CC BY
55
www. literary. ru/readme.php?subaction= showfull&id=1206020739& (Дата обращения: 18.08.2011).
12. Чупринин С.И. Русская литература сегод-
ня: Жизнь по понятиям [Электронный ресурс]. -Режим доступа: http://www.e-reading.org.ua/ bookreader.php/101082/СМрйпт (Дата обращения: 18.08.2011).
УДК 82(091)
Криволапова Елена Михайловна
Курский государственный университет е1епа_ vroble vska @таИ ги
ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННАЯ КАРТИНА МИРА В РАННИХ ДНЕВНИКАХ М. ПРИШВИНА
В статье рассматривается специфика пространственно-временных отношений в ранних дневниках М. Пришвина. Анализируется творческий метод писателя, особенности стиля дневника, категории времени и пространства. Сопоставление эмпирического и духовного пространства в дневниках М. Пришвина позволяет выявить характер поэтического мировосприятия писателя и созданную им пространственно-временную картину мира.
Ключевые слова: дневник, категории времени и пространства, художественный метод, стиль, картина мира, поэтическое мировосприятие.
Гжоря о пространственно-временных типологических моделях, М.М. Бахтин подчеркивал взаимосвязь хронотопа и жанра произведения: «Можно прямо сказать, что жанр и жанровые разновидности определяются именно хронотопом» [1, с. 122]. Наличие временной и пространственной датировки является одним из основных атрибутов дневника как жанра литературы non-fiction, поскольку «в самом жанровом названии содержится указание на периодичность как главную особенность дневника» [2, с. 58]. Хронотоп в данном случае играет определяющую роль и как структурообразующий элемент жанра, и, что еще более значимо, как способ постижения и осмысления действительности. «Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем» [1, с. 122]. Хронотоп в дневнике представляет в «развернутом виде» эволюцию взглядов его автора. В этом отношении справедливо определение
О. Егорова, где он называет дневник «духовным хронометром, по которому автор прослеживает этапы своей жизни» [2, с. 59].
М.М. Пришвин принадлежал к числу тех писателей, кого в литературно-общественных кругах России начала XX века называли «ищущими». Жизненное кредо писателя можно выразить его же собственными словами из повести «У стен града невидимого»: «Ищу правильную веру» [3, с. 405]. Писательской позицией Пришвина обус-
ловлены особенности пространственно-временной организации дневникового текста. Его ранние дневники охватывают период с 1905 по 1913 годы. По словам В.Д. Пришвиной, первоначально они представляли собой «разрозненные записи на отдельных листах разного формата и разной сохранности», иногда без точной датировки. Но все они были распределены самим автором по отдельным темам, что послужило основанием для издателей выстроить текст раннего дневника по тематическому принципу, в отличие от традиционного - хронологического. Основной объем текста дневников составляют материалы, связанные с религиозно-философскими исканиями писателя: отдельные тематические главы посвящены знакомству Пришвина с «петербургскими мистиками» и его участию в Религиознофилософском обществе Петербурга, общению с представителями хлыстовской секты «Начало века», с новгородскими сектантами. Помимо этого, в дневник включен материал о его поездках в Киргизию («Сибирский дневник») и Крым.
Поскольку в данном случае тематический принцип построения дневника является определяющим, значение времени как жанрообразующего фактора минимизируется: записи датируются, хотя их реальная последовательность нарушена, поскольку редакторы ранних дневников были сориентированы на определенные темы, изначально обозначенные самим писателем. Что касается пространственных отношений, то прин-
172
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2011
© Криволапова Е.М., 2011
ципы их организации в данном случае полностью соответствуют авторской интенции.
Основная движущая сила раннего дневника Пришвина - это рефлексия, вызванная драматической историей его первой любви. По собственному признанию писателя, мучительные душевные переживания, будучи перенесенными на бумагу, доставляли ему заметное облегчение и позволяли «как-нибудь справиться с собой», выводили из состояния безысходности и душевного тупика. В дальнейшем дневниковые записи, ставшие для Пришвина на первых порах своеобразным психотерапевтическим средством, трансформируются в процесс самопознания, самоидентификации и связаны с освоением более широкого пространства, нежели биографическое, которое включает в себя уже не только внутреннее, личное «я», но и общественное «мы».
Несмотря на внешнюю географическую разбросанность - Петербург, Хрущево, Елец, За-донск, Спас-Чекряк Оровской губернии (сюда же можно включить и московские воспоминания), -в дневниках представлен единый пространственный континуум. Писатель выразительно и точно запечатлевает характерные приметы предреволюционной России: «ищут» не только «интеллигентные умы», в поисках весь народ - в поисках и одновременно в ожидании великой катастрофы. Вот характерная для пришвинского дневника маленькая сценка - рассуждения из «народной жизни»: «Совсем, совсем теперь другой народ стал... Че-гой-то ищет. Ищет и ищет... И вот какие задумчивые стали! Вот какие задумчивые. Бывало, выпьет и развеселится, а теперь нет, все чегой-то ищет. Какой-то неуловимый стал народ, текучий, все перемешалось. Кажется, кончится это страшно» [4, с. 92].
Исследователи отмечают увлечение Пришвина религиозно-философскими вопросами, начиная с конца 1900-х годов. «Именно к этому периоду особенно относятся слова писателя, сказанные им в 1924 году в очерке “Голубиная книга”: “Раньше я очень интересовался русским человеком в отношении его к церкви, с одной стороны, и той природной религиозности, которую называют “язычеством”» [5, с. 9]. Постижение Пришвиным народной психологии, народной веры наблюдается на протяжении всего дневникового пространства. В Петербурге это непосредственные разговоры с людьми, в Задонске - наблюдения за священнослужителями и поведением на-
рода во время богослужения, в Спас-Чекряке -это соприкосновение с феноменом старчества в лице о. Георгия. Стремясь приблизиться к пониманию народной веры, Пришвин, с одной стороны, проникается чувством уважения к тем, кто просто, не рассуждая, онтологически верит, а с другой - такая вера недоступна его пониманию. Общаясь с народом, он пытается выявить, на чем же основывается незыблемость его веры. В этом отношении показательна сцена разговора с рабочими на пристани у Летнего сада, датированная 28 мая 1906 г.:
«Заговорили о земле.
- Вот если бы хоть клочок земли, стал бы разве я вести ужасную жизнь? <.. .> Вот бы землицы клочок, сейчас бы бросил все, ушел. Ну, скажите, кто им позволил землей завладеть. Земля Божья!
Я сказал, что если говорить о Боге, то и Горемыкин скажет, что частная собственность освящена Богом. И сразу десятки голосов заговорили: собственность на земле освящена Богом! Да где же это сказано, когда Бог это говорил? Нет, Бог никогда этого не говорил, и нигде об этом не писано.
Они говорили так убежденно, что не оставалось никаких сомнений в их глубокой вере в Бога. Это были люди убежденные, чистые, без тени сомнения».
И когда Пришвин пытается «поколебать» их твердую веру, замечая, что «может быть, Бога-то и нет совсем, и нет на земле правды, и никогда не будет», его провокационные, «кощунственные», слова не вызывают должной реакции: «Но мои слова приняли как не имеющие значения и, помолчав немного, продолжали: “Никогда не говорил об этом так Бог, Бог никогда не говорил”» [4, с. 7-8].
Ко времени написания дневника Пришвин (он указывает свой точный возраст - 32 года) пережил увлечение марксизмом в студенческие годы, «потерял веру и вкус к прогрессивной деятельности», «к безвкусной и квадратной интеллигентности». Он не видит в себе религиозного человека, наоборот, прямо пишет о своей «нерелиги-озности». В дневнике (запись от 5 мая 1908 года) Пришвин честно признается, что готов молиться «просто земле», но не Богу: «Земля прекрасна! Я носил любовь к бытию с детства, но ни разу не сказал искренно, от всего сердца, что это Бог так сотворил, что это Он. Я готов бы теперь произнести это слово, но чувствую вперед фальшь. Земле, однако, просто земле, убранной и зеленеющей, я готов бы молиться» [4, с. 41].
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2011
173
Осознание своей разъединенности с миром и попытки обрести с ним единство раскрываются автором посредством постижения пространства духовного. Мысль Пришвина неизменно устремляется к той плоскости, в которой «лежит тайна»: «Я думаю о себе и о том, что я значу в мире, какой смысл имеют мои переживания, как отражаются они во всем» [4, с. 14]. Ключ к постижению этой «тайны» дает природа. Именно через ее непосредственное восприятие автор пытается постичь Божественную сущность мира: «Я поднимаюсь все выше и выше и наконец вступаю в аллею. прохожу по террасе, оглядываюсь назад ... Солнце село... <.> И вот начинается таинственный вечер... Сеть черных стволов на красном ... Соловьи запели. Решено: мир принят как тайна... И я ступаю еле слышно... я боюсь нарушить тайну. (я крещусь). И все сильнее поют соловьи. Таинственный мир принят» [4, с. 20].
Показательно, что в описаниях природы Пришвин незаметно для себя как бы осторожно переступает ту невидимую черту, что разделяет две плоскости - обыденную, бытовую, и «тайную», Божественную. Не случайно хор соловьев в саду напоминает ему церковь, в радостном своем сне он слышит звон колоколов, а ели, стоящие вдалеке, ассоциируются у него с иконостасом. Эти «открытия» важны для Пришвина, поскольку дают внутренний душевный импульс, позволяющий верить в себя, и высшая точка этой веры - осознание себя как частицы мирового космоса. Писатель находится в ожидании духовного синтеза, в «предчувствии того дня», когда его «сознание сольется со всем миром». Не случайно «искание Бога» у него также начинается «на границе» двух плоскостей, двух миров. «На границе природы и человека нужно искать Бога», - приводит в дневнике Пришвин фразу из своей книги «У стен града невидимого» [4, с. 28]. Но этот вывод для «ищущего» писателя не безусловен, так как далее он выражает сомнения в «подлинности» написанной им самим «искренней фразы»: «Вообще, если говорить о самом Боге, то никогда нельзя знать, о Нем ли говоришь... Чтобы сказать о Боге, нужно... очень многое... Бога нужно прятать как можно глубже» [4, с. 28].
Пантеизм Пришвина сопряжен прежде всего с тем, что именно природа является для него мощным источником писательского вдохновения. Не случайно он говорит о своем замысле «когда-нибудь» «сделать работу о пантеистическом на-
чале творчества». Что касается «природы и человека», то в дальнейшем они будут «разведены» Пришвиным по разным полюсам, о чем свидетельствует его высказывание: «В моих писаниях, даже самых лучших... есть упрямство в избегании привлечения к природе напрямую человеческой души. Я остаюсь у самой границы встречи божественной природы человека, его духа с обыкновенной натуральной природой» [4, с. 703].
Исследователи неоднократно обращали внимание на «перегруженность» дневников Пришвина фенологическими подробностями. Признавал это и сам автор, для которого внешнее, эмпирическое пространство с «обыкновенной натуральной природой» было не менее значимо, чем духовное. Действительно, у Пришвина рядом с художественными описаниями встречаются сугубо бытовые зарисовки. Например, после того, как «мир» был им «принят как тайна», следует текст: «В этот вечер размеряли для новой аллеи... клубнику прочищали, отрезали старые усы, лук сажали. Первая теплая заря» [4, с. 20]. Или другой пример: «Маркиза присутствует при окопке клубники. Катают овес, корка хорошо разрыхляется, боронят посеянную картошку (а то земля сселась). Как за один вчерашний день неузнаваемы стали аллея и сад» [4, с. 38]. Подобные бытовые зарисовки встречаются у Пришвина довольно часто. Отсюда, видимо, рождается признание: «Правда, есть что-то похожее во мне с наблюдателем на метеорологической станции» [4, с. 30]. В этих словах есть значительная доля истины. Для Пришвина, получившего агрономическое образование (продолженное затем в Лейпцигском и Берлинском университетах), работавшего агрономом, такое отношение к природе, земле было не менее естественным, чем отношение к земле народа в разговоре о Боге у решетки Летнего сада.
Для Пришвина жизнь природы представляется таким же «путешествием», какое совершается и в его душе: «От первой проталины до кукушки, кажется, столько времени должно пройти, столько счастья впереди, столько всего в природе должно построиться, а все так быстро проходит. И медленно, спокойно, почти лениво, до утомления медленно, а в то же время и быстро. Великий Художник работает спокойно» [4, с. 15-16]. Здесь «профессиональный» взгляд человека, знающего природу и понимающего ее внутренние законы, совмещается со взглядом писателя, видящего в этих законах тайну ее Творца - «Великого Ху-
174
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2011
дожника», тайну, пока еще не раскрытую Пришвиным.
Совмещение двух пространств - материального и духовного - является одной из особенностей художественного мировидения писателя. В ранних дневниках Пришвин-наблюдатель и Пришвин-ху-дожник составляют неразрывное единство. Тем не менее именно художественное освоение действительности является для него главенствующим. «У меня нет вымысла, - замечает Пришвин, -я изображаю подлинную жизнь русскую, повседневную ... но я уношу ее в вечно далекие пространства» [4, с. 33]. Совмещение нескольких пространственных континуумов в ранних дневниках Пришвина позволяет составить представление не только о реалиях русской жизни, но и почувствовать «духовный хронометр» человека, живущего в преддверии великих потрясений.
Библиографический список
1. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. -М.: Художественная литература, 1986. - 122 с.
2. Егоров О.Г. Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра. - М.: Флинта: Наука, 2003. - 58 с.
3. Пришвин М.М. У стен града невидимого. (Светлое озеро) // Пришвин М.М. Собр. соч.: В 8 т. - М.: Художественная литература, 1982. -Т. 1. - 405 с.
4. Пришвин М.М. Ранний дневник. - СПб.: Росток, 2007. - 92 с.
5. ФатеевВ.А. Возвращаясь к замыслу Пришвина // Пришвин М.М. Цвет и крест. Неизвестные произведения 1906-1924 годов. - СПб.: Росток, 2004. - С. 1-9.
УДК 821.161
Локша Анна Владимировна
кандидат филологических наук Дальневосточный государственный университет (г. Владивосток)
ПОЭТИЧЕСКАЯ КОСМОЛОГИЯ ВЕЛИМИРА ХЛЕБНИКОВА
В статье анализируется поэтическая космология В. Хлебникова и доказывается, что астральная образность является своего рода «зеркалом», в котором отражаются основные миромоделирующие концепты творчества одного из ведущих представителей русского футуризма.
Ключевые слова: поэтическая космология, астральная вертикаль, урбанистическая горизонталь, онтопоэтика, модель мира, «верхний» и «нижний» мир.
Одна из доминантных оппозиций в твор-I честве Велимира Хлебникова - это традиционная оппозиция природы и культуры, актуализирующаяся у Хлебникова в частной оппозиции «горнего» и «дольнего», «астральной вертикали» и «урбанистической горизонтали». Характерно, что это противостояние в «синтетической» поэзии Хлебникова обретает свои характерные семантические обертоны.
«Астральная вертикаль» является одной из важнейших «несущих конструкций» в художественной миромодели Хлебникова. Поэт не только включает в свои тексты те или иные космические знаки-образы и символы, но и, группируя их в специфически организованном пространстве в том или ином порядке, устанавливает между ними определенные семиотические отношения. Говоря иначе, Хлебников создает целый мир со своими законами. Ориентация на подобную он-
топоэтическую цель приводит к тому, что Хлебников в своей поэзии часто прибегает к «описательно-перечислительным» конструкциям, в которых на поэтическом материале воплощаются разные пространственные уровни мироздания. При этом сам прием онтологического параллелизма указывает на принцип тождества этих разных космологических уровней: они, согласно мифопоэтическим законам, уподобляются друг другу.
Ярким примером такого онтологического подобия служит стихотворение «Люди, когда они любят .», где поочередно представлены «параллельные» миры: люди - животные - светила -боги. Эта классификация дает приблизительное представление о космологической пространственной структуре в лирике Хлебникова. При этом важно, что все миры наделяются способностью «любить», что в каком-то смысле соединяет
© Локша А.В., 2011
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2011
175
