CC BY
20
Принятие Судебных уставов 20 ноября 1864 г., ознаменовавшее начало качественно нового этапа в развитии российской системы юстиции, повлекло за собой масштабные изменения в деятельности всего блока судебных и правоохранительных органов. Среди кардинальных перемен данного времени, прежде всего, нужно выделить создание новой системы судебных органов, а также качественно новой системы судопроизводства, основанной на принципах всесословности, открытости, гласности, состязательности.
Начала состязательности в русском законодательстве этого времени, на наш взгляд, получили свое выражение в нескольких основных установлениях. Во-первых, в отделении власти обвинительной, т. е. обнаружения преступления и преследования виновных, от власти судебной, т. е. рассмотрения уголовных дел и постановления приговоров (ст. 2-5, 278-287 Устава уголовного судопроизводства (УУС) [1, с. 147-148]. Впрочем, по мнению Д. Г. Тальберга, данное положение было выдержано не до конца последовательно, поскольку кроме прокуратуры - органа обвинительной власти, правом возбуждать уголовное преследование пользовались мировые судьи и, в известных случаях, судебные следователи (п. 5 ст. 52, ст. 297, 309-310, 314 УУС) [2, с. 97]. Интерес представляет и еще одна норма Устава уголовного судопроизводства. Статья 539 устанавливала, что когда в палате состоялось определение о предании суду обвиняемого, о котором прокурор окружного суда полагал прекратить дело, то прокурор палаты мог исполнение обязанностей обвинителя поручить кому-либо другому из подведомственных ему лиц прокурорского надзора или же в особо важных случаях принять эти обязанности на себя, но он был не вправе требовать, чтобы местный прокурор поддерживал обвинение вопреки своему убеждению [1, с. 172].
На основе анализа данной нормы законодательства того времени, как обоснованно полагает О. Л. Васильев, видно, что прокурор, лично участвующий в деле, мог отказаться от поддержания обвинения, но прокуратура как орган государственного обвинения должна была осуществлять свою главную функцию в уголовном процессе, если судебная власть считала необходимым проводить судебное следствие в публичных интересах. При этом роль судьи в процессе была далеко не пассивной, поскольку главной задачей суда было выяснение объективной истины в каждом деле. В стремлении к этой цели состязательность процесса не обязывала суд довольствоваться истиной формальной, как ее понимали и устанавливали стороны. Уставом обвинительной камере предоставлялось право требовать дополнения следствия (ст. 534) [4, с. 49-50].
Важнейшим постулатом принципа состязательности явилось допущение защиты, начиная с периода подготовительных к суду распоряжений. Подсудимый имел право выбрать себе защитника сам из числа присяжных поверенных или других лиц, которым закон не запрещал ходатайствовать по чужим делам, а также мог просить председателя суда назначить ему защитника. Закон допускал возможность замены защитника по просьбе обвиняемого (ст. 57, 562, 565-569 УУС). Судебное следствие завершалось прениями сторон по существу рассмотренных и проверенных доказательств [1, с. 174-175, 191]. Доказательства и улики анализировались и оценивались с точки зрения их логической силы.
По мнению И. Я. Фойницкого, главной задачей заключительных прений сторон было доставить каждой стороне полную возможность высказать свои доводы на основании совокупности доказательств, проверенных судебным следствием, и опровергнуть построения другой стороны [6, с. 462]. На этой стадии принцип состязательности проявлялся с наибольшей полнотой.
В целом, судебная реформа 1864 г., введя принцип состязательности, не только обеспечила эффективную защиту прав подсудимого, но и открыла дорогу институту присяжных поверенных, дала начало формированию особой корпорации адвокатов. Согласно закону 1864 г. предусматривался высокий правовой статус адвокатов, не имевший аналогов в Европе, где за советом адвокатов надзирал прокурор. Заметим, однако, что общество далеко не однозначно восприняло появление данного института. Мнения относительно его статуса, задач, перспектив развития существенно разнились. С одной стороны, некоторые современники критиковали реформаторов за отказ от введения принципа состязательности на стадии предварительного следствия (адвокаты на данном этапе к делу не допускались) [7, с. 3-24]. С другой стороны, часть обывателей считала, что ограничение круга «ходатаев» по судебным делам лишь членами адвокатской корпорации
(«казенными» представителями) является «тираническим нарушением одного из самых неприкосновенных прав» подсудимого поручать свою защиту кому угодно [8].
Наряду с этим, в целом позитивно воспринимая сам принцип состязательности защиты и обвинения, общественность все чаще стала задумываться о мотивации деятельности присяжных поверенных, об их нравственном выборе и ответственности. Немалую роль в публичном обсуждении данной проблематики в пореформенный период сыграла периодическая печать, с первых шагов судебной реформы активно включившаяся в разработку актуальных политико-правовых проблем.
В данном контексте отметим, что открытость, публичность судов позволила печати создать качественно новую информационную среду. Утвердившийся в стране принцип гласности вообще следует отнести к фундаментальным основам судебной реформы. В короткий срок он стал общепризнанным в широких слоях населения. Его последовательно защищали даже консервативные издания, проводившие откровенно проправительственную политику.
К примеру, известный официоз - «Санкт-Петербургские Ведомости», критикуя бывших и современных ретроградов, отмечал: «Когда вводились в России новые судебные учреждения, то раздались голоса, вопившие, что наше общество находится в страшной опасности, что противообщественным элементам открыт широкий простор, что присяжные и адвокаты, что нестесняемые приказаниями начальства судьи поведут нас прямо в пропасть, откуда мы не выберемся, что исчезнут чинопочитание и уважение к власти, что "мужику говорят вы", что чиновных людей заставляют стоять во время объяснений их с судом, что каких-то нигилистов выслушивают...». Констатируя сохранение «кой-где в обществе» подобных взглядов, газета высказывала мнение о том, что «общественные учреждения, политические права, понятия о гражданской свободе, которые давно уже установились на Западе, или не привились к нам, или слишком новы у нас. Мы, например, еще смутно понимаем, что свобода мысли и слова - это необходимое условие общественного развития - заключает в себе самое сильное противоядие против всяких заблуждений, увлечений и безобразий, что независимое судебное сословие служит гораздо лучше делу общественного порядка, чем всякое другое. Поэтому возгласы против суда, приведенные нами здесь, составляют явление почти неизбежное, объясняющееся той степенью развития, на которой еще находится некоторая часть нашего общества» [9].
В целом, принципы публичности, гласности судопроизводства признавались современниками в качестве базовых. С первых шагов судебной реформы пресса способствовала популяризации новых судебных учреждений. При этом всякий достаточно значимый судебный процесс надолго приковывал внимание практически всех изданий, с завидной регулярностью перепечатывавших речи обвинителей, защитников, судей и пр. Даже в первой половине 1870-х гг. газеты, как правило, предлагали максимально полные отчеты о заседаниях суда. И лишь со второй половины десятилетия интерес к публикациям на судебные темы стал постепенно меняться. Связанная с ними информация все чаще излагалась в более коротких заметках, корреспонденциях [10, с. 5].
Примечательно и то, что на фоне колоссального интереса к проблемам деятельности судов, к отдельным процессам, и консервативные, и умеренные издания весьма болезненно реагировали на довольно типичную для этого времени зарубежную критику российской действительности. В частности, отвечая на тезисы передовой статьи одной из европейских газет, полагавшей, что на деле в России не существует «публичность суда присяжных», а «тайная полиция вмешивается во все распоряжения администрации и все приговоры судебных мест» [11], автор еженедельника «Отголоски» попросту охарактеризовал их как «нелепости» [12].
Высоко оценивая участие прессы в реализации принципа гласности судопроизводства, нельзя не признать, что она, тем самым, в немалой степени влияла на реализацию принципа состязательности. В той или иной мере пресса влияла и на суд, и на его участников. В печати не только широко освещались судебные процессы, публиковалась судебная хроника, но и постоянно поднимались вопросы организации и деятельности судов. Внимание периодики привлекали как общие проблемные моменты, так и частные недостатки в работе судов, разоблачение которых приобрело чрезвычайную популярность с 1870-х гг.
Особой критичностью при этом отличались публикации консервативных изданий, в ряде случаев прямо ориентировавших своих корреспондентов: «Сведения о судебных учреждениях, в особенности
же мировых, а также и о волостных судах заслуживают того, чтобы в провинциальных корреспонденциях было обращено на них внимание. Здесь особенно бывают важны общие или частные отступления от порядка, установленного законом, и которые могут происходить или от неудобо-выполнимых обязательных правил или только от частного произвола, что преимущественно встречается в мировых участках, где вследствие единоличных распоряжений мирового судьи, нередко устанавливаются придуманные самим им порядки, несогласные с законом» [13].
Либеральная печать особое внимание уделяла конфликтам судов с журналистами и отдельными изданиями (впрочем, не столь частыми). Причем их позиция в таких случаях отличалась бескомпромиссностью, поскольку работники печати полагали: «Что администрация и полиция во многих местах России относятся к свободе прессы дико, - это переносить еще можно. Но нельзя потерпеть, когда на тот же путь выступают новые суды. Интересы печати и новых судов в существе дела так солидарны между собою - и, к счастью, это доселе сознается всеми лучшими органами новых судебных учреждений - что со стороны печати было бы преступлением, если бы она пропускала без внимания те уклонения, которые позволяют себе некоторые мало-толковые органы суда» [14, с. 380].
В целом, с 1870-х гг. суды, прежде всего, мировые и волостные, подвергались в прессе все более жесткой критике. Даже либеральная печать высказывала недовольство качеством их работы. Еще большую активность проявляли консерваторы.
К примеру, фиксируя несовершенство организации и деятельности мировых судов, еженедельник «Отголоски», вставший на защиту интересов тяжущихся, рисовал следующую безрадостную картину: «Главным же образом все неудобства происходят от самих судей, которые позволяют себе избирать своим местопребыванием подходящие лично для них населенные пункты, хотя бы эти пункты оказывались крайне неудобны для обитателей участка. Кроме того, многие судьи весьма небрежно относятся ко времени своих заседаний в камерах, считая себя вправе заставлять лиц, имеющих у них дело, являться по несколько раз, в то время, когда они сами отсутствуют». Обращая внимание на «произвол судей, считающих себя почему-то не слугами общества, а какими-то высокопоставленными начальниками», издание подчеркивало важность оптимизации работы этих учреждений, поскольку: «Мировые суды стоят слишком близко к народу, и от правильного их распространения в каждой местности зависит весьма много успешное отправление правосудия» [15].
В поле зрения периодической печати постоянно находились и вопросы адвокатуры. При этом консерваторы фактически вели против нее открытую войну. Хотя у либеральной общественности отношение к общественной миссии адвокатов было принципиально иным, и здесь нередко в целом доброжелательное отношение уступало место острой критике. При этом пресса, по сути, брала на себя роль общественного наставника.
Так, обращает на себя внимание скандальная история 1875 г. Когда в консервативном «Голосе» в статье Маркова, вполне в тональности правой печати, российские адвокаты были названы «софистами XIX века и прелюбодеями мысли», эта фраза вызвала у них настоящий приступ ерничества. При этом один из виднейших адвокатов В. Д. Спасович (кстати, один из инициаторов выработки норм адвокатской этики) на обеде по случаю выборов совета присяжных поверенных даже провозгласил тост: «Прелюбодей мысли пьет за здоровье софистов XIX века». Подобный выпад был крайне негативно воспринят практически всей прессой: выступление В. Д. Спасовича, «как говорят газеты, имело влияние и, притом, не безвредное. "Кто нам судья? Мы - сами себе судьи! Плевать нам на общественное мнение! Всякое дело хорошо, если можно его выиграть и получить куш!" - вот что восклицали многие в порыве излишней раздраженности и тем подтвердили значительную часть обвинений г. Маркова. Г. Спасович был вполне наказан за свое неосторожное слово». Не присоединяясь вполне к изданиям, учинившим по этому поводу «бурю в стакане воды», такой либеральный журнал как «Отечественные Записки» также осудил поведение признанного авторитета в сфере адвокатуры. Оценивая его, он исходил из того, что поскольку «в обвинениях г. Маркова была доля справедливости, то здесь было уже не до смеха. Если же г. Спасович хотел показать этими словами презрение к мнению, высказанному печатно, то мы позволим себе сказать ему, что это -цинизм, и относиться подобным образом к печатному слову не следует». Исходя из такого понимания
ситуации, обращаясь к адвокатам, журнал прямо заявлял: «Мы бы им не посоветовали пренебрегать общественным мнением» [16, с. 241-242].
Качественно новый этап в развитии принципа гласности начался с 1880 г., причем он в первую очередь был связан с теми серьезными ограничениями, которые последовали в отношении печати после убийства Александра II. Уже в 1881 г. правительство осуществило целый комплекс жестких мер в отношении либеральных изданий. Так, на два месяца была приостановлена «Молва». По второму предупреждению получили «Голос» и «Страна». Предупреждение было дано весьма умеренному «Земству». Запретили розничную продажу «Порядка». В провинции - на 8 месяцев был приостановлен «Смоленский вестник». Даже охранительная печать попала под удар (на два месяца были приостановлены «Санкт-Петербургские ведомости») [17, с. 67].
Однако эти меры привели к неожиданному, по сути, прямо обратному результату от ожидаемого. Оказалось, что «прежняя, фактически свободная печать была много умереннее и сдержаннее, чем нынешняя печать, связанная по рукам и ногам» [18, с. 75]. Заметим, что данная тенденция сохранилась и в годы контрреформ. Общая тональность появившихся в это время публикаций состояла в том, что либеральный тон, несмотря ни на что, все же доминировал.
Конечно, резко выросла и активность охранительных сил. При этом в публикациях правой печати возобладала критическая тональность, посвященных и проблемам суда, и конкретным судебным процессам. Одновременно консерваторы усилили нажим и на печать. В частности, К. П. Победоносцев, отмечая известное родство деятельности судов и печати, в то же время акцентировал внимание на особенной безответственности последней. По его мнению, если, обладая большими полномочиями, судья был «связан строгим законом; всякие ошибки его и увлечения подлежат контролю высшей власти, и приговор его может быть изменен и исправлен», то «журналист имеет полнейшую возможность запятнать, опозорить мою честь, затронуть мои имущественные права; может даже стеснить мою свободу, затруднить своими нападками или сделать невозможным для меня пребывание в известном месте». При этом главу Синода особенно возмущало то обстоятельство, что «эту судейскую власть надо мною сам он себе присвоил: ни от какого высшего авторитета он не принял этого звания, не доказал никаким испытанием, что он к нему приготовлен, ничем не удостоверил личных качеств благонадежности и беспристрастия, в суде своем надо мною не связан никакими формами процесса, и не подлежит никакой апелляции в своем приговоре». В принципе, путей противодействия печати автор не видел, поскольку: «Судебное преследование за клевету, как известно, - дает плохую защиту, и процесс по поводу клеветы служит почти всегда средством не к обличению обидчика, но к новым оскорблениям обиженных» [19, с. 130, 131].
И все же, несмотря на усилия консервативных сил, в образованном обществе доминировали либеральные настроения. При этом либеральная пресса активно и вполне последовательно защищала новые, прогрессивные судебные институты, особенно суд присяжных. По сути, любое (даже оправданное) выступление с критикой этих институтов передовой печатью не поддерживалось, поскольку в этом она видела залог сохранения принципиальных основ судебной реформы.
Лишь в предреволюционный период новые подходы к гласности нашли свое причудливое преломление в мощной кампании по разоблачению судов и судопроизводства. На волне растущего народного недовольства режимом, даже в либеральной прессе появилась масса критических публикаций как по конкретным судебным делам, так и по принципиальным вопросам политико-правовой теории и практики. При этом данная кампания фактически приобретала вид пропаганды радикальных и даже революционных идей. Следствием этого стало неизбежное нарастание конфликтности в отношениях власти и прессы.
Особое значение в начале XX в. приобрело освещение политических процессов. Причем здесь важную роль сыграли и первые нелегальные периодические издания. В частности, большое внимание их освещению уделял журнал «Освобождение», постоянно публиковавший подобные материалы. Разоблачая различного рода судебные ухищрения, он активно полемизировал с правыми изданиями. В частности, критикуя освещение известного дела петербургского градоначальника Клейгельса князем Мещерским, журнал возмущенно указывал: «По Вашему, суд должен не применять закон к действиям, а... прямо решить вопрос в пользу того, чей политический вес больше. И Вы, не стесняясь,
говорите на всю Россию такие бесстыжие вещи, при полном осуществлении которых нужно было бы совершенно упразднить всякий суд и всякий закон, как неудобную помеху» [20, с. 266].
Отметим также публикации эсеровской «Революционной России», не только посвящавшей политическим процессам обширные передовые статьи [21], но и имевшей постоянную рубрику «Хроника правительственных гонений». В данном контексте журнал активно занимался обличениями судов, поскольку именно с 1902 г. «наряду с палачами в красных рубахах снова - тоже после долгого перерыва - заработали палачи в судейских мантиях, напомнившие энергичные слова Мышкина о "судьях, продающих свою душу"» [3, с. 1]. С 1903 г. в центре внимания прессы оказалась деятельность военно-окружных судов.
Нельзя не видеть и того, что противостояние власти и печати заметно усилилось также при освещении резонансных дел чисто уголовного плана. Причем здесь под ударом режима оказались и вполне умеренные издания. К примеру, крайне болезненной оказалась реакция правительства на публикации «Санкт-Петербургских Ведомостей» по «тихорецкиму делу», связанному с рассмотрением невероятной по своему цинизму расправе работников юстиции с девушкой Т. Золотовой. В итоге, оно не только официально запретило какие-либо публикации по этому делу, но и направило усилия следователей в первую очередь против самой газеты. По данным, появившимся в неподцензурной печати, «уже полторы недели, как они сидят в Петербурге и допрашивают сотрудников "Петербургских Ведомостей", желая, по-видимому, уяснить, что имеется в запасе у редакции». Однако такие действия правительства вызвали всеобщее возмущение. В частности, буквально на следующий день после столь одиозного правительственного решения большая группа столичных писателей (около 80 человек) приняла «резолюцию с выражением протеста против рамок, какие указаны следствию и против Плеве, воспретившего печати впредь касаться этого дела» [5, с. 12].
В целом, к началу первой русской революции длительная борьба прогрессивной общественности за реализацию принципов состязательности и, особенно, гласности судопроизводства приобрела качественно новые черты. С одной стороны, отражая настроения в обществе, и подцензурная, и нелегальная печать (хотя и с разной степенью остроты) перешли к активной критике несовершенства российской судебной системы и, в еще большей степени, к разоблачению произвола власти, находившему отражение в отдельных процессах. С другой стороны, нельзя не видеть, что на фоне самодискредитации консервативных сил даже у революционных изданий требования в данной сфере, по сути, не выходили за рамки тех принципиальных основ, которые были заложены еще судебной реформой 1864 г.
Литература
1. Российское законодательство X-XX веков / под общ. ред. О. И. Чистякова. М., 1991. Т. 8.
2. Тальберг Д. Г. Русское уголовное судопроизводство. Киев, 1989.
3. Омраченный праздник // Революционная Россия. 1903. 1 мая. № 23.
4. Васильев О. Л. Состязательность как принцип организации судебного следствия в уголовном процессе (размышления над Постановлением Конституционного суда РФ от 20 апреля 1999 года) // Вестник МГУ. Сер. 11: Право. 1999. № 5.
5. Революционная Россия. 1903. 15 февраля. № 18.
6. Фойницкий И. Я. Курс уголовного судопроизводства. СПб., 1996. Т. II.
7. Миттермайер К. Ю. Новый проект русского уголовного судопроизводства // Журнал Министерства юстиции. 1864. № 8.
8. Голос. 1863. 4 июня.
9. Санкт-Петербургские Ведомости. 1871. № 216.
10. Бобрищев-Пушкин А. М. Эмпирические законы деятельности русского суда присяжных. М., 1896.
11. Frankfurter Zeitung. 1879. 8 nowember.
12. Отголоски. 1879. 11 ноября. № 45.
13. Отголоски. 1879. 2 сентября. № 35.
14. Отечественные Записки. 1871. № 10.
15. Черты из деятельности уездного земства // Отголоски. 1879. 24 июня. № 25.
16. Отечественные Записки. 1875. Кн. 8.
17. Русская Мысль. 1881. Кн. 5.
18. Внутреннее обозрение // Русская Мысль. 1881. Кн. 7.
19. Победоносцев К. П. Печать // Победоносцев К. П. Великая ложь нашего времени. М., 1993.
20. Освобождение. 1902. 2(15) февраля. № 16.
21. Белый террор правительства и г. фон-Плеве (по поводу последних приговоров) // Революционная Россия. 1903. 15 сентября. № 32.
