CC BY
67
3. Конституционное право зарубежных стран / под общ. ред. М.В. Баглая, Ю.И. Лейбо, Л.М. Энтина. М.: Норма, 2003.
4. Лернер М. Развитие цивилизации в Америке: образ жизни и мыслей в Соединенных Штатах сегодня: в 2 т. / пер. с англ. М.: Радуга, 1992. Т. 2.
5. Невинс А., Коммаджер Г.С. История США: от английской колонии до мировой державы / пер. с англ. Нью-Йорк: Телекс, 1991.
6. Покровский Н. Ранняя американская философия. Пуританизм. М.: Высшая школа, 1989.
7. Kammen M. People of paradox. An inquiry concerning the origins of American civilization. N.-Y.,1980.
8. Kerr Clark. The Uses of the University Harvard // University Press Cambridge. Massachusetts, 1964.
9. Stevenson D.K. American Life and Institutions. Wasington: DC 20547, 1993.
УДК 93 В.А. Поляков
ПРОБЛЕМА МЕТОДОЛОГИИ В ИСТОРИЧЕСКОМ ИССЛЕДОВАНИИ: РАЗМЫШЛЕНИЯ К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА
Одним из важнейших элементов научного исследования является методология, включающая в себя два компонента: путь познания и принципы познания. Ныне в работах большинства отечественных историков основополагающим является принцип историзма, а вот путь познания обычно игнорируется. Причины, обусловившие такую ситуацию, рассматриваются в предлагаемой статье.
Ключевые слова: методология, историческое исследование, путь познания, принципы познания.
V.A. Polyakov
THE PROBLEM OF METHODOLOGY IN HISTORICAL RESEARCH: SUBJECTIVE CONSIDERATIONS OF THE PROBLEM
Investigation methodology is one of the most important elements of scientific research. It includes two aspects: the direction of cognition and the principles of cognition. In the current works of Russian historians historicism is the basic principle of historical research, while the direction of cognition is ignored. The author investigates the reason which has brought about this state of things.
The key words: methodology, historical research, direction of cognition, principles of cognition.
После экономического краха и исчезновения СССР Россия стала возвращаться к базовым ценностям цивилизации - частной собственности и товарно-денежным отношениям, и у историков нет иной возможности, кроме возвращения к тому пути познания, на котором стояли российские ученые до 1917 г Это значит, что нельзя обходить вниманием, к примеру неокантианскую методологию, на которую опирался и в которую внес свой вклад А.С. Лаппо-Данилевский. В ее центре стояла философия духовной культуры, чем преимущественно занималась Баденская школа неокантианства, в которой лидировали В. Виндельбанд и Г Риккерт. Чтобы вникнуть в процессы исторической жизни, познать их в специфичности, представители этой школы сопоставляли движущие силы природы с движущими силами исторической жизни. Первые отличаются постоянством, непреложностью, самодейственностью, непререкаемостью. Это есть торжествующая необходимость, хотя и поддающаяся культурному воздействию. Но зиждется подобное воздействие на том, что сам характер движущих сил природы поддается познанию.
Историческая жизнь, во всяком случае по отношению к природе, составляет царство свободы, открытое переменам, разнообразию, неисчерпаемому богатству единичных и в своей единичности неповторимых личностных миров, череде возникающих и сменяющихся событий. Отсюда глубокое, хотя и не абсолютное различие между «натурой» (во всем охвате естественных процессов) и «культурой», а потому и различие между
наукой, изучающей природу и наукой, изучающей историю. «Опытные науки ищут в познании реального мира либо общее, в форме закона природы, либо единичное, в его исторически обусловленной форме, - писал Виндельбанд, - одни из них суть науки о законах, другие - науки о событиях; первые учат тому, что всегда имеет место, последние - тому, что однажды было. Научное мышление, если позволительно воспользоваться новыми словообразованиями, в первом случае есть номотетическое мышление, во втором - мышление идиографическое» [7, с. 257 - 258].
На этом основании Баденская школа противопоставляла понятие «ценности» понятию «закон». «Понятие же критерия ценности как понятие того, что должно быть, - отмечал Риккерт, - ни в коем случае не может совпадать с понятием закона, содержащим в себе то, что повсюду и всегда есть или неизбежно будет и чего требовать поэтому не имеет никакого смысла» [7, с. 259]. Такое противопоставление имело целью выделить роль субъекта истории, мыслящего и направленного на реализацию своей мысли, воплощался ли субъект в данной конкретной личности или же являлся коллективным субъектом в лице той или иной большой или малой группы людей или в лице народа, или, наконец, был представлен в лице государственного или церковного, или какого-либо социального института.
Такова самая общая схема историко-философских построений, охватывающая и историко-методологическую концепцию А.С. Лаппо-Данилевского, для которо-
го любые сообщества людей были, по сути, тоже индивидуальности. При этом он внимательно и обстоятельно проследил не только взаимооппозиционость номо-тетической и идиографической методологии истории, но и выявил точки сближения между ними. Резюмируя, он писал: «Соотношение главнейших из этих теорий можно также представить себе различно: они или взаимно исключают друг друга, или находятся в некоторой зависимости друг от друга. Приверженцы каждой из них, в пылу спора, готовы утверждать, что защищаемая ими теория - единственно возможная и не допускает другой... номотетическое построение истории недостаточно для осуществления задач собственно исторического изучения действительности. в основе его лежит иди-ографическое знание, получающее, однако, научный характер лишь в том случае, если оно пользуется номо-тетическим знанием и умеет приноровить его к установлению исторического значения индивидуального» [7, с. 262]. Отсюда следует, что приоритет отдан идиог-рафическому направлению.
Исторический факт Лаппо-Данилевский трактовал как «воздействие сознания данной индивидуальности на среду, в особенности на общественную среду». В середине 1900-х гг. он пришел к выводу, что «законов истории» еще никому (от себя добавим - в том числе и марксистам) не удалось установить, а историки, стремящиеся открыть их, довольствуются в лучшем случае эмпирическими обобщениями. Понятию закономерно -сти Лаппо-Данилевский противопоставил категорию ценности, которую рассматривал как критерий отбора исторических фактов, учитывающий этические, эстетические и другие факторы. По его убеждению, именно отношение к ценности «дает основание выбрать из многообразия действительности те факты, которые затем подлежат изучению с причинно-следственной точки зрения», а выявление исторической связи фактов с вызвавшими их причинами и порожденными ими следствиями служит для объединения представления историка о прошлом, позволяет осмыслить историю как непрерывный процесс [12, с. 282 - 284].
Доводы, по крайней мере для автора данной статьи, в пользу идиографической методологии представляются убедительными. Тем более на фоне нынешней не простой ситуации с методологией в российской исторической науке. Говорить о несостоятельности марксистско-ленинской методологии, господствовавшей в советскую эпоху, теперь и в России с людьми здравыми вряд ли стоит, а к ортодоксам обращаться и смысла нет Новым же, как известно, нередко бывает хорошо забытое старое. Но использование идиогра-фического метода исторического познания сопряжено с преодолением больших сложностей, которые возникают в сознании самого исследователя и зависят от его мировоззрения и личных человеческих качеств. Это значит, что научная добросовестность в первую очередь обусловлена честностью и порядочностью людей, которые наукой занимаются. Если, для примера, обратимся к личности такого выдающегося русского историка, как А.А. Корнилов то факты его жизни делают очевидными и названные качества, и величие духа, какое в современных условиях довольно сложно найти . А вот на рубеже XIX и ХХ столетий они у русских ученых были. Поэтому Корнилов, подводя итог своей почти двенадцатилетней государственной службе, мог
написать, что «не только ни разу не изменил своим служебным обязанностям, но и никогда не входил в сделки со своей совестью» [8, с. 6].
Трагично сложилась жизнь академика С. Ф. Платонова - последнего из классиков российской исторической науки. Его взгляды, диаметрально противоположные суждениям большевиков-ленинцев, стали поводом для травли, развернутой М.Н. Покровским. Тональность этого воинствующего идеолога новых исторических представлений скорее всего объяснима тем, что он в книге Платонова «Борис Годунов» увидел то же, что и академик-эмигрант П. Б.Струве, который за границей в рецензии на ту же книгу в апреле 1922 г. написал: «Роковая моральная аналогия мерзостей “смутного времени” с мерзостями “великой революции” неотвратимо встает перед умом читателя замечательной книги С.Ф. Платонова, и мы не можем отделаться от мысли, что эта аналогия присутствовала и в его уме» [15, с. 225]. Это поняли облеченные властью приверженцы марксистско-ленинской методологии, которые сфабриковали целое «Дело Платонова». Поэтому и не увидела свет статья ученого «Карамзин - историк», а затем последовали арест С.Ф. Платонова и его скорая смерть в январе 1933 г. в самарской тюрьме.
Ныне тюрьма за суждения подобного характера о действиях большевиков-ленинцев уже не грозит, но самостоятельность позиции и жесткость оценок принимается значительно более узким кругом современных историков, чем это было в эпоху господства марксистско-ленинской методологии. И причины этого не столь просты, их не объяснишь сменой идеологических представлений. Все намного сложнее и имеет корни, выявленные рядом выдающихся русских ученых после смуты 1905 г.
В сборнике «Вехи», опубликованном в 1909 г., А.С. Изгоев привел ряд точных наблюдений о российском студенчестве и интеллигенции. Как главные звенья их взаимосвязи он выделил то, что «русская интеллигенция бессильна создать свою семейную традицию, она не в состоянии построить свою семью»; «средний массовый интеллигент в России большей частью не любит своего дела и не знает его. Он - плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист, непрактичный техник и проч., и проч.»; в процессе обучения «само посещение лекций происходит через пень-колоду, случайно, больше для регистрации. Откровенно говоря, русское посещение лекций не может быть признано за работу, и в огромном большинстве случаев студент в университете, за исключением практических занятий, вовсе не работает. Он «работает», и притом лихорадочно, у себя дома перед экзаменами или репетициями, зубря до одурения краткие, приспособленные к программе учебники или размножившиеся компендиумы.»; после такого обучения «взрослый студент, идейный интеллигент, стремится при помощи обмана «проскочить» на экзамен, обмануть профессора.» [4, с. 95, 102 - 103, 109, 117].
Эти же вопросы интересовали Н. А. Бердяева, который пришел к выводу, что «к «науке» и «научности» наша интеллигенция относилась с почтением и даже с идолопоклонством, но под наукой понимала особый материалистический догмат.»; «атеистичность ее сознания есть вина ее воли, она сама избрала путь челове-копоклонства и этим исказила свою душу, умертвила в себе инстинкт истины. Только сознание виновности нашей умопостигаемой воли может привести нас к но-
вой жизни. Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся и перестанем во всем винить внешние силы. Тогда народится новая душа интеллигенции» [2, с. 15, 25]. Но отказ от укоров в адрес внешних сил означает одно - возвращение к Богу. И это с наибольшей выразительностью высказал С.Н. Булгаков . Отметив, как «поразительно невежество нашей интеллигенции в вопросах религии», он обрисовал ситуацию, ставшую следствием этого невежества: «Интеллигенция отвергла Христа, она отвернулась от Его лика, исторгла из сердца своего Его образ, лишила себя внутреннего света жизни и платится вместе с своей родиной за эту измену, за это религиозное самоубийство» [3, с. 34, 68]. Именно этим обусловлена та острая боль, с какой он тогда же сказал о «многих печальных сторонах и событиях нашей революции, а равно и наступившего после нее духовного маразма» [3, с. 52] в интеллигентской среде. Но то, что было отмечено в 1909 г., в последовавшие за большевистским переворотом 1917 г. десятилетия не только осталось, но и многократно умножилось. Духовный кризис стал и шире, и глубже. Без его преодоления нельзя прийти к тому состоянию, когда атеизм большей частью общества станет восприниматься пороком, а люди с высокими принципами, идеалами, верой перестанут вызывать раздражение и иронию . Только они способны овладеть методологией идеализма, базирующегося на признании первичности сознания и вторичности материи.
Сказанное обозначает ту позицию, которую мы не считаем ущербной, и в чем мы не одиноки. В подтверждение приведем близкие нам по духу мысли известного русского ученого Л.П. Карсавина. «Сейчас едва ли кто-нибудь способен “sine ira et studio” (без гнева и пристрастия) изучать большевизм, но большинство историков совершенно хладнокровно изучают революцию в Египте или завоевание Чингисханом Китая. Преимущество тут не на стороне бесстрастных историков», - писал Лев Платонович в 1923 г. в книге, изданной в Германии. «Они бесстрастны потому, - объяснял он, - что плохо знают изучаемое имя, недостаточно «вжились» в прошлое, потому что равнодушны к страданиям давно умерших людей, т.е. их с достаточной полнотой не воспринимают. Кажется, Моммзен был хорошим историком, а он не воздерживался от очень яркой и эмоциональной оценки прошлого. Не равнодушны к описываемому ими Мишлэ, Тэн, Ранке, Ключевский. Чем полнее познает историк прошлое, тем более он «живет» в нем, а жить «sine ira et studio» нельзя. Трейчке был прав: кто пишет историю, тот должен писать ее «cum ira et studio» (с гневом и пристрастием). И ни к чему указывать на партийные пристрастия. Они не оценочные суждения, а просто ограниченность и узость восприятия» [6, с. 238 - 239].
Но перейти к методологии идеализма и субъективному подходу в оценке деятельности людей в прошлом не столь просто. Так, еще во второй половине XIX в. С.М. Соловьев объяснял трудности с изложением впечатлений о людях тем, что ими «забывается, чему учат в раннем детстве, забываются две первые заповеди, что Бог един - одно только Существо совершенное, и не должно иметь других богов, не должно творить себе кумиров из существ несовершенных». В нынешней по-сткоммунистической эпохе эти заповеди предстоит уже не вспоминать, а изучать, потому что, по авторитетному мнению Соловьева, «памятование этих заповедей есть
первая обязанность историка, если он действительно хочет двигать вперед свою науку, представлять живых людей со светлыми и темными сторонами их умствен -ной и нравственной деятельности, называя знамени -тыми тех, у кого результаты деятельности светлых сторон далеко превысили результаты деятельности темных, называя великими тех, которые по свету и теплоте своей деятельности являются солнцами, хотя и не без пятен; которые окупили свои темные стороны великими делами, великими жертвами, которым много оставляется, потому что возлюбили много» [13, с. 480].
О том, что эти основополагающие ценностные ориентиры историками России начинают осознаваться, свидетельствует как российская, так и зарубежная историография. Если в первой столь радужное явление было обозначено как «феномен верующего историка» [1, с. 287], то во второй отметили «ренессанс религиозной истории в России в последнее десятилетие (1989 - 1999 гг.), имея в виду не только оживление народного (public) православия, но и восстановление религии как темы научных исследований.» [11, с. 421].
Факты для научного сообщества особо значимы, но они не должны приводить нас в ряды сторонников некой компромиссной, номиналистической позиции, согласно которой «религиозное и научное знания относятся к совершенно разным областям; им негде встречаться и поэтому им просто нет возможности противоречить друг другу». Подобный взгляд неверен в принципе и противоречит реальному положению вещей. Как верно заметил в свое время Н.А. Бердяев, «есть сфера, в которой наука и религия встречаются и сталкиваются на одной и той же территории - это сфера истории. Христианство есть откровение Бога в истории» [10, с.147]. Именно поэтому столкновение de facto происходит и является актуальным для обеих сторон. В свою очередь, Л.П. Карсавин называл «наивно-непродуманными такие попытки установить какое-то равноправие науки и религии или даже просто разграничить их сферы. Ведь тогда придется ограничить и ту и другую и, упрямо утверждая невозможность противоречия между ними, исповедо-вать сознательно или бессознательно учение о двойной истине» [10, с. 147 - 148]. Истина, конечно, одна.
С такой позиции нельзя обойти вниманием открывающуюся возможность иначе взглянуть на широко используемый термин «развитие», смысловое содержание которого советские историки видели только в одной парадигме движения по линии возрастания, увеличения, совершенствования (аналогично эволюции, недаром дарвинизм нашел место в ряду «трех источников марксизма»), поэтому он часто становился и атрибутом названия исторических работ Примеров типа «Становление и развитие экономики СССР и буржуазные критики» [14] из эпохи советской можно привести множество, но ныне важно обратить внимание на то, что по инертности мысли, сохранившей прежние стереотипы, термин «развитие» продолжает неправомерно присутствовать и в названиях исследований последнего времени. При этом важно отметить, что фактическое содержание многих из них расходится со смыслом названия, а то и вступает в противоречие с другими его элементами.
Большее сожаление вызывают случаи, когда подобное происходит с авторами, обращающимися к проблематике духовного характера. Примером из этого ряда может служить автореферат кандидатской диссерта-
ции под названием «Православная концепция политического и социально-экономического развития России конца XIX - 40-х гг. ХХ в.» [5]. Объяснять такие феномены можно только тем, что их авторы далеки от понимания православного церковного мировоззрения, опирающегося на пророческую, апостольскую и святоотеческую традицию, о чем нам напоминают священники и миряне с научными степенями в различных областях естественных и гуманитарных наук в недавно вышедшем сборнике научных статей под названием «Шесто-днев против эволюции».
Нельзя забывать, что методология с необходимостью требует от каждого мыслящего человека организации своей мысли, будь это ученик, студент, ученый. В связи с этим необходимо понимать, что некоторые идеи, взятые из эволюционной теории, перелагались на иной материал (в частности, на историю) и проводились по аналогии, т.е. идея развития использовалась столь широким и прикладным образом, что многие явления, которые не увязываются с непосредственными наблюдениями, тем не менее в нашем сознании сохраняют свою роль, тогда как в нашем опыте и духовном и теоретическом существуют явления, прямо противоположные развитию: явления деградации и регресса. И именно православная мировоззренческая точка зрения больше склоняется к этому. Представление о мире, разрушающемся и распадающемся, о личности человека деградирующей и истории человеческой, находящейся в непрерывном регрессе, свойственно православному пониманию мира и прямо противоположно идее развития [9, с. 30 - 40]. Но это не означает, что идея развития принципиально не подходит православному пониманию, мы должны исходить из того, что следует видеть определенную пользу этого метода мышления для науки на каком-то этапе ее развития. Одновременно мы должны видеть и то, что существуют совсем иные методы теоретического знания. Православие учит нас смотреть и осмысливать происходящее в мире не через одну парадигму линейного движения истории, а как минимум в двух.
В своей научной деятельности исследователь не вправе выносить окончательный вердикт людям, это прерогатива Всевышнего. Но долг ученого - найти зло и добро в том, что люди сделали, дать оценку и делам, и людям, к этому причастным. В связи с этим историку не обойтись без обличающих кого-то суждений как непременного атрибута профессии. А вот при обращении к близкому нам ХХ столетию, события которого нераз -рывно связаны с реализацией планов большевиков-ленинцев, необходимыми становятся еще и те навыки, какие нарабатываются в следственной практике1. Но следование этим требованиям к позитивному результату сможет привести лишь тогда, когда мы вновь обра-
1 Кроме этого, предполагается опора на факты как своеобразный «хлеб» историка, здравая оценка своих возможностей достижения абсолютных истин, сдержанность в заявлениях о своей объективности, что равнозначно признанию мнимой способности превращаться из субъекта в объект неживой материи и др. (см.: Поляков В.А. История России. 1870 - 1921 гг Материалы для подготовки к экзаменам, практическим занятиям, для написания курсовых и дипломных работ. Волгоград, 1997. С. 3- 7).
тимся к цитировавшемуся ранее С.М. Соловьеву и с пониманием воспримем его позицию, отразившуюся в двух условиях, друг друга дополняющих. Первое из них заключается в том, что «сердце автора обливалось кро-вию при исполнении печального долга обличения». А второе выражается в таком изложении, в каком бы историк «писал не для того только, чтоб обличать: при обличении он предлагает средства к исправлению зла» [13, с. 379]. И с этим, как считает автор данной статьи, нельзя не согласиться.
Общая же позиция, представленная здесь через целый ряд высказываний очень авторитетных российских ученых, признаваемых нами за действительно научную элиту, дает основание в проблеме методологии исторического исследования выделить следующее. К названному компоненту научной работы нельзя относиться как к формальному атрибуту. Методологией мы овладеваем всю свою сознательную жизнь, работая над собой и критично относясь к себе. Поэтому именно в духовных корнях наших наилучшим образом соединяются эти усилия в познании и совершенствовании себя, а через себя мы идем к восстановлению реальной картины прошлого и своей семьи, и своего рода, и всего Отечества. При этом эмоции и чувства не только не надо скрывать, а наоборот, их надо выражать, стремясь сделать информацию поучительно-интересной для читателя . Одновременно, и непременно первенствующим, в историческом труде должно быть скрупулезно выверенное и литературным языком переданное содержание документов и фактов о деятельности и поступках конкретных людей. Их оценка представляется еще одним важным компонентом научной работы, которая не должна исключать мнений современников и участни -ков исторических событий и суждений об этом же автора исследования. Ему, при названных условиях и неукоснительном стремлении к истине, тогда не обойтись без обращения к заповедям Творца нашего как критерию универсальному и признанному в цивилизованном мире. В этом случае и у читателя не только будет возможность соглашаться с доводами участников событий или следовать за профессиональной логикой их интерпретатора, но и останется полное право на суждение собственное не только о деятельности наших предков, но и об историках, за такую работу взявшихся.
1. Антоненко С. Конфессиональная составляющая исторического дискурса современной России // Исторические исследования в России - II. Семь лет спустя / под ред. Г.А. Бордюгова. М., 2003.
2. Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи: сборник статей о русской интеллигенции (с приложением «Библиографии Вех»). Свердловск, 1991.
3. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи: сборник статей о русской интеллигенции (с приложением «Библиографии Вех»). Свердловск, 1991.
4. Изгоев А.С. Об интеллигентной молодежи // Вехи: сборник статей о русской интеллигенции (с приложением «Библиографии Вех»). Свердловск, 1991.
5. Камордин В.В. Православная концепция политического и социально экономического развития России конца XIX - 40-х гг. ХХ в.: автореф. дис. ...канд. ист. наук. Пенза, 2002.
6. Карсавин Л.П. Философия истории. СПб., 1993.
7. Клибанов А .И. А.С. Лаппо-Данилевский - историк и мыслитель // Лаппо-Данилевский А.С. История русской общественной мысли и культуры XVII - XVIII вв. М., 1990.
8. Левандовский А.А. Последний общий курс русской истории и его автор // Корнилов А.А. Курс истории России XIX века / вступ. ст. А.А. Левандовского. М., 1993.
9. Лоргус А. Методологические проблемы идеи развития // Шестоднев против эволюции. В защиту святоотеческого учения о творении: сб. статей. М., 2000.
10. Максимов Ю. Богословские аспекты проблемы согласования православного и эволюционного учения о происхождении человека // Шестоднев против эволюции. В защиту святоотеческого учения о творении: сб. статей. М., 2000.
11. Олегина И. Изучение истории России в США и Великобритании: новые тенденции и наследие советологии // Исторические исследования в России - II. Семь лет спустя / под ред. ГА. Бордюгова. М., 2003.
12. Отечественная история: история России с древнейших времен до 1917 года: энциклопедия. М., 2000. Т. 3: К - М.
13. Соловьев С.М. Чтения и рассказы по истории России. М., 1989.
14. Тютюшев В.И. Становление и развитие экономики СССР и буржуазные критики. 2-е изд. доп. М., 1987.
15. Шмидт С .О. Сергей Федорович Платонов и «Дело Платонова» // Советская историография. М., 1996.
УДК 94(574) С. Т. Рысбекова
ЖЕНСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ В КАЗАХСТАНЕ И СОВЕТСКАЯ ПРАКТИКА ФОРМИРОВАНИЯ ГРАЖДАНСКОЙ АКТИВНОСТИ в 1920 - 1930 годы
В статье рассматриваются деятельность женских организации Казахстана, вовлечение женщин в производственную и общественную жизнь, формирование их гражданской активности в 1920 - 1930 гг. Раскрываются и негативные стороны процесса раскрепощения женщин в рассматриваемый период.
Ключевые слова: феминизация, гендерные отношения, гражданская активность, раскрепощение женщин, социальное равенство.
S.T. Rysbekova
WOMEN ORGANIZATIONS IN KAZAKHSTAN AND SOVIET POLICY OF THE DEVELOPMENT OF SOCIAL ACTIVISM in 1920 - 1930
The article considers social activism of women organizations of Kazakhstan, involvement of women in industrial and social life, formation of their social activism in 1920 - 1930. The author also touches upon negative sides of women emancipation in that period.
The key words: feminization, gender relations, civil society, emancipation of women, social equality.
В советский период произошли революционные изменения во всех сферах государственной и общественной жизни. Создание качественно новой социальной структуры общества, целенаправленное моделирование основанных на принципиально иной идеологии экономики, политической системы, культуры сопровождалось невиданными по масштабам и неоднозначным последствиям преобразованиями традиционного уклада, социальных связей, ментальности казахского социума.
Одним из важнейших направлений социальной политики было вовлечение женщин в производственную и общественную жизнь. Сама феминизация предполагала превращение женщины, с одной стороны, в непосредственную производительную силу, занятую практически во всех сферах производства независимо от физиологических показателей. С другой стороны, женщина стала объектом социальной политики, направленной на превращение ее в значимый фактор гражданской жизни через различные, в том числе чисто женские, общественные организации. Нередко при этом именно женщины выступали в качестве образцов советской сознательности, дисциплины и ответственности. Однако все это не снимало с них обязанностей жены, матери, хозяйки дома - социальная инфраструк-
тура в этот период (детские воспитательные учреждения , сервисная сфера) была в зачаточном состоянии.
При этом надо учитывать, что в каждой культуре складываются устойчивые модели гендерных отношений, образцов фемининности и маскулинности. С началом советских преобразований они также подверглись определенной модификации, однако базовые паттерны сохраняли высокую устойчивость и социальную значимость: «... девочка должна знать, что такое порядок и дисциплина. Права у них одинаковые, но сын получит шанырак от отца, а дочь уйдет в чужой дом.
Вообще, девочка должна знать, что и когда следует делать, живя по казахским законам и традициям. Она попадет в чужое гнездо. К ней будет очень строгий под -ход. Все будет чужим, и пока она не обзаведется двумя-тремя детьми, она будет чужая для всех. Ей будет легче, если она дома получила какие-то навыки. К домашнему труду нужно приучать сызмальства, к приему гостей , общению, обращению с ровесниками, со старшими. Так уж принято, что казахской среде девушку оценивают, как она ходит, как говорит, что говорит, что к месту что не к месту как носит одежду .ее походка, мимика, интонация - все оценивалось, подвергалось критике. Она ведь представительница целого рода, семьи, от
