CC BY
21
ствовать; 5) многие дети не ходят в школу из-за отсутствия одежды и обуви, что губительно скажется на будущем человеческом капитале Таджикистана; 6) маловероятно, что правительство сможет существенно уменьшить бедность. Чтобы обеспечить всем прожиточный минимум, надо направить на эту задачу весь ВВП; 7) поскольку уровень бедности прямо связан с количеством детей в семье, было бы разумно направить ограниченные ресурсы именно на помощь детям, что позволит поднять посещаемость школ, а школьные обеды улучшат их питание.
С. И. Кузнецова
Дина Малышева, доктор политических наук ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ИТОГИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ НА ПРИМЕРЕ КИРГИЗИИ, УЗБЕКИСТАНА И КАЗАХСТАНА
Мартовская «революция» 2005 г. в Киргизии и получивший не менее громкий международный резонанс майский мятеж в узбекском Андижане обогатили восприятие политического пейзажа Центральной Азии новыми красками. Прежние - серую, обозначающую стагнацию, застой, имитацию демократии, и зеленую, ассоциируемую с исламской парадигмой будущности региона, некоторые аналитики спешат разбавить модной оранжевой, символизирующей демократизацию в форме ненасильственной революции с прозападным уклоном. Идея демократических преобразований в Центральной Азии и других странах СНГ отвечает настроениям значительной части населения, разочаровавшегося в старой коррумпированной власти и ждущего перемен. Сметенные «революциями» режимы в Грузии, Украине, Киргизии были крайне непопулярны, и неудивительно, что они развалились как карточные домики при первом же серьезном испытании. Другое дело, что сама тема борьбы за свободу и демократию выглядит при ближайшем рассмотрении гораздо более удобным инструментом геополитики, нежели, например, идея противоборства с международным терроризмом (или столкновения цивилизаций). В эту тему легко вписать
89
и перевороты, и устранение неугодных или чрезмерно самостоятельных правителей, и многое другое. Таким образом, хотя «демократические революции» обусловлены внутристрановыми предпосылками, они все же не являются спонтанным и стихийным проявлением недовольства масс, поскольку происходят в русле новых глобальных изменений в мире, будучи одновременно их следствием.
Эти «революции» легко вписываются и в процессы легитимации мирового имперского порядка, суть которого старательно затушевывается рассуждениями о необходимости «продвижения свободы». Тем полезнее будет в свете недавнего кратковременного успеха в СНГ «демократических революций» подвести промежуточные итоги политической трансформации Центральной Азии -на примере Киргизии, Узбекистана и Казахстана, обратив особое внимание на роль внешнего фактора во внедрении в регион этой весьма специфической модели смены власти.
Киргизия:
Атипичная «бархатная революция»
В Киргизии катализатором народных волнений стали парламентские выборы, проводившиеся в два тура - 27 февраля и 13 марта 2005 г. Большинству оппозиционных партий было отказано в регистрации, тогда как «партии власти» («Алга, Киргизстан»), возглавлявшейся дочерью президента А. Акаева Бермет, были предоставлены большие преференции. Это дало оппозиции основание обвинить президента и его окружение в использовании административного ресурса, нарушении избирательного законодательства и инициировать уже в феврале самые крупные за всю новейшую историю Киргизии протесты. После второго тура выборов политические оппоненты Акаева стали создавать не подчинявшиеся ему временные органы власти в южных областях - Джалалабадской и Ошской, а 23 марта в центре Бишкека состоялся несанкционированный митинг, на котором против результатов голосования протестовали сторонники одного из проигравших кандидатов. На следующий день после непродолжительных и относительно мирных акций протеста толпа захватила киргизский Белый дом. Президент Акаев бежал из страны, власть перешла к оппозиции. В ночь с 90
24 на 25 марта в столице вспыхнули массовые беспорядки. Сопровождавшиеся мародерством, поджогами и грабежами, они продолжались до тех пор, пока с помощью своих сторонников из силовых структур не навел порядок в городе «железный Феликс» - Феликс Кулов. Бывший губернатор Чуйской области и мэр Бишкека, он был освобожден восставшими из колонии, где с марта 2000 г. отбывал срок по предъявленному ему официальному обвинению в злоупотреблении полномочиями. Так в Киргизии произошла смена власти, которую назвали для пущего эффекта «революцией тюльпанов».
Проведенные 10 июля 2005 г. президентские выборы, придавшие легитимность «революционной власти», заключение стратегического союза Севера и Юга (альянс Кулов-Бакиев) на какое -то время обеспечили относительную стабильность, однако не смогли поставить прочный заслон политическим и межэтническим распрям, криминализации общественной жизни. Передел сфер влияния сопровождается политическими убийствами. До открытого масштабного противостояния дело пока не дошло, но ситуация остается напряженной и непредсказуемой. Все эти революционные пертурбации не вызвали бы особого удивления, если бы Киргизия долгое время не преподносилась на Западе как поле реализации пилотного проекта, направленного на построение демократии и рыночной экономики в Центральной Азии. Еще несколько лет назад авторитетные западные организации весьма благосклонно оценивали итоги демократического, по их словам, транзита в этой стране, а Акаев имел репутацию самого либерального из всех цен-тральноазиатских правителей. Получила Киргизия и внешнее признание как «страна с рыночной экономикой» (этой чести в СНГ удостоилась еще только «оранжевая» Украина), что позволило ей -единственной из стран СНГ - вступить в ВТО. Киргизия поддерживала хорошие отношения с МВФ и Всемирным банком, от которых получала внушительные донорские вливания. Плюрализм охватил и сферу внешней политики: в Киргизии были размещены военные базы и американцев (в Манасе), и россиян (в Канте).
Почему же такая относительно демократичная страна, как Киргизия, первой в Центральной Азии стала жертвой «оранжевого цунами»? И почему Акаев вдруг оказался невыгодным США и Западу в целом? Дело в том, что в Киргизии еще задолго до мартов-
ской «революции» налицо были серьезные признаки нараставшего кризиса, а авторитет акаевского режима упал до самого низкого уровня. Согласно данным Национального комитета статистики Киргизстана, в конце 90-х годов продукция теневой экономики составляла 25% от ВВП страны. Но неофициальные источники говорят о том, что она давно достигла уровня, равного ВВП. К этому следует прибавить нараставшую диспропорцию между индустриально развитыми, но слабо населенными северными районами и преимущественно земледельческим, густонаселенным Югом, население которого страдает от дефицита пахотной земли и воды. Акаев же игнорировал интересы южан, несмотря на неоднократные предупреждения о том, что необходимо сглаживать противоречия между регионами. Весьма неприглядную картину предреволюционного Киргизстана рисует опубликованный на исходе 2005 г. один из документов ООН. В нем отмечается, что приватизация ведущих отраслей промышленности и контроль над определенными секторами торговли и ключевыми экономическими министерствами оказались доступны в основном группам, близким к режиму благодаря личным связям и протекционизму; те же, кто был вне этих групп, стали оппозицией режиму, особенно в южных областях. Сочетание таких факторов, как советское наследие, отсутствие выходов к морю, бедность ресурсов и замороженные реформы, привело к нищете, замедленному восстановлению экономики, растущей зависимости от иностранной помощи и внешним долгам. И далее: «Из-за сокращения ресурсов в государственной казне режим стал отчуждать некоторых бывших союзников, перекрывая им доступ к власти, экономическим ресурсам и ренте. В то же время остальное общество практически не допускалось к приватизации "для своих" и распределению ресурсов и, следовательно, испытывало все тяжелые последствия частичных реформ. Большинство киргизского народа считало, что основные государственные активы и крупные совместные предприятия находятся в руках семьи Акаева и ее клана. В результате недовольство широких кругов общества и кланов, исключенных из круга приближенных к президенту, в основном и стало причиной политического переворота, который привел к смещению президента Акаева в марте 2005 г.».
Что касается политической составляющей «революционной ситуации» в Киргизии, то здесь налицо было несовпадение класси-92
ческих понятий «демократия», «оппозиция» и т.п. с их местными подобиями. Эти понятия не отражали (и не отражают) адекватно реалии и специфику политических процессов в стране. Например, так называемая демократическая оппозиция не являлась в акаев-ской Киргизии оппозицией в ее западном понимании, несмотря даже на то, что по многочисленности входящих в нее партий она была несопоставима ни с одной другой национальной оппозицией в Центральной Азии. По официальным подсчетам, в оппозиционное движение Киргизстана было вовлечено 30-40 партий, а по неофициальным - 60. Все они представляли собой соперничающие между собой группы, где наибольшим влиянием пользовались, как это принято во многих постсоветских республиках, бывшие сподвижники главы государства. Отчаянно соперничавшие между собой «оппозиционеры» существовали, главным образом, за счет западных грантов и иной финансовой подпитки, направлявшихся на «построение демократии». Как едко заметило киргизское информационное агентство Аки-Пресс, «оппозиционерство в Киргизии становится весьма выгодной профессией. И даже более того - бизнесом, за счет которого кормятся десятки и даже сотни родственников, знакомых и просто прихлебателей какого-нибудь "титульного" оппозиционера. Маститые оппозиционеры - как главы племен - вступают друг с другом в союзы, ссорятся, мирятся, образуют союзы племен (партии и движения), перманентно меняют конфигурацию». Нельзя сказать, чтобы правящая группа во главе с Акаевым сидела сложа руки. Сразу же после аксыйских событий 2002 г. (когда власти попытались арестовать оппозиционного депутата парламента и расстреляли его сторонников, вышедших на демонстрацию, что вызвало в Киргизии острейший политический кризис) верхи отреагировали на этот тревожный сигнал. Они провели конституционный референдум, на котором было принято решение о проведении выборов по новой схеме. Взамен мажоритарно-пропорциональной вводилась мажоритарная, сохраняющая за партиями право выдвигать своих представителей в парламент. Подобная система выборов облегчала властям использование административного ресурса и обеспечивала более управляемый парламент. Но она же, как отметил киргизский парламентарий З. Курманов, позволила законсервировать «существующую архаическую струк-
туру общества, в которой доминируют не политические партии, а региональные группы и родоплеменные кланы».
В той или иной вариации названные признаки «революционной ситуации» есть в большинстве постсоветских стран. Признаки эти имеют системный характер и в целом не зависят от человеческого фактора. Поэтому есть основания интерпретировать «революцию» в Киргизии как результат, прежде всего, внешнего воздействия и на госструктуры (военные и гражданские), и на неправительственные организации. Внешние спонсоры акаевского режима разочаровались в способности последнего удерживать ситуацию под контролем в стране, представляющей, с точки зрения западных стратегов, значительную геополитическую ценность. Не секрет ведь, что с контролируемой американцами авиабазы «Ганси» в Ма-насе решаются задачи не только на афганском стратегическом направлении, но - что не менее важно - и на китайском. С помощью современных технических средств из Киргизстана можно наблюдать также за происходящим в сопредельном Казахстане, привлекательность которого с каждым годом возрастает из-за колоссальных запасов его разведанных и неразведанных энергоресурсов. Да и в целом для США, например, предпочтительнее было бы нахождение у власти в Киргизии политиков, которые бы безоговорочно следовали в американском фарватере и не оглядывались бы, как Акаев, то на своего северного соседа (Россию), то на восточного (Китай). Так что свержение режима было бы абсолютно невозможно без американской помощи. Эта задача значительно упрощалась вследствие того, что с 1992 г. представители самых разных американских структур, как официальных, так и неправительственных, пользовались в республике полной свободой. Как отмечает известный эксперт по центральноазиатским проблемам П. Эскобар, многие фонды США - «Национальный фонд за демократию, Международный республиканский институт, Фонд "Евразия", Интерньюс и другие, питавшие оппозиционные движения в Сербии, Грузии, Украине - были размещены также и в Бишкеке... Здесь по меньшей мере 170 неправительственных организаций, занятых продвижением демократии, было создано американцами либо спонсировалось ими. Госдепартамент США располагал с 2002 г. в Бишкеке собственной типографией, в которой могли печататься до 60 изданий, включая и самые оппозиционные газеты. Агентство США по меж-94
дународному развитию (и8АГО) инвестировало в киргизские выборы как минимум 2 млн. долл., что значило совсем немало для страны, где средняя зарплата составляет 30 долл. в месяц». В соответствии с принятым конгрессом США в 2004 г. Актом о поддержке свободы Киргизия на «строительство демократии» получила из американских правительственных фондов в общей сложности сколь 12 млн. долл. Киргизское оппозиционное объединение «Коалиция за демократию и гражданское общество» финансировалось Национальным демократическим институтом по международным проблемам, непосредственно связанным с Госдепартаментом США, а оппозиционное объединение «Гражданское общество против коррупции» - Национальным фондом за демократию. Среди тех, кто достаточно активно работал в Киргизии по подготовке оппозиции, был и «Восточноевропейский демократический центр» со штаб-квартирой в Варшаве. Представителей этой структуры называют «птенцами Бжезинского», поскольку организация напрямую курируется этим бывшим помощником президента США по национальной безопасности.
Существовали официально, хотя особо и не афишировались, тесные связи между американскими и киргизскими структурами, работавшими в сфере национальной безопасности. По утверждению американского политолога Дж. Лафленда, представители полностью прозрачных для США местных спецслужб, «чью лояльность можно было легко купить», сыграли такую же ключевую роль в смене режима, как в свое время их коллеги на Украине. Предпринятые Акаевым в начале 2005 г. отчаянные попытки оградить республику от чрезмерного вмешательства в ее внутренние дела «тихих американцев», как и январско-февральские дипломатические маневры Бишкека на российском направлении, уже не могли спасти положение. Независимо от того, что представляли собой противники режима, все в Киргизии хотели одного, чтобы Акаев и его «семья» освободили «трон».
Между тем киргизская «революция» принесла много разочарований тем внешним силам, которые способствовали ей. Во-первых, сопровождавшие смену власти случаи мародерства и насилия в Бишкеке и других городах поставили под сомнение возможность осуществления в Центральной Азии «бархатных революций» по восточноевропейским и грузино-украинским лекалам. Во-
вторых, пришедшая к власти послеакаевская команда спутала карты внешним спонсорам «тюльпановой революции»: она оттеснила откровенно проамериканских политиков и стала проводить сбалансированный внешнеполитический курс, сохраняя в нем неизменной пророссийскую тенденцию и даже в чем-то усиливая ее. Но в целом «революция» загнала Киргизию в затяжной политический кризис, и итоговая ситуация в этой стране после победы «тюльпановой революции» настолько неоднозначна, что может привести не столько к усилению здесь демократических институтов, сколько к общему ослаблению государства. Она может стимулировать процессы, не выгодные ни самой правящей группе, ни Западу. В первую очередь речь идет о потенциале усиления криминалитета, связанного с наркотрафиком, а также о других вызовах безопасности. В их числе - рост исламистских организаций на юге страны и нарастание радикальных настроений, что делает развитие внутриполитического положения непредсказуемым.
Узбекистан: Исламистский бунт или несостоявшаяся революция?
В соседнем с Киргизстаном Узбекистане в период трагических событий в Андижане тоже имела место попытка задействовать «революционный инструментарий». В ночь с 12 на 13 мая 2005 г. - в канун завершения громкого судебного процесса по делу так называемых акромистов (по имени Акромжона Юлдашева, создателя андижанского объединения «Акромия») - группа вооруженных людей напала на пост патрульной службы и на бригаду военнослужащих, а затем взяла штурмом тюрьму и здание областной администрации. При этом нападавшие застрелили несколько человек и захватили заложников. В ходе митинга, собравшегося утром 13 мая на главной площади города, прозвучали требования отставки президента Ислама Каримова. Стянутые в Андижан правительственные войска, применив оружие, рассеяли митингующих и «освободили» город, из которого к киргизской границе бежали около 3 тыс. человек. Часть из них прорвались в Ошскую область соседней республики. Сообщалось, что вслед за Андижаном волнения начались еще в нескольких городах и селениях узбекской части Ферганской долины, но и их быстро усмирили. 96
Существует несколько интерпретаций майского бунта-конфликта в Узбекистане.
а) Официальная сводится к тому, что волнения были организованы исламистами, связанными с международным терроризмом. По словам И. Каримова, те, кто устроил беспорядки, пытались повторить в Узбекистане киргизский сценарий. «Преступники и стоящие за ними силы, - заявил президент, - намеревались дестабилизировать ситуацию не только в Узбекистане, но и во всей Центральной Азии и тем самым добиться далеко идущих целей: опрокинуть конституционный строй и светское развитие общества, повернуть вспять процесс реформ в стране». Эти и им подобные заявления о прямой связи бунта с исламизмом и ассоциируемым с ним международным терроризмом были призваны не только снизить накал мировой критики по поводу жестоких мер при подавлении мятежа. Они нацеливались также на то, чтобы подтвердить статус президента Каримова как одного из ключевых союзников антитеррористической коалиции в Центральной Азии, что должно было, по замыслу, устроить и Соединенные Штаты. И хотя реакция Вашингтона - вопреки, возможно, ожиданиям Ташкента - оказалась весьма сдержанной, она тоже первоначально вписалась в версию узбекских властей об «исламско-террористическом следе» в андижанских событиях. Ее принял также и российский МИД, глава которого заявил, что «беспорядки в Узбекистане были спланированы и начаты при участии внешних экстремистских сил», ибо в Андижане «налицо участие различных группировок из Афганистана из стана талибов, находящихся в террористических списках».
б) Альтернативная трактовка андижанских событий исходит из того, что протестные выступления носили светский, хотя и насильственный, характер, а власть, памятуя об опыте соседней Киргизии, опасаясь «цветной революции», отреагировала с неадекватной жестокостью.
б) Есть и другие интерпретации. Согласно одной из них, события в Андижане - это не очередная «цветная революция», а попытка криминальных элементов прорваться во власть.
г) Для всех, кто знаком с ситуацией в Узбекистане, наиболее очевидна социально-экономическая подоплека происшедшего в Андижане, областном центре, находящемся в одной из самых болевых точек Центральной Азии - Ферганской долине. Именно здесь с
конца 80-х годов происходили наиболее кровопролитные конфликты, носившие зачастую характер межэтнических: столкновения между узбеками и турками-месхетинцами летом 1989 г., а также между узбеками и киргизами в городах Узген и Ош в 1990 г. Именно Ферганская долина пострадала от серии нападений Исламского движения Узбекистана (ИДУ) в 1999-2001 гг.
Трудно анализировать происшедшее в Андижане вне связи как с «тюльпановой революцией» в Киргизстане, так и с предшествовавшей ей «бархатной» сменой власти в Грузии и на Украине. Везде выявилась путающая очевидность: в СНГ от государственных переворотов не застрахован ни один правитель - даже самый лояльный Америке. Каримов не стал исключением, хотя он первым из лидеров региона предложил помощь США после сентябрьских терактов, позволив использовать с 2001 г. территорию Узбекистана как плацдарм для проведения в Афганистане антитеррористической операции. Ради военного сотрудничества с этой страной Вашингтон закрывал глаза на нарушения там прав человека, хотя еще в феврале 2001 г. данная проблема вызывала, согласно отчету госдепартамента США, серьезную тревогу. Сотрудничество развивалось и по линии ЦРУ, которое, по утверждению ряда американских СМИ, отвело Узбекистану роль «суррогатной тюрьмы», куда с 2002 г. тайно отправлялись на допрос арестованные по подозрению в международном терроризме. Однако с 2004 г. в американо-узбекских отношениях произошло заметное охлаждение. Опасаясь распространения в Узбекистане «оранжевых настроений», Ташкент ограничил деятельность в республике иностранных негосударственных организаций, закрыв в 2004 г. представительство Фонда Сороса. Узбекистан стал искать взаимности у России, с которой было подписано важное соглашение о стратегическом партнерстве и договор о совместном использовании сил ВВС и ПВО. Обе страны заявили также о намерении развивать двусторонние экономические отношения; на практике это привело, в частности, к расширению взаимодействия узбекской стороны с «ЛУКойлом» и заключению ею с «Газпромом» долгосрочного соглашения о сотрудничестве в геологоразведочных работах.
Развитие связей с Россией происходило как раз тогда, когда США предъявляли очередные претензии к Узбекистану по поводу развития демократии. Узбекское руководство начало разочаровы-98
вать Вашингтон и своим нежеланием активно противостоять имеющимся, по мнению американцев, «российским имперским амбициям» в азиатском регионе. Недовольство американцев вызвало также принятое Ташкентом в мае 2005 г. решение выйти из ГУУАМ - организации, ставшей чрезмерно политизированной из-за явных претензий грузинского и украинского лидеров на роль проводников «оранжевых революций» в СНГ. Не могли не тревожить США и признаки того, что руководство Узбекистана подумывает об ограничении сроков пребывания в стране их военных баз антитеррористического назначения.
Учитывая все изложенное, совсем нельзя исключать, что за андижанскими мятежниками стояли и те, кто намеревался проверить каримовскую власть на прочность. Понимание этого, сопряженное с чувством самосохранения, подвигло президента Узбекистана провести акцию по усмирению бунтующих - как бы он сам потом ни отрицал того - показательно устрашающе и жестоко. Сам Каримов, кстати, в отличие от бежавшего из Киргизии от народных волнений Акаева, присутствовал в мятежном городе и, скорее всего, лично руководил подавлением бунта. Своим поведением во время андижанского мятежа Каримов показал, что без боя он власть не отдаст, и тем самым развеял иллюзии тех, кто их питал, о возможности осуществления в Узбекистане «бархатной» революции.
Но были ли восставшие в Андижане действительно теми, за кого выдают их официальные власти, то есть исламистами, взявшими на вооружение методы террора? Трудно ответить на этот вопрос, абстрагируясь от вчерашних и сегодняшних реалий постсоветской Центральной Азии. Она все более превращается в своеобразный полигон по отработке западных образцов демократизации (включая сюда и ее экспортные варианты в виде «оранжевых революций»), в территорию, где проводятся эксперименты по внедрению неолиберальных экономических моделей, которые, правда, привели пока к неутешительному результату - углубляющейся маргинализации региона. Но не только.
На Центральную Азию - этот громадный сегмент распавшегося Советского Союза - давно уже накатываются также и волны исламизации. Первая пришлась на 1992-1996 гг., когда повстанцы, действовавшие под лозунгами политического ислама, попытались
превратить Таджикистан в некое подобие исламского государства, но, потерпев неудачу, рассеялись затем по Афганистану, Пакистану и Ирану. Главной политической силой второй волны исламизации (1996-2001) стало ИДУ. Изгнанное из Узбекистана и обосновавшееся на контролируемых талибами территориях Афганистана, оно попыталось во время рейдов в глубь Центральной Азии привлечь население лозунгами джихада, побудить его выступить с оружием в руках против своих светских правителей. Но те сумели отбить атаки ИДУ, а затем и обратить в свою пользу изменившуюся внешнеполитическую конъюнктуру. Ведь ИДУ, как и руководство Талибана, совершило фатальную ошибку, вступив в союз с «Аль-Каидой», и за это его основные силы были разбиты в ходе интервенции американцев в Афганистане. Исламизация Центральной Азии была, таким образом, задержана. Ее третью волну связывают с действиями «Хизб-ут-Тахрир аль Исламие» (Партии исламского освобождения) - ХТ. Примерно с середины 90-х годов она заняла нишу, которая ранее принадлежала в Узбекистане светской оппозиции, исчезнувшей с политической арены вследствие правительственных репрессий. Но и ХТ вынуждена была в конце концов перебраться в соседние республики, хотя, скорее всего, ее ячейки в Узбекистане не были полностью разгромлены, а ушли в глубокое подполье.
Доказательством того, что ХТ могла быть причастна к «революции» в Киргизстане, может служить тот факт, что началась она в городах, считающихся оплотом названной организации, -Оше и Джалал-Абаде. К ним примыкают Андижан, Наманган и Коканд, а также Пенджикентская долина Узбекистана и Ленина-бадская область Таджикистана, составляющие своеобразный «исламский пояс». Едва ли можно считать простым совпадением, что окрашенный в религиозные тона «выброс» насилия произошел в Андижане и повторился в пограничных с Киргизстаном Пахтаабаде и Кара-Суу. Многое свидетельствует о том, что в пережившем «революцию» Киргизстане брожение не успокоилось и носит латентный характер. Беспорядки могут перекинуться и на Таджикистан, где против властей настроены участники бывшей Объединенной таджикской оппозиции, поскольку заключенное с ней в 1997 г. соглашение о «мире и национальном согласии» оказалось фактически разорванным. В отличие от ИДУ, которое восприняло во многом от 100
афганских муджахидов идеи радикального ислама, ХТ выступает под лозунгами панисламизма. В программных заявлениях ХТ говорится, что она ставит своей целью установить мирным путем халифат на «исконных землях ислама» - в Центральной Азии и Поволжье, которое предварительно предполагается выделить из состава России. Кроме того, ХТ предлагает своим сторонникам своеобразную версию «исламского государства», основанного на принципах демократии и свободного рынка. Примечательно и то, что данная религиозно-политическая организация вербует кадры и ведет агитацию в основном среди студентов, сотрудников спецслужб, военных, мусульман среднего звена, мелких предпринимателей.
Как считают многие эксперты, ХТ создала свою сеть в Узбекистане в середине 90-х годов, использовав для этого представителей пакистанской диаспоры Великобритании, где легально размещена штаб-квартира организации. Отсюда же, с ее официально зарегистрированного в Лондоне веб-сайта, ведется на многих языках пропаганда идей движения. Любопытно, что США и Германия отказываются признать ХТ террористической организацией ввиду, как они заявляют, отсутствия убедительных доказательств этого. Такая их позиция дает основание многим в Центральной Азии предполагать, что ХТ получает скрытую поддержку Запада, который якобы заинтересован в перекройке карты региона. Например, лидер Исламской партии Таджикистана Ходжи Акбар Тураджонзо-да называет ХТ «спонсируемым Западом пугалом», созданным «антиисламскими силами». Подтверждение этого таджикский политик видит в комфортных условиях существования ХТ в ряде западных стран, где она, по его словам, «располагает крупными центрами и офисами и ... развивает свою концепцию так называемого исламского халифата». Это свидетельство можно, однако, поставить под сомнение, если принять во внимание ярый антиамериканизм ХТ, ее антизападный настрой, а также то, что она вела в Узбекистане ожесточенную кампанию против местной еврейской общины и против Израиля. Кстати, антиеврейские и антиармянские лозунги звучали, по данным СМИ, и во время волнений в Андижане.
Еще в начале 2000 г. не было оснований говорить о серьезной опасности радикализации умеренного центральноазиатского ислама, несмотря даже на то, что под боком у республик региона
находился талибский режим. Но затем все стало стремительно меняться: вот уже и центрально-азиатский ислам подвергается «перекрестному опылению» афганским исламизмом, замешанным ныне на антиамериканизме, как в 80-е годы - на антисоветизме. Правда, экстремизм, продемонстрированный взбунтовавшейся толпой в Андижане, имеет лишь внешнее сходство с тем, чем вдохновляются в Афганистане поднимающие, судя по многим признакам, голову талибы, - с идеей насильственного свержения правящего режима. Идеал талибов - огражденная от мира автаркия, где исламиза-ция общественной жизни доведена до абсурда и отбрасывает народ в средневековье. Но сказать что-либо подобное об узбекских исламистах, по крайне мере о тех, кого обвинили в организации беспорядков, т. е. об акромистах, нет оснований.
Хотя власти Узбекистана и говорят об «Акромии» как о хорошо известной организации, служащей не то филиалом, не то прикрытием XT, многие сомневаются в ее существовании. Есть также версия, что она (как и другая известная в Узбекистане организация - «Ан-Нустра», или Партия победы) просто откололась от XT, поскольку была недовольна установкой последней на ненасильственные методы борьбы. Арестованные еще до майских беспорядков в Андижане, лица, причисленные к «Акромии», вообще открещиваются от принадлежности к ней. При этом они говорят, что являются членами «братства» (birdari), которые не занимаются политикой, а лишь распространяют «истинные ценности ислама» и помогают «бедным мусульманам». Насколько все это соответствует действительности, сказать трудно, поскольку конспирация и мимикрия — неотъемлемые атрибуты любой подпольной и преследуемой властями организации, независимо от того, религиозная она или светская. И нет ничего удивительного в том, что правительство, добивающееся полного подчинения своей власти всех и вся, ополчилось на акромистов из опасения, что их филантропия может рано или поздно перерасти в политическую деятельность.
Стал ли Узбекистан после подавления бунта в Андижане сильнее и безопаснее? Скорее наоборот. Действия властей еще больше озлобили народ, и без того не особенно жаловавший своих правителей. Не стали менее глубокими и социальные язвы, разъедающие узбекское общество, в недрах которого скапливается недовольство существующим порядком. В какой-то момент оно может 102
спровоцировать жителей отдельных районов на бунт, подобный андижанскому. А для манипулирования возбужденной толпой отыщутся и амбициозные политики, и недовольные лидеры местных кланов, которые готовы «раскачать лодку», создать хаос, который, как они надеются, откроет путь к смене руководства страны. Похоже, и опыт Киргизии убедил далеко не всех, сколь опасен такой - с мобилизацией разъяренной толпы - «демократический эксперимент» и сколь велика угроза, что в Центральной Азии он повлечет за собой анархию, гражданскую войну, исламизацию или все это одновременно.
Можно обвинять власти Узбекистана в нарушении демократических норм, в преследовании инакомыслящих и, в частности, религиозных оппонентов. Но есть объективные обстоятельства, которые не могут не учитываться при оценке внутриполитической ситуации в этой стране.
1. Первое связано с особенностями политических пристрастий узбекских избирателей. В Узбекистане партии, традиционно относимые к числу демократических, - Социал-демократическая «Адолат» («Справедливость»), Национально-демократическая «Фидокорлар» («Самоотверженные»), Демократическая «Милий тикланиш» («Национальное возрождение»), Народно-демократическая партия, - переживают не лучшие времена. Хотя они и позиционируют себя как сила, противостоящая власти и защищающая демократический выбор, массовой поддержкой они не пользуются. По некоторым данным, во время недавних выборов эти партии сумели привлечь на свою сторону всего лишь 680 тыс. человек, т.е. менее 3% всего населения. Несомненно, для снижения популярности политиков и партий демократической ориентации в Узбекистане и других государствах Центральной Азии немало сделала правительственная пропаганда. Как правило, она изображает сторонников демократических преобразований проводниками ценностей, якобы чуждых восточному обществу. Упор делается и на то, что партии этого спектра «кормятся» в основном из западных фондов и источников, что, в общем-то, не столь далеко от истины, однако вовсе не превращает автоматически узбекских правозащитников и политиков, позиционирующих себя как демократов, в «агентов влияния» Запада. Главная причина непопулярности демократических партий, а в более широком плане и самой идеи демократиза-
ции, видится все же в ином. Жителям республики, где средняя месячная зарплата составляет не более 30 долл., а в сельской местности, выживающей в условиях практически натурального хозяйства, и того меньше, - не до демократических прав и свобод. Для них термины «демократизация», «гражданское общество», «права человека» и т.п. - пустой звук. Несравненно большим авторитетом среди них пользуются религиозные лидеры, близкие им по менталитету, предлагающие ясную и понятную перспективу построения исламского общества социальной справедливости и, что немаловажно, весьма неплохо оплачивающие своих сторонников.
2. Второе обстоятельство, не позволяющее официальному Ташкенту отпускать политические вожжи, - высокий риск террористической угрозы, обусловленной сохранением в Ферганской долине сильных очагов исламистского экстремизма, питаемого, в частности, так называемыми ваххабитами. Играют свою роль в нагнетании политической напряженности в Узбекистане и другие факторы: последовательность и жесткость, с которыми власть ведет борьбу с проявлениями исламистского экстремизма и терроризма; помощь, которую до 2005 г. Ташкент оказывал силам международной коалиции по урегулированию ситуации в Афганистане; а главное - социальная нестабильность, порождаемая в первую очередь безработицей и инфляцией, которые больнее всего ударяют по молодежи, составляющей почти половину населения республики. В такой ситуации даже острое противостояние властей экстремизму и терроризму не может помешать интенсивному процессу исламизации. Учитывая, прежде всего, эту угрозу, Каримов реализует свою модель - не революции, а контрреволюции. По гипотезе некоторых экспертов, новая волна дестабилизации может прийти в Узбекистан из подконтрольного американцам Афганистана. Возможна также организация антиправительственных эксцессов в Ферганской долине, где активно действуют исламисты-радикалы. Такое допущение подтверждается тем, что предположения о финансировании ИДУ через исламские фонды со стороны США, заинтересованных в том, чтобы разместить войска в Ферганской долине, становятся все более настойчивыми. Несомненно, андижанские события повлияли на умонастроения граждан соседних с Узбекистаном республик, и они - напуганные беспорядками и перспективой массового притока беженцев, что реально уже вкусил 104
Киргизстан, - не будут возражать против «закручивания гаек». Иной вопрос: заставят ли беспорядки в Узбекистане одуматься тех, кто предпочитает оранжевое зеленому?
Казахстан:
Фиаско «оранжевой модели»?
4 декабря 2005 г. в Казахстане прошли президентские выборы. В преддверии их - в соответствии с установившейся в СНГ недавней традицией - последнее напутствие казахстанские лидеры получили из Вашингтона. Там дали понять, что им предоставляется на этих выборах едва ли не последний шанс продемонстрировать свою приверженность демократическим ценностям. В случае неповиновения новоявленная заокеанская Немезида показала готовность сместить не подчиняющийся ее указаниям режим. Все это весьма вдохновило казахстанских оппозиционеров, которые без устали ретранслировали заявления высокопоставленных американских политиков и представителей ОБСЕ - организации, трансформировавшей свою деятельность преимущественно в правозащитную и ставшей своего рода правой рукой госдепартамента США в деле «продвижения свободы и демократии» на постсоветском пространстве. Оппозиция, кроме того, заранее объявила выборы сфальсифицированными. Были и другие неблагоприятные для официальной Астаны сигналы. Так, противники президентов из стран Центральной Азии сумели 13 октября 2005 г. зарегистрировать в Министерстве юстиции Киргизии новую политическую организацию - Международный фонд «Демократический конгресс Центральной Азии». В него, по официальным данным, влились оппозиционные партии Казахстана, Таджикистана, Узбекистана и Туркменистана. Ключевой фигурой Демократического конгресса стал Топчубек Тургуналиев - оппонент Н. Назарбаева и других действующих в регионе президентов, которых их политические соперники обещают по примеру Акаева отправить на покой. Между тем визит в Астану в тот же день госсекретаря США Кондолизы Райе, которая расточала в адрес властей страны комплименты и ясно дала понять оппозиции, что поможет ей, но не во время предстоящих выборов, стал позитивным сигналом для Назарбаева и
«семьи», лишив казахстанскую оппозицию надежд на то, что «заграница поможет».
Состоявшиеся в намеченный срок президентские выборы в Казахстане принесли убедительную победу (91% голосов) действующему главе государства, что было воспринято правящим режимом как свидетельство огромной личной популярности Назарбаева. Оппозиция проиграла как стратегически, так и тактически. Несмотря на то что официальная Астана совершила во время избирательной кампании много серьезных ошибок, ни одной из них в полной мере оппозиция воспользоваться не смогла. Но иного и быть не могло: наиболее яркие лидеры оппозиции, способные составить конкуренцию кандидату правящей элиты, задолго до выборов были удалены властью с политического поля. Хотя миссия наблюдателей от ОБСЕ заявила, что прошедшие в Казахстане выборы не соответствовали ряду стандартов, и она, и все другие наблюдатели в целом сошлись во мнении, что итоговый результат голосования отражает существующее положение вещей. В свою очередь ряд местных экспертов высказали суждение, что «люди проголосовали за восточную модель развития, в которой султан является персонифицированным средоточием власти. Общество не может само себя защитить от потрясений, а возлагает свои надежды на правителя. Одновременно лица, оппонирующие Западу в Казахстане и за его пределами, с удовольствием констатировали, что выборы показали фиаско «оранжевой модели» политических преобразований. С последним выводом можно согласиться только в одной его части: «революционная» смена власти - будь то в Казахстане или любой другой центральноазиатской стране - вероятнее всего, запрограммирована на насилие, и «бархата» в процессе таких преобразований можно не дождаться. А вот что касается застрахован-ности Казахстана от «оранжевой революции», то здесь возникают большие сомнения. И дело не в том, что у правящего режима, допустим, не хватит ресурсов для поддержания приемлемой степени социальной и политической стабильности в стране: их будет предостаточно, если цены на нефть останутся на уровне 2005 г. Проблема в том, будут ли оппоненты власти, а если будут, то насколько эффективно, более активно «обыгрывать» в агитационно-пропагандистском противоборстве с ней такие болевые точки нынешнего казахстанского общества, как коррупция, экономические 106
диспропорции, социальное неравенство. Именно это во многом может определить судьбу правящего режима.
Согласно официальным данным, Казахстан остается одним из лидеров экономического роста на постсоветском пространстве, и его экономическая система считается наиболее свободной по уравнению с другими странами Центральной Азии. С 2001 г. ВВП повышается ежегодно на 9-10%. Важнейший фактор столь высокой его динамики - развитие нефтяной отрасли, являющейся и основным получателем зарубежных инвестиций. Именно доходы от экспорта нефти рассматриваются казахстанским руководством в качестве основного ресурса для модернизации экономики. Как отмечают большинство экспертов по Казахстану, Назарбаеву в рамках умело разыгранной им стратегии «управляемой демократии» удалось перехватить лозунги оппозиции, обратить их на пользу правящему режиму. Власти страны сумели обеспечить в стране большую по сравнению с соседями по региону стабильность - в значительной степени благодаря тому, что зарабатываемые в основном на продаже сырья деньги вкладываются в социальные программы, позволяющие поддерживать более высокий уровень жизни рядовых граждан, чем в других странах Центральной Азии. (Эта ситуация мастерски используется властями для поддержания широко растиражированного многими на Западе и в России мифа о казахстанском «экономическом чуде».) Хотя бедности в Казахстане хватает, в страну устремляются гастарбайтеры из Узбекистана, Киргизии и Таджикистана. К этому следует прибавить и эффективную пропаганду просвещенного национализма Назарбаева, который в значительной степени поднимает национальный тонус казахов.
Известно давнее стремление Назарбаева сделать Казахстан «центром Евразии», звеном, связующим экономически и культурно три быстро растущих мировых центра - Россию, Китай и мусульманский мир. Эту роль Казахстан надеется обрести благодаря нефти и газу, по запасам которых он входит в первую пятерку стран мира. При этом формула интеграции этого государства в систему международных экономических отношений довольно сложна и отводит главное место в нефтегазовой отрасли американским, российским, китайским и транснациональным компаниям, а также учитывает растущие интересы к ней турок и индийцев. Благоприятствует амбициозным планам президента Казахстана относитель-
ная стабильность в стране, обусловленная, в числе прочего, незначительным влиянием в ней - в отличие от других центральноазиат-ских республик - радикальных течений ислама. Укрепляет устойчивость и внешний фактор, но он одновременно способен и подорвать ее, поскольку после максимально полного открытия Казахстана процессам экономической и политической глобализации является едва ли не определяющим в развитии страны.
Казахстан играет ключевую геополитическую роль на постсоветском пространстве. Он является союзником России и одновременно находится на острие новой американской стратегии в отношении Центральной Азии. Речь идет о проекте создания централизованной и замкнутой на США надрегиональной структуры безопасности в географически переформатированной и расширенной Центральной Азии («Большой Центральной Азии»), к пяти государствам которой предполагается «подверстать» Афганистан, Индию и Турцию - государства, открывшиеся, по американской версии, процессам демократизации. Основных соперников США -Россию и Китай - планируется отсечь от региональных процессов, поскольку они якобы не отвечают критериям демократических государств и не способны создать условия для безопасного развития региона. Презентуя в Европейском институте Вашингтона американскую «Повестку дня-2006», помощник госсекретаря США по политическим вопросам Николас Бернс особо остановился на намерении США и впредь, как он выразился, взаимодействовать с Казахстаном. На языке с лояльностью к США и НАТО приверженность демократическим ценностям вовсе не гарантирует властям Казахстана спокойной жизни. И именно от Запада во многом зависит, подвергнется ли эта страна очередной - после Киргизии и Узбекистана - «проверке на демократию», либо ситуация там останется неизменной до очередных президентских выборов. Нельзя сказать, что у казахстанского режима нет проблем с Западом. Назарбаева открыто обвиняют в авторитарных замашках, в подавлении оппозиции, и, главное, США периодически оказывают давление на Астану, используя для этого «казахгейт» - скандал вокруг взяток казахстанским чиновникам от ряда американских компаний. Однако в Казахстане у Запада настолько много экономических интересов (в первую очередь, связанных с энергетикой), что он не готов, по крайней мере пока, пожертвовать ими ради «оранжево-108
революционного демократического процесса» с непредсказуемыми последствиями.
Казахстану удалось избежать испытания «демократической революцией» еще и потому, что первоначальная эйфория Запада по поводу таковой в Киргизии сменилась разочарованием. Очень быстро к этому прибавились горечь Андижана и неуступчивость пошедшего ва-банк в отношениях с Западом Каримова, который в ответ на критику Западом жестких действий при подавлении андижанского мятежа повел свою республику в ЕврАзЭС, разорвал соглашение с США об аренде военной базы Карши-Ханабад и заключил союзнический договор с Россией. Не удалось американцам завязать прочные связи с Туркменистаном и Таджикистаном, правители которых, без сомнения, напуганы активностью Запада в «оранжево-революционном» процессе. Потому-то американские геостратеги, стремясь не допустить полного перехода Казахстана на сторону России или Китая, не стали из-за выборов портить отношения с Астаной. Другие причины такой позиции состоят в том, что в Казахстане, как отмечалось, влиятельные энергетические компании мира имеют далеко идущие интересы, и рассчитывать на стабильное партнерство в Центральной Азии Запад может только с Астаной.
Казахстан ныне - не просто друг американцев в регионе, а их стратегический партнер, хотя до сих пор не ясно, определились ли в Белом доме и госдепартаменте полностью, каким же образом в дальнейшем строить отношения с Астаной и как реагировать на сигналы казахстанской оппозиции относительно зажима демократии. К тому же нет особых оснований полагаться на официальные заверения Вашингтона о предоставляемых им гарантиях стабильности. Помимо Белого дома и госдепартамента США, не всегда напрямую заинтересованных в ненасильственной смене режимов, в мире действуют многочисленные неправительственные организации, которые, превратившись частично в структуры по инициированию «демократических переворотов», способны действовать автономно. Вполне возможно, политические проблемы в Казахстане значительно обострятся к окончанию президентского срока Назарбаева в 2010 г., когда практически встанет вопрос о преемственности власти. Но, как говорится, возможны и варианты досрочной востребованности оппозиции, «всегда готовой» к взятию власти,
но, к сожалению, забывающей потом о щедро раздаваемых загодя и часто носящих популистский характер обещаниях.
Итоги и перспективы
Политическая поддержка «демократических революций» Западом заставила центральноазиатских лидеров еще более сблизиться с Россией, укрепить связи с Китаем и активнее налаживать «антиреволюционное» сотрудничество. Сама технология этих «революций», выбранная внешними стратегами в качестве тактической меры для скорейшей политической трансформации транзитных государств и успешно апробированная в Восточной Европе, Украине и Грузии, не нашла спроса в Центральной Азии. Здесь правила игры диктует правитель (что особенно актуально для Туркменистана) либо правящая господствующая группа («семья») и лояльные к ней олигархи, кланы и пр., контролирующие природные богатства, финансовые потоки, приватизированные активы и доходы от эксплуатируемых иностранными компаниями концессий. Как пишет А. Ливен, «большинство развивающихся стран соответствуют скорее пессимистической модели развития, характерной для многих стран Латинской Америки в прошлом столетии: они, словно маятник, колеблются между несовершенной демократией и неэффективной диктатурой. Этот процесс постоянно перемежается с "народными революциями", которые по сути ничего не меняют». Эта характеристика с учетом местной специфики вполне применима к Центральной Азии. Центральноазиатским республикам не удастся в короткие сроки одолеть сложности демократического транзита, и положение в большинстве из них едва ли быстро изменится к лучшему. И дело здесь не в том, что их народы якобы не приемлют демократию. Просто нет скорых путей ее формирования. Построить демократию нельзя без других ключевых реформ, особенно на местном уровне. Продвижение к ней возможно только в ходе длительной и терпеливой работы всех демократических сил международного сообщества с правительствами, какой бы утомительной она ни оказалась. В то же время реформирование и демократизация должны осуществляться изнутри самими обществами, а не навязываться извне. Этот процесс должен быть постепенным, чтобы не нарушить безопасность и стабильность. Он должен также
направляться с учетом особенностей каждой страны, поскольку реформы не могут проводиться по одному шаблону.
Центральноазиатские государства нуждаются в настоящем, а не косметическом реформировании, в замене тех представителей правящих элит и бюрократического аппарата, которые ментально не способны к перестройке, используют свое служебное положение исключительно для самообогащения и заботятся лишь о сохранении своей власти. Нельзя не согласиться в этой связи с оценкой казахстанского политолога Ерлана Карина: «Отличие политической ситуации в Центральной Азии от ситуации в Грузии и на Украине заключается в том, что население в двух последних странах выступало и выступает с призывом к власти начать демократические реформы. В странах же Центральной Азии ключевой вопрос в политической повестке дня - борьба с коррупцией. На его фоне тема демократизации отходит на второй план. Потому, кстати, и растет поддержка экстремистских организаций, так как они агитируют не за демократию, а за честную власть». Задача состоит и в том, чтобы не позволить религиозно-политическим экстремистам и террористическим группировкам воспользоваться плодами проводимых реформ и политикой «открытых дверей».
«Мировая экономика и международные отношения»,
М., 2006 г., № 8, с. 60-70.
Артур Блинов,
публицист
ЧЕРЕЗ ПЯТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ РАЗГРОМА ТАЛИБОВ
АФГАНИСТАН УВЯЗ В ВОЙНЕ
МАЛОЙ ИНТЕНСИВНОСТИ
Пять лет назад первые американские крылатые ракеты и «умные» бомбы поразили органы управления и военные казармы режима талибов в Афганистане. Так началась - в ответ на теракты 11 сентября - американская военная операция против исламистского режима, укрывавшего у себя террористическую организацию Усамы бен Ладена «Аль-Каида». Тогда, помнится, многих поразила оперативность американцев, сумевших быстро создать ударный кулак. Вашингтону, правда, повезло в том, что на месте обнару-
111
