрасывается, не продает ничего».
Остается еще одна сфера деятельности - хозяйственная, ведь у Обломова «поместье на руках», 350 душ крепостных. Но и хозяйство не привлекает Обломова: вот уже который год он обдумывает план преобразований после получения очередного «плохого» письма от старосты.
Итак, четыре возможные сферы применения способностей и жизненных сил не занимают Обломова. Он логично и рассудительно объясняет, почему. Эти оценки привлекают наши симпатии на сторону Обломова, сглаживают неприятное впечатление от его лежания. Но потом читатель узнает, что Обломов уже 12 лет в Петербурге и задается вопросом: для чего же тогда Обломов себя готовил, какие планы строил, какие у него задатки и почему не развились они и не потребовали выхода? Ведь и в уме Ильи Ильича вставали понятия «поприще», «роль в обществе», «служба»? Почему же он до сих пор у порога и никуда не подвинулся? Ведь он все так хорошо понимает.
Гончаров рассказывает историю его попыток найти себя на «поприще» службы, в свете, в творчестве, в управлении имением. Обломов, оказывается, служил и прослужил тягостных два-три года, не видя смысла в составлении бесконечных записок для бесконечных дел, от отсутствия усердия и по халатности отправил какое-то дело вместо Астрахани в Архангельск. Побоявшись признаться в служебной ошибке, сказался больным, а потом и вовсе ушел в отставку. Тем служба и закончилась.
Роль в свете поначалу привлекала Обломова: «он волновался, как все, надеялся, радовался пустякам и от пустяков же страдал». Он, как и все, во всяком другом человеке предполагал искреннего друга и влюблялся почти во всякую женщину. «Душа его была чиста и девственна; она, может быть, ждала своей любви, своей поры, своей патетической страсти». Но «пора» для души Обломова не настала.
Обломов уединился совершенно. Он мог бы писать, читать, заниматься науками, литературой. И начинал, но. «охлаждение овладевало им еще быстрее, нежели увлечение». Он «сгорал от жажды труда, далекой, но обаятельной цели», но «цвет жизни распустился и не дал плодов». У него между наукой и жизнью лежала целая бездна, которую он и не пытался преодолеть. Интеллектуальные занятия тоже не дались Обломову.
Что же остается? Поместье, хозяйство. Старик Обломов как принял имение от отца, так и передал его сыну, он не любил выдумок и натяжек к приобретению денег, считая, что, даст бог, сыты будем. Имея достаточно, он считал грехом стараться приобрести больше. Илья Ильич был уже не в отца и не в деда. Он понимал необходи-
мость перемен, чтобы получать от хозяйства больше. Поэтому большую часть времени занимало у Обломова обдумывание плана преобразований. Он несколько лет (!) неутомимо работает над планом:
«думает, размышляет и ходя, и лежа, и в людях; то дополняет, то изменяет разные статьи, то возобновляет в памяти придуманное вчера и начисто забытое ночью. Он не какой-нибудь мелкий исполнитель чужой, готовой мысли; он сам творец и сам исполнитель своих идей» [1, с. 64].
Но прошло несколько лет, а Обломов как не знал своих доходов и расходов, так и не знает. Оказывается, что он все попробовал, но нигде у него ничего не получилось. Почему? И сам Обломов мучается этим вопросом: «И я бы тоже хотел. что-нибудь такое.. Разве природа уж так обидела меня. Да нет, слава богу, жаловаться нельзя. Отчего я такой?». Пока у Обломова есть самый общий ответ на этот вопрос: он - другой (курсив здесь и далее наш. - Т.М.).
В романе понятие другой обретает статус философской категории, номинирует представителя иной жизненной философии, в нашем случае - провинциального утопизма. Определение другой появилось в бытовом контексте, когда слуга Обломова Захар передал требование хозяина освободить квартиру, в которой Обломов живет уже восемь лет. Для Обломова переезд - это катастрофа, ему из дома-то выйти трудно. Невинное замечание Захара, что другие переезжают и ничего, вызывает к жизни эту замечательную автохарактеристику, как будто открывает Обломову глаза. «Он вникал в глубину этого сравнения и разбирал, что такое другие и что он сам». Другой - «голь окаянная», грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке, «бегает день-деньской», «сам себе сапоги чистит, одевается сам, хоть иногда и барином смотрит», «другой работает без устали, бегает, суетится, не поработает, так и не поест», «другой кланяется, просит, унижается.». Значит, сам Илья Ильич не таков. К чему сводятся все обвинения другому? Другой все делает сам.
Обломов не такой. Илья Ильич Обломов гордится тем, что «ни разу не натянул себе чулок на ноги. воспитан нежно, ни холода, ни голода никогда не терпел, нужды не знал, хлеба себе не зарабатывал и вообще черным делом не занимался». К чему сводятся различия между Обломовым и другим? Илья Ильич никогда ничего не делал сам, жил свободно, то есть праздно. Это внешне оправдательный ответ, он как будто к выгоде Ильи Ильича, и Илья Ильич гордится своим отличием от других, да и Захар исполняется благоговения к своему барину во время этой речи.
Но, к невыгоде Обломова, «другой успел бы написать все письма, другой переехал бы на новую квартиру, и план исполнил бы, и в деревню съездил бы.». Это грустно для Обломова: «Ведь и я бы мог все это. Куда же все это делось?». Здесь у Обломова наступает «сознательная минута» в жизни, когда он понимает, что «узка и жалка тропа его существования», что «многие стороны его натуры не пробуждались совсем», что в нем зарыто, как в могиле, «какое-то хорошее, светлое начало. но глубоко завален клад дрянью, наносным сором».
Эта печаль Обломова неглубока и не совсем искренна. Он оказался в иной системе ценностей, в царстве философии рационализма, в мире, где все бегают и суетятся, чтобы отличиться и добиться общественного признания. Он видит, что все стараются занять себя делом, и на этом фоне он лентяй, он болен «обломовщиной». Но Обломов -единственный, кто остался верен самому себе и практически без изъя-тья воспроизвел свой идеал «настоящей жизни».
Дважды описанную обломовскую идиллию (во сне Обломова и в речи перед Штольцем о «настоящей» жизни) Илья Ильич все-таки нашел. Он нашел свой идеал жизненного уклада и эталон подруги жизни, которая от него ничего не требовала, - вдову Агафью Матвеевну Пшеницыну, свою квартирную хозяйку. В ней ему явился идеал необоримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, как в Обло-мовке. Здесь, на Выборгской стороне, нашел он вкусную еду, пироги по воскресеньям, как в Обломовке, чистоту, ежедневный покой, который потом плавно перейдет в вечный. Здесь грезится Обломову, что он достиг той обетованной земли, где текут реки меду и молока, где едят незаработанный хлеб, ходят в золоте и серебре. Грезится ему, что сказочная Милитриса Кирбитьевна из сказок няни - это его хозяйка. В ее доме те же вечера, те же занятия и те же голоса, что были в гостиной родительского дома. Прошлое и настоящее слились. Вот она, обломовская утопия: барское, широкое, беспечное течение жизни, хотя и без поэзии, какая виделась ему во сне. Там Обломов находился на попечении родителей, здесь на попечении Пшеницыной и Штольца, который взял на себя управление имением Обломова. Он торжествует внутренне, что ушел от докучливых, назойливых, мучительных требований жизни, что убежал от того горизонта, где блещут молнии великих радостей и внезапно раздаются громовые удары внезапных скорбей, где гложет человека мысль и убивает страсть. От
всего этого отказался Обломов и чувствует покой в душе только в забытом уголке, чуждом движения, борьбы, жизни. «Выборгская сторона» - это еще один художественный инвариант «благословенного уголка», райского сада, земли обетованной.
Идиллизм Обломовки не бесспорен. По мнению В. И. Тюпы он амбивалентен. В едином идиллическом хронотопе совместились «мифопоэтическая жизнетворность солнца и социально-психологическая губительность "обломовщины"» (курсив автора. -Т.М.) [5, с. 114].
Гончаров не утверждает, что Обломов жил плохо, а Штольц, например, живет хорошо и что характер Обломова лучше или хуже характера Штольца. Художественная логика романа приводит автора к позитивной оценке провинциальной утопии.
Бесполезного Обломова не могут забыть ни герои романа, ни читатель. Ольга помнит его слезы при звуках музыки, Агафья Тихоновна считает, что с Обломовым ее жизнь «просияла», мы помним его горячие филиппики в адрес современной литературы и разумные мысли о том, какая она должна быть. Что же жизнь потеряла в лице Обломова?
«Чистая душа», «хрустальная душа», «голубиная душа», «душа, как стекло», - так с похвалой вспоминают Обломова. Умение жить душой - вот богатство Обломова. Воображение его кипело: он любил воображать себя иногда каким-нибудь непобедимым полководцем, выдумает войну и причину ее; «у него хлынут, например, народы из Африки в Европу, или устроит им новые крестовые походы и воюет, решает участь народов, разоряет города, щадит, казнит, оказывает подвиги добра и великодушия» [1, с. 48]. Или избирал он арену великого мыслителя или художника, но никто
и и и и и
не видел этой вулканической душевной работы и внутренней жизни пылкой головы Ильи Ильича. Нам передают прелесть и важность этой работы только воспоминания Ольги и Штольца.
Таким образом, в провинциальной утопии оказываются очевидные признаки гуманного идеального общества. Жизнь для Обломова - это покойный дом, жена, добрые соседи, гулянье в саду, ожидание обеда, обед, самовар на природе - в поле или березовой роще, чтение вслух. Разговоры только душевные: «ни одного бледного страдальческого лица, ни одного вопроса о сенате, о бирже, об акциях, никакой заботы». Свобода воображения, независимость в суждениях, искренность в отношениях, богатство внутренней жизни - достаточные основания для реабилитации обломовщины.
Список литературы
1. Гончаров И. А. Обломов. - Л.: Лениздат, 1969.
2. Грицанов А. А. Утопия // Кондрашов В. А., Чекалов Д. А., Копорулина В. Н. Новейший философский словарь. - М., 2006. [Электронный ресурс]. - URL: http://ponjatija.ru/node/6759 (дата обращения: 27.09.2018).
3. Соловьёв В. С. Оправдание добра // Соловьев В. С. Сочинения: в 2 т. Т. 1. - М.,
1990.
4. Смирнов М. Ю. Смысл мифологии: ментальное и социальное значения // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. - СПб., 2005. - № 6. - С. 277-279.
5. Тюпа В. И. Солярные повторы в романе Гончарова «Обломов» // Критика и семиотика. - Новосибирск; М., 2010. - Вып. 14. - С. 113-117.
Статья поступила: 01.10.2018. Принята к печати: 31.10.2018
