CC BY
44
речью, отчетливо звучат мысли чеховского архиерея, которого «поражала пустота, мелкость всего того, о чем просили, о чем плакали; его сердили неразвитость, робость; все это мелкое и ненужное угнетало его своею массою» (А.П. Чехов. Архиерей, 1902) [13, III: 641]. В этом заключается особенность интеллигентского сказа -устная речь героя насыщена элементами книжной речи, т. к. герой испытывает потребность в апелляции к авторитетам (подобно тому, как для представителя дореволюционной интеллигенции высшим авторитетом был библейский текст, для среднестатистического советского интеллигента эту роль выполняют тексты классиков русской литературы).
Существенным основанием для циклизации «городских» рассказов Трифонова является общность мотивной структуры: мотивы победы / поражения, счастья / горя, жизни / смерти, отверженности и сиротства наполняются в них оригинальным содержанием и объединяют весьма разноплановые тексты. Мотивы, вариативно повторяющиеся в разных рассказах одного цикла, создают единое смысловое поле, усиливают авторскую позицию и получают статус семиотического ключа к художественному миру как всего цикла, так и отдельных его частей.
Таким образом, циклизация «городских» рассказов Ю.В. Трифонова осуществляется за счет обзорного принципа композиции; образа автора, избегающего окончательных оценок; пространственной модели, вписывающей рассказы в «московский текст», единой типологии образов и конфликта; жанрово-стилевой общности, единой мотивной структуры. Циклизация малой прозы Ю.В. Трифонова -первый шаг к формированию художественной системы городской прозы, в которой все составляющие взаимосвязаны и взаимозависимы.
Литература
1. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. М., 1972.
2. Виноградов, В.В. О языке художественной прозы: Избранные труды / В.В. Виноградов; послесл. А.П. Чудакова. М.: Наука, 1980.
3. Гин, М.М. О своеобразии русского реализма Некрасова / М.М. Гин. Петрозаводск, 1966.
4. Дарвин, М.Н. Проблема цикла в изучении лирики: учеб. пособие / М.Н. Дарвин. Кемерово: Изд-во КГУ, 1983.
5. Иванова, Н.Б. Проза Юрия Трифонова / Н.Б. Иванова. М.: Сов. писатель, 1984.
6. Корман, Б.О. Изучение текста художественного произведения / Б.О. Корман. М.: Просвещение, 1972.
7. Лейдерман, Н.Л. От «советского писателя» к писателю советской эпохи: Путь Юрия Трифонова / Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовец-кий. Екатеринбург: АМБ, 2001.
8. Рыбальченко, Т.Л. Повесть и рассказ в современном литературном процессе: дис. ... канд. филол. наук / Т.Л. Рыбальченко. Томск, 1978.
9. Старыгина, Н.Н. Проблема цикла в прозе Н.С. Лескова: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Н.Н. Старыгина. Л., 1985.
10. Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзовется / Ю.В. Трифонов; сост. А.П. Шитов. М.: Сов. Россия, 1985.
11. Трифонов, Ю.В. Рассказы и повести / Ю.В. Трифонов; вступ. ст. Ф.Ф. Кузнецова. М.: Худ. лит., 1971.
12. Трифонов, Ю.В. Собрание сочинений: в 4 т. / Ю.В. Трифонов. М.: Худож. лит., 1985 - 1987. Т. IV.
13. Чехов, А.П. Собрание сочинений: в 6 т. / А.П. Чехов. М.: Лексика, 1995.
А.Н. КАНТОМИРОВА (Волгоград)
ПРОСТРАНСТВО ГОРОДА В РАННЕЙ ЛИРИКЕ АНАТОЛИЯ ЖИГУЛИНА
Исследуется пространственно-временная модель города, созданная в ранних стихотворениях Анатолия Жигулина об историческом прошлом Воронежа и о Воронеже современном. Выбор стихотворений для анализа обусловлен их смысловым единством, информационно достаточным для создания представления как обо всей модели в целом, так и об отдельных значимых ее компонентах.
В творчестве Анатолия Жигулина, одного из известнейших поэтов второй половины 20-го столетия, особую значимость приобретает тема города. Современники (на разных этапах его творческого станов-
© Кантомирова А.Н., 2008
ления) причисляли поэта то к «тихим лирикам» [10: 4], то к «деревенским поэтам» [9: 236]. Однако Жигулин опровергает саму возможность ограничения тематики своих стихов узкими рамками какого-либо литературного направления. Одним из удачных опровержений можно считать удивительно гармоничную, целостную модель города, созданную уже в ранней лирике поэта.
Воронежская тема сразу становится в стихах Жигулина ведущей. Об этом можно судить уже по первому сборнику стихов «Огни моего города». Он открывается циклом лирических произведений об истории Воронежа, охарактеризованным критиками как «удачный опыт» [4: 4]. «...Одно, несомненно, заслуживает одобрения: стремление молодого поэта художественно осмыслить и передать современнику историю родного воронежского края» [8: 4].
В. Гусев утверждает, что написанные А. Жигулиным «исторические стихи - новый жанр в воронежской поэзии». Данные утверждения относятся к нескольким стихотворениям - «Мой предок», «На Острожном бугре», «Пушки в сквере» и «Якорь». В первом сборнике вообще преобладает городская тематика, однако остальные стихи о Воронеже критики признают гораздо менее удачными, считая, что поэт, например, «неразборчив в выборе лексических изобразительных средств, он пользуется первыми попавшимися словами» (Там же) и т. д. А вот стихи о «работе на Севере» названы поэтической удачей. «Трудная» тема становится уже основной во втором, третьем сборниках, ей уступает место тема воронежская. От стихотворения к стихотворению перед читателями открывается сложный характер жигулинского лирического героя (не из числа «романтиков в штурмовках и под рюкзаками, которые покоряли тогда сибирские маршруты и потрясенно осваивали сибирские бани» [2: 94]). Совсем иной смысл постепенно приобретает и сам эпитет «трудная». «Его лагерные стихи, которые, по нашей ханжеской логике, мы называли стихами на «трудную» тему, навечно останутся памятником сложной и трагической эпохе» [1: 6].
Невозможно коснуться всего многообразия подходов к изучению этой темы и ракурсов, в которых она была рассмотрена современниками поэта. Топос Колымы признается смыслоформирующим в
жигулинском творчестве первого периода (согласно периодизации, предложенной Г. Марфиным). Это пространство холода, оно враждебно лирическому герою, лишено ярких красок, полноты чувств («Солнце мерзло от стужи / Над нашими спинами, / Над седыми вершинами / Спящей тайги» [6: 24]; «О, Колыма! / Край жестоких вьюг» (Там же: 39); и неизменно связано с темой смерти («Володька лежал в забое, / Задумчив и недвижим» (Там же: 26); «Кто здесь, / В тайге глухой, / Погиб» (Там же: 45)); ущербности («Одно лишь свойство отличало / Тот хлеб от хлеба лучших дней: / Его всегда недоставало / В суровой юности моей» (Там же: 56); «Я копал руду на Крайнем Севере. / Много лет я молока не пил» (Там же: 71)). Тайга, Колыма в стихах Жигулина - хаотическое пространство с разорванной энергетической оболочкой, не имеющее четких границ. Основным поэтическим мотивом становится преодоление хаоса, смерти, холода, тьмы. Преодоление, возможное только при существовании «альтернативного», теплого пространства, пространства жизни. Им в стихах Жигулина является родной город, родная земля. Упоминания о них не всегда бывают прямыми, конкретными. Так, мысль о родине заключена, например, в брошенной между прочим фразе - характеристике Володьки, погибшего в забое: «А из далекого Курска / Володьке прислала мама / Красивый, с оленями, свитер / И вязаный теплый шарф...» (Там же: 26); в абстрактном споре заключенных, увидевших в падях цветы: «Но порешили, кто постарше, / <...>/ Что те цветы, конечно, наши - / Из тульских и рязанских мест» (Там же: 60). Все теплое, красивое, живое неизменно имеет связь с родиной, если не реальную, то ассоциативную. Вследствие мысленного перемещения свойства и признаки отдельных предметов, примет, понятий претерпевают некую эмоциональную деформацию, происходит гипертрофирование положительных качеств и свойств. В таком виде отдельные образы-символы родных мест (в частности, родного города) представляются лирическому герою на Колыме. Отсюда обилие красок, чувств в описании родного Воронежа, то, в чем обвиняет Жигулина один из критиков: «Автор, пожалуй, слишком «пересинил» свои стихи» [8: 4]. Как идеальное, гармонич-
ное целое город предстает в мыслях лирического героя в просторах вечной мерзлоты и кажется красивым и почти недостижимым. Неудивительно богатство оттенков синего, например, в стихотворении «Письмо с Севера» - основным цветовым эпитетом у Жигулина для характеристики дали вообще является «синий», «голубой». Лирический герой и идеализированный в его мыслях город вступают в энергетический взаимообмен, герой мысленно заключает созданный им образ города в защитную оболочку, стремясь оградить от негатива, окружающего и пытающегося уничтожить его самого: «Город мой синий, любимый, далекий, / Шлю я привет тебе в этих стихах. / Пусть прошумят мои легкие строки / Ветром весенним в твоих тополях. / В ясное утро, когда над тобою / Вымыт и свеж небосвод голубой, / Пусть упадут они крупной росою / На звонкие камни твоей мостовой!» [5: 32].
На Колыме поэт стихов не писал, и в создании образа города не просто преобладает субъективное видение (как если бы автор пытался сообщить только свое отношение к городу, в котором он родился и вырос), а это субъективное видение возведено в энную степень - мысли о городе переданы как воспоминания в воспоминаниях, при этом бережно сохранена целостность и защитной оболочки, и всех компонентов структуры городского пространства, упорядоченность вертикальных и горизонтальных связей. Стихотворения, в которых поэт касается истории Воронежа - первая попытка создания пространственно-временной модели города. Одним из таких стихотворений становится «Застава» (1958). В нем город представляется автором как гармоничное целое, развивающееся по циклической временной модели. Витки развития словно накладываются друг на друга. В современности у автора явственно проступают приметы прошлого как повторение, совмещение точек, векторов, поворотов, целых плоскостей... Жигулин изображает зеркальный поворот, взаимоотражение двух диаметрально противоположных точек завершившегося и нового витков развития истории города: «Весь день звенят кузнечики в траве. / Скосили избы мутные оконца. / На куполах бревенчатых церквей, / Склоняясь к закату, / Отдыхает солнце»... «Восток румянит робкая заря. / Подъемный кран, /
Скрипя, размял суставы. / И кажутся желтее янтаря / Фасады новых зданий у Заставы» [6: 20].
Утро нового Воронежа - точка нового витка развития, причем виток этот обогатился не только исторически (событиями, изменившими и внешний вид города, и сознание его жителей), но и пространственно: на предыдущем витке: «А за стеною -городу конец. / Река на юг струится величаво. / От света щурясь, Смотрит вдаль стрелец. / Там дальше - враг, / А здесь рубеж, застава», на новом: «Пусть далеко границы отошли, / Но мы на страже. / Это наше право. / Недаром в небе, / Словно журавли, / Проходят истребители. / Застава» (Там же: 20). Пространство прежнего города ограничено стеной, закапсу-лировавшей его в окружающем космосе, несущем потенциальную опасность уничтожения. Ожидание опасности и готовность противостоять врагу держат город в напряжении, сужают, сжимают его масштаб (Жигулин кладет рядом несколько мазков: «Весь день звенят кузнечики в траве. / Скосили избы мутные оконца»: не только выбор лексических средств позволяет поэту изобразить избы маленькими, но и смежное упоминание о насекомых. Вертикаль сплюснута - небо максимально приближено к земле: «На куполах <...> церквей, / <...> / Отдыхает солнце», «У края неба облака висят», «От света щурясь, / Смотрит вдаль стрелец». Границы же нового Воронежа диффузно растворены в космосе («далеко границы отошли»): окружающий космос со всеми своими богатствами растворился в городе, а город -в окружающем космосе: «И кажутся желтее янтаря / Фасады новых зданий у Заставы», «...в небе, / Словно журавли, / Проходят истребители». И само небо поднимается высоко и уже не давит своей тяжестью на город, напротив, верхний полюс вступает во взаимодействие с нижним робко: «Восток румянит робкая заря». Так поэт усиливает представление о земной, человеческой сущности Воронежа.
В стихотворениях «Мой предок» и «На Острожном бугре» Жигулин продолжает «конструировать» пространственно-временную модель Воронежа. Ясно намечаются черты концентрического города: «Царь повелел / Рубить на взгорье крепость» (Там же: 29). Не боги участвуют в его строительстве, а крепостные. От этого несколько
тускнеет ореол святости, но значительно возрастает гордость за рукотворное чудо. Далее (уже в 1960 г. в стихотворении «Пожары») поэт развивает эту мысль, описывая, как много раз на протяжении исторического развития поднимался Воронеж из пепла: «Умчались татарские кони, / На гарях поднялись леса... / Молясь чудотворной иконе, / Творят мужики чудеса. / И снова над желтым обрывом, / <...> / Стоит городок горделиво, / Добротной стеной окружен» [6: 51]. То, что в закладке и строительстве Воронежа не участвуют боги, вовсе не связано с утратой веры - стихотворение «Застава» Жигулин открывает упоминанием о «бревенчатых церквях», а «Воронеж» - завершает: «Вот он - / С древними колокольнями, / Весь светящийся новизной, / Город <...> молодости земной!» (Там же: 50). Ключевой остается фраза «Молясь чудотворной иконе, / Творят мужики чудеса» (Там же: 51). Не Богом поднимается город, а с Богом. Убежденный в этом автор свободно играет вертикалью «земля/небо», освобожденной от божественных запретов и ограничений, чувствуя возможность колоссального раздвижения пространственных границ.
Интересен образ Ивана Жигули. Имя его названо только в одном из произведений «...беглый крепостной / Иван Жигуля - / Упрямый, непокорный человек» (Там же: 29), во втором он узнается по характеристике «Мой дальний предок, / Крепостной бунтарь» (Там же: 31). Поэт отождествляет переживания лирического героя и крепостного бунтаря: «В моих упругих жилах / Стучит его / Бунтующая / Кровь!» (Там же: 30); «Его глазами сквозь пруты решетки / Я вижу древний город, / Бастион...» (Там же: 31). «В исторической тематике поэт ищет те моменты, которые характеризуют и персонажа, и современного лирического героя одновременно и в равной степени. А. Жигулин своеобразно совмещает времена, накладывает их друг на друга» [7: 72]. Судьбы лирического героя и исторического персонажа - совпавшие на разных витках развития истории точки. Право на поэтическую констатацию этого факта дает не простое желание совершить мысленный экскурс в прошлое, а оказавшееся возможным преодоление гибельного пространства, хаоса Калымы. Собственная трагическая судьба позволяет лирическому герою перехватить эста-
фету у своего предка: в стихотворении «На Острожном бугре» прошедшее время глаголов («был», «сидел», «томился») меняется на настоящее («вижу», «ходит», «шумит», «качает»). Так лирический герой (судьба которого - часть истории города) не только оказывается причастным к закладке, строительству, но и получает право на деятельное участие в дальнейшем моделировании.
Постепенно меняется угол зрения. Если на страницах первого сборника Воронеж представлялся автором замкнутым, защищенным от опасности извне собственной положительной энергетикой пространством, альтернативным гибельному топосу Сибири, то уже во втором («Костер-человек») мыслится как самодостаточный космос, целая вселенная. Таков город в стихотворении «Воронеж» (1960). Автор любовно именует топонимические объекты (улица Помяловского, Отрожский, Чер-навский, Вогрэсовский мосты и т. д.), но не обширная география помогает поэту достигать вселенских масштабов в описании города. Основная роль принадлежит цветовой символике и оппозиционной паре - небо/ земля: небо «переворачивается» на землю: «словно полное света озеро», солнце играет «от Острожного до Чижов-ского, до Гусиновского бугра» [6: 50], а его место на небе уже занимают «стрелы кранов», которые «плывут в зенит». Небо и землю «сшивает» ветер («Ходит ветер тугой, / Но ласковый»). «...Ветру пределы не заказаны: это и посланец, вестник беспредельности, и ее активный дух, ее щупальце и ее сотворитель» [3: 340].
«Воронеж» отличает богатство красок. Это не простое употребление цветовых эпитетов: каждый включен в лексическую группу, обогащающую первоначальное восприятие множеством смысловых оттенков: «За перилами белыми, жесткими / Воздух светится голубой» [6: 50]. Автор выбирает высокую точку обзора, почти в небе. Называя перила «белыми», Жигулин имеет в виду не только их натуральный цвет: стоящий рядом эпитет «жесткие» придает добавочное значение новизны, свежести, даже «накрахмаленности», подсиненной «голубым воздухом». Так в новый ассоциативный ряд включен эпитет «голубой». Но он не утрачивает и самостоятельного значения: это цвет воздуха, насыщенного чистотой. Бесконечно множество оттенков, которые способен приобретать тут этот
цвет: он «светится», пронизан, может быть светом «верхним», небесным, а может быть, это «подсветка» снизу, с земли. Учитывая, что автор постоянно играет вертикалью земля / небо, можно предполагать активное смешение тонов, полутонов, едва заметных, распознаваемых лишь интуитивно, чувственно (в зависимости от настроения) оттенков голубого. Однозначно Жигулин не называет голубой цветом неба (воздух становится самостоятельной стихией), потому что небо здесь «розовое с разводами». Поэт снова избегает однозначного цветоупотребления, активизируя читательское восприятие. Авторским пояснением к распознаванию «оттенков» становятся только слова «левый берег дымит заводами». Представляют интерес строки «Перемешанная с известкою / Золотистых тонов игра». Здесь не просто появляется возможность наблюдать «рождение» все новых и новых оттенков смешения двух цветов. Эти строки центральные в структуре стихотворения и кульминационные в процессе «смешивания» компонентов «верхнего» и «нижнего» пространства: солнечного света и известки. Примерно то же значение пространственной контрастности определяет метафорическую структуру «Луга прозелень и поля - / Словно полное света озеро / Из зеленого хрусталя». Так поэт создает образ «опрокинувшегося» на землю маленького зеленого неба. Зеленым цветом насыщено каждое слово строфы: «густые озими», «луга прозелень», «поля», «из зеленого хрусталя». Во взаимодействие с зеленым вступает розовый - цвет настоящего неба. Однако поэт дает понять, что и здесь можно обмануться: и это не просто небо, а проекция земного, человеческого могущества: «Стрелы кранов плывут в зенит». Такая подборка цветов поэтом, не слишком часто экспериментирующим со смешением красок, вовсе не случайна: это «утренняя» палитра. Жигулин определяет не просто время суток, но целый период жизни города: «Весь светящийся новизной, / Город, / Радостью переполненный, / Город молодости земной!».
Так пространство Воронежа становится центром модели мира. Это пространство-город в точечный момент цикличного исторического развития. Множество упоминаний о максимальном приближении неба к земле создает представление о разворачивании нового, верхнего витка спи-
рали. С выбранной автором точки обзора просматривается прошлое-настоящее («Вот он - / С древними колокольнями...») и настоящее-будущее («Стрелы кранов плывут в зенит...»; «Весь светящийся новизной, / Город, / Радостью переполненный, / Город молодости земной!»). Таким видит поэт родной город на определенном этапе творчества. Об этом времени сказано Жигулиным: «Любовь к родному городу занимала много места в моем детском, потом юношеском сердце. Позже иные боли и испытания потеснили ее. Но в детстве и ранней юности я любил Воронеж любовью особенной - одухотворенной, щемящей, заинтересованной. Мы... гордились своим городом, его историей, каждым малым его достоинством» [6: 6].
Со временем городской топос перестает занимать центральное место в поэзии Жигулина, однако не утрачивает идеализированных черт. Несмотря на некоторую иде-ализированность и плакатность, образ города, созданный в ранней лирике Анатолия Жигулина, можно считать уникальным, гармоничным пространственно-временным образованием.
Литература
1. Акаткин, В.М. В надежде вечной /
B.М. Акаткин, Е.Ф. Акаткина // Мол. коммунар. 1990. 1 янв.
2. Аннинский, Л. Цена милосердия / Л. Аннинский // Юность. 1983. №1. С. 93 - 96.
3. Гачев, Г. Национальные образы мира / Г. Гачев. М.: Сов. писатель, 1988. 448 с.
4. Гусев, В. «Огни» согреют сердце / В. Гусев // Мол. коммунар. 1960. 10 февр. Рец. на кн.: Огни моего города / А. Жигулин. Воронеж, 1959. 55 с.
5. Жигулин, А. Огни моего города / А. Жигулин. Воронеж, 1959. 55 с.
6. Жигулин, А. Избранное / А. Жигулин. М.: Худож. лит., 1981. 351 с.
7. Марфин, Г.В. Человек и мир в лирике А. Жигулина (К проблеме периодизации творчества): дис. ... канд. филол. наук / Г.В. Марфин. Воронеж, 2003.
8. Масик, В. Творческая заявка / В. Ма-сик // Коммуна. 1960. 14 февр. Рец. на кн.: Огни моего города / А. Жигулин. Воронеж, 1959. 55 с.
9. Михайлов, А. Ритмы семидесятых / А. Михайлов // Новый мир. 1976. № 3.
C. 232 - 246.
10. Чупринин, С. «Крылья пошире к стиху подбирай!» / С. Чупринин // Лит. газ. 1975. 16 июля. С. 4.
