CC BY
50
Е.В. Москвина (Москва)
ПРОБЛЕМЫ АВСТРИЙСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В СМЫСЛОВОМ ПРОСТРАНСТВЕ РОМАНА А. КУБИНА «ДРУГАЯ СТОРОНА»
Аннотация. Статья посвящена анализу романа А. Кубина «Другая сторона» в контексте одной из ведущих проблем австрийской действительности на рубеже XIX-XX вв. — проблеме идентичности, определившей появление психоанализа и запечатленной в искусстве Австрии указанного периода. В статье описаны связи идейной и мотивной структуры романа с разнообразными явлениями эпохи. Автор отражает в романе социально-политическую ситуацию в Европе, технический прогресс, собственно литературную моду, связанную с именами Гофмансталя, Бара, Шницлера, Беер-Хофмана, и авангардные тенденции в творчестве П. Шеер-барта. Кроме того, в статье отмечены приемы барочной поэтики, использованные автором в создании художественного мира романа, что позволяет рассмотреть текст не только как характерное явление австрийской литературы, но вписать в общую традицию развития немецкоязычной литературы.
Ключевые слова: модерн; барокко; идентичность; австрийское; нарциссизм; Кубин; психоанализ; Фрейд; Молодая Вена.
E. Moskvina (Moscow)
Problems of Austrian Identity in the Semantic Space of A. Kubin Novel "The Other Side"
Abstract. This article analyzes the novel A. Kubin "The Other Side" in the context of one of the leading problems of the Austrian reality at the turn of 19-20 centuries - a problem of the identity which has defined emergence of psychoanalysis and imprinted in art of Austria of the specified period. This article describes the ideas and motifs structure of the novel with various phenomena of the epoch. The author reflects in the novel the socio-political situation in Europe, technological progress, literary fashion proper, connected with the names of Hofmannstahl, Bahr, Schnitzler, Beer-Hoffmann, and the modern tendencies in the work of P. Scheerbart. In addition, the article notes as the techniques of baroque poetics, the author used in the creation of the artistic world of the novel, which allows us to consider the text not only as a characteristic phenomenon of Austrian literature, but also as part of the general tradition of the development of German-language literature.
Key words: art nouveau; baroque; identity; Austrian; narcissism; Kubin; psychoanalysis; Freud; Young Vienna.
Исследование идентичности малых наций сегодня особенно актуально, т.к. в Европе появились новые небольшие государства, также находящиеся в процессе поиска идентичности. Сам феномен «малых» литератур интересен тем, что рождается в поле напряжения между сохранением на-
циональных приоритетов и стремлением к общеевропейской интеграции. Особое положение австрийской литературы в ХХ в. дает яркий пример самодостаточности культуры и в то же время неизбежности ее кризиса в силу многовекового германского влияния и единства языка. Творчество Альфреда Кубина в этом контексте можно рассматривать как трагическую проекцию литературных процессов нации, стремящейся сохранить свою австрийскость и осознающей неизбежность ее трансформации.
Роман «Другая сторона» (Die andere Seite) австрийского художника-графика Альфреда Кубина совсем недавно стал предметом интереса в отечественном литературоведении, тогда как К. Рутнер по праву называет его «ключевым текстом немецкоязычной литературы конца века»1. В появившихся работах внимание уделяется жанру, приему гротеска, творческому влиянию произведений Шеербарта2. В крупных работах зарубежных исследователей также в основном внимание сосредоточено на поэтике фантастического романа3. Цель статьи - проанализировать формы проявления кризиса идентичности в романе Кубина с привлечением широкого контекста современной автору австрийской и, шире, немецкоязычной литературы предшествующих эпох, в частности, произведений эпохи барокко. Рассматриваемый роман чрезвычайно эклектичен и не только отражает процессы, характерные для эпохи в целом, но и определяет целый спектр векторов, по которым будет развиваться австрийская культура в 1910-1920-е гг., когда после распада Австро-Венгерской империи кризис идентичности вступит в новую фазу.
Одной из характерных проблем литературы и мироощущения австрийцев на рубеже XIX-XX вв. была проблема идентичности. Ей посвящена монография Ж. ля Ридера, в которой он описал три модели реконструкции идентичности - модели мистика, гения и Нарцисса. Черты указанных моделей находим и в романе Кубина, который начинается как роман-утопия: мюнхенскому художнику (повествователю) Гауч рассказывает об идеальном государстве Траумрайх, которым владеет Патера, школьный приятель героя. В Траумрайх отсутствуют материальные проблемы, и люди в нем стремятся к духовной жизни. Туда приглашают лишь избранных - людей с обостренной чувствительностью, способных жить настроением (Stimmung), воображением, предаваясь мечте.
Для современников Кубина слово Stimmung (настроение) - маркер импрессионистической школы как в живописи, так и в литературе. Лозунг отказа от телесных нужд ради духовных устремлений у читателя начала XX в., несомненно, ассоциировался с культом индивидуального и субъективного, провозглашенного венской художественной элитой. Кроме того, Гауч рассказывает герою-художнику о том, что в Траумрайх попадают не случайно, и передает приглашение Патеры приехать в Траумланд. Разумеется, в таком контексте возникает идея избранничества, связанная с эстетическим индивидуализмом и культом гения.
Таким образом, Кубин предлагает нам повесть о некоей колонии художников, рассказанную художником. Однако здесь нельзя не остановить-
ся на специфически австрийском представлении о личности, бытовавшем в эпоху написания романа и непосредственным образом повлиявшем на создание образа героя-повествователя и на специфику нарратива. Речь идет не только о философии Ницше, но также об учении Э. Маха, говорившего, что личное Я - не больше, чем набор более или менее устойчивых сочетаний ощущений. «Смерть бога» и потеря индивидуального бессмертия усугубили кризис идентичности. Эгоцентризм рубежа веков определил, что единственно реальным для человека являлась его самость, а окружающая действительность стремилась стать иллюзией, сном.
Собственно осмыслению самости посвящены многие страницы романа Кубина. Однако, несмотря на то, что личностное Я оказывается в центре интереса автора и он использует прием повествования от первого лица (характерный для литературы модерна), Я нецелостно и мозаично. Кубин передает слово герою-рассказчику, но хотя записки и события разделяет временной промежуток, герой не делает обобщений и выводов, характерных для мемуаристики, автор имитирует стиль дневниковых записей. Герой, одновременно являющийся участником и повествователем, - это герой барочной литературы, сначала появившийся в испанских пикаресках Алемана и Кеведо, а позднее в романах Я. Гриммельсгаузена, Й.М. Мо-шероша, Й. Беера. В барочном романе разные ипостаси героя соотносились с разными ракурсами взгляда на действительность: миру как сумме познаваемых и непознаваемых элементов соответствовал герой-участник действия, а миру как смысловому объему - герой-повествователь. Кубин, опираясь на традицию, трансформирует ее и почти не различает героя-повествователя и участника, чем выражает свое сомнение в познавательной деятельности человека, в его способности осмыслить мир и выявить внутренние связи, а также в рациональном устройстве самой реальности. Такой взгляд на действительность делает ее похожей на сон.
Помимо того, в барочном романе герой создавался путем сложения масок, а их смена отражала непостоянство мира и человека. Чередование масок в XVIII в. современная психология прочитала бы как проявление кризиса идентичности, а значит данный прием вполне соотносим с идеей распада Я на рубеже XIX-XX вв. Например, Симплициссимус Я. Грим-мельсгаузена имеет маски солдата, актера, разбойника, отшельника, проповедника, пастуха, лекаря, в которых выступает то хитрецом, то глупцом. А Филандер из «Видений» Й.М. Мошероша характеризует себя так: «Я, правда, и сам не знаю, что я такое вообще: я - то, чего хотят»4.
В романе Кубина мотив смены масок связан с образом Патеры, персонажем, символизирующим и отца как отца государства (Франца Иосифа), и отца как Бога - в начале романа Гауч называет Патеру мастером и господином (Meister, Herr) Траумрайх. Маска Бога-отца предполагает также присутствие атрибутов монотеистической религии. Пародийный образ «великих чар часов» («den grössen Uhrbann») отсылает к знакомым таинствам христианства: церковь заменена башенными часами, а поклоняются в ней текущему времени (льющаяся по стене вода), в благоговении произ-
нося фразу-молитву: «Господи, я стою здесь перед тобой». Однако описание этого ритуала Кубин кодирует дополнительно и представляет в форме письма. У героя меняется адресат, а значит и стилистика нарратива: рассказчик смотрит на Траумрайх со стороны, глазами корреспондента, как бы из привычной реальности, а не из сновидческого пространства страны грез. Кроме того, ярко выраженная ирония фрагмента напоминает стилистику переписки Кубина с Фрицем Херцмановски-Орландо, на что также указывает совпадение имен (друга героя романа тоже зовут Фриц). Такая двойная условность позволяет увидеть ключ к данной пародии - описание туалета, на что указал К. Рутнер5. Таким образом, чары часов являются и знаком сакрального, и знаком профанного одновременно. В европейской ситуации «смерти Бога» подобный симулякр естественен.
Наряду с описанной маской в арсенале создателя Траумрайх есть и маска старьевщика: Перле создается Патерой и описывается автором как антикварная лавка. М. Ямпольский писал, что во французской литературе XIX в. образ старьевщика постепенно менялся, и маргинал уступил место поэту-визионеру6. Однако и австрийская литература на рубеже веков осознает художника именно в этом экзотическом пространстве. Гофмансталь так описывал сознание современников: «Существует несчетное количество вещей, которые для нас - лишь триумфальные шествия и пастушеские красоты, реинкарнированные в красоте сна, преображенные тоской и расстоянием, - вещей, к которым мы прибегаем, когда наши мысли совершенно бессильны найти красоту в жизни и устремляются на поиски искусственной красоты снов. Тогда лавка антиквара для нас - настоящий остров Кифера»7. В приведенном размышлении Гофмансталя образ лавки старьевщика, несомненно, имеет положительный коннотат, контекстуально связанный с безусловным культом творческой личности. Описанная выше параллель между топосом антикварной лавки и сновидческим состоянием творца в романе Кубина является ключевой. Однако автор ведет к ней читателя сложным путем смысловых метаморфоз. Как писал Ямпольский, в мире театрализованных призраков (именно им, по сути, является антикварная лавка) старьевщик становится ирреальной, аллегорической фигурой, олицетворяющей Смерть, милосердную смерть8. Собственно, милосердную смерть принес Патера жене героя и пояснил свой поступок в ответ на его упрек в бездействии: «Я помог, я и тебе помогу»9.
Эпизод, в котором концентрируется и образно воплощается идея распавшегося Я, - эпизод первой встречи героя с Патерой: «Глаза снова закрылись, и ужасная, страшная жизнь появилась в этом лице. Оно менялось, как у хамелеона, непрерывно играя тысячью, нет, сотней тысяч выражений. Молниеносно и последовательно это лицо походило на лицо юноши, женщины, ребенка, старика. <...> Казалось, передо мной необъяснимая тайна природы, и я не мог от нее отвернуться: магическая сила держала меня, будто привинтив к полу, меня охватил ужас»10 (выделено мной. - Е.М.).
Процитированный отрывок - ключ к пониманию модели мира, вы-
строенной автором на зыбком фундаменте распадающегося Я и опирающейся на барочный принцип подобия. Если до описанного эпизода Кубин тщательно создавал сновидческую реальность героя-рассказчика, то после него повествователь и другие герои романа (жители Перле) переосмыслены как марионетки сна Патеры, образы его бессознательного, а Траумрайх - как созданная им, подобно Богу, Вселенная. В конце романа обозначенная модель снова усложняется, т.к. автор вводит еще один, иерархически более высокий, элемент системы - мир синеглазых (местных жителей гор Тянь-Шаня, где Патера и создал Траумрайх). В романе синеглазые, воплощая Восток, явно противопоставлены государству грез как модели Запада. Однако в конце романа подвергается сомнению потенциально положительная роль Востока как альтернативного пути развития для Европы. В финале игровое подобие выглядит следующим образом: реальность романа - это воображаемый мир героя, реальность героя и сам герой - это образы сна Патеры, реальность сна Патеры - это образы, созданные синеглазыми. Однако в описанном моделировании художественного мира можно усмотреть не только барочное влияние, но и влияние Ницше: «Итак, если мы отвлечемся на мгновенье от нашей собственной "реальности", примем наше эмпирическое существование, как и бытие мира вообще, за возникающее в каждый момент представление Первоеди-ного, то сновидение получит для нас теперь значение иллюзии в иллюзии и тем самым еще более высокого удовлетворения исконной жажды иллюзии»11. Ницше описывает произведение искусства в аполлонийской парадигме как «иллюзию иллюзии», и, возможно, кубиновская история о другой стороне вполне могла быть навеяна работами философа, которого он читал в 1900-е гг., о чем свидетельствуют его ранние заметки и портреты Ницше на полях рукописей12.
Необходимо также отметить параллели с современной Кубину литературой, т.к. мотив игры масками, а также апокалиптический сюжет романа можно осознать как проявление своего рода «австрийской ненависти к себе» (по аналогии с «венской ненавистью к себе», der Wiener Selbsthaß, описанной Г. Баром)13 и самым непосредственным образом связанной с кризисом идентичности. Представленное в данном эпизоде «неспасенное Я» (Э. Мах), распавшееся на целый ряд масок, Фрейд несколько позднее осмыслит как естественный психический процесс: Я всегда будет раскалываться многочисленными объектными идентификациями человека, между которыми будут возникать конфликты14. Автор еще до психологов (работа Фрейда «Я и Оно» написана в 1923 г.) находит образное выражение проблематике эпохи, но одновременно с этим и усложняет смысловую конструкцию романа. Интересен пассаж Г. Бара из «Русского путешествия» (1891), где он рассматривал перемещение в пространстве как шанс преумножения Я: «Умножаешься. Больше наслаждаешься, так как получаешь больше инструментов для этого. Больше не одинок, потому что в тебе самом - множество удивительных гостей. Нет ничего проще, как носить в себе множество и иметь возможность надевать новое "я", как но-
вый галстук, семь дней в неделю»15. На мотив игры масками в австрийской литературе рубежа веков не раз указывали исследователи, говоря о творчестве Бара, Шницлера, Беер-Хофмана, Гофмансталя16. Мотив игры, перенесенный в область архитектуры, преломляется в теории друга Кубина П. Шеербарта, описанной, например, в первых главах романа «Мюнхгаузен и Кларисса». Его герой, говоря о новой архитектуре (Bewegungskunst), выделяет ее главную черту - движение, постоянная трансформация форм, похожая на калейдоскоп17.
Уже было сказано, что поиск идентичности привел представителей австрийской культуры и героев литературы данного периода к уходу во внутренний мир и осмыслению действительности как реальности сна или мечты, на которую распространялись не объективные законы природы, но субъективный волюнтаризм гения. Собственно, в названии Траумрайх актуализирован возврат к барочной модели жизнь-сон. Свою аполитичность и неудовлетворенность реальностью австрийцы компенсировали в эстетической сфере: эстетизм мыслился как художественное оправдание жиз-ни18, эквивалентом которой было бегство в мир снов19. «Жизнь спасается бегством, вытесняемая настроением, безумием, мечтой, и забывается. В этом смысл декаданса», - писал Г. Бар20. Другой исток влияния - философия Э. Маха. Как пишет У.М. Джонстон, «отказав человеку в способности различать реальность и видимость, Мах фактически погрузил его в мир призраков»21. Кубин писал: «Жизнь - это сон! Ничего более подходящего, чем это старое сравнение, не нахожу!.. Одним из самых сильных соблазнов для меня было наполнить все мои пробудившиеся чувства и отдельные ощущения элементами снов»22.
Если выведенную модель действительности включить в широкий контекст, то такой перевертыш есть, например, в новелле Шницлера «Дневник Редегонды» (1909), в романе Беер-Хофмана «Смерть Георга» (1897) или в стихотворениях Гофмансталя «Терцины о бренности земного бытия», «Для меня»:
Я говорю сну: «Останься, будь правдой!»
А реальности: «Уйди, будь сном!» 23
Создавая «сновидческую реальность», Кубин использует самые разные приемы. Прежде всего, композиция представляет собой череду отдельных эпизодов. А.Н. Беларев полагает, что на принцип ассоциативного, «сновидческого» монтажа у Кубина оказало влияние так называемое Kompositionskunst (искусство композиции), описанное в романе Шеербар-та «Мюнхгаузен и Кларисса»: «Основной принцип этого искусства - монтаж образов и элементов, частей, осколков "земных" предметов и тел» 24. Также можно провести параллель с известным пассажем из «Письма лорда Чэндоса Фрэнсису Бэкону» (1902) Гофмансталя: «Мой случай вкратце таков: я полностью лишился способности связно мыслить или говорить... Все для меня распалось на части, которые в свою очередь распались на
части, и не осталось ничего, что можно было бы охватить каким-либо одним понятием»25. Так на новом витке литература авангарда возвращается к принципу фрагментарности, лежащему в основе мироощущения романтиков, с той лишь разницей, что Новалис и Ф. Шлегель за мозаичной картиной надеялись увидеть гармонию мироздания, а модернисты в ситуации девальвации ценностей закладывают основы для будущего деконструк-тивного письма.
Однако фрагментарные части в романе Кубина объединяются благодаря единому вектору (превращение мечты-сна в удушливый кошмар, Traum в Alptraum) и постепенному нарастанию плотности гротескных образов и ситуаций. В этом контексте столица Перле не просто «жемчужина», но жемчужина неправильной формы. Перле представляется теперь кунсткамерой, ведь редкости и уродцы, кабинеты диковинок - модные явления эпохи барокко. Апокалиптический сценарий жизни Траумрайх отражает идею Кубина о механизмах заката Западного мира, которые он черпает из мифологий, философских сочинений Ницше и психоанализа, а в некоторых образах даже предвосхищает позднейшие теоретические выводы Фрейда.
Остановимся на некоторых эпизодах для демонстрации указанных связей. Границей резкой смены тональности повествования с доминантой на негативных характеристиках Траумрайх является эпизод в молочной. Герой попадает туда с единственной целью - убедиться в том, что страхи жены не обоснованы. Однако замкнутое и ограниченное пространство молочной трансформируется в сеть путаных коридоров, откуда герою не удается выбраться. (Подобная ситуация с рассказчиком повторится, и роль лабиринта будут исполнять узкие улицы во Французском квартале.) Как писал Ж.Ф. Лиотар, лабиринт «мгновенно возникает в том месте и в тот момент (на какой карте, по какому календарю?), где проявляется страх»26. Действительно рассказчик переживает здесь ужас, встретив мечущуюся по лабиринту слепую белую лошадь. Образ лабиринта в культуре всегда связан с инициацией, сложным движением к самому себе27, поэтому образ белой лошади можно трактовать как проекцию главного героя. Кроме того, Шницлер в ряде новелл, Беер-Хофман в романе «Смерть Георга», позднее Л. Перуц в романе «Между девятью и девятью» (1918) нацелены на создание нового типа лабиринта - лабиринта сознания субъекта, включающего в сферу своего влияния объекты, не заботясь об их «собственной жизни»28.
Эпизод у Кубина заканчивается тем, что герой вдруг снова оказывается в привычном пространстве знакомого кафе, будто пробуждается от кошмарного сна. Фрейд в 1923 г., описывая категорию бессознательного, использовал образ лошади, управляемой всадником29. В таком контексте у романного образа появляется еще одно значение (лошадь как символ высвободившегося бессознательного), и последующие события подкрепляют его. Сфера бессознательного, по теории Фрейда связанная с сексуальностью, подавляемой Я или Сверх-Я, находит проявление в дальнейшем
Новый филологический вестник. 2017. №4(43). --
развитии сюжета: герой сразу после смерти жены, отдавшись чувственности, оказался в постели Мелитты Лампенбоген. Будто в увеличительном кривом зеркале эта раскрепощенная сексуальность отразится в резком падении нравов в Перле, а безумный бег одной слепой лошади - в бешенстве целого табуна, как по лабиринту носящегося по узким улицам города.
Смерть жены и ночь с Мелиттой - события, решительно меняющие героя. После них ему открывается все величие Патеры и сновидческий характер Траумрайх: «Мир - это воображение, а воображение - сила. <.. .> Патера был везде, я видел его в глазах друзей и врагов, в животных, растениях и камнях. Во всем, что здесь было, его воображение пульсировало сердцебиением государства грез»30.
Как часть сновидческого пространства в романе появляются двойники, подменяющие других персонажей (механизмы сновидения, гораздо позднее описанные психоанализом): фонарщик, похожий на Патеру, нищенка во Французском квартале, как две капли воды похожая на Мелитту Лампенбоген, целые толпы двойников у самых разных жителей Перле, в том числе и копия покойной жены героя.
Наконец, кризис мужской идентичности воплощен в романе в ряде эпизодов, где женщины, в частности, Мелитта Лампенбоген, приобретают черты архаичных богинь, хранительниц материнского права, притягивающих мужчину, но являющихся угрозой его маскулинности (частотный мотив как живописи, так и литературы декаданса)31. Рассказчик пишет: «К ужасу своему я обнаружил, что желтоволосая проститутка зубами оскопила пьяного»32.
Таким образом, кризис идентичности, характерный для австрийской литературы рубежа веков, в романе Кубина связан не только с личностным и гендерным кризисом, но и с существованием государства, которое мыслится как модель европейской культуры. Регрессивное движение цивилизации и распад Траумрайх обусловлены в романе распадом Я, невозможностью определить собственную самость. Однако, как показала история Австрии, национальная идентичность формировалась именно в рамках модели «конца света», который в итоге для Австрии никогда не наступал, и конец для нее всегда - символ начала. Альфред Кубин был одним из первых авторов, представивших данную модель в художественном тексте.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Ruthner C. Traumreich. Die fantastische Allegorie der Habsburger Monarchie in Alfred Kubins Roman „Die andere Seite" (1908/09) // Leitha und Lethe. Symbolische Räume und Zeiten in der Kultur Österreich-Ungarns. Tübingen, 2004. S. 179-180.
2 Жукова M.B. Царство грез рождает чудовищ. Эсхатология утопии в романе А. Кубина «Другая сторона» // Вопросы филологии. Вып. 11. СПб., 2005. С. 7784; Жукова M.B. «Ускользающие двойники»: о «модернизации» романтического мотива в романе А. Кубина «Другая сторона» // Диалектика модернизма. СПб., 2006. С. 112-122; Чехлова Л.А. Страна грез как карикатура действительности в
романе Альфреда Кубина «Другая сторона» // Диалог культур - культура диалога. Кострома; Дармштадт; Минск; Могилев; Познань; Ванадзор, 2011. С. 399-404; Чехлова Л.А. А. Кубин: взаимодействие литературы и живописи // Язык и литература в социокультурном контексте. Чебоксары, 2012. С. 165-168; Беларев А.Н. Чернильница вместо плана. Город и память в романе Кубина «Другая сторона» // Анциферовский сборник - 2016. М., 2016. С. 29-60; Мичковский О. Из жизни Кубина, рисовальщика и литератора // Кубин А. Другая сторона. М.; Екатеринбург, 2013. С. 282-295.
3 Geyer A. Träumer auf Lebenszeit. Alfred Kubin als Literat. Wien, 1995; HewigA. Phantastische Wirklichkeit. Interpretationsstudie zu A. Kubins Roman „Die andere Seite". München, 1967; Cersowsky P. Phantastische Literatur im ersten Viertel des 20. Jahrhundert. Kafka. Kubin. Meyrink. München, 1983.
4 Цит. по: Михайлов А.В. Языки культуры. М., 1997. С. 135.
5 Ruthner C. Traumreich. Die fantastische Allegorie der Habsburger Monarchie in A. Kubins Roman "Die andere Seite" (1908/09) // Leitha und Lethe. Symbolische Räume und Zeiten in der Kultur Österreich-Ungarns. Tübingen, 2004. S. 190.
6 Ямпольский М. Наблюдатель. Очерки истории видения. М., 2000. С. 30-31.
7 Hofmannsthal H. Gesammelte Werke in 10 Einzelbänden. Frankfurt a. M., 1980. Bd. 1. S. 175.
8 Ямпольский М. Наблюдатель. Очерки истории видения. М., 2000. С. 30-31.
9 Kubin A. Die andere Seite. München; Leipzig, 1990. S. 243.
10 Kubin A. Die andere Seite. München; Leipzig, 1990. S. 142-143.
11 Ницше Ф. Рождение трагедии // Ницше Ф. Полное собрание сочинений: в 13 т. Т. 1. Ч. 1. М., 2012. С. 35.
12 Мичковский О. Из жизни Кубина, рисовальщика и литератора // Кубин А. Другая сторона. М.; Екатеринбург, 2013. С. 288.
13 Bahr H. Kritische Schriften in Einzelausgaben. Bd. 22. Weimar, 2012. S. 2.
14 Фрейд З. Я и Оно // Фрейд З. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 3. М., 2006. С. 319-320.
15 Bahr H. Kritische Schriften in Einzelausgaben. Bd. 21. Weimar, 2012. S. 2.
16 Андреев Л. Импрессионизм. М., 2005; Васильев Г. «Смерть Георга» Рихарда Бер-Гофмана // Бер-Гофман Р. Смерть Георга. Нижний Новгород, 2002; Жере-бин А.И. Абсолютная реальность. Молодая Вена и русская литература. М., 2009; Лукач Д. Мгновение и формы: Рихард Беер-Гофман // Лукач Д. Душа и формы. М., 2006. С. 165-182.
17 ScheerbartP. Münchhausen und Klarissa. Berlin, 1906. S. 22-23.
18 Sprengel P. Geschichte der deutschen Literatur Bd. 9/1: Geschichte der deutschsprachigen Literatur 1870-1900. München, 1998. S. 117-118.
19 Жеребин А.И. Утопия австрийского модерна // Вестник Европы. 2014. № 38-39. С. 303.
20 Bahr H. Decadance // Wiener Moderne. Literatur, Kunst und Musik zwischen 1890 und 1910. Stuttgart, 1990. S. 234.
21 Джонстон У.М. Австрийский Ренессанс: интеллектуальная и социальная история Австро-Венгрии 1848-1938. М., 2004. С. 275.
22 Kubin A. Über mein Traumerleben // Kubin A. Aus Meiner Werkstatt. München, 1973. S. 7.
23 Hofmannsthal H. Gesammelte Werke in zehn Einzelbдnden. Band 1. Gedichte, Dramen, Frankfurt a.M., 1979. S. 90-91.
24 Беларев А.Н. Чернильница вместо плана. Город и память в романе Кубина
«Другая сторона» // Анциферовский сборник - 2016. М., 2016. С. 40.
25 Гофмансталь Г. Избранное. М., 1995. С. 522.
26 Цит. по: Ямпольский М. Демон и Лабиринт (Диаграммы, деформации, мимесис). М., 1996. С. 70.
27 Элиаде М. Мифы. Сновидения. Мистерии. М., 1996. С. 275.
28 Scheibe H. Nachwort Beer-Hofmann R. Der Tod Georgs. Stuttgart, 2009. S. 122.
29 Фрейд З. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 3. М., 2006. С. 314.
30 Kubin A. Die andere Seite. München, Leipzig, 1990. S. 176-177.
31 Ле Ридер Ж. Венский модерн и кризис идентичности. СПб., 2004; Treut M. Die grausame Frau. Zum Frauenbild bei de Sade und Sacher-Masoch. Basel, 1990; GeyerA. Träumer auf Lebenszeit. Alfred Kubin als Literat. Wien, 1995.
32 Kubin A. Die andere Seite. München, Leipzig, 1990. S. 254.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Zherebin A.I. Utopiya avstriyskogo moderna [Utopia of the Austrian Jugendstil].
VestnikEvropy, 2014, no. 38-39, p. 303. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
2. Ruthner C. Traumreich. Die fantastische Allegorie der Habsburger Monarchie in Alfred Kubins Roman "Die andere Seite" (1908/09). Leitha und Lethe. Symbolische Räume und Zeiten in der Kultur Österreich-Ungarns. Tübingen, 2004, pp. 179-180. (In German).
3. Zhukova M.B. Tsarstvo grez rozhdaet chudovishch. Eskhatologiya utopii v romane A. Kubina "Drugaya storona" [A Kingdom of Dreams Produces Monsters. An Eschatology of the Utopia in Kubin's Novel Another Side]. Voprosy filologii [Questions of Philology]. Vol. 11. Saint-Petersburg, 2005, pp. 77-84. (In Russian).
4. Zhukova M.B. "Uskol'zayushchie dvoyniki": o "modernizatsii" romantichesk-ogo motiva v romane A. Kubina "Drugaya storona" [Slipping Doppelgangers, on Modernization of Romantic Motive in Kubin's Novel Another Side]. Dialektika modernizma [Dialectics of Modernism]. Saint-Petersburg, 2006, pp. 112-122. (In Russian).
5. Chekhlova L.A. Strana grez kak karikatura deistvitel'nosti v romane Al'freda Kubina "Drugaya storona" [A Land of Dreams as Cartoon of Reality in Kubin's Novel Another Side]. Dialog kul'tur - kul'tura dialoga [Dialogue of Culture and Culture of Dialogue]. Kostroma; Darmstadt; Minsk; Mogilev; Poznan; Vanadzor, 2011, pp. 399404. (In Russian).
6. Chekhlova L.A. A. Kubin: vzaimodeistvie literatury i zhivopisi [A. Cubin: An Interaction of Literature and Painting]. Yazyk i literatura v sotsiokul'turnom kontekste [Language and Literature in Sociocultural Context]. Cheboksary, 2012, pp. 165-168. (In Russian).
7. Belarev A.N. Chernil'nitsa vmesto plana. Gorod i pamyat' v romane Kubina "Drugaya storona" [An Inkpot, not a Plan. A city and Its' Memory in Kubin's Novel Another Side]. Antsiferovskiy sbornik - 2016 [An Antsiferov Collection]. Moscow, 2016, pp. 29-60. (In Russian).
8. Michkovskiy O. Iz zhizni Kubina, risoval'shchika i literatora [Out of the Life of Kubin, Painter and Writer]. Kubin A. Drugaya storona [Another Side]. Moscow; Yekaterinburg, 2013, pp. 282-295. (In Russian).
9. Freud S. Ya i Ono [The Ego and the Id]. FreudS. Sobranie sochineniy [Works]: in 10 vols. Vol. 3. Moscow, 2006, pp. 319-320. (Translated from German to Russian).
10. Ruthner C. Traumreich. Die fantastische Allegorie der Habsburger Monarchie in Alfred Kubins Roman "Die andere Seite" (1908/09). Leitha und Lethe. Symbolische Räume und Zeiten in der Kultur Österreich-Ungarns. Tübingen, 2004, p. 190. (In German).
11. Nietzsche F. Rozhdenie tragedii [The Birth of Tragedy]. Nietzsche F. Polnoe sobranie sochineniy [Complete Works]: in 13 vols. Vol. 1. Part 1. Moscow, 2012, p. 35. (In Russian).
12. Michkovskiy O. Iz zhizni Kubina, risoval'shchika i literatora [Out of the Life of Kubin, Painter and Writer]. Kubin A. Drugaya storona [Another side]. Moscow; Yekaterinburg, 2013, pp. 288. (In Russian).
13. Vasil'ev G. "Smert' Georga" Rikharda Ber-Gofmana [A Death of George by Richard Beer-Hofmann]. Beer-Hofmann R. Smert' Georga [A Death of George]. Nizh-ny Novgorod, 2002. (In Russian).
14. Lukacs G. Mgnovenie i formy: Rikhard Beer-Gofman [Moment and Forms: Richard Beer-Hofmann]. Lukacs G. Dusha i formy [Soul and Forms]. Moscow, 2006. pp. 165-182. (In Russian).
15. Bahr H. Decadance. Wiener Moderne. Literatur, Kunst und Musik zwischen 1890 und 1910. Stuttgart, 1990, p. 234. (In German).
16. Belarev A.N. [An Inkpot, not a Plan. A City and Its' Memory in Kubin's Novel Another Side]. Antsiferovskiy sbornik - 2016 [An Antsiferov Collection]. Moscow, 2016. Moscow, 2016, p. 40. (In Russian).
17. Freud S. Ya i Ono [The Ego and the Id]. FreudS. Sobranie sochineniy [Works]: in 10 vols. Vol. 3. Moscow, 2006, p. 314. (Translated from German to Russian).
(Monographs)
18. Geyer A. Träumer auf Lebenszeit. Alfred Kubin als Literat. Wien, 1995. (In German).
19. Hewig A. Phantastische Wirklichkeit. Interpretationsstudie zu A. Kubins Roman "Die andere Seite". München, 1967. (In German).
20. Cersowsky P. Phantastische Literatur im ersten Viertel des 20. Jahrhundert. Kafka. Kubin. Meyrink. München, 1983. (In German).
21. Mikhailov A.V. Yazyki kul'tury [Languages of Culture]. Moscow, 1997. p. 135. (In Russian).
22. Yampol'skiy M. Nablyudatel'. Ocherki istorii videniya [The Observer. Essays on the History of Vision.] Moscow, 2000. pp. 30-31. (In Russian).
23. Yampol'skiy M. Nablyudatel'. Ocherki istorii videniya [The Observer. Essays on the History of Vision.] Moscow, 2000. pp. 30-31. (In Russian).
24. Bahr H. Kritische Schriften in Einzelausgaben. Bd. 22. Weimar, 2012, p. 2. (In German).
25. Bahr H. Kritische Schriften in Einzelausgaben. Bd. 21. Weimar, 2012, p. 2. (In German).
26. Andreev L. Impressionizm [The Impressionism]. Moscow, 2005. (In Russian).
27. Zherebin A.I. Absolyutnaya real'nost'. Molodaya Vena i russkaya literatura [The Absolute Reality. Young Vienna and Russian Literature]. Moscow, 2009. (In Russian).
28. Sprengel P. Geschichte der deutschen Literatur Bd. 9/1: Geschichte der deutsch-
sprachigen Literatur 1870-1900. München, 1998, pp. 117-118. (In German).
29. Johnston W.M. Avstriyskiy Renessans: intellektual'naya i sotsial'naya istoriya Avstro-Vengrii 1848-1938 [Austrian Renaissance: Intellectual and Social History of Austria-Hungary, 1848-1938]. Мoscow, 2004, p. 275. (Translated from English to Russian).
30. Yampol'skiy M. Demon i Labirint (Diagrammy, deformatsii, mimesis) [Daemon and Labyrinth (Charts, Deformation, Mimesis)]. Мoscow, 1996, p. 70. (In Russian).
31. Eliade M. Mify. Snovideniya. Misterii [Myths. Dreaming. Mystery]. Мoscow, 1996. p. 275. (Translated from English to Russian).
32. Scheibe H. Nachwort Beer-Hofmann R. Der Tod Georgs. Stuttgart, 2009, p. 122. (In German).
33. Le Rider J. Venskiy modern i krizis identichnosti [Vienna Jugendstil and Identity Crisis]. Saint-Petersburg, 2004. (In Russian)
34. Treut M. Die grausame Frau. Zum Frauenbild bei de Sade und Sacher-Masoch. Basel, 1990. (In German).
35. Geyer A. Träumer auf Lebenszeit. Alfred Kubin als Literat. Wien, 1995. (In German).
Екатерина Владимировна Москвина- кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры эстетики, истории и теории культуры Всероссийского государственного университета кинематографии им. С.А. Герасимова (ВГИК).
Сфера научных интересов: история немецкой и австрийской литературы; аспект единого языкового пространства немецкоязычных литератур и их национальная специфика; историческая поэтика новеллы и драмы; история немецкой драмы и театра; проблемы перевода.
E-mail: moskvina_ev@mail.ru
Ekaterina Moskvina - Candidate of Philology, Senior Lecturer at the Department of aesthetics, history and theory of culture, Russian State University of Cinematography named after S. Gerasimov (VGIK).
Research interests: history of German and Austrian literature; national specifics of German-speaking literatures; historical poetics of the short story and drama; history of the German drama and theater; translation problems.
E-mail: moskvina_ev@mail.ru
