CC BY
84© Н.М. Щедрина, 2008
ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ В «КРАСНОМ КОЛЕСЕ» А. СОЛЖЕНИЦЫНА *
Н.М. Щедрина
В структуре повествования время и пространство являются как композиционными, так и онтологическими категориями. Каждое произведение искусства, будучи способом выражения некоего духовного содержания, входит всеми своими составляющими в пространственно-временное единство, в котором реально существует все материальное. Задача писателя - отобразить концепцию конкретного художественного времени и запечатлеть ее в пространстве. Для нас существенным является «неразрывность» пространства и времени, слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом.
В произведении художественное время может проявлять себя по-разному: запечатлеваться в хронологически последовательных событиях (линейное время); выражать прерывность изображаемых картин, когда используются различные формы «перебивок», отступления, «скачки», вставные новеллы и др.; воплощаться в ретроспективном повествовании о давно ушедшем; устремляться в будущее, чтобы соотнести его с прошлым и настоящим.
Условность времени в искусстве позволяет ему сгущаться, уплотняться, поворачивать вспять, становиться физически зримым. Пространство «интенсифицируется», «втягивается» в движение времени сюжета, символизируя «вечный» характер. Таким образом, приметы времени раскрываются в пространстве, а пространство измеряется временем.
И хотя пространственно-временные определения в литературе неотделимы друг от друга, все же, по мысли М. Бахтина, они по-своему, «эмоционально-ценностно» окрашены и имеют «существенное жанровое значение»1. Следовательно, можно говорить о «жанрово-
типических хронотопах» (термин М. Бахтина) и их разновидностях, свойственных литературным жанрам. Предметом анализа в данной статье являются хронотопы, служащие для освоения временной действительности, позволяющие ввести в художественную плоскость романа ее существенные моменты.
Концептуальность «времяпространства» (термин М. Бахтина) романа А. Солженицына «Красное Колесо» (1937, 1969-1990) очевидна, и она выражена в формах авторского сознания. Хронотоп в романе является способом последовательного, хронологического изображения событий - от 1914-го к 1917-му, с точной конкретизацией месяцев, чисел, иногда даже часов.
Ведущим для писателя, по его словам, стал «метод плотности». Давая ему «математическое» обоснование, Солженицын замечает: «Я считаю первой характеристикой всякого литературного произведения... плотность, художественная плотность, плотность содержания, мысли, чувств. Всякое произведение -велико оно или мало? всегда зависит от того, как оно плотно, то есть как оно соответствует своему назначению... в большей степени и форму, и плотность, и ткань, состав определяет материал и задача»2.
Хронологически действие в «Красном Колесе» длится два года восемь месяцев, в «узлы» же «укладывается», «уплотняется» всего в восемьдесят два дня. Пространственно охватывается народовольческое движение (убийство террористами Александра II), Русско-японская и Первая мировая войны, октябрь 1916-го, Февральская революция, март и апрель 1917 года. «Времяпространство» же простирается и уходит вглубь библейских сказаний [например, об эдесском князе Авгаре,
* Статья печатается при поддержке РГНФ - грант 07-04-00042а.
покрытом язвами проказы, услышавшем о пророке в Иудее и исцелившемся от Нерукотворного Образа Христа («Август Четырнадцатого», гл. 44)].
Пространственная и временная плотность отличает не только «узлы», но и отдельные главы в них. «Мне не уютно, если у меня пространно слишком», - говорит Солженицын 3. Исследователь Ж. Нива считает, что это «сжатье», «замыканье» человека в микрокосм камеры, лагеря, больничной палаты или Грюнфлисского леса обосновано не только опытом каторжника, но и «концентрацией» человеческого материала, навязанной «концентрационным» веком 4.
Одним из способов воплощения времени является ретроспекция. Ретроспективное повествование в «Красном Колесе» ничуть не нарушает цельности произведения. Так, в «Августе Четырнадцатого» в такой форме выполнены фрагменты глав 31 и 44. Генерал Самсонов в самую ответственную и тяжелейшую пору вспоминает случай, как он «с казачьей дивизией, с уссурийцами и сибирцами, двое суток цепко держался у Янтайских копей, прикрывая левый фланг куропаткинской армии... и предлагал Куропаткину даже охватить фланг японцев» (т. 1, с. 320) 5. Важно сейчас, уже в новой войне, «не повторить куро-паткинских колебаний». Вспомнилась Самсонову хрестоматийная фраза из статьи о Наполеоне в горящей Москве. В гимназическую пору она поразила его странным сочетанием «die hochste Zeit» - «высшее время». «Будто время могло быть пиком, и на этом пике миг один, чтобы спастись» (т. 1, с. 319). Вспоминал он и о двух годах, проведенных в Новочеркасске, «тамошние соборные августовские службы» (т. 1, с. 417). Отстоял «во многих храмах сотни всенощных, литургий, молебнов, панихид... Но нигде не бывало Самсонову так уместно и так душевно-просторно, как в могучем крутоплечем новочеркасском соборе, слитом с Войском Донским и с городом. Да весь Новочеркасск был сложен по характеру Самсонова: круго-обрывисто, незыблемо, а по горе - раскидисто, с тремя проспектами едва ль не шире петербургских» (т. 1, с. 417).
Ретроспективный материал «Октября Шестнадцатого», включенный в пространство
романа, позволяет Солженицыну перенестись в эпоху начала 1920-х годов, когда А. Шляпников возглавил рабочую оппозицию против Ленина, доказывающую, что «коммунистическая верхушка изменила, предала рабочие интересы... и переродилась в бюрократию» (т. 4, с. 347). Шляпников был арестован и расстрелян в тюрьме, имя его многим сегодня неизвестно.
Пространство и время в «Красном Колесе» концентрируются в главах, названных писателем «обзорными» и «фрагментарными». Первые выделены в тексте апострофами (') и имеют подзаголовок, указывающий на хронологически точную дату. Например, глава 23 «Августа Четырнадцатого» написана в стиле военной справки, позволяющей представить положение обеих воюющих сторон, передислокацию войск, что трудно разглядеть за множеством сюжетных линий, а в главе 32 говорится о единой операции русских войск, разваливающейся на корпусные.
Во втором «узле» «Октябрь Шестнадцатого» «обзорных» и «фрагментарных» глав много. Иногда они выполняют функцию ретроспективных вставок, например отмеченные апострофом: 7' «Кадетские истоки» с интереснейшей биографией полузабытого кадетского деятеля Дмитрия Шипова, или 19' «Общество, правительство, царь», или 41' «Александр Гучков», или 62' «Прогрессивный блок», или 65' и 71' «Государственная Дума 1 и 34 ноября». Посредством смыслового сжатия «художник в главах доходит до виртуозности»6. В особенности это касается обозрения «громкозвучной и пустозвонной» работы Думы, историю которой автор проследит в «Марте Семнадцатого» до последнего заседания.
В «Красном Колесе» писатель воссоздает время и пространство многих стран, российских губерний и городов. Петербург - традиционный образ, сложившийся в русской литературе, в частности в творчестве Пушкина, Некрасова, Достоевского, Белого, Ахматовой и др. Петербург-Петроград А. Солженицына - центр событий «Красного Колеса», основная сценическая площадка «Октября Шестнадцатого» и особенно «Марта... » и «Апреля Семнадцатого».
Уже в первом «узле», где речь в основном идет о событиях Первой мировой войны,
пространство Петербурга занимает определенное место. Оно воссоздается изображением как самого города, так и его предместий: Выборга, Павловска, Красного Села, но особенно Царского Села. Именно в 1914 году и произошло изменение названия Санкт-Петербурга, к которому относились по-разному. А. Солженицын приводит разговор курсисток по этому поводу: «Спорили и о Петербурге-Петрограде, переименованном вчера. И тоже не говорили так, что это - квасной шовинизм, что смешно. А только-то: что святого потеряли, Санкт-, сменили апостола на императора и не заметили, уж только бы Свято-Пет-роград. А другие напоминали, что город-то был по-голландски назван Питербурхом, а “Петербург” нам немцы навязали, и в этом символ нашего вечного подчинения, и хорошо, что отбросили!» (т. 2, с. 458-459).
Все для автора «Красного Колеса» является важным в облике Петербурга, будь то описания времен года, например зимы, весны 1905-го, когда погода «стояла на одних оттепелях, все ездили на колесах, и уже в марте неслась по улицам убийственная пыль» (т. 2, с. 387). Или христианских праздников, например Крещения 1905 года, когда царская чета отправилась «к водосвятию, и после службы в церкви Зимнего Крестный ход спустился к Неве на Иордань» (т. 2, с. 403). По этому поводу салютовала гвардейская конная батарея, но надо же было такому случиться, что одно из орудий выстрелило настоящей картечью и ранило городового. На нижнем этаже Зимнего вылетели стекла и упали на помост митрополита. Картечь на водосвятии явилась плохой приметой только что наступившего 1905 года, принесшего России много бед. Настроение Петрограда передано через жителей Выборгской и Петроградской сторон. Изменился облик города за время войны, «обезлюдел Петроград». Писатель говорит о продовольственном кризисе, приводя факты из расклеенных объявлений за подписью командующего Петроградским военным округом Хабалова, свидетельствующих о наступившей в городе панике в связи с недостатком муки: «Власти успокаивали, что ржаная мука имеется в Петрограде в достаточном количестве. Подвоз этой муки идет непрерывно» (т. 5, с. 76).
Особое место в романе занимают описания самых разных уголков города, например малой Невки, Каменного острова, «где в глубине деревьев, оголенных и с удержанными бурыми и красными листьями, угадывается, а в театральный бинокль и хорошо видно: в петушином стиле деревянная дачка, фантастическая каменная с черными башенками, да деревянный Каменноостровской театр» (т. 3, с. 446).
По-разному к Петрограду относятся герои «Красного Колеса», например приехавший с фронта офицер Воротынцев и из провинции -рабочий-конспиратор Шляпников. Воротынцев любит Москву и считает, что она - «с душой, а тут - нет» (т. 3, с. 311). Чужим чувствует себя в Питере Шляпников: «Ой, мамаша, зачем я из Мурома зеленого уехал, зачем в большой свет подался» (т. 4, с. 421).
Встреча сослуживцев Свечина и Воро-тынцева тоже происходит в Петрограде на Невском проспекте. После прогулки по Мойке, Большой Морской они заглянули в ресторан Кюба, где завязался разговор о том, можно ли было России избежать войны и каковы наши союзники.
«Центром зрения» на Петроград в «Октябре Шестнадцатого» является авторский взгляд. Он выражен в целом во всей концепции этого «узла» и конкретизирован в точных указаниях на место действия: «В Таврическом дворце, в Белом зале, заполненном полукругами кожаных кресел...» (т. 4, с. 422); в публицистических отступлениях: «Петроград и сам по себе тоже был локомотив немалый» (т. 3, с. 430); и в отдельных главках, названных, например, «Невский паровичок», где А. Солженицын утверждает, что «центр тяжести этой многовоспетой северной Пальмиры или Венеции - не сверкательный Невский, не лепнокаменная Морская, не золоченые шпили, не россиевские колоннады, не фельтенов-ские решетки, вдоль которых рассеянной легкой походкой бродили легендарные наши поэты, - но сами решетки эти, и многие львы, и колесница Победы на величайшей арке, и самые мосты под коней чугунных или живых -Аничков, Николаевский, Синий, Цепной, отлиты здесь, далеко за Невскою заставой, на Александровском механическом. Отсюда ты твердо узнаешь, что главный вес Петербур-
га - не то, что понимается и смотрится всеми как Петербург... а честно рассчитанный рычаг, который способен угрожая перепроки-нуть всю Россию» (т. 3, с. 498).
В «Красном Колесе» синтезированы время и пространство Петербурга-Петрограда, но дилемма Москва - Петербург, запечатленная еще в «Петербургских записках 1836 года» Н.В. Гоголя и продолженная другими писателями и поэтами XIX и ХХ веков, раскрывается и А. Солженицыным. Петербург-Петрог-рад - средоточие империи, именно в нем и произошел слом власти, слом двухсотлетнего периода в развитии города, а значит и Российской империи, ибо все решается в столице и столицей. По мнению писателя историка и публициста, одна из коренных причин русского настроения состояла в том, что страна бессознательно равнялась на Петроград. Однако А. Солженицын считает, что и «без Москвы - и мы не Россия»: «Москва - на месте, мир на месте» (т. 6, с. 279). Главные события страны (отречение императора и начавшаяся революция) не могли ее не коснуться. Вслед за февральским Петроградом, охваченным революцией, в тот роковой день - марта 1917 года и Москва словно теряла свои нормальные очертания: «Кремль, Арсенал... перешли на сторону революции. Генерал Моро-зовский... арестован у себя на квартире» (т. 6, с. 397). Второй дивизион из Ходынских казарм встал у Александровского сада, Первый находился на Красной площади, орудия по приказу были направлены на Никольские ворота Кремля.
Революцию в Петрограде привычно связывают с баррикадами, стрельбой, убитыми, а в «Москве ничего этого не было, случайно убитых трое солдат... на Яузском мосту какой-то старик звал толпу к порядку - и его утопили в проруби. Вся революция прошла на одной радости, улыбках, сиянии», - заключает А. Солженицын (т. 6, с. 578). Москва «бурлила шествиями» (т. 6, с. 358) на Моховой, у Манежа, на Воскресенской площади, у памятников Скобелеву и Пушкину. Вид памятника был ошеломляющ: «Одна палка с красным долгим вымпелом торчала от плеча его [Пушкина] - и вверх, высоко. Другая - по согнутому правому локтю - и вперед. Еще два флага выдвигались из низа постамента. Сам поэт
был перепоясан по плечу наискось красной лентой. А на постаменте... белыми буквами:
Товарищ, верь, взойдет она,
Заря пленительного счастья!
Несколько солдат... глядели через цепи... лускали семячки на снег» (т. 6, с. 363). Эту главу А. Солженицын завершает поговоркой: «Москва замуж идет! - Питер женится!» (т. 6, с. 363), где высказывает мысль о неразрывности происходящего в двух столицах. Москва идет за Питером, как невеста кидается в замужество, очертя голову. «Москвичи считали себя обойденными: они столько вложили в раскачку освободительного движения, так часто ступали впереди Петербурга - а вот их всех обошли» (т. 8, с. 9), никого не взяли в правительство, кроме князя Львова. Считали, что «Москва же - центр народного движения против царя, средоточие общественной мысли, колыбель России, - и пора навсегда покончить с петроградским периодом нашей истории» (т. 8, с. 9).
Первомайскую демонстрацию 1917 года Солженицын сравнивает с «западными масленичными карнавалами» (т. 10, с. 19): плакаты с изображением братания рабочего «с старинным русским витязем», офицеры смешивались с солдатами, а солдаты курили на ходу, пели все, «но с какой-то уже сектантской заунывностью», демонстранты шли «совсем не с веселыми лицами». «Как будто -уже распалось на две Москвы, и перед онемевшей второй проплывало по мостовым ее красно-черное будущее», - заключает писатель (т. 10, с. 20).
Автор «Красного Колеса» уделяет большое внимание коренным жителям Москвы -Воротынцеву и Варсонофьеву. Именно в «Октябре Шестнадцатого» по дороге из Киева Георгий Воротынцев появляется в городе своего детства и юности, мечтает с поезда «выйти ногами в своей Москве и с холмика глянуть на тот берег реки» (т. 3, с. 153), на прозрачные голубые и золотые купола, встретиться с женой. Москва дана глазами любящего ее человека: «Как будто первый раз оценивал - как же она неповторяемо вылеплена, здание за зданием, бульвар за бульваром, - да посторонний наблюдатель и не усмотрит в го-
роде того, что знает давний его жилец... через чувство, через воспоминание протекает каждый угол, каждое дерево, каждая плита тротуарная» (т. 3, с. 155). О том, как победивший монархию Петроград «завоевывал» Москву, А. Солженицын повествует в главах «Марта Семнадцатого», посвященных приезду Керенского, «самого популярного, самого левого из министров», как иронически замечает писатель, чтобы «явиться и осветить» (т. 7, с. 510). Пышные встречи, устроенные на Николаевском вокзале, в Кремле, в электротеатре «Арс», приветствия и похвальные речи в его адрес вызвали и со стороны члена Временного правительства небывалый восторг, будто «вся Москва нуждалась в нем» (т. 7, с. 527). На вопрос Керенского: «Скажите, могу ли я сообщить Временному правительству, что московская армия - наша, что она верит нам и сделает все, что мы ей скажем?» - вся аудитория загудела: «Верим! Верим!» (т. 7, с. 527).
Описаны самые разные уголки города. Путь Воротынцева к дому на Остоженке проходит вместе с ним и читатель - через Мясницкую, Лубянскую площади, через Кремль, застывший «каменно-вечным противопетров-ским упреком», где перед Спасскими воротами истинный москвич всегда обнажает голову: «И Воротынцев не постеснялся, приподнял папаху - с почтением и гордостью» (т. 3, с. 157). Затем на набережную, через толчею Большого Каменного моста, где на фоне пасмурного неба вырисовывалось «терпеливое золото Храма Христа» (т. 3, с. 158). Через ретроспективное повествование даны картины Замоскворечья, голоса различавших звоны колоколов Кремля, Китай-города, Хамовников, Тверских и Садовых улиц.
В «Красном Колесе» просматриваются своеобразные хронотопные узлы Москвы, с которыми так или иначе связана судьба многих героев романа. Котя и Саня еще недавно ступили на московскую землю «южными парубками», но успели узнать и полюбить город. В «Августе Четырнадцатого» герои прощаются с ней перед уходом на фронт: «И москвичи-то ненастоящие, приезжие, а как защемило, закружило - Москва-а-а... покидать больно. На просторных площадках у Храма Спасителя и всеми заведено здороваться-про-щаться с Москвой» (т. 1, с. 390). Город еще
не чувствовал войны, хотя «Россия уже четыре недели воюет» (т. 1, с. 392), разве только добавилось в нем военных. Последняя прогулка связана с памятными местами: «Кремлем - городом в городе», Китай-городом, Варваркой, Ильинкой, Никольской улицей с ее церквами «на каждом изломе», Охотным рядом, Воздвиженкой, Художественным театром, памятником Пушкину, Арбатской площадью и Никитским бульваром.
Видами повествования 7 писатель назвал «киноэкран», «газетные монтажи», поясняя в беседе со студентами Цюрихского универси-тета8 в феврале 1975-го, чем его приемы отличаются от «киноглаза» Дос Пассоса. Как известно, в кино элементы измерения времени, сочетание плоскостей играют едва ли не главную роль. У Солженицына в «экранных» вставках идет преобразование жизненного времени в единый кинокадр, имеющий свой центр, план, эмоциональную окраску. С помощью киноэкрана нарисованы в «Красном Колесе» массовые сцены: бегство корпуса генерала Благовещенского, уличные сцены в Петрограде. «Наступает такой момент, - говорит Солженицын, - когда повествователь мешает. Он становится стеной между читателем и материалом. Лучше дать сразу в глаза читателя, чтоб он все это увидал»9. И тогда внутри главы появляется «настоящее кино», перед «просмотром» которого автор предлагает зрителю видимые ориентиры: где расположен сам экран, откуда идет звук, как начинается съемка.
Когда А. Солженицын работал над тремя первыми «узлами», он не ставил перед собой цели создавать единое пространство, то есть не думал о «стыках» и «спайках» частей. Такая потребность возникла в процессе написания последующих томов «Красного Колеса»: «...уже после “Марта...” между узлами вставляется календарь революции. Это может быть одна страничка между узлами, где перечислен десяток событий...»10. «Я выбираю из множества событий того времени те, - говорит писатель, - которые мне кажутся наиболее знаменательными, и огромное историческое событие, всем известное, может стоять рядом с маленьким, ничтожным, которое никто не знает. Но когда они выстраиваются в ряд, они дают тонкую соединительную веточку-ниточку между двумя узлами»11.
К концу четвертого «узла» события, обрисованные в романе, становятся столь напряженными, что А. Солженицын передает их не только по календарным числам, но и по времени суток. Главы так и именуются: «Утро в Петрограде», «Фрагменты утра в Петрограде», «Фрагменты петроградского дня», «Фрагменты петроградского вечера».
В пространственно-временной организации «Красного Колеса», как нами уже отмечалось, большую роль играет ритм. Уже в подзаголовке романа - «Повествование в отмеренных сроках» - заложено отношение писателя к этой категории. «Отмеренность» содержит в себе не только временной, но и соотносительный показатель - между частями («узлов», например) и целым (пространством всего романа). Перемены ритма подчинены работе точного метронома, который подает звук на протяжении определенного времени. Ритм начала «Августа Четырнадцатого» замедлен сознательно. Он обусловлен «отправлением» героев русской армии в путь, неторопливой семейной жизнью действующих лиц; это ритм, который, по словам А. Солженицына, никогда уже не повторится, потому что разрушительное красное колесо катится по империи все быстрее: «Никогда уже более в ХХ столетии не досталось России такого покоя... Когда пишется исторический роман через 50 лет спокойной жизни (как, например, “Война и мир” писался), то многое - многое в быту осталось, людские обычаи, представления, среда... Но когда пишется роман через 50 лет советской жизни, когда сотряслось все, перевернулась Россия, новая вселенная создалась, как в советском Союзе, очень тяжело»12.
Замедленными выглядят дидактические главы и главы-монологи, в которых повествуется о государственных и исторических личностях. Построенные по принципу сходной повторяемости, они длинны и тяжеловесны, как характер деятельности и образ жизни описываемых. Устойчивость и определенная гармоничность наблюдаются в главе о Столыпине, когда речь идет о реформах, охватывающих своей значимостью все пространство романа, как историю России. Но когда разговор начинает идти о механизме убийства министра, изложение приобретает особый динамизм. Ритм становится у Солженицына одним из
композиционных средств, влияет на расположение «плановых повествовательных», «фрагментарных», «газетных», «обзорных» и «экранных» глав. В то же время в одной и той же главе можно легко ощутить изменение ритма повествования. Солженицын добивается в ритмически-зримых, «мгновенных» главах-«экранах», выполненных подчас в стихотворном виде, усиления эмоционального эффекта. «Экранная» глава 169 «Разгром “Астории”» написана в стихотворно-тоническом ритме для усиления эмоционального эффекта. Увертюрой к сцене служит ночная «фотография» тупоносой «шестиэтажной с закругленной крышей “Астории”», «упертой в башню Адмиралтейства» (т. 5, с. 693), стоящей напротив памятника Николаю I.
На ближнем плане «кучки солдат», толкующих между собой, «пяток матросов». И вдруг, после сигнала:
.. .резкий свист двупалый! и - кинулись - с обеих сторон угла! кто откуда,
все с винтовками, с полками, сломали!
А ну, как ты колешься? - Тычком приклада! Брень!
И разбилась и не разбилась, темная рваная дыра -Брень! Брянь!
Так и рвет дырами, ни прохода, ни проема, гляди обрежешься.
Выстрел.
Дзень! тресь!
Тресь! крах! (т. 5, с. 693-694).
Сцена ближнего плана приобретает необыкновенный динамизм, когда на пути ночных «посетителей» оказывается служащий гостиницы в фуражке с черным околышем, на котором выведено золотыми буквами «Асто-рия». На его испуганную реплику: «Одумайтесь, господа солдаты! Приходите утром» -матросы отвечают, что господ офицеров они «из постелек повытаскивают»:
«- Бе-е-ей ! Бе-ей, погоны золотые!!» (т. 5, с. 695). В одной и той же главе ощутимо изменение ритма повествования, к которому прибегает автор «Красного Колеса».
Солженицын исследует длительность, протяженность времени. И так же, как в творчестве почитаемого им Л. Толстого, ведущим является «хронотоп - биографическое вре-мя»13, протекающее во «внутреннем» пространстве. Центральными фигурами «Красного Колеса» являются Самсонов, Столыпин, Николай II и Ленин. Вокруг них концентрируется биографическое время Богрова исторических лиц - Шляпникова, Парвуса и других и время вымышленных героев - Воротынце-ва, Андозерской, Варсонофьева и т. д.
В пространстве «Красного Колеса» ведущую роль выполняют сюжетообразующие хронотопы. К ним относятся, например, хронотоп колеса и хронотоп дороги. Философское течение времени - ведущий стержень метафори-зации дороги: «исторический путь», «жизненный путь». Путь-дорога России - это путь, на котором конкретное время «вливается» в пространство, образуя множество ответвлений -«побочных» дорог, объездов, перекрестков, кругов возвращения назад.
С изображения дороги Сани Лаженицы-на от станции к Минводам начинается роман, по дорогам войны носит судьба офицера Во-ротынцева и солдата-крестьянина Арсения Благодарева. Под Найденбургом по «неторной лесной дороге... забитой чередой повозок, двуколок, ящиков» (т. 1, с. 96) движется к своей гибели армия генерала Самсонова. На дорогах пересекаются в одной точке пространственные и временные пути представителей различных сословий, вероисповеданий, национальностей, возрастов. Здесь могут случайно встретиться те, кто разъединен социальной иерархией и пространственной далью, здесь могут возникнуть любые контрасты, столкнуться и переплестись разные судьбы.
Размышляя о поэтике художественного времени, Д.С. Лихачев делал обобщенный итог: «С одной стороны, время произведения может быть и “закрытым”, замкнутым в себе, совершающимся только в пределах сюжета,
не связанным с событиями... с временем историческим. С другой стороны, время... может быть “открытым”, включенным в более широкий поток времени, развивающимся на фоне точно определенной исторической эпохи. “Открытое” время... предполагает наличие других событий, совершающихся одновременно за пределами произведения, его сюже-та»14. Роман «Красное Колесо» следует отнести к произведениям «открытого» времени. Писатель не только включает в широкий поток исторического времени личные судьбы людей, но и рисует изменяемость мира, является создателем и пропагандистом своей, личной, писательской концепции истории, представляющей нетрадиционный взгляд на судьбу России.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Бахтин М.М. Время и пространство в романе // Вопросы литературы. 1974. N° 3. С. 134.
2 Солженицын А.И. Публицистика. Paris, 1989. С. З1З.
3 Паламарчук П. Александр Солженицын: путеводитель. М., 1991. С. 83.
4 Нива Ж. Солженицын. Главы из книги // Дружба народов. 1990. № З. С. 21З.
З Солженицын А.И. Красное Колесо. Повествование в отмеренных сроках в 4-х узлах: В 10 т. М.: Воен. изд-во, 1993-1997. Текст цитируется по этому изданию с сохранением авторской орфографии и пунктуации, в скобках указывается номер тома и страницы.
6 Паламарчук П. Указ. соч. С. 71.
7 Солженицын А.И. Публицистика. С. З26.
8 Там же.
9 Там же. С. З28.
10 Цит. по: Паламарчук П. Указ. соч. С. 63.
11 Там же.
12 Там же. С. 64.
13 Термин М. Бахтина (см.: Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 197З. С. 398).
14 Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1971. С. 238.
