CC BY
50
В. В. Бунтури
Проблематика культурологического изучения салонной культуры Франции в книге А. Лилти «Мир салонов»
Книга Антуана Лилти «Мир салонов. Общественная и светская жизнь в Париже XVIII века» опубликована в 2005 году в Париже и посвящена эволюции изучения французского салона и его роли в общественной среде Франции.
Антуан Лилти - лектор Высшей школы, его работа основывается на диссертации, написанной под руководством Даниэля Роша и защищенной в 2003 году. Автор монографии использует большое количество мемуарной и критической литературы, последовательно анализирует не только отдельные работы, но и целые направления и подходы, касающиеся темы салонов во Франции. В хронологическом порядке он прослеживает, как изменялось отношение авторов к салонам, какие идеи занимали исследователей на каждом этапе изучения этого феномена. А. Лилти выявляет закономерности восприятия салонов в разные временные отрезки, задается целью рассмотреть примеры работ, которые посвящены изучению не только определенного аспекта салонной жизни, но и проследить причинно-следственные связи между социокультурной средой эпохи, направлениями общественно-политической жизни, приоритетами философской мысли, политическим положением и салонами. При этом особое внимание обращает на себя тот факт, что автор старается подчеркнуть отсутствие значимых научных исследований, которые рассматривали бы салон как культурологическое явление, не замыкаясь в рамках узких тем, таких как история беседы или общественная роль женщины. Лилти подчеркивает субъективность оценок и вплетение в историю сюжетов, которые не должны восприниматься как фактический материал.
Приведем перевод избранного отрывка из этой книги, выполненный автором статьи, который наглядно иллюстрирует актуальность проблемы
культурологического изучения салонной культуры Франции.
* * *
Начиная с 60-х годов XIX века и, особенно во времена Третьей Республики, книги и статьи о салонах XVIII века умножились. С одной стороны, выходят первые монографии о м-м Рошфор (1870), м-м Неккер (1882), м-м Жоффрен (1895 и 1897) и м-м Элветью (1894), которые будут впоследствии регулярно переиздаваться. Большинство монографий вызывают опасения в плане точности и основываются на неопубликованных источниках, особенно на переписке.
Родовая близость открывает семейные архивы, в то же время, объясняет тот факт, что их книги представляют собой возвышенные памятники своим героиням. Кроме того, несмотря на вклад рукописных оригиналов, научная ценность этих открытий зачастую неясна, из-за того, что их авторы не профессиональные историки, а любители, светские люди или литературные дилетанты, манеры которых отвечают, прежде всего, вкусу живописности. Среди самых пространных авторов - Гастон Мограс, журналист и дилетант, автор многочисленных произведений о герцогине де Шуазель, двора де Люневиль или м-м д'Эпинай, всегда падкий на светские анекдоты, подлинность которых весьма сомнительна, и Пьер де Се-гюр, аристократ и академик, сделавший имя публикацией материалов из частных архивов, на основании которых им написаны справочные биографии о м-м Жоффрен и о Жюли де Леспинас, а также статьи о м-м дю Деффан.
Развитие темы «салоны» на полях университетской науки и подобный пересказ событий объясняется стремлением авторов-дилетантов увековечить себя таким способом, «вписать» себя в научную историю и добиться академического признания по сути, лишь продолжая светский разговор. Все, эти «исследователи», каковы бы они не были в своей политической и идеологической направленности словно договариваются о том, что история салонов должна воплотить очарования разговора. Неизменно, идет ли речь о статье, целой книге или одной главе, структура у всех подобных сочинений одинакова: портрет хозяйки дома, затем более или менее подтвержденный документами и комментариями список основных постоянных посетителей, как повод рассказать несколько историй. Галерея портретов, историй, непринужденный стиль, иногда игривая элегантность -такая история салонов рассматривает, преимущественно, светские жанры и довольствуется лишь ссылками на репутацию при желании выдать анекдот за истинную историю. Такое изложение истории не обнаруживает никакого желания понимать логику развития жизни общества с учетом временной дистанции. А напротив, стремится к субъективным постулатам в оценке предмета исследования, «переписывая» историю в выгодной для автора манере. Ностальгическая манера письма и преемственность призвана компенсировать отсутствие научных открытий, но не позволяет стать такой работе подлинно историографическим трудом.1
Наряду с этими монографиями публикуется также ряд материалов более или менее успешных, самый важный из которых - Феликса Себастьяна Фейе де Конша (1798-1887). Представляя собой, по сути, информацию из вторых рук эта книга затрагивает преемственность салонов, посвящая страницу одному и главу другому, хотя, в конечном итоге, все открытие
1 Michel de Certeau. L'Ecriture de l' histoire. - p. 117-120.
444
сводится к уже описанной галерее портретов и анекдотов в приукрашенной манере. Общий смысл сочинения выражен следующим образом: « Чем был на самом деле XVIII век?». Загроможденное, как и другие предшествующие работы, пересказом эпизодов распутной и пустой салонной жизни сочинение Фейе де Конша рассматривает салоны как «чудо жизни общества, одну из печатей царствования Людовика XV, не имеющей аналога ни в какой другой стране, кроме Франции»1, что не позволяет автору дойти до сути явления, отделить зерна от плевел.
Показательно, что светская традиция имеет склонность создавать анекдоты и неизвестные цитаты, которые трансформировались в историографическую традицию. Сама форма компиляции настолько успешна, что позволяет автору описывать светское поведение, как бы прогуливаясь по галерее салонов, брать на себя презентации, т.е. рисовать портреты. Их выбор произвольный, иногда странный, как правило, ограниченный в пределах канона, установленного герцогиней д'Абранте, Сен-Бевом и Гонкурами, которые часто копировали друг у друга тексты. Постепенно эта традиция утверждается в своем многословии и обретает силу основательного и обоснованного исторического документа. Ни точность, ни строгость стиля не характерны для такого почерка, который охотно обращается к романтическому жанру. Страницы, где выдумка и пафос живут в согласии с историей, вызывают сегодня улыбку, как раздражает чтение таких же, неподдающихся проверке, недостоверных и повторяющихся из книги в книгу известных анекдотов, приобретших уже статус очевидности. Однако все эти выдумки не более история, как и книги их содержащие - библиографическая культура о салонах. Эти книги, за редким исключением действительно исследований истории литературы, общества и культуры, довольствуются обращением к подобным первоисточникам, иногда добавляя к ним еще больше нового.
Книга Фейе де Конша была, по сути, существенной справкой и объясняет главы, относящиеся к салонам в «Истории Франции», составленной под руководством Лависа. Даже сегодня она все еще часто используется в научных исследованиях. Ничего не было добавлено в историю салона м-м Жоффрен с того момента, как о нем писал Пьер де Сегюр, со времен Бюффенуара ничем не дополнена история салона м-м де Люксембург2.
1 Feuillet de Conches. Les salons de conversation au XVIII siecle. - Paris, Charavay, 1882. - p. 2.
2 Биографии Жюли де Леспинас весьма многочисленны. Систематически изучив их, Жан-Ноэль Паскаль должен был из этого сделать вывод, что лучшее принадлежало перу де Сегюра, опиравшегося на развернутые уточнения, которые он черпал из воображения авторов (Jean-Noel Pascal. La Famille et les Amis de Julie de Lespinasse, lettres aux Vichy, a Devaines et a Suard, these de doctorat en litterature française, Lille, ANRT, 1988).
Книга Фейе де Коша свидетельствует о развитии данной темы. Автор впервые раскрывает политический аспект салонов, подтверждая значение в середине века нового вопроса - уж не салоны ли сделали Революцию?
Вопрос не был неизвестен, но в течение всей первой половины века, он оставался второстепенным как в истории салонов, так и в исследовании причин Французской революции. Различие в развитии общественного мнения и салонов казалось настолько очевидным. В своих «Исследованиях о XVIII веке» (1855г.) Эрнест Берсо во второй главе подробно рассматривает общественные взгляды, но без какой-либо ссылки на салоны, речь о которых идет в обширной десятой главе1. Историк Тэн, придерживающийся аристократических взглядов, признает место салонов в истоках Французской революции. Он интересуется больше тем, в какой манере дворянство выставляет себя в выгодном свете. С этой точки зрения салоны немногим отличаются от Двора: Тэн описывает в них такое же предательство привилегированных, единственным делом которых становится веселье и состязание в вежливости. В 1856 году Токвиль опубликовал работу «Монархия и Французская революция», в которой известная первая глава третьей книги объясняла «как к середине XVIII века литераторы стали важными политическими мужами страны и эффекты, которые из этого проистекали». Но, если Токвиль настаивал на влиянии «отвлеченной политики и литературы», передавая изолированными литераторами весь политический опыт, то он, при этом, не определял никакого места и никакого социального пространства в этой малопонятной политике и совершенно не касался салонов. Эта тема общественного мнения управляемого литераторами прервана истинной политикой и переплетается с историей беседы. На следующий год Эмиль Дешанель публикует «История беседы», которая настойчиво утверждает политизацию XVIII столетия. С тех пор, как обозначена связь между салонной беседой и распространением в общественном мнении философской политики эпохи Просвещения, обозначена ответственность салонов в происхождении Французской революции, салонная беседа либо оплакивается, либо восхваляется.
От Вильмана до Лансона прослеживается влияние салонов на литературу и философию. Традиционный образ салона, как источника пусть и творческого, но пагубного влияния, уступает место мнению о салоне, как о некоем фонде развития новых идей. Салон не рассматривается более как источник пагубного влияния на развитие творческого потенциала писателя. Салон приходит ему на службу, помогая закреплять навыки ораторского красноречия. «История Франции» под редакцией Лависа также отмечает эту эволюцию и обсуждает тему салонов в главах, посвященных «интеллектуальной жизни. Автор держит на расстоянии тезис о непосред-
1 Етез1 Бет$о1. Е1и(!е8 8иг 1е XVIII 81ес1е. - Рап8, А^ийе БитаМ, 1855.
446
ственной ответственности салонов в Революции, но допускает, что они «способствовали» её делу, что он иллюстрирует цитатой из «Новой Элои-зы».
Формирование нового образа салонов, как очагов философской мысли и литературы достигает кульминации в 1927 году, благодаря организованной в музее Карнавале значительной выставке о «Великих литературных салонах», сопровождаемой рядом конференций. Само расположение выставки, по принципу каталога позволяет проследить формирование приоритета в отношениях между изысканной хозяйкой салона и писателями, так как четыре, расположенные в хронологическом порядке, залы выставляют портреты женщин с собственноручными письмами и авторскими рукописями. Связь салонов с придворным обществом все менее заметна - сами салоны и Двор воспринимаются как «вещи очень разные», поскольку Двор символизирует абсолютизм, а салоны воплощают царство общественного мнения.
Смена образа салонов в XVIII столетия меняет ситуацию. Противники эпохи Просвещения, тоскующие по монархии, не могут больше их превозносить. Большинство преданных уроку Гонкуров сожалеют о наплыве салонов серьезного ума и политики, они их воспринимают как примеры развращения хорошего общества философией, этим «червяком во фрукте монархии». Они отбрасывают от себя ностальгию по элегантности салонов XVII века. Другие, большие моралисты с большей привязанностью к абсолютной монархии, обличают салоны в отклонении от пути развращенного общества. Шарль Моррас, например, видит в этом причину своего посвящения в писатели, что расценивается им, как источник всех его бед. Напротив, авторы-республиканцы, благосклонные к эпохе Просвещения и Французской революции, присваивают себе воспоминания о салонах XVIII века. Эти мемуары не служат тягостными свидетельствами лицемерия литераторов, но являются для последних, средством, позволяющим вдохнуть свои идеи в хорошее общество. Тем не менее, эти авторы поставлены в затруднительное положение, так как им нужно совмещать восхищение, которое они публично признают перед философами эпохи Просвещения, появившимися в конце века, как предшественники интеллектуальной прослойки - и пренебрежение к аристократической светской жизни. Уже статья, которую Пьер Ларус посвящал истории салонов, колебалась между идеализацией и сатирой. После восхваления нового необыкновенного сознания в салонах XVIII века, статья завершалась, как мы это видели, иронической эпитафией.
Республиканская мысль остается основательно сдерживаемой этим противоречием, что доказывается в 1914 г. лекцией Даниэля Морне на тему «Светская жизнь и салоны». Текст пронизан глубинным противоречием между, с одной стороны, признанием того, что «великие» философ-
ские салоны века «во многом делают славу XVIII столетия по части величия и своего влияния»1, развивая философские идеи и формируя «французскую мысль» и, с другой стороны, изобличение светской жизни и участия салонов в развитии руссоистской перспективы в праздности, лицемерии и безнравственности. Показательно, что Морне не удается полностью совместить свое руссоистское видение светской жизни и положительный образ, который имеют великие писатели эпохи Просвещения, как и тот авторитет, которым хорошее парижское общество обладало в глазах иностранцев. Это противоречие, обнаруживаемое двадцатью годами позже при попытках осмыслить и обобщить интеллектуальные истоки Французской революции, становится знаковой проблемой историков-республиканцев в их попытках описать феномен салонов.
Две работы, которые затем имели влияние в течение всей второй половины века, были опубликованы в 1943 и в 1944 гг. «Литературные салоны и французское Общество» Рожера Пикара описывает XVII и XVIII столетия, тогда как «Салоны XVIII века», написанные Маргаритой Глотц и Мадленой Мэр, посвящены только XVIII столетию. Эти две книги составлены по принципу сборников материалов по истории портретов и судеб, предназначенных для широкого круга читателей и не претендующих на историческую достоверность источников. К ним необходимо добавить книгу «Светская жизнь в XVII и в XVIII веках» Джоржа Монгредьена, увидевшую свет в 1950 году и имевшую меньший успех, а также ряд публикаций-однодневок, таких как «Галерея портретов маркизы дю Деффан и ее круга», опубликованную Луи Томасом в 1943 году2.
С книгой Пикара республиканская историография, которую мы видели еще колеблющейся в период от Лароса до Морне, окончательно включила салоны XVIII века в свой пантеон, разрабатывая эгалитарный и интеллектуальный вымысел. Этот акцент на салонах, как носителях национальной славы, не только претендует на роль фактора национального примирения, но даже выдвигается гарантом «духовного единства приобщенных к культуре наций»3.
Книга Пикара наряду с работами Глотца и Мэра увенчивает, таким образом, эволюцию, начатую с конца предыдущего столетия и направленную на истолкование феномена салонов через два понятия: одно - «лите-
1 Daniel Mornet. "La vie mondaine et les salons", in La Vie parisienne au XVIII siecle: leçons faites a l'Ecole des hautes etudes en sciences socials. - Paris, 1914. - p. 124.
2 Marguerite Glotz et Madeleine Maire, Salons du XVIII siecle. - Paris, Nouvelles Editions latines, 1944; Roger Picard. Les salons litteraires et la Societe francaise, 1610-1789, New York, Brentano's, 1943; Georges Mongredien. La Vie de societe au XVII et au XVIII siecle, ed. Louis Thomas. - Paris, Aux armes de France, 1943.
3 Там же. - p. 353.
ратурные салоны» и другое - «общественное мнение». Эти книги, написанные помимо университетской истории с её критическими методами, основательно подтверждают роль салонов в эпоху Просвещения и их участие в истоках Французской революции.
В противоположность этому, салоны занимают не много места в ученом дискурсе историков общества и литературы. В 1950-е и 1960-е гг. этот недостаток легко объяснялся, так как салоны были жертвами дискредитирования, когда новая критика оказывает воздействие на их восприятие через побочные обстоятельства биографической литературы и в условиях господства экономической и социальной истории, имеющей отношение к светскому поведению парижской элиты. Необходимо было дождаться конца 1970-х для того, чтобы салоны стали предметом более пристального внимания за счет совместных усилий социологии литературы, истории беседы, истории культуры и истории женщин.
Для социологии литературного поля салоны являются местами посвящения, которые предлагают точки опоры для авторской карьеры, а также первых зрителей для сочинений1. Работы Алена Виаля, которые относятся к XVII веку, направлены на изучение салонов с точки зрения статуса литературы и литераторов2.
Салоны не исследуются ради самих себя, они воспринимаются как места посвящения и инструмент покорения и завоевания эпохи Просвещения, как места где наследники философов меняют опасность критики на комфорт хорошего общества. Ограниченность этого подхода в том, что социология литературной сферы лишь немного затрагивает салоны, повествуя о них, когда речь идет о социальной форме и об обычаях аристократической жизни общества или о социальном продвижении в писательской карьере. Являясь своеобразной пограничной зоной на стыке разных сфер знания, тема салонов существует как бы на периферии изучения, чаще фигурируя в контексте академических трудов или далекой от науки исторической беллетристики.
В 1980-е гг. возникает иное направление интереса к салонам, рассматривающее их с точки зрения истории беседы, что наиболее четко сформу-
1 Pierre Bordieu. "Champ intellectual et projet createur", Les Temps modernes, n. 246, 1966. - p. 865-906, et Les Regles de l'art, op. cit. Sur le XVIII siecle, voir Eric Walter, "Les auteurs et le champ litteraire", dans Roger Chartier et Henri-Jean Martin, Histoire de l'edition francaise. - Paris, Promodis, 1982, t. II, p. 382-401.
2 Алан Виала «Рождение писателя» (Alain Viala, Naissance de l'ecrivain). - С. 132-137. Обратитесь также к написанным на ту же тему работам Кристиана Жуо «Власть литературы» (Christian Jouhaud. Les Pouvoirs de la literature), содержащим несколько иные подходы и выводы.
лировано в работах Марка Фюмароли1. Специалист по истории риторики, он ставил целью описать историю беседы в классическую эпоху, и развивал теорию беседы, как «матрицы» французской литературы. Беседа, рассматривается им и как светское поведение, и как литературный жанр. Недавно изданная книга Бенедетты Кравери под названием «Эпоха беседы» отмечает то же интеллектуальное вдохновение и воздает хвалу беседе, через серию портретов, посвященных женским образам XVII и XVIII столетия2. При таком подходе, салоны не располагаются больше в поле литературной жизни, но вполне - в сердце литературы современной эпохи, и они находят отражение в самых ярких памятниках французской культуры и литературы. Но в тоже время собственно салонной беседе уделяется минимум внимания.
Значение этих работ не может не заслуживать внимания. Они позволяют исследовать тексты и авторов, которых оставляли без внимания; они переоценивали место общения в теории литературы и практике, так же как роль светской жизни в построении системы национальных стереотипов. Тем не менее, тексты, которые восхваляют парижскую беседу, не исследованы в качестве источников изучения социальных отношений, позволяющих получить о них более полное представление, а оцениваются как следы эпохи, благодаря которым можно получать удовольствие от беседы. Такой подход логически приводит к бесполезности проведения собственно исторического анализа и детального изучения способов отображения, а вынуждает довольствоваться публикацией источников в форме избранных отрывков. С тех пор история салонного общения имеет тенденцию совпадать с памятью о самом общении в салонах, не пытаясь исследовать идеологические цели, которыми это общение обладало. Марк Фюмароли завершает свой анализ «мифа» о беседе речью в пользу достоинств, которыми, по его мнению, она обладает. Подчеркнуто ностальгическая идеализация салонной беседы, как образца просвещения, базируется на восхвалении французского языка и призвано отстаивать культурные и социальные позиции франкофонов, в борьбе с массовой культурой и школьной демократизацией, символом которых является английский язык.
Тема салонов снова стала актуальной в 1980-е и 1990-е годы, когда марксистская интерпретация французской революции ослабела, и феномен общественного мнения становится центральным понятием в историографии эпохи Просвещения. Такой подход к пониманию общественного
1 Marc Fumaroli. "La conversation", in Pierre Nora (dir.), Les Lieux de Memoire, op. cit. - p. 679-743. id., Le Genre des genres litteraires français: la conversation, op. cit., Id., La Diplomatie de l'esprit: de Montaine a La Fontaine. - Paris, Hermann, 1944.
2 Beneetta Craveri. L'Age de la conversation, op. cit.
450
мнения, в конечном счете, снова возвращает к жизни различные концепции, которые необходимо различать, чтобы понимать место, которое они отводят салонам.
Салоны занимают более важное место в модели общественного пространства, развитой Юргеном Обермасом. Его книга, опубликованная на немецком в 1962 г., переведенная на французский в 1978 г. и на английский в 1989, имела значительный успех и была настоятельно необходимой как доминирующая парадигма. Несмотря на переплетающиеся двусмысленности, связанные с понятием «буржуа», которому она присваивает общественную сферу, модель Обермаса имела большой успех, особенно благодаря предложению об истощении социально-экономической парадигмы и введению совместного прочтения преобразований эпохи Просвещения, которое проявлялось как альтернатива всей лингвистике. Вместо того чтобы думать об общественном мнении как об абстрактной и унитарной политической концепции, он предложил рассматривать его в качестве результата плюралистического социального поведения, рассеянного в разнообразных местах. Автор призывал вернуться к кантианскому определению эпохи Просвещения, подпитывая его вкладами истории социологии и культуры и обходить противоречие между мнением как концепцией и мнением, как социальным фактом1. По аналогии с генеалогией Террора, модель Обермаса заменяет собой генеалогию современности, в которой салоны могли занять любое место.
В книге, опубликованной в 1994 году и в предшествовавшей ей серии статей, Дена Гудман предложила свое прочтение истории салонной культуры, которое явно основывалось на теории общественного пространства, но которая может быть отнесена к «феминистической» истории салонов2. Салоны с давних времен приобщали к «женской культуре»3, но то, что осталось вне хроники знаменитых женщин парижских салонов, требует уточнения. Если роль салона, как неотъемлемого этапа истории женщин, не подвергается сомнению, то различные интерпретации салона, как самостоятельного явления, порождают ученые споры. В новаторской книге, посвященной салонам XVII века, Каролина Луже утверждала, что именно в салонах XVII столетия проходил важный процесс интеграции женщин финансового мира в аристократическую элиту и их инкультурации в со-
1 Roger Chartier. Les Origines culturelles de la Revolution française. - Paris, Seuil, 1990, chapitre 5: "Espace public et opinion publique", p. 32-52. Keith M. Baker et Roger Chartier, "Dialogue sur l'espace public", Politix, n 26, 1994. - p. 5-22.
2 Dena Goodman. The republic of Letters. A Cultural History of the French Enlightenment, Ithaca, Cornell University Press, 1994. - p. 2.
3 Verena Vonder Heyden-Rynsch. Salons europeens, les beaux moments d'une culture feminine disparue, trad. Fr. - Paris, Gallimard, 1992.
451
ответствии с нормами придворного общества. Книга впервые предлагала рассматривать социальную и культурную историю салонов XVII века через понимание целей «вежливого общества», возвращаясь к дискуссии о роли женщин в их историческом окружении. Тем не менее, эти методологические подходы оставались спорными и их результаты превратились в неуловимые нюансы на фоне применения новых подходов, которые настаивают на преобразовании женской деятельности после Фронды, спорном созидании образа «прециозности» и на философских смыслах женской учености. Однако дискуссии о роли женщин в салонах XVIII столетия принимали другой оборот дела в результате работы Обермаса и, вызвавшей массу откликов, книги Джона Ландеса «Женщина и Общественное пространство в эпоху Французской революции», которая содержала идею о том, что политическая мысль эпохи Просвещения и Революции устраняла женщин из общественного пространства1.
Спор развился в двух аспектах. Первый касался соотношения между правами мужчин и правами женщин, между либеральной западной мыслью и женской эмансипацией. Второй имеет отношение к определению места салонов в предреволюционном обществе. Тогда как Джон Ландес определял общественное пространство, начиная с идей Руссо и однозначно оценивал роль салонов в обстановке абсолютной монархии и церковной культуры, Дена Гудман упрекает его в том, что он оставляет без внимания культурную роль завсегдатаев салонов, их деятельность в литературной жизни и в общественном пространстве эпохи Просвещения. Для нее салоны есть место сотрудничества между философами и завсегдатаями салонов, место интеллектуальной деятельности женщин в управлении литературными сообществами эпохи Просвещения. Создаваемый таким образом историографический процесс служит основанием для доказательства тесной интеграции салонов, литераторов, общественного пространства и деятелей эпохи Просвещения.
Вышеописанный анализ содержит несколько недостатков. Начнем с того, что вся аргументация Дены Гудман строится на рассмотрении только трех салонов - м-м Жоффрен, Жюли де Леспинас и м-м Неккер. Эти салоны были намного менее сходными социально и интеллектуально, чем это утверждает Дена Гудман, которая обнаруживает очевидную недоверчивость по отношению к истории и оставляет без внимания светскую значимость салонов.
1 Joan Landes. Women and the Public Sphere in the Age of French Revolution, Itaca. - New York, 1988. Le livre a suscite de nombreux debats, dont on trouve des echos par exemple dans le forum "The Public Sphere in the Eighteenth Century", French Historical Studies, vol. 17, n 4, 1992.
Парадоксально, но с тех пор как салоны стали законным явлением, с которым считались социальная и культурная история эпохи Просвещения не известно ни одной значимой попытки определить и описать то, что называют «салонами». Доминирующий образ салонов - это те литературные салоны, в которых правит бал эгалитарная и миротворческая жизнь общества. Эти салоны формировались с помощью лож и кафе, и являлись самыми важными учреждениями социального пространства, создававшими общественное мнение, противопоставившее себя Двору. Но этот образ, который питает обобщения и руководства, не обосновывает противоречий
и разнообразия историографических мотивов.
* * *
Салоны являются одновременно местами воспоминаний, литературными темами и историческими сюжетами. Попытки систематизации и оценки коллективных воспоминаний о светской жизни, историографических начинаний, «фантастических» творений пересекаются с литературными традициями для того, чтобы проиллюстрировать салоны, как историографическую тему всеобщего значения. Два века дискуссий о салонах привели к неоднозначности и противоречиям, однако сделали предмет изучения «затверделым, прочным». С другой стороны, салон словно демонстрирует свою пластичность - он соглашается со всевозможными образами, правилами поведения, мерами эффективности, чтобы воспевать умершую элегантность обреченной аристократии, чтобы восхвалять триумф эпохи Просвещения, потому что поведение и обычаи, которые сохраняет и восстанавливает салон, редко исследованы системно и салон соответствует чуду, диковинке.
Нельзя не удивиться упорному постоянству некоторых толкований. Так, редуцирование салонов в разговоре и миф о м-м де Рамбуйе позволяют, начиная с Редерера и Сен-Бев и до сегодняшнего дня, противопоставлять салоны королевскому Двору, чтобы этим создавать национальный пример образца социальной гармонии. Опираясь на крупицы аристократических воспоминаний и на хвалу светскому обществу теми, кто часто посещали салоны, эта историография продолжает создавать либеральное святилище, где способности в ажурной риторике подтверждают утонченность нравов, интеллектуальную свободу и литературное мастерство.
В этом контексте, салоны XVII века не были оставлены без внимания, и урок Редерера имел своих учеников, но извращенное дискредитирование сохраняет салоны в тени Великого века, королевского Двора и классицизма.
Особенно салоны привлекали внимание в XVIII столетии, в котором они есть действенный символ. Сила салонов есть в том, чтобы сочетать два образа XVIII столетия: элегантности, распутства, удовольствия жить, ума, легкомыслия и эпохи Просвещения, философии, неумолимого про-
цесса Французской революции. Как другой символ века - Вольтер, салоны сразу пленяют легкомыслием ума и пагубной виртуальностью.
Таким образом, выполненный автором статьи перевод, позволяет судить о проблеме отсутствия целостного, системного социально-культурологического подхода к исследованию феномена литературных салонов. Данная ситуация обращает на себя внимание не только при рассмотрении французских салонов, но и предопределяет выявленную автором малую степень изученности феномена русских салонов, что и является сферой научного интереса и основной тематикой будущей кандидатской работы автора статьи.
