CC BY
177
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 6. 2009. Вып. 1
Е. А. Терюкова
ПРОБЛЕМА СВОБОДЫ СОВЕСТИ В КОНТЕКСТЕ РОССИЙСКОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА ПО ВЕРОИСПОВЕДНЫМ ВОПРОСАМ (НАЧАЛО ХХ в.)
Рубеж Х1Х-ХХ вв. в России был отмечен нарастающим общественно-политическим кризисом, который вылился в 1905 г. в Первую русскую революцию. Религиозный вопрос был одним из самых острых и животрепещущих вопросов общественной жизни того времени. В российском обществе сложились две точки зрения на данную проблему. Первая была представлена теми, кто считал, что российское законодательство предусматривает достаточную свободу вероисповедания. Пример тому — защищенная 22 апреля 1901 г. докторская диссертация известного специалиста по церковному праву М. Е. Красножёна «Иноверцы на Руси. Положение неправославных христиан». Он писал: «В своем исследовании об иноверцах на Руси, на основаниях данных истории, я пришел к заключению, что охранение господствующей Православной веры и полное невмешательство во внутреннюю религиозную жизнь иноверцев — были теми началами, которыми руководилось русское церковное и светское правительство в своих отношениях к „иностранным вероисповеданиям". Большей терпимости к иноверцам, чем та, коею пользуются они у нас, не может быть»1. Правда, в сноске автор данного высказывания уточнял, что речь идет о вероисповеданиях, а не сектах, к которым, однако, в силу несовершенства российского законодательства по религиозным вопросам относился обширный круг разнородных общин, в том числе протестантского толка. Сторонники этой точки зрения ссылались на статью российского Свода Законов, в которой декларировалось, что «все не принадлежащие к господствующей Церкви подданные Российского государства природные и в подданство принятые, а также иностранцы, состоящие в Российской службе или временно в России пребывающие, пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной»2. Другая точка зрения разделялась теми учеными, публицистами, политическими и общественными деятелями, которые были убеждены в необходимости проведения коренной реформы в сфере государственно-церковных отношений, ратовали за модернизацию российского законодательства, укрепление начал религиозной свободы и веротерпимости. Их усилиями эта проблема стала предметом публичного обсуждения как в печати, так и в органах законодательной власти.
По мнению А. А. Дорской, своеобразным катализатором интереса к проблеме свободы совести в России стало отлучение от церкви графа Л. Н. Толстого3. Это событие вызвало студенческие волнения, в частности в Казанском соборе 4 марта 1901 г. Власти были вынуждены констатировать, что отсутствие у молодежи достаточного уважения к церкви является результатом «отсутствия правильного религиозного воспитания в семье»4. В газетах стали публиковаться различные мнения на религиозные темы, а в Санкт-Петербурге с конца 1901 г. с целью «свободного обсуждения вопросов церкви и культуры» начали проводиться Религиозно-философские собрания.
© Е. А. Терюкова, 2009
Ярким примером полемики по вопросам совести может служить дискуссия, развернувшаяся в российской печати осенью 1901 г. Причиной ее послужило выступление в сентябре 1901 г. на орловском миссионерском съезде, рассматривавшем ряд вопросов о борьбе православия с обуревающими его ересями и сектами, местного губернского предводителя дворянства М. А. Стаховича. Его «блестящая речь, касающаяся одного из самых неотложных и важных вопросов русской государственной и общественной жизни — вопроса о свободе совести», была опубликована в «Орловском вестнике» и «Санкт-Петербургских ведомостях» «с надеждой, что она привлечет общественное внимание и вызовет принципиальное обсуждение затронутого в ней вопроса»5. Чаянья редакции оправдались. В дискуссию в качестве оппонентов включились такие периодические издания, как «Московские ведомости», «Новое время», «Новости и биржевая газета».
М. А. Стахович обратился к орловскому съезду с предложением высказаться в пользу провозглашения свободы совести и отмены всякой уголовной ответственности за отпадение от православия и переход в иное исповедание. Опираясь на авторитет таких русских мыслителей второй половины XIX столетия, как И. С. Аксаков, И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, Вл. Соловьев, М. Стахович напомнил участникам съезда, что «где нет свободы для слова, свободы для мнения, свободы для сомнения, свободы для исповедания — там нет и места для дела веры, там не веет Дух Господень, там пребудут бессильными все старания, всякое рвение». По его мнению, требование свободы совести было не данью увлечению либерализмом, а единственным условием здоровой духовной жизни в самой православной церкви. Свобода совести рассматривалась им как возвращение «Божьего Богу», а «Кесарева кесарю». Стахович настаивал, что широко распространенное убеждение, будто в России есть свобода верований, является глубоким заблуждением, ибо в России отсутствовало главное необходимое условие этого — право свободной проповеди учений инославных церквей, в то время как в других иноверческих странах проповедь православия не была запрещена. Не совместимыми с духом свободы совести представлялись Стаховичу и те карательные меры, которые, по мысли законодателей, должны были воспрепятствовать переходу православных в другую веру, ибо запретными должны быть не вера, а дела, не чувства, а поступки. Вслед за И. С. Аксаковым он повторял, что «орудия церкви могут быть только духовные, если она прибегает к насилию, то это значит, что она отрекается от своей стихии, отрицает саму себя, перестает быть „церковью", становится государственным учреждением»6.
Выступление Стаховича встретило живой отклик у членов Религиозно-философских собраний. Наиболее показательным является доклад известного литературного критика и театрального деятеля князя С. М. Волконского под названием «К характеристике общественных мнений по вопросу о свободе совести», в котором подчеркивалась разница между понятиями «русский» и «православный» и утверждалось, что «введение начала государственности в церковь противно смыслу церкви: принцип государства — обособление, принцип церкви — объединение. Насилие и принуждение в делах веры противны духу христианства. Церковь, в лоно которой можно войти, но выйти из состава которой воспрещается, атрофирует свою внутреннюю органическую силу. Обязательность исповедания господствующей религии влияет расслабляющим и развращающим образом на общественную совесть. Свобода совести нужна для оздоровления совести на всех общественных ступенях»7. Инициатор создания Религиозно-философских собраний Д. С. Мережковский предлагал решать вопрос о свободе совести на основе принципов христианского учения: «Где Христос, там нет насилия, там есть свобода»8.
Выступление Стаховича встретило резкую критику со стороны его оппонентов — сторонников необходимости придерживаться принципа ограничения свободы исповеданий в России. Наиболее полно эту точку зрения представил чиновник особых поручений при обер-прокуроре Синода, редактор «Миссионерского обозрения», участник многочисленных процессов против сектантов и старообрядцев В. М. Скворцов. Он выступил с заявлением, что гражданам Российского государства предоставлено право исповедовать религию своих предков, а введение свободы совести равнозначно потрясению основ российской государственности, т. е. рассматривалось как событие революционного масштаба. Неприемлемость для России такого рода нововведений, навеянных революционным опытом европейских стран и грозящих обернуться анархией религиозной мысли и ростом религиозного индифферентизма, доказывалась низким уровнем правосознания народа9. Данная аргументация нашла отклик в среде консервативных богословов и чиновников Св. Синода. В роли оппонента Стаховича выступили и «Московские ведомости», на страницах которых автор «печально-знаменитой речи» был объявлен «революционером» и «сеятелем смуты», покушающимся на «незыблемый и единственно верный для России союз церкви и государства». С точки зрения авторов «Московских ведомостей», выступление орловского предводителя дворянства представляло собой «любопытный инцидент», который, тем не менее, внушал определенную тревогу в силу того, что «циничное» предложение было сделано не кем-нибудь, а «представителем сословия, прежде помогавшего создавать то самое законодательство, которое ныне предлагалось разрушить». Эта речь, по их мнению, была еще одним «свидетельством той дезорганизации, которая постепенно охватывала Россию»10.
Своеобразную попытку примирения двух позиций сделал профессор М. Красножен, поместивший в «Новом времени» публикацию «К вопросу о свободе совести и веротерпимости». Соглашаясь с мнением М. А. Стаховича, что оружием православия должны быть долготерпение, любовное обращение, убеждение и просвещение, а всякое христианское государство должно уважать и гарантировать свободу совести своих граждан, не принуждая их ни тюрьмой, ни мечом, ни лишением гражданских прав, он, тем не менее, в духе действующего законодательства советовал различать свободу личного исповедания и свободу религиозного соединения. По его мнению, государство не могло оставить без своего надзора и регламентации публичные религиозные объединения11.
Полемика в печати свидетельствовала о том, что российское законодательство по вероисповедным вопросам не удовлетворяло сложным реалиям общественной и религиозной жизни России начала ХХ в. и нуждалось в дальнейшем развитии. Насыщенная религиозная жизнь, время от времени обогащавшаяся появлением новых «сектантских» обществ и церквей, ставила законодателей перед необходимостью определения их юридического положения и регламентации системы управления ими. Либеральная общественность, по мнению которой «одной из крупных аномалий в русской общественной жизни являлось посягательство со стороны государства на свободу совести, вторжение его в интимную область религиозных убеждений и попытка установить крепостническое состояние в вопросах вероисповедания», требовала расширения свободы совести и признания за верующими права самостоятельно и безнаказанно определять свою религиозную принадлежность12. Осуществление этих планов было возможно только при условии полного невмешательства государства в область религиозного самосознания народа, укрепления правового и светского характера политической власти в стране, а также проведения серьезных реформ в области законодательства.
Новый этап в истории отношений государства и неправославных исповеданий в России ознаменовался выходом в свет Манифеста Николая II от 26 февраля 1903 г. и Указа от 12 декабря 1904 г., в которых «в целях усовершенствования государственного порядка» ставилась задача устранить религиозные стеснения и расширить права вероисповеданий13. В именном высочайшем указе от 12 декабря 1904 г. в частности говорилось, что, полагая одной из обязанностей власти неусыпную заботу о потребностях страны и выражая «неуклонное душевное желание охранять основными законами империи терпимость в делах веры», правительство считало необходимым «подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям»14. Для выполнения Указа Комитет министров поручил министру внутренних дел без замедления отменить все стесняющие свободу исповедания веры и не основанные прямо на законе административные распоряжения.
Целиком этому вопросу был посвящен именной высочайший Указ от 17 апреля 1905 г. Он был призван укрепить ранее изложенные в Основных законах империи начала веротерпимости. Данным указом впервые в истории России признавался юридически возможным и ненаказуемым переход из православия в другое христианское исповедание. Первый пункт Указа гласил, что «отпадение от православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собой каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий, причем отпавшее по достижении совершеннолетия от православия лицо признается принадлежащим тому вероисповеданию или вероучению, коие оно для себя избрало»15. Таким образом, после опубликования Указа от 17 апреля 1905 г. к существовавшим ранее в России двум вариантам перемены исповедания — присоединение или возвращение в православие и переход из одного инославного исповедания в другое — была добавлена новая возможность — переход из православия в другое христианское исповедание. Последнее, еще недавно считавшееся «проступком», действие теперь для своего осуществления не требовало получения даже особого разрешения. В соответствии с установленным порядком лицо, желающее перейти из православия в инославие, обращалось непосредственно или через уездную административно-полицейскую власть с письменным заявлением к местному губернатору, который должен был незамедлительно уведомить о том православное епархиальное начальство, а затем, не позднее, чем в течение месяца со дня получения заявления, передать его на рассмотрение местных инославных духовных властей (месячный срок устанавливался для «предварительного увещевания заблуждающегося»). После подтверждения инославными властями акта перехода, губернатор ставил об этом в известность епархию. Вся процедура должна была занимать не многим более месяца16. Тем самым для православных открывался путь к принятию иных вероисповедных учений и религиозно-этических концепций.
По оценкам современников, этот Указ не затрагивал устоев российского законодательства и только несколько расширял прежние рамки привилегированных вероисповеданий и в этом смысле был далек от действительного признания свободы совести. Данный закон был хоть и несомненным проявлением признания принципа веротерпимости со стороны государства, тем не менее, веротерпимость в нем понималась ограниченно, ибо последователь господствующего вероучения не подлежал преследованию только в том случае, если переходил в другое христианское же исповедание, что само по себе «противоречило элементарному представлению о безусловной свободе совести». Однако признание
вероотступничества не преступлением, а правом было «крупным приобретением», создававшим определенные рамки для ограничения существующего произвола17.
В адрес нового законодательства прозвучало немало критических замечаний. Их анализ выявляет отсутствие единства и глубинные расхождения в смыслах, которые вкладывались в терминологию, используемую различными участниками дискуссии по вопросу о свободе совести. Министерство внутренних дел разъясняло, что все обвинения в адрес правительства происходили от непонимания и смешения в сознании российской общественности понятий свободы совести (la liberté de consience) и свободы исповеданий (la liberté de culte). Под первым, с точки зрения Министерства, следовало понимать «индивидуальное право исповедовать те или иные системы религиозных воззрений и принадлежать к исповеданию или вероучению, избранному единственно под влиянием влечений своей совести», тогда как свобода исповедания подразумевала «право публичного оказательства известного культа»18. Действительно, в России начала ХХ в. более широкое понятие «свобода совести» чаще всего сводилось к более узкому понятию «свобода вероисповедания» или «религиозная терпимость», что сильно отличалось от современного толкования данных терминов. «Современная юридическая наука соотносит свободу совести со свободой вероисповедания как родовое и видовое понятие. Свобода вероисповедания, под которой понимается свобода выбора религии и отправления религиозных обрядов, трактуется как элемент свободы совести, под которой подразумевается право каждого гражданина на свободный мировоззренческий выбор»19. Такого рода подмену мы обнаруживаем в сочинении В. Кипарисова, который писал, что «.. .обычное выражение „свобода совести" должно признать равносильным выражению „свобода обнаружения убеждений совести и свобода жизни по совести". Так как свобода совести есть прежде всего свобода религии, которая истинна для совести, то это следование не может оставаться на ступени внутреннего акта, а непременно требует внешнего обнаружения, то „свобода совести" делается „свободой вероисповедания", и на этой ступени может быть рассматриваема как вопрос государственного права»20. Профессор Казанской духовной академии И. Бердников понимал под свободой совести полученную каждым человеком от природы свободу иметь понятие о Боге и своих отношениях к нему21. Архимандрит Сильвестр называл свободой совести «простор для всякого рода религиозных убеждений в России»22. Ближе всего к современному пониманию данного термина подошел С. В. Познышев, подразумевая под «свободой совести» «свободу заявлять себя сторонником или противником любого из религиозных верований, а также. заявлять о своем отрицательном отношении к религии вообще», публично объявлять о своей принадлежности к религиозной группе или о своем неверии23. На совпадение понятий «свобода совести» и «свобода вероисповеданий» в России указывал и общественный деятель К. К. Арсеньев в сборнике статей под названием «Свобода совести и веротерпимость». Он писал: «Свобода вероисповедания и свобода совести — собственно говоря одно и то же; но между ними часто проводится искусственное различие, и под именем свободы вероисповедания разумеется исключительно совокупность прав, предоставляемых давнишним, исконным последователями одного из признанных государством вероучений. но это составляет только „свободу вероисповедания" в тесном значении слова, а не „свободу совести". Свобода совести — это право исповедовать только то, чему веришь; она немыслима пока в законах существует понятие об отпадении от веры, пока принадлежность к господствующей церкви определяется раз и навсегда, бесповоротно, рождением в ее среде или актом присоединения к ней»24. Понятие «свобода вероисповедания» в свою очередь смешивали с понятием
«религиозная терпимость», под которым понималось прежде всего совместное существование множества религий, что также вызывало критические замечания со стороны правоведов. Специалист по церковному праву профессор Горчаков писал, что «если религия имеет значение в народной жизни, то она должна быть свободна, а не то, что бы из снисхождения терпима в государстве»25. Представители либеральной общественной мысли России начала ХХ в. были убеждены в отсутствии в России свободы совести и констатировали наличие закрепленной на законодательном уровне строго подконтрольной и регламентированной свободы вероисповедания в значении веротерпимости.
В конце 1905 г. в обстановке строжайшей секретности представителями земств был подготовлен проект новой редакцией Основного закона Российской империи, в которой намечались особые статьи о свободе совести и вероисповеданий, о равенстве всех религий и «подданных» независимо от вероисповедной принадлежности последних. В III разделе поданного на имя председателя кабинета министров С. Ю. Витте проекта в перечне основных прав граждан содержались статьи, возбраняющие ущемление гражданских или политических прав и обязанностей граждан по вероисповедному принципу. Статья 18 гарантировала свободу совести каждому, а также право исповедовать любые верования и убеждения. Однако в окончательной редакции законов им места не нашлось, а Министерству внутренних дел было поручено разработать новый проект законодательства по религиозному вопросу.
В октябре 1906 г. был опубликован Высочайший именной указ «О порядке устройства последователями старообрядческих согласий и отделившихся от православия сектантами общин, а также о правах и обязанностях сих лиц», призванный развить и конкретизировать положения закона от 17 апреля 1905 г. Анализ делопроизводства Министерства внутренних дел департамента духовных дел иностранных исповеданий показывает, что российским законодательством начала ХХ в. под сектантством подразумевалась обширная и разноликая группа верующих, последователей как мистических, так и рациональных учений, отделившихся от официальных церквей (православной, католической, лютеранской, реформатской или англиканской) и не признающих церковной иерархии и таинств. На практике это проявлялось в том, что к числу сектантов относились любые религиозные объединения, не зафиксированные Уставом иностранных исповеданий 1896 г.
Обсуждением вопроса о сектантстве были заняты не только законодатели, но и общественные деятели и публицисты. Так, например, П. Н. Милюков в своей работе «Очерки по истории русской культуры» определял сектантство как «проповедь нового взгляда на веру», противоположность обрядовому благочестию26. Энциклопедический словарь под редакцией Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона предлагал понимать секту, с одной стороны, как «организованное общество людей, разномыслящих с господствующей церковью, но согласных друг с другом в религиозном отношении», с другой — как «вероисповедание, которому следует сравнительно небольшое число лиц, и притом, такое, которое с точки зрения большинства считается ложным или вредным»27. Согласно указу 1906 г., отделившимся от православия сектантам предоставлялось право свободного исповедания своей веры и отправления религиозных обрядов по правилам их вероучений, а также возможность образования религиозных общин. Очевидна была односторонность подобного указа, регламентировавшего порядок образования общин для старообрядцев и сектантов, отделившихся от православия, и оставлявшего за рамками законодательства массу религиозных общин, отпавших от инославных и иноверных исповеданий, поэтому тем же Указом от 17 октября 1906 г. министру внутренних дел высочайше поручалось разработать закон о сектантах, отпавших от иных христианских исповеданий.
В феврале 1907 г. Министерство внутренних дел представило на рассмотрение II Государственной Думы уже изданные «Правила о порядке устройства последователями старообрядческих согласий и отделившимися от православия сектантами общин» от 17 октября 1906 г. и вероисповедный законопроект «Об инославных и иноверных религиозных обществах». Правила от 17 октября 1906 г. были рассмотрены в Думе и Государственном Совете только в той части, которая относилась к старообрядческим согласиям, но т. к. между законодательными учреждениями по данному вопросу не было достигнуто единства мнений, то «Правила» были переданы в специальную согласительную комиссию. Вторую же часть Правил, касающуюся сектантов, отделившихся от православия, успела рассмотреть лишь думская комиссия по вероисповедным вопросам, которая объединила их с законопроектом «Об инославных и иноверных религиозных обществах». Согласно последнему, последователи всех вероучений, не содержащих в себе чего-либо противного государственному устройству, получали право образовывать общества для совместного удовлетворения своих религиозно-нравственных потребностей.
После рассмотрения законопроекта в комиссии по вероисповедным вопросам ее члены пришли к выводу, что данный проект более основывался на теоретических соображениях, чем на реалиях религиозной жизни страны. Комиссия высказалась за упрощение порядка образования, регистрации и прекращения деятельности вероисповедных обществ и религиозных общин, за расширение их прав в части отправления культа, религиозной пропаганды, строительства культовых зданий, приобретения имущества, учреждения учебных заведений и кладбищ. Однако она категорически отвергла принцип равенства всех вероисповеданий и идею отделения церкви от государства28.
13 марта 1910 г. Министерство внутренних дел утвердило «Правила об устройстве последователями сектантских вероучений вероисповедных съездов». В дополнение к ним 4 октября 1910 г. были утверждены «Правила для устройства сектантами богослужебных и религиозных собраний». Как показала практика, необходимость в них назрела. После выхода Указов от 17 апреля 1905 г. и Правил от 4 октября 1906 г. Министерству внутренних дел не раз приходилось специальными циркулярами разъяснять местным властям условия деятельности сектантских молитвенных собраний.
7 декабря 1912 г. на основе высочайше утвержденного особого журнала Совета Министров Министерство внутренних дел с целью пересмотра и доработки отозвало законопроект «Об инославных и иноверных обществах» из Государственной Думы. Одновременно с ним были сняты с рассмотрения в Думе и «Правила о порядке устройства последователями старообрядческих согласий и отделившимися от православия сектантами общин» от 17 октября 1906 г. Учитывая наработанный за шесть лет действия этого закона опыт, Министерство внутренних дел пришло к выводу, что существование и образование общин, состоящих из сектантов, отпавших как от православия, так и от инославных и иноверных вероисповеданий, с точки зрения государственной должно допускаться на одинаковых условиях, тем более что на практике далеко не всегда представлялось возможным установить первоначальную вероисповедную принадлежность той или иной группы сектантов. В связи с этим «в целях выработки единообразных правил для обеих категорий сектантов» Министерство внутренних дел считало целесообразным провести переработку законопроекта 1907 г. «Об инославных и иноверных религиозных обществах» параллельно с пересмотром закона от 17 октября 1906 г. об общинах, отпавших от православия29.
Свою главную задачу Министерство внутренних дел видело в выработке «общего и единообразного для всех вообще сектантов» законопроекта, который, во-первых,
всесторонне регламентировал бы условия образования и существования сектантских религиозных общин, а во-вторых, определял бы религиозную жизнь сектантов, не объединившихся в общины30. Характеризуя новый законопроект о сектантских религиозных обществах и общинах, министерство указывало, что он должен быть «составлен в соответствии со всей совокупностью в жизни духовных, общественных и политических запросов и стремлений сектантства и согласован с интересами государства»31. Новый законопроект подвергал существенному пересмотру всю систему юридических норм. Прежде всего, устанавливалось точное разграничение таких важнейших понятий, как вероисповедание, религиозное общество и религиозная община. Статус отдельной церкви или исповедания мог быть предоставлен вероучению только в законодательном порядке. Последователям всех не признанных законодательством, но не содержащих в себе ничего противного государственному устройству вероучений предоставлялось право свободно исповедовать свою веру и отправлять религиозные обряды, а также образовывать религиозные общества и религиозные общины. Правила устройства сектантских религиозных общин оговаривались в «Положениях о сектантских общинах, сектантских религиозных собраниях и о ведении метрических книг», представлявших собой результат переработки закона от 17 октября 1906 г. «О порядке устройства отделившимися от православия сектантами общин».
Проект закона был рассмотрен на заседании Миссионерского совета при Св. Синоде 9 мая 1916 г. В принятом на нем постановлении предлагалось признать новый вероисповедный закон «с точки зрения Православной церкви в России и православного Русского государства совершенно неприемлемым, как по лежащим в его основе принципам, так и по учиненному в нем осуществлению этих принципов». Наибольшее неудовольствие ревнителей православия вызвала попытка законодателей установить «одинаковый взгляд государства на все исповедания: православное, инославное и даже иноверное и общую легализацию для всех сект», что вытекало из уравнивания в правах сектантов, отпавших от православия, инославия и от иноверия. С точки зрения совета, это означало «государственное содействие к образованию сект и покровительство им». По мнению Миссионерского совета, «вероисповедная система Русского государства должна и впредь незыблемо основываться на принципах первенства и господства одной только православной веры, допущения в России на основах веротерпимости инославных исповеданий и христианских расколов и сект, терпимости не христианства, запрета атеизма и изуверных религиозных учений. При этом принципиальной основой отношений государства ко всем инославным и иноверным исповеданиям должна оставаться той же основой терпимости, а не покровительства»32.
Государственная Дума не успела рассмотреть этот вероисповедный законопроект, ибо разразившаяся Февральская революция в корне изменила общественно-политическую ситуацию в стране.
1 Красножён М. Иноверцы на Руси. Положение неправославных христиан в России. Юрьев. 1900. Т. 1. С. 10.
2 Свод законов Российской империи. СПб., 1892. Т. I. Ч. I. Ст. 44.
3 Дорская А. А. Свобода совести в России: судьба законопроектов начала ХХ века. СПб., 2001.
С. 32.
4 Московские ведомости. 1901. 8 марта.
5 Стахович М. О свободе совести // Санкт-Петербургские ведомости. СПб., 1902. № 267. С. 2.
6 Стахович М. О свободе совести // Санкт-Петербургские ведомости. СПб., 1902. № 267. С. 2.
7 Цит. по: Арсеньев К. К. Свобода совести и веротерпимость: сб. ст. СПб., 1905. С. 35.
8 Записки петербургских религиозно-философских собраний (1901-1903 гг.). М., 2005. С. 121-122.
9 Сафонов А. А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства в Российской империи в начале ХХ века. Тамбов, 2007. С. 104.
10 Московские ведомости. М., 1901. № 268-269. С. 3.
11 Новое время. СПб., 1901. № 9207. С. 4.
12 Мельгунов С. Церковь и государство в России. (К вопросу о свободе совести). М. 1907. Вып. 1. С. 25.
13 Одинцов М. И., ПинкевичВ. К., Редькина О. Ю. Государственно-церковные отношения в политической истории России // Государственно-церковные отношения в России: курс лекций. М., 1995. С. 47.
14 Правительственный вестник. СПб., 1904. № 283. С. 2.
15 Полное собрание законов Российской империи. 3-е. собр. СПб., 1905. Т. XXV. С. 237.
16 РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 2. Л. 143.
17 Мельгунов С. Церковь и государство в России. (К вопросу о свободе совести). М., 1907. Вып. 1. С. 93-99.
18 РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 314. Л. 7.
19 Сафонов А. А. Свобода совести и модернизация вероисповедного законодательства в Российской империи в начале ХХ века. Тамбов, 2007. С. 92-93.
20 Кипарисов В. О свободе совести. Опыт исследования вопроса в области истории церкви и государства с I по IX вв. М., 1883. Вып. 1. С. 27.
21 БердниковИ. Новое государство в его отношении к религии (К вопросу о свободе совести). Казань, 1904. С. 5.
22 Сильвестр, архимандрит. Современные искатели полной свободы совести перед судом православной церкви. Опыт критического решения этого вопроса. Харьков, 1903. С. 2.
23 Познышев С. В. Религиозные преступления с точки зрения религиозной свободы. М., 1906. С. 95-96.
24Арсеньев К. К. Свобода совести и веротерпимость. СПб., 1905. С. 9-10.
25 Горчаков. Лекции по церковному праву, читанные в Санкт-Петербургском университете. 1894-1895 гг. БМ, БГ. С. 67.
26 Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. М., 1994. Т. 2. Ч. I. С. 102.
27 Энциклопедический словарь / под ред. Ф. А. Брокгауза, И. А. Эфрона. СПб., 1900. Т. ХХК. С. 325.
28 Одинцов М. И., Пинкевич В. К., Редькина О. Ю. Государственно-церковные отношения в политической истории России // Государственно-церковные отношения в России: курс лекций. М., 1995. С. 49.
29 РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 304. Л. 32.
30 РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 304. Л. 32.
31 РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 304. Л. 186.
32 РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 304. Л. 33.
