CC BY
124
ФИЛОСОФСКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК
УДК 174
В.М. Розин
ПРОБЛЕМА ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ В ПРАКТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Институт философии РАН, г. Москва
В прошлом году в журнале «Психология» (2006, № 1) прошла интересная дискуссия «Психотерапия как наука» о состоянии и статусе современной психотерапии, где много говорили об эффективности этой дисциплины. Если одни участники дискуссии, например А. Сосланд, утверждали, что «эффективность психотерапии давно доказана», то другие возражали: неясно, говорили они, как измерять эффективность в психотерапии и что это такое. Например, А. Тхостов пишет: «Корректно проведенные исследования весьма немногочисленны, а утверждения самих психотерапевтов о безусловной эффективности их методов можно принимать только на уровне веры (Huber, 1996)» [1, с. 106].
За редким исключением психотерапевты неадекватно осознают собственную работу. Говоря здесь о неадекватности, я имею в виду, конечно, не простое осознание психотерапевтом своей работы, оно вполне приемлемое, а специальные реконструкции психотерапевтической деятельности, с которыми, естественно, можно соглашаться или нет. Такие реконструкции показывают, что наряду с деятельностью психологов, действительно полезной для пациента или клиента (в качестве примера здесь можно указать на психологическую помощь, основанную на изменении ценностных и смысловых структур сознания клиента), не менее распространены случаи деятельности и усилий психологов, приводящих к деструкциям психики пациента или клиента, к фрустрациям и новым проблемам, хотя осознаются результаты такой деятельности психотерапевтами прямо противоположно, во вполне оптимистическом ключе.
Желательно, чтобы психотерапевт не забывал, что он не только специалист, но и обычный человек и, следовательно, не свободен от недостатков. В частности, он может неадекватно оценивать и свою деятельность, и себя. Согласимся в этом отношении с тремя авторами - Ричардом Бэндлером,
Джоном Гриндером, Вирджинией Сатир, которые пишут: «Этот мир полон добрых намерений, и, равным образом, он полон осознания того факта, что эти добрые намерения не всегда осуществляются. Родители хотят самого лучшего для своих детей, дети для родителей, терапевты для своих клиентов, клиенты для терапевтов. И почему далее происходит так, что люди с такими добрыми и благородными намерениями вступают во взаимоотношения, полные горя и боли, до такой степени противоположные их намерениям. Мы верим, что происходит что-то, что находится вне контроля и сознания любой личности - какой-то упущенный момент, этот неосознаваемый кусок в общении, может быть найден, осознан и использован каждым» [2, с. 4].
Часто в оценке эффективности работы психотерапевта апеллируют к субъективным ощущениям клиента, который считает, что «ему стало лучше». Но является ли это «лучше» объективным критерием эффективности психологической практики? А что, если завтра ему станет еще хуже и именно потому, что пациент прошел, например, курс психотерапии? Здесь важно различать два случая: ближайший эффект психологической помощи, который чаще, чем реже бывает, с точки зрения самоощущений клиента, положительным, и более отдаленный, который, напротив, уже по объективным наблюдениям, чаще бывает отрицательным. Почему ближайший эффект чаще бывает положительным? Не потому ли, что с клиентом общаются, ему помогают, обсуждают его жизнь и проблемы. Не потому ли, что помогает клиенту специалист-психолог, который «знает» и поэтому может сказать, что с человеком, обратившимся за помощью, происходит на самом деле, отчего проистекает его неблагополучие и, главное, как от него избавиться. Клиент начинает понимать, что с ним происходило в прошлом и что происходит сейчас, у него появляется надежда.
Разве недостаточно этих трех факторов: участия и помощи - раз, понимания происходящего - два, появившейся надежды на улучшение - три, чтобы пациенту «стало лучше», даже если на самом деле (это на самом деле становится ясным или значительно позднее, или в специальном анализе) предложенная и принятая психологическая помощь была или неэффективной, или вовсе вредной, усугубившей неблагополучие клиента?
«Что же ценного, - спрашивает В.Н. Цапкин, -мы можем извлечь из обширной литературы по исследованию психотерапии? Важнейшими факторами, влияющими на эффективность психотерапии, независимо от теоретической ориентации психотерапевта, являются, согласно исследованиям Дж. Фрэнка (Frank, 1961), вера психотерапевта в действенность своего метода и вера пациента в помощь своего психотерапевта. Дж. Мармор (Marmor, 1975) в своем исследовании делает два главных вывода. Во-первых, эффективность психотерапии зависит не столько от метода, сколько от опыта и личности психотерапевта; этот вывод сделан на основании сопоставления результатов психотерапии, проводившейся, в частности, представителями различных психодинамических ориентаций (психоаналитиками, юнгианцами, адлерианца-ми) и поведенческими терапевтами. Во-вторых, во всех видах психотерапии действуют одни и те же психотерапевтические факторы (хотя и в разных пропорциях): 1) установление особого контакта между психотерапевтом и пациентом - исходная предпосылка, на которой строится психотерапия; 2) ослабление напряжения на начальной стадии, основанное на способности пациента обсуждать свои проблемы с лицом, от которого он надеется получить помощь; З) расширение репертуара когнитивных схем за счет информации, получаемой от психотерапевта; 4) оперантная модификация поведения пациента за счет позитивно-негативного подкрепления со стороны терапевта, а также коррективного эмоционального опыта в терапевтических взаимоотношениях; 5) приобретения социальных навыков благодаря идентификации с психотерапевтом; 6) убеждение и внушение, явное или скрытое; 7) усвоение и отработка адаптивных паттернов поведения при эмоциональной поддержке со стороны психотерапевта. Что же касается исследований, посвященных оценке эффективности различных психотерапевтических подходов, то они, на наш взгляд, по существу зашли в тупик» [3, с. 19].
Не подтверждают ли эти исследования и обычные наблюдения, а именно, что главное - это не знания механизмов психики, причин ее нарушения и способов восстановления, а взаимоотношения психолога с клиентом и вера последнего в возможность психологической помощи. Или все же психо-
лог знает и может реально помочь, поскольку владеет точными методами, основанными на психологической науке? Как пишет Ф.Е. Василюк, «психолог-практик ждет от теории не объяснения каких-то внешних для практики сущностей, а руководства к действию и средств научного понимания своих действий» [4, с. 20]. В связи с этим стоит еще раз обратиться к статье Тхостова. «Семиотическая составляющая - интерпретация некоторого явления, - пишет он, - принципиально неустранима из любой конкретной психотерапии. А иногда, как в случае ритуального лечения или плацебо-эффекта, составляет его единственное содержание. Причем не столь уж невесомое: плацебо-эффект составляет в среднем около 30 % терапевтического эффекта, а при применении определенных технологий может быть увеличен до 90 %» [1, с. 104]. То, что Тхостов называет «семиотической составляющей», на мой взгляд, связано с «концептуализацией», т.е. с тем, как человек понимает и истолковывает реальность и свою деятельность. Действительно, в психотерапии, так же, впрочем, как и в других гуманитарных областях, концептуализация создает самостоятельное содержание. В этом плане реальное содержание произведения - это всегда переплетение того, что создается объективными процедурами познания (восприятия) и концептуализацией.
Известно, что с начала ХХ столетия психологи все больше отходят от использования техники прямого внушения. Здесь была не одна причина, но, пожалуй, две главные - желание реализовать психологические представления (теории) и избежать обвинений, что психолог навязывает клиенту свои субъективные представления. «Видимо, не случайно, - пишет Сосланд, - история психотерапии началась с гипноза. Главным содержанием гипноза является основательная транстерминационная процедура (т.е. процедура, направленная на изменение состояния сознания пациента. — В.Р.)... транс-терминационная терапия - классический гипноз -подверглась самому энергичному вытеснению из поля психотерапевтического сообщества. Решающую роль, как известно, здесь сыграл психоанализ, где транстерминация оказалась так замаскированной, что ее мало кто мог обнаружить. Не составляет труда выделить две основные транстермина-ционные стратегии: манифестную и латентную. Манифестная осуществляется в рамках явной, форсированной процедуры, как в гипнозе, например, или же в пневмокатартической технике, принятой в трансперсональной терапии С. Грофа. Латентная же стратегия принята в школах, внешне как бы отказавшихся от явного использования в работе целенаправленных усилий, которые совершаются с целью навести измененные состояния сознания, скажем, в том же психоанализе. Мы, одна-
ко, стоим на том, что полностью этот элемент психотерапевтического действия никогда ни из какой практики не исчезает бесследно, а только переходит в иное, как уже сказано, латентное состояние. Принцип невмешательства, введенный в терапевтический обиход, создает иллюзию минимального участия терапевта.» [5, с. 233, 234, 258].
Спрашивается, а что плохого во внушении. Разве этим не занимаются абсолютно все - педагоги, политики, врачи, наши близкие? Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим один пример психотерапевтической работы.
Случай психологической помощи в рамках телесной терапии. Приведем сначала основные положения сторонников телесной терапии. Согласно их мнению, «даже если вы намеренно и сознательно не боретесь со стрессовой ситуацией, на нее тем не менее автоматически отреагирует ваше тело. Переживания отражаются в том, как люди двигаются, дышат, управляют своими мышцами, а также в болезнях, которыми они страдают. Более того, пептические язвы, высокое кровяное давление и другие соматические недуги, по крайней мере частично, обусловлены длительным стрессом... Телесные терапевты утверждают, что свободно текущая жизненная энергия (для ее обозначения Райх придумал термин “оргонная энергия”) является основой функционирования здоровой личности. Эта энергия, накапливаемая в результате потребления пищи, жидкости и кислорода, непрерывно течет по телу здорового человека. Избыток энергии, согласно Райху, рассматривается как сексуальное напряжение, для снятия которого необходим телесный оргазм. Невротичные индивидуумы направляют энергию на поддержание мышечного напряжения и этим подавляют свою сексуальность... Райх утверждает, что защитное поведение, которое именовал “броней характера”, выражается в напряжении мышц, называемом “телесной броней”, и стесненном дыхании; подавляемая механизмами защиты жизненная энергия может быть терапевтически высвобождена путем прямого манипулирования напряженной областью. Им были созданы методики для уменьшения хронического напряжения в каждой группе мышц, которые в ответ на физические воздействия высвобождали камуфлированные чувства» [6, с. 208, 210, 211].
Конкретно я рассмотрю записанный на видеокассету опыт психологической помощи ученика Райха Паракоса. Интересна сама обстановка, в которой происходила эта помощь. Джон Паракос со своими помощниками пришел в спортивный зал одной из московских школ. Прямо на полу зала расположились участники семинара, человек 30-40, в основном молодые психологи. Сначала в течение примерно часа Паракос с помощью пере-
водчика рассказывал основные принципы своей концепции. Его переводчик время от времени шутил, например, говоря, что сейчас «Джон будет делать чудеса», а те, кто будет вести себя как-то не так, их «Джон превратит в лягушку».
Сразу же установилась теплая, доверительная атмосфера; Паракос прекрасно владел аудиторией, демонстрируя обаяние, непринужденность, уверенность большого мастера. Его теория была одновременно проста и богата культурными ассоциациями. По мнению Паракоса, в человеке нужно различать дух - вершина пирамиды его психики, эмоции, ум и тело. 95 % нашего мозга, сказал Паракос, поражено страхом. Страх возникает в ответ на социальные требования и подавление. Чтобы ему противостоять, человек вынужден скрывать свои истинные чувства, надевает маску, «изображающую противоположные переживания». Он приходит к мысли, что откровенность опасна, «лучше быть все время сердитым и злым». Защищая себя, человек уничтожает любовь. Скрывая свои настоящие переживания (страх, любовь, желания), он одевается в броню телесных зажимов.
Наиболее характерные места зажимов - это шея, спина, поясная окружность, бедра. С точки зрения Джона Паракоса, человек, подобно скульптору, может лепить себя, для этого он должен обратиться к своему сердцу, но и к сознанию, опереться на свой дух и любовь. Содержание и направление работы в телесной терапии двоякое: с одной стороны, это осознание своего детства и страхов, осознание взаимоотношений с родителями, которые подавляли естественные желания и чувства ребенка, с другой - собственно телесные манипуляции: специальные упражнения, особое дыхание, речевые акты, направленные на снятие зажимов и высвобождение эмоций.
Затем Паракос вызвал из числа слушателей молодую женщину, чтобы продемонстрировать на ней свой подход. Женщина была одета в открытый купальный костюм, хотя все остальные участники семинара были одеты в обычные платья и костюмы. Паракос взял женщину одной рукой за запястье и в течение всей работы почти не отпускал ее руки. Другой рукой он то полуобнимал ее, то похлопывал по спине и бедрам, то слегка массажировал ей плечи и шею. При этом он говорил такие вещи: «Ваша грудь подсказывает, что о вас мало заботились в детстве», «вот здесь в бедрах видна лишняя энергия», «у Вас есть тенденция жаловаться на все», «Вам хочется быть хорошей девочкой». Или спрашивал ее: «Вы что-нибудь боитесь?», «Вас били в детстве?», «Кто, мать?», «А как вы убежали от родителей?», «Вы чувствуете себя счастливой?».
В ответ женщина отвечала, что в общем-то она, наверное, счастлива (в этом месте Паракос недо-
верчиво рассмеялся, как бы говоря: но мы-то с вами знаем, что это не так, хотя я Вас понимаю -нужно делать вид, что Вы счастливы), что ее почти не били, били очень редко, что она не убегала от родителей, а вышла замуж и уехала с мужем.
Паракос, не отнимая своей руки от запястья молодой женщины и массажируя ей плечи, сказал, что она что-то очень хочет. «Да, - сказала молодая женщина, - я что-то хочу, чего-то другого, но не могу это получить». Паракос подвел ее к матам, лежащим на полу в спортивном зале, со словами: «Я чувствую Вас, у Вас замечательная душа, Вы хотите найти истину, это так прекрасно, но Ваше тело не подчиняется Вам, попробуйте найти то, что Вы ищите, через свое тело».
Потом он помог женщине лечь на маты и попросил ее, согнув колени, одновременно ударять ногами и руками по матам. Ассистенты Паракоса помогали женщине делать нужные движения, когда она забывала ударять по матам ногами и руками одновременно. Сам Паракос массажировал ей живот и плечи, синхронизируя свои движения с движениями самой женщины. При этом он говорил ей: «Бейте свою мать, Ваши проблемы как-то связаны со злостью в отношении матери? Что Вы ощущаете по отношению к матери?» Женщина ответила: «У меня всегда был внутренний протест. Я чувствовала стену». «Давайте, - сказал Паракос, - сломаем эту стену. Кричите громко - нет, нет... Громче! Еще громче! (обращаясь к зрителям) Помогите ей».
В такт крикам молодой женщины все сидящие стали кричать, помогая: «Нет, нет, нет...» После 5-7 минут Паракос поднял молодую женщину (она устала и была сильно возбуждена) и продолжил с ней беседу: «Ваша улыбка говорит: я хорошая девочка. Вы ненавидите свою мать?» «Нет, - ответила женщина, - я ее жалею». «Выбросьте это из головы, - категорически сказал ей Паракос. - Вспомните себя в детстве. Вас бьют, Вам так грустно».
Паракос снова положил ее на маты и приказал ударять ногами и руками по матам, громко крича: «Ну почему? Ну почему?» Параллельно он активно массажировал ей живот и грудь. Женщина стала старательно выкрикивать: «Ну почему? Ну почему? Ну почему я такая добрая? Почему я должна защищать сына? Почему я так боюсь? Ну почему? Ну почему?» Ее возбуждение росло, и вдруг... бурная истерика со слезами.
Паракос крепко обнял ее и стал успокаивать, похлопывая и поглаживая ее. Постепенно напряжение спадало, истерика сошла на нет, женщина успокоилась, чувствуя огромное облегчение и освобождение. Позднее она скажет Паракосу: «Вы как Бог».
Прокомментируем теперь происходившее, даже не работу, а настоящее действо. Для всех присутс-
твующих (психологов, зрителей, молодой женщины) работа Паракоса - это образец творчества большого мастера. Паракос помог женщине осознать ее конфликт с матерью, а также с мужем (эту часть работы Паракоса мы опустили), помог ей высвободить детские страхи и отрицательные переживания. Присутствующие были уверены, что в результате молодая женщина будет чувствовать себя значительно лучше и действовать в жизни эффективнее.
Теперь мои впечатления. Они совершенно другие. Прежде всего я увидел вполне благополучную по российским стандартам женщину: у нее есть мать, муж, ребенок, интересная профессия (она, если не ошибаюсь, - начинающий психолог). Женщина, не задумываясь, осознает себя достаточно счастливой (я не считаю, как Паракос, что она неадекватно оценивает свою жизнь и ощущения). Даже с матерью у нее нормальные отношения. Конечно, какие-то проблемы есть (а у кого нет проблем с родителями), но проблемы вполне обычные. Что же я увидел в конце сеанса? Женщина пришла к твердому убеждению, что у нее конфликт с матерью и мужем, который мешает ей жить и быть счастливой. Она почти обожествила Паракоса и одновременно утвердилась в предельной эффективности телесной терапии. По сути, на моих глазах Паракос всего за два часа искусно вырастил в женщине глубокий конфликт к самым близким для нее людям. Каким образом? Надо признать, с помощью богатой техники и глубокого опыта.
Сначала Паракос погружает свою клиентку в трудную, фрустрирующую ситуацию. Он ставит ее полуобнаженной перед большой аудиторией, фамильярно берет ее за руку, делает замечания по поводу ее фигуры, похлопывает и полуобнимает ее. И все это под внимательными взорами 30-40 нормально одетых мужчин и женщин.
Конечно, можно возразить: женщина сама идет на эти условия, понимая, что участвует в психотерапевтической процедуре. Безусловно, сама и понимая, но и обычные чувства (стыда, приличия, дистанции) от такого понимания у нее никуда не исчезают. Далее, Паракос укладывает ее перед собой на маты, над ней стоят его ассистенты, она вынуждена, лежа перед мужчинами и незнакомыми людьми, делать какие-то странные движения, все видят ее истерику, видят, как Паракос обнимает ее и успокаивает, вполне по-матерински или как муж, или как отец. Но ведь он и не мать, и не муж, и не отец, а вполне незнакомый, чужой мужчина. В такой ситуации молодая женщина не может не быть фрустрированной, у нее быстро складывается конфликт с... Паракосом и аудиторией. Однако осознает она его совершенно неадекватно: как конфликт с матерью и мужем. И вот почему.
Паракос искусно подталкивает ее к принятию тезиса о конфликте, он так интерпретирует ее часто неопределенные высказывания, что они начинают ей казаться знаками, указывающими на конфликт. Более того, он требует, чтобы молодая женщина не просто ударяла по матам ногами и руками, но и представляла при этом, что бьет свою мать. А в чем смысл выкрикиваний - «Нет, нет, нет!», «Ну почему, ну почему?». Эти крики индуцируют обиду, а обида тот час же направляется Паракосом в русло конфликта. К тому же его клиентка совершенно не в состоянии ничего осознать: она настроена на психологическую помощь, ей представили Паракоса как замечательного мастера, ей приходится делать трудную работу, она переживает необычность всей ситуации, набирающий силу конфликт и свою фрустрацию.
Наконец, нельзя недооценивать и возможности телесной терапии. С одной стороны, женщина делает сложные непривычные для нее физические упражнения, с другой - Паракос массирует ей живот и грудь, очевидно, вызывая ритмическое глубокое дыхание, а оно, как известно, ведет к измененным состояниям сознания, что, как известно, облегчает суггестию. С третьей стороны, Паракос и аудитория внушают ей определенные состояния и переживания.
Истерика была кульминацией этого сложного процесса и воздействия. Противоречивые чувства молодой женщины, которые она не была в состоянии разрешить и интегрировать, вызвали эмоциональный взрыв. На волне этого взрыва и действий по его гашению, которые Паракос использует для усиления своего влияния, происходит окончательное закрепление в сознании молодой женщины представления о конфликте. Она уже прямо-таки чувствует обиду к матери и мужу, считает, что ее истерика вызвана этой обидой. Ей кажется, что Паракос не только раскрыл ей глаза на истинное положение дел, но и помог освободиться от сковывающих ее неотреагированных чувств и переживаний.
Так выглядит вся ситуация, с точки зрения автора. Если соглашаться с этой интерпретацией, то нужно признать следующее: мы имеем в данном случае дело не с психологической помощью, а с совершенно другим явлением. Паракос под видом психологической помощи, правда, не осознавая этого, разрушает психику своего клиента. А как еще можно квалифицировать его действия по выращиванию в человеке конфликта? Как искреннее заблуждение, как неконтролируемое изменение чужой психики, как распространение психологических идей и теорий телесной терапии? Мы ведь не знаем, какой конфликт вырастил Паракос у своей клиентки? Может быть, у молодой женщины после
этого сеанса испортятся отношения с матерью и мужем, она перестанет им доверять и на самом деле станет несчастной. Ну, а дальше возможно и более трагическое продолжение: преждевременная смерть матери, развод с мужем, одиночество и т.п. Я вовсе не запугиваю себя и читателя, а просто анализирую одну из возможных линий развития событий, чтобы объяснить, почему я говорю о разрушении психики.
Есть и еще один интересный момент. И пациентка Паракоса, и он сам во время сеанса, так сказать, «ловят» необычные состояния, правда, разные. Пациент проходит через сильные переживания и трансформации понимания своих близких. Паракос получает удовольствие от своей работы, власти над молодой женщиной и аудиторией, от своего успеха. С точки зрения Сосланда, все это характерно для психотерапевтической работы. «Если бы мы перечислили, - пишет он, - основные моменты формирования технических принципов различных школ в психотерапии, то, безусловно, соображения комфорта терапевта всегда играли бы очень важную роль. “Удовольствие от терапии” испытывать должен вовсе не только лишь один пациент, иначе, конечно, у такой практики будут большие трудности в смысле распространения и рекрутирующей перспективы. Конечно, одно из явных достоинств терапевтического процесса - ощущение терапевтом своего властного превосходства над пациентом. Психоанализ, мы знаем, трактует сюжет сновидения как исполнение подавленных желаний. Так вот, как обстоит дело с осуществлением желаний пациента — вопрос темный, во всяком случае, не идущий в сравнение с полной ясностью относительно того, что касается желаний терапевта. Реализация желаний последнего здесь несомненна, что видно уже из той невероятной симпатии, которой пользуется эта терапевтическая процедура у всех без исключения» [5, с. 202, 231].
И опять же, согласен, все дело в интерпретации. Но я хотя бы отдаю себе отчет в этом, а Паракос и многие психологи - нет. Далее можно возразить, что авторская интерпретация не лучше, чем интерпретация психологов или Паракоса, кроме того, она сама опирается на другие, например философские, интерпретации, а те, в свою очередь, еще на какие-то интерпретации и т.д., вплоть до бесконечности. Обсуждая этот вопрос, Мишель Фуко пишет:
«Эта принципиальная незавершенность интерпретации связана, как мне кажется, еще с двумя фундаментальными принципами... Первый из них: если интерпретация никогда не может завершиться, то просто потому, что не существует никакого “интерпретируемого”. Не существует ничего абсолютно первичного, что подлежало бы интерпрета-
ции, так как все, в сущности, уже есть интерпретация, любой знак по своей природе есть не вещь, предлагающая себя для интерпретации, а интерпретация других знаков... Фрейд также интерпретирует не знаки, а интерпретации. Что обнаруживает Фрейд за симптомами? Не “травматизмы”, как принято считать, а фантазмы, несущие нагрузку тревожности, то есть такое ядро, которое по самой своей сущности уже есть интерпретация... Поэтому Фрейд мог интерпретировать то, что пациенты предъявляли ему как симптомы лишь в языке самих пациентов. Его интерпретация есть интерпретация некоторой интерпретации, причем в ее собственных терминах. Известно, например, что Фрейд изобрел термин “сверх-Я” (8игшо1) после того, как одна из его пациенток сказала ему: “Я чувствую, что на мне (8иг шо1) - собака...” Интерпретируется не то, что есть в означаемом, но, по сути дела, следующее: кто именно осуществил интерпретацию. Основное в интерпретации - сам интерпретатор, и, может быть, именно этот смысл Ницше придавал слову “психология”» [7, с. 52, 53].
Слабость интерпретаций Паракоса в том, что, во-первых, Паракос не понимает, не осознает, что именно он делает, во-вторых, выдает свою неот-рефлексированную интерпретацию (теорию) за саму реальность. Теперь рассмотрим другой случай, на мой взгляд, ответственной психотерапевтической работы.
Пример гуманитарно ориентированной психотерапевтической работы. Пациентку Павла Волкова звали Света.
«Семейное счастье, любимая работа, уважение людей, - начинает описание этого случая Волков, -все неожиданно исчезло для Светы. Четыре госпитализации в дома для умалишенных, одиночество, инвалидность второй группы без права работать -таковы обстоятельства жизни моей пациентки на момент нашей встречи в 1984 году» [8, с. 456, 478].
Характер событий ее деформированной реальности Волков характеризует так: «Правда, порой у нее возникали разные “дикие” предположения, но серьезно верилось лишь в одно: какая-то группа людей, скорей всего не очень многочисленная, организовала своеобразную травлю. В нее вовлечены ее коллеги по работе и некоторые посторонние люди, распространяются сплетни, за ней подсматривают, даже каким-то образом временами подключая ко всему этому телевизор и прессу. Причем все организовано по мафиозному принципу, то есть простые исполнители ничего не знают и не имеют прямого выхода на центральную группу. Кто они и зачем ее травят - этого в точности она не знала» [8, с. 468].
Теперь, как Волков видит генезис самого заболевания, какой психологический портрет Светы он со-
здает. «Происшедшее с ней Света определила краткой формулой: “Мою жизнь сломали, впутав в невыносимую ситуацию”». При этом она отмечает, что «ситуация» явилась лишь десятикратным усилением ее сложившихся отношений с окружающими.
«Уже в детстве отличалась своеобразием. Любимица матери, баловница, прелестная, с белокурыми красиво вьющимися волосами, милая, но с характером. Много читала, не стремилась в веселый и бездумный коллектив сверстников. Еще маленькая жила по своим принципам, требуя их признания у окружающих. С детства чувствовала свою исключительность, особенность.
И вот она вышла из узкого семейного мирка в клокочущий большой мир. Хочется сказать свое слово, занять место в обществе в соответствии со своим “природным аристократизмом”. В душе все чаще возникает чувство неподатливости мира, некоего сопротивления ее мечтам и желаниям. В мире обнаруживается что-то бездушное, холодное. Мир оказывается конъюктурным, пошлым, безразличным к ее тонкости и богатству самовыражения.
(Света пытается понять происходящее и постепенно открывает для себя, что существуют два типа людей - «удачники» и «неудачники», и в этом вся суть. - В.Р.). Неудачник отличается патологической неспособностью приспосабливать свое “я” к чему-то выгодному, но антипатичному духовно. Удачник же, как раз наоборот, обладает этим наиважнейшим для жизни “талантом”. Жизнеспособные приспособленцы добиваются успеха, а тот, кто ищет истину, должен уступить им место. Постепенно к людям, достигшим успеха, у Светы начинает формироваться воинственно-отрицательное отношение: ведь их успех стоит на костях неудачников, людей истинных.
Внутреннее отношение Светы к удачнику становится все агрессивней. Все больше и больше в отношениях с людьми дают о себе знать спрятанные, но готовые к нападению клыки. Больная до сих пор не знает, кто конкретно ее преследователи, многое неясно, но все-таки ей кажется, что “ситуация” связана с ее отношениями с удачниками. Наверное, им стало неприятно, когда она, неудачник по духу, вдруг добилась успехов и при этом не утратила своей индивидуальности, свободы. Видя, что неудачник выбился в удачники, кто-то не смог этого допустить и нанес ей сокрушительный удар» [8, с. 470-473].
Получается, что свое неблагополучие, состоявшее в конфликте с окружающими (удачниками), Света поняла и объяснила таким образом, что удач -ники составили против нее заговор (в статье «Миф психотерапии» В. Руднев пишет: «Язык истеричен. Что определяет истерию? Конверсия, вытеснение, демонстративность, иконизация» [9, с. 100]. Но,
думаю, дело не столько в языке, сколько в концептуализации, которая, конечно, предполагает язык, но к нему не сводится).
В ответ на заговор удачников Света принимает контрмеры: начинает скрывать свои чувства и мысли, перестает общаться с окружающими. В свете нового понимания событий она пересматривает свою жизнь и убеждается, что да, действительно, ей всегда завидовали удачники, а все ее проблемы на самом деле были связаны не с нею, а с кознями удачников. С каждым днем Света все яснее ощущала заговор, видела, как он растет, становится все более изощренным, уже близких людей, и поэтому все активнее она возводила стену между собой и людьми. Она принимает решение уйти с работы, перестает доверять своим близким. Заговорщики все больше лишают ее свободы, Света все больше изолирует от людей свою жизнь. Тогда удачники наносят ей окончательный удар: ее помещают в психиатрическую больницу. Света отчаянно сопротивляется, но снова и снова попадает в психушку.
Как же Волков сумел ее убедить, что нужно перестать бороться против удачников и начать действовать, сообразуясь с социальными обычаями? Во-первых, он сыграл на ее безумном страхе перед госпитализациями; во-вторых, воспользовался тем, что в своей основе Света была рациональной личностью, и поэтому рациональные соображения, если они не противоречили ее деформированной реальности, принимались как весомые доводы; в-третьих, Павел учел профессиональный талант Светы симулировать ситуации, которых на самом деле не было. Например, чтобы убедить председателя ВТЭК разрешить Свете работать, Волков сказал ей: «“Света, если хотите работать, нужно сыграть”. Света все поняла и, включив диссимуляцию, убедила председателя гораздо лучше меня. Ей поверили на ВТЭК, что вся болезнь позади, хотя на самом деле больная была такой же, как и раньше, только научилась благодаря нашим беседам диссимулировать» [8, с. 478].
«С началом нашей работы, - пишет Волков, -больная уже не попадает в больницы, через год снимает инвалидность и возобновляет работу по специальности ассистента режиссера, резко сокращает прием психотропных средств. В дальнейшем отмечается несколько тяжелых психотических обострений, но благодаря нашему контакту даже в эти периоды удается обойтись без госпитализаций и, продолжая работу, переносить обострения при минимуме лекарств. Успех психотерапии, быстро приведший к неожиданной социальной реабилитации, удивил всех, кто близко знал больную». Да и как не удивляться, если психиатры считали Свету безнадежной. Например, председатель ВТЭК по поводу нее сказал буквально: «Да она же в доску
сумасшедшая! Я ее отлично помню по предыдущему ВТЭКу, она там такое несла» [8, с. 456, 458].
То есть мы рассматриваем, безусловно, такой пример психологической помощи, которую можно считать получившейся и эффективной. В работе Волкова стоит отметить два разных момента: собственно гуманитарную стратегию мысли (идея неповторимой, под конкретного человека, психотерапии, совместного движения психотерапевта и больного, удерживание одновременно двух планов - понимание человека через живое общение и взаимодействие и как заданного теоретическими психологическими представлениями) и стратегию, которую можно было бы назвать «троянским конем». Эта страте -гия состоит в том, чтобы, установив контакт с пациентом, повести его, способствовать формированию у него поведения, которое с объективной точки зрения выглядит абсолютно нормальным, а затем и на самом деле становится нормальным. Для этого, во-первых, переинтерпретировались события деформированной реальности (да, преследования, но понятные по своим мотивам и логике), во-вторых, вводился новый уровень управления поведением, состоящий в имитации для остальных людей нормального поведения. Когда Света научилась вести себя и жить нормально, деформированная реальность стала ненужной, мешающей, именно поэтому от нее можно было отказаться.
«В обобщенном виде то, что я пытался донести до Светы, звучит примерно так: Я знаю, что ваши действия понятны, но кому? Вам и мне. А окружающим? Согласитесь, что окружающие видят лишь ваше внешнее поведение, оценивают его стандартной меркой, по которой оно получается ненормальным. Для госпитализации нужен повод, и вы его давали. у вас есть выбор: либо продолжать жить по-прежнему и с прежними последствиями, либо вести себя, не нарушая писанных и неписанных договоров, тем самым избегая больниц.
Нельзя обменяться душами и личным опытом. У нас есть вариант. Первый: каждый старается доказать свою правоту, при этом никакая правда не торжествует и между нами конфликт. Второй: каждый соглашается, что все имеют право на свою правду и свой миф, при этом в глубине души считает правым себя, но в реальных отношениях корректен и строит эти отношения не на расхождениях, а на сходстве. Если люди не хотят конфликта, они должны строить свои отношения на общих или нейтральных точках соприкосновения, не претендуя на общепринятость своих мифов» [8, с. 492-496].
Важными моментами помощи и исцеления Светы были также общение, поддержка, культивирование всех положительных аспектов жизни. Чтобы пройти сквозь психоз, отмечает Волков, «нужно
иметь направление и ориентир, нужно иметь непсихотические ценности и смыслы, которые сохраняются даже на высоте психоза. У моей больной такие ценности есть. Дочь Оля, работа, собственное творчество. Смысл, освещая жизнь, гонит вместе с душевным мраком все привидения» [8, с. 498].
Хотя Волков использовал в своей работе со Светой разнообразные психологические представления, в частности разработанную им характерологию и типологию психических заболеваний, он не редуцирует Свету к этим представлениям, а использует их для определения стратегии ближащих и более отдаленных гипотетических действий. Эти действия составляют только один план его работы, другой - совместное движение со Светой, анализ того, что реально получается из этого движения, даже пересмотр собственных представлений. Например, вынужденный использовать ее способность к диссимуляции, Волков пишет следующее: «Возникает этическая проблема: что же, моя позиция лицемерная, неискренняя?.. Суть в том, что подыгрываешь и лицемеришь с болезнью, а общаешься с человеком, более того - до человека в данной ситуации можно добраться лишь ценой подыгрывания болезни. Другого пути нет» [8, с. 488-489].
Можно говорить, что в жизни Светы три раза складывалась личность. Первую личность мы наблюдаем до болезни, вторые две (шизофреническую и нормальную, но полуобморочную, подавленную) во время болезни, третью после выздоровления. Наиболее интересно, как складывается новая здоровая личность. Она формируется, когда Света пошла на компромисс относительно своих представлений, выбрав путь имитации здорового поведения, когда она учится новому поведению, когда с кровью смиряет свою прежнюю личность. Света «сама в целях защиты, - пишет Волков, - стала тянуться к простой тихой жизни, в которой нет конфронтации и борьбы. Почему это служит цели защиты? Потому что и мир, соответственно, оказывает меньше противодействия. Но отказ от прежней духовно-психологической ориентации с высокими претензиями, в которые было вложено много эмоциональной энергии, очень непрост. Переход в иную манеру существования, более бедную, с точки зрения Светы, может быть совершен лишь через слезы, боль, нравственный протест, ламентации и истерики (и добавим - через переосмысление собственной жизни и личности, через формирование нового скрипта, в котором роль конфликтных отношений была уже другая. - В.Р.)» [8, с. 502-503].
Андрей Пузырей обратил мое внимание, что в рамках подобной стратегии можно, в свою очередь, реализовать два разных подхода: один можно назвать «адаптационным», другой - «преобразующим» или собственно «развивающим». Адаптаци-
онный подход ориентирует пациента именно на адаптацию, на «блестящее приспособление к дефекту», как удачно выразился однажды психотерапевт прошлого века С. Консторум. Этот случай мы имеем как раз на той стадии лечения, когда Света училась имитировать нормальную жизнь, сохраняя при этом в неизменности все свои болезненные представления, т.е. оставаясь в рамках деформированной реальности. В развивающем варианте происходит, так сказать, настоящее преображение пациента. Он, естественно, не без помощи психотерапевта, проходит через экзистенциальный кризис, переосмысляет свои представления и ценности, часто кардинально меняет образ жизни. Как правило, в этом случае и психотерапевт вынужден пересматривать определенные свои представления, ведь он должен не просто направить человека на путь выздоровления, а помочь ему стать человеком.
Проанализированные здесь два случая психотерапевтической работы могут быть осмыслены при условии различения в сложившейся психотерапевтической практике двух разных подходов к использованию психологических представлений. Один, вполне укладывающийся в идеологию фрейдизма, когда целое (психика, личность и прочее) задается психоаналитической теорией и схемами, а психотерапевтическая помощь понимается в логике вменения (внушения) пациенту этих теорий и схем. В том случае, если пациент принимает их, ему объясняют, что с ним на самом деле и как лечиться.
Указанная здесь стратегия опирается на три не всегда осознаваемые предпосылки. Первая состоит в том, что практика имеет дело с научным знанием и теорией, хотя на самом деле - прежде всего с языком описания, с интерпретациями и лишь затем, всего лишь с гипотетическим знанием. Вторая предпосылка, что человек «прозрачен», что его рано или поздно целиком и полностью можно описать на основе исповедуемой исследователем (практиком) психологической теории. В свое время предельно откровенно эту позицию заявил Дж. Уотсон. «Бихевиоризм, - писал он, - ни на одну минуту не может допустить, чтобы какая-нибудь из человеческих реакций не могла быть описана в этих терминах» [10, с. 36] (т.е. с помощью теоретической схемы «стимул-реакция»). Третья, опирающаяся на две предыдущих, что психолог, познав в своей науке устройство, механизм психики, ее законы, может управлять человеческим поведением. «Не Шекспир в понятиях, как для Диль-тея, - писал в 1927 г. Л.С. Выготский, - но психотехника - в одном слове, т. е. научная теория, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением» [11, с. 389]. Впрочем, ради справедливости нужно заметить, что эти три предпосылки разделяются и
декларируются прежде всего сторонниками естественно-научного подхода в психологии. Другие психологи, ориентированные на гуманитарный подход, или отвергают эти предпосылки, или следуют им, не осознавая того.
Второй подход. Психотерапевт работает одновременно на двух уровнях. Первый задается гуманитарно ориентированными психологическими теориями и схемами. На их основе психотерапевт вычленяет свой объект, осмысляет терапевтическую ситуацию, намечает стратегию работы с пациентом, корректирует свои действия. Второй уровень представляет собой недетерминированное психологической теорией и схемами общение психотерапевта со своим пациентом как с обычным человеком. Психотерапевт старается ему помочь, внушить уверенность в благоприятном исходе дела, передать свой опыт, добавить энергию и так далее, и тому подобное, причем специфическое и уникальное в каждом конкретном случае.
«В процессе работы с психотиками, - пишет психотерапевт П. Волков, - я пришел к незамысловатой “идеологии” и несложным принципам. Самое главное доверительный контакт больного и врача возможен лишь при условии, если врач принимает точку зрения больного. Это единственный путь, так как больной не может принять точку зрения здравого смысла (именно поэтому он и является больным). Если пациент чувствует, что врач не только готов серьезно его слушать, но и допускает, что все так и есть, как он рассказывает, то создается возможность для пациента увидеть во враче своего друга и ценного помощника. Как и любой человек, больной доверится лишь тому, кто его принимает и понимает (обратим внимание - врач как друг и помощник, как понимающий и принимающий. -В.Р.).
Больной в случае доверия может посвятить врача в свой бред и начать советоваться по поводу той или иной бредовой интерпретации. Таким образом, врач получает возможность соавторства в бредовой интерпретации. В идеале психотерапевт будет стремиться к тому, чтобы пациент со своим бредом “вписался”, пусть своеобразно, в социум. В бредовые построения врач может вставить свои лечебные конструкции, которые будут целебно действовать изнутри бреда.
Психотерапевту следует развивать тройное видение. Он должен уметь одновременно видеть проблемы пациента так: а) специалист-психиатр, б) просто здравомыслящий человек, в) совершенно наивный слушатель, который верит каждому слову психотика и считает, что все так и есть, как тот говорит. Последнее видение с необходимостью требует способности живо ощутить (то есть не только умом, но и своими чувствами) психотический мир.
Я являюсь сторонником Юнговского принципа, что вместе с каждым больным нужно искать свою неповторимую психотерапию» [8, с. 457-460].
Важно, что на этом втором уровне психотерапевт и пациент - это два человека одной культуры. Правда, психотерапевт здесь выступает в роли личности, пришедшей на помощь, у него есть опыт такой помощи, уверенность, силы, ощущение своего назначения; в конкретном случае каждым терапевтом все это понимается по-разному. Пациент же -это человек, обратившийся за помощью.
Так вот, работа психотерапевта одновременно на двух указанных уровнях, где за счет второго уровня сохраняется целое - человек и его культура, позволяет психотерапевту помочь пациенту, не создавая дополнительных проблем. Конечно, при условии, если правильно выдержаны все другие необходимые условия работы. Будем эту стратегию психотерапевтической работы, в отличие от психоаналитической фрейдистской идеологии, называть «гуманитарной».
А. Сосланд указанные два подхода связывает с противопоставлением «номотетического подхода (генерализирующего) и идеографического (индивидуализирующего)». «Проблема здесь в том, - замечает он в статье “Психотерапия в сети противоречий”, - что оба эти подхода сталкиваются на одном поле. Психотерапия не может фундировать себя как естественно-научная дисциплина, ибо уникальность любой терапевтической ситуации под влиянием множества факторов не умещается в рамки, подходящие для операционализации и количественного исследования» [12, с. 49].
А. Пузырей обратил мое внимание на то, что в естественно-научном подходе соотношение между теорией и психотерапевтической практикой таково, что предполагается возможность строго охарактеризовать интересующий психотерапевта психический феномен, что позволяет затем определять как причины психического заболевания, так и терапевтические процедуры. В гуманитарном же подходе это соотношение принципиально другое: здесь теория задает всего лишь сменяемые по мере надобности «леса»; психотерапевтическая стратегия и действия определяются не столько теорией, сколько личностью психотерапевта, его психотерапевтической концепцией, взаимоотношением с клиентом, уникальным процессом психотерапевтической помощи.
Вопрос о разных типах отношения психологической теории и психотерапевтической практики обсуждается также Д. Ушаковым, открывающим дискуссию «Психотерапия как наука», и Сосландом, который пишет, ссылаясь на Гуттерера, что «психологические исследования идут за практикой, а не наоборот» [12, с. 52]. Здесь стоит обратить внимание, что есть два рода психологических теорий. Если одни, начиная с середины Х1Х в. действительно формиро-
вались в отрыве от психологических практик и лишь затем старались к ним повернуться, то другие, как психоанализ, складывались вместе с соответствующей психологической практикой. В своих работах я показываю, что теория Фрейда несет на себе печать не только его методологических установок, но и психотерапевтической практики, которую он формировал. Первоначально Фрейд создает психотехнические схемы, помогающие ему понять, как он работает со своими клиентами, затем Фрейд обобщает эти схемы до теории, описывающей психику как таковую [13, с. 143-169]. Этот ход - от собственного психотехнического опыта к теории - характерен и для других психологов-практиков. Если психотехнический опыт у каждого крупного психолога-практика свой, то психологическая теория почему-то трактуется им как универсальная, объективно описывающая психику человека.
Если психотерапевт не различает указанные два подхода (фрейдистский, по сути, естественно-научный и гуманитарный), то он, подобно, например, Л. Хьеллу и Д. Зиглеру, не может выработать отношение к существующим психологическим теориям и практикам. С одной стороны, два известных психолога - сторонники естественно-научного дискурса. Действительно, вот что они пишут.
«Современная психология личности, являясь научной дисциплиной, трансформирует умозрительные рассуждения о природе человека в концепции, которые могут быть подтверждены экспериментально, а не полагаются на интуицию, фольклор или здравый смысл. Являясь объектом изучения, личность, кроме того, представляет собой абстрактное понятие (в современном языке науковедения - «идеальным объектом». — В.Р.). Тем не менее, теория в целом принимается в научном мире как обоснованная и заслуживающая доверие в той степени, в какой результаты наблюдений за феноменом (обычно основанные на данных, полученных в конкретных экспериментах) согласуются с объяснением того же феномена, вытекающим из самой теории. Теория должна не только объяснять прошлые и настоящие события, но также и предсказывать будущие. Теории личности выполняют разные функции в психологии. Они дают нам возможность объяснить, что собой представляют люди (выявить относительно постоянные личностные характеристики и способ их взаимодействия), понять, каким образом эти характеристики развиваются во времени и почему люди ведут себя определенным образом» [14, с. 20, 22, 26. 27].
Как мы видим, налицо почти весь джентльменский набор естественно-научного дискурса: обобщение эмпирического материала с помощью абстрактных понятий и гипотез, установки на теорию, эксперимент, прогнозирование. С другой стороны,
тут же мы встречаем характеристики науки, характерные для гуманитарного дискурса.
«Хотя персонологи, - пишут авторы рассматриваемой книги, - признают, что в способах поведения людей есть сходство, они прежде всего стремятся объяснить, как и почему люди отличаются друг от друга. Позиция, занимаемая персонологом в отношении свободы - детерминизма, сильно влияет на характер его теории и следующие из нее выводы о сущности человеческой природы. Это в равной степени верно и в отношении других основных положений. Теория личности отражает конфигурацию позиций, занимаемых теоретиком в отношении основных положений о природе человека». «Теория - это система взаимосвязанных идей, построений и принципов, имеющая своей целью объяснение определенных наблюдений над реальностью. Теория по своей сути всегда умозрительна и поэтому, строго говоря, не может быть “правильной” или “неправильной”. Теория личности является объяснительной в том смысле, что она представляет поведение как определенным образом организованное, благодаря чему оно становится понятным. Другими словами, теория обеспечивает смысловой каркас или схему, позволяющую упрощать и интерпретировать все, что нам известно о соответствующем классе событий. Например, без помощи теории (очевидно, психоанализа З. Фрейда. - В.Р.) было бы трудно объяснить, почему пятилетний Рэймонд испытывает такую сильную романтическую привязанность к матери, в то время как отец вызывает у него чрезмерное чувство негодования» [14, с. 22, 26].
Здесь по меньшей мере два положения (теория отражает конфигурацию позиций, занимаемых теоретиком в отношении основных положений о природе человека, и обеспечивает смысловой каркас или схему, позволяющую упрощать и интерпретировать), - специфичны для гуманитарного подхода. Представители же естественных наук занимают относительно объекта изучения (природных феноменов) не разные позиции, а одну, позволяющую не понимать и интерпретировать, а рассчитывать, прогнозировать и управлять природными явлениями.
В заключение хочу рассмотреть вопрос о том, нужно ли, как это делают многие психотерапевты, вытаскивать на свет все, что скрыто (сознательно или бессознательно) и неосознаваемо? Психологи утверждают, что это необходимо, чтобы помочь человеку. Однако наблюдения показывают, что только в некоторых случаях осознание скрываемого или неосознаваемого помогает в решении наших проблем. Чтобы понять, почему, учтем такое обстоятельство. Начиная с античности складывается личность, т.е. человек, действующий самостоятельно, сам выстраивающий свою жизнь. Появление личности влечет за собой как формирование внут-
реннего мира человека, так и стремление закрыть от общества какие-то стороны жизни личности. Действительно, поскольку личность выстраивает свою жизнь сама и ее внутренний мир не совпадает с тем, который контролирует социум, личность вынуждена защищать свой мир и поведение от экспансии и нормирования со стороны социальных институтов. В этом отношении закрытые зоны и области сознания и личной жизни являются необходимым условием культурного существования современного человека как личности.
Другое дело, если личность развивается в таком направлении, что или становится опасной для общества или страдает сама. В этом случае, безусловно, выявление внутренних структур, ответственных за асоциальное или неэффективное поведение, является совершенно необходимым. Однако здесь есть проблема: как узнать, какие, собственно говоря, скрываемые или неосознаваемые структуры обусловливают асоциальное или неэффективное поведение, как их опознать и выявить, всегда ли их можно выявить вообще? Конечно, каждая психологическая школа или направление отвечают на эти вопросы, но все по-разному; к тому же убедить других психологов в своей точке зрения и подходе никому не удается.
Поэтому психологи-практики пошли другим путем: утверждают, что нужно выявлять и описывать все возможные неосознаваемые и скрываемые человеком структуры сознания, что это всегда полезно и много дает. На мой взгляд, подобный подход весьма сомнителен и дает (создает) прежде всего новые проблемы. Зачем, спрашивается, раскрывать внутренний мир человека в надежде найти и те структуры, которые создали какие-то проблемы, если при этом обнажаются и травмируются структуры сознания, которые как раз должны быть
закрытыми? Например, человек стыдится открывать свою интимную жизнь, прячет ее от чужих глаз. Современные культурологические исследования показывают, что это совершенно необходимо для нормальной жизни личности, например для возникновения любви, в отличие, скажем, от секса. Если же интимная жизнь человека выставляется на публичное обозрение (не важно где, на телеэкране или в психотерапевтической группе), то возникновение фрустраций и других проблем обеспечено. Другой вариант: личность деформируется и фактически распадается, человек превращается в субъекта массовой культуры.
Волков, как это видно из анализа, не знает, какие структуры ответственны за деформацию личности и психики. Его подход строится на другом: он ищет средства и формы жизни, позволяющие человеку приступить к целительному действию, старается направить начавшиеся изменения и трансформации в сторону здоровой нормальной жизни, работает над тем, чтобы придать человеку силы, расширить его видение и понимание. Примерно также действуют и другие психотерапевты, последовательно реализующие в своей работе гуманитарный подход. Да, они не знают, какой эффект дадут их усилия, исчезнет ли симптоматика болезни, но знают, что другого пути нет, если мы хотим работать с человеком, не создавая для него новых проблем и не превращая его только в объект очередной психологической теории. Зато они уверены, что их усилия не пропадут даром, ведь психотерапевтическая помощь в рамках гуманитарного подхода - это одновременно работа, способствующая жизни человека, становлению, а если повезет, то и духовному преображению личности.
Поступила в редакцию 25.10.2007
Литература
1. Тхостов А.Ш. Психотерапевт и его магия // Психология. 2006. № 1.
2. Бэндлер Р. и др. Семейная терапия. Воронеж, 1993.
3. Цапкин В.Н. Единство и многообразие психотерапевтического опыта // Московский психотерапевтический журнал (МПЖ). 1992 . № 2.
4. Василюк Ф.Е. К психотехнической теории // Там же. № 1.
5. Сосланд А. Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или Как создать свою школу в психотерапии. М., 1999.
6. Рудестам К. Групповая психотерапия. М., 1990.
7. Фуко М. Ницше, Фрейд, Маркс // Кентавр. 1994. № 2.
8. Волков П. Разнообразие человеческих миров. М., 2000.
9. Руднев В.П. Миф психотерапии // Психология. 2006. № 1.
10. Уотсон Д. Бихевиоризм: Хрестоматия по истории психологии. М., 1980.
11. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 1. М., 1982.
12. Сосланд А. Психотерапия в сети противоречий // Психология. 2006. № 1.
13. Розин В.М. Психология: наука и практика. М., 2005.
14. Хьелл Л., Зиглер Д. Теории личности. М.; Л.; Харьков, 1997.
15. Волков П.В. Навязчивости и «падшая вера» // МПЖ. 1992. № 1.
