CC BY
125
МОЕ ПРОЧТЕНИЕ
УДК 82-3:821.161.1
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе (В. Маканин, А. Королев)
Традиционная для русской классики проблема поиска фундаментальных опор человеческого бытия является одной из ведущих и в современной русской литературе, импульсом которой по-прежнему остается духовное структурирование и созидание человека.
Ключевые слова: современная русская проза, духовность, мир человеческих экзистенциалов.
О.А. Колмакова
В эпоху масштабного культурно-мировоззренческого кризиса, постигшего цивилизацию конца ХХ столетия, поиск незыблемых онтологических оснований человеческого существования приобретает особую актуальность. Современный литературовед и философ С.Г. Семенова в пишет: «Русская литература, начиная со своего золотого XIX века, может быть, как никакая другая в мире, озабочена мировоззренческими вопросами, причем предельными, выходящими к последним обоснованиям и целям явления человека в мир, к сущности его сложной, противоречивой природы, к отношению с фундаментальными реальностями его бытия: Богом, природой, космосом, злом, смертью, эросом, другими людьми» [15].
В произведениях русских писателей конца ХХ в. продолжается осмысление феномена духовности.
Творчество таких современных прозаиков, как В. Маканин и А. Королев, во многом определило облик русского литературного процесса рубежа ХХ—XXI вв.
Стиль писателей демонстрирует своеобразный компромисс между традиционным реализмом, элементами условно-символической поэтики и постмодернистским экспериментом. Конец 1980 — начало 1990-х гг. открывает новый период в творчестве обоих авторов, связанный с осознанием универсальных противоречий человеческой природы, выраженных в мотивах душевного разлада, деструкции внутреннего пространства человека, лишенного духовных опор существования.
© Колмакова О.А., 2014
119
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
Современные исследователи затрагивают лишь отдельные аспекты осмысления феномена духовности в прозе В. Маканина и А. Королева. Так, проблема личности как выражения национального духа в повести Маканина «Утрата» рассматривается в диссертации Т.Ю. Климовой [4]. Р.С. Семы-кина выходит к проблематике духовности в романе Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» в процессе изучения этого произведения с точки зрения традиций русской классики, которая является «единственной авторитетной... духовной инстанцией» для героя романа [16, с. 92]. Говоря о поэтике романа А. Королева «Человек-язык», Г.Л. Нефагина обращает внимание на стремление автора раскрыть средствами постмодернизма «ментальность русского человека, в жизни которого. тяга к жертвенности и страданию рассматривается как признак высокой духовности» [12]. В диссертационном исследовании А.С. Климутиной проблема двойственной, телесно-духовной природы человека рассматривается на материале романа Королева «Эрон» [5]. Отсутствие специальных исследований, посвященных феномену художественного осмысления процессов духовной сферы в прозе В. Маканина и А. Королева, послужило основанием к написанию данной статьи. Основной задачей статьи, таким образом, является конкретизация вклада названных писателей в художественную интерпретацию проблемы духовного самоопределения современного человека.
Исследователи отмечали, что и В. Маканин, и А. Королев проявляют интерес к проблемам духовности в экзистенциально-антропологическом аспекте [4, 5]. В структуре образа героя у обоих авторов значительную роль приобретают экзистенциальные категории, составляющие базовые онтологические переживания человека: свобода, забота, вина, одиночество, страх, смерть. На наш взгляд, внимание современных художников к экзистенциальной философии связано с экзистенциалистской концепцией духовности как сознательно-волевого акта человека. Так, по М. Хайдеггеру, человек способен преодолеть свою «заброшенность» в осознанном стремлении к духовному бытию [20]. Ж.-П. Сартр также наделяет человека неограниченной способностью постижения духа, состоящей в возможности выходить за пределы собственного опыта [14].
В повести «Утрата» (1987) показана связь экзистенциалов человеческого бытия с ментальными и социально-историческими структурами, что позволяет рассматривать их как своеобразную онтологическую призму, преломляющую основные, «смысложизненные» вопросы человека. Сюжет «Утраты» «глубоко хронотопичен» (М.М. Бахтин). Хронотоп вымершей, разрушенной до основания уральской деревушки, каких тысячи по всей России, становится метафорой внутреннего пространства современного человека, утратившего цельность. Утрата — «растянутая во времени надчеловеческая духовная боль», которую герой в силу своей болезни проживает в разных ипостасях: то как живший сто лет назад легендарный «купчик» Пекалов, одержимо копавший туннель под рекой Урал и растерявший всех
120
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
своих подручных, то как ходовая часть самолета «Як-77», утратившего способность к посадке, то как автобиографический «человек, которому за сорок» и который «утратил корни и связь с предками» [11, с. 408].
Космический смысл утраты в повести выводит к танатологическим мотивам. Смерть — один из ключевых человеческих экзистенциалов, роль которого в кризисную эпоху конца ХХ в. очевидно возросла. Писатель воспринимает смерть как символическое инобытие, достижимое на разных уровнях: биологическом (в жизни последующих поколений), творческом, теологическом (идентификация с трансцендентным началом — Богом, Абсолютом).
Инфернальная топика пронизывает повесть с самых первых ее строк. Первой «новостью» в пекаловском сюжете, открывающем повествование, становится очередной «упокойничек» — дело рук одного из бродяг, которые только и согласны воплощать в жизнь безумный замысел «купчика». Далее следует череда случайных смертей. Умирает и сам Пекалов: как утверждают «поселковые люди», два ангела возносят его на небеса. Христианское понимание смерти делает ее залогом духовного роста человека, возможностью вырасти «в полную меру» — «в меру Бога». «Поместив» Пе-калова в легенду, народное сознание придает высший смысл его, казалось бы, бессмысленной затее, видя в ней духовный подвиг самоотречения. Так, «пьянь» и «во всем серенький» Пекалов оказывается святым, потому что «будут последние первыми, и первые последними» (Мф. 20: 16).
В сюжете наших дней Маканин продолжает осмысление феномена смерти. Экзистенциал «смерть» — один из модусов существования «человека за сорок». Согласно М. Хайдеггеру, смерть есть феномен жизни, поскольку она является латентной основой историчности Dasein («здесь-бы-тия», «экзистенции»). Эти хайдеггеровские установки прочитываются в эпизоде, когда герой посещает заброшенное деревенское кладбище. Важно самоощущение героя, считающего себя здесь, на кладбище, «загробни-ком, слетевшей сюда душой». Смерть для него становится неким смыслополагающим началом жизни.
В повести «Лаз» (1991) В. Маканин продолжает осмысливать психологическое пространство персонажа в аспекте экзистенциальной топики — заботы, страха, смерти. В повести социально-критический пафос развенчания «замысла спасения мира устрояющей самочинной волей человека» [19] выводит к метафизическому обобщению об отношениях быта и бытия, духа и материи.
Согласно канону антиутопии, Маканин делит художественное пространство на два мира — «организованный» и «стихийный», которые в повести соединены переходом — узким лазом. Стихийный «верхний» мир враждебен героям повести — интеллигенту Ключареву, его семье, друзьям. Организованный «низ» представляет собой зеркальное отражение «верха»: отдельные личности интеллигентов противопоставлены толпе маргиналов,
121
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
яркий свет — сумеркам, многолюдье — пустоте улиц, изобилие — неустроенному быту, высокие слова — низменным поступкам.
Позитивная семантика телесно-иррационального начала, господствующего «на верху», находит свое выражение в образе Дениски, сына Ключарева. Отстающий в развитии подросток-великан остается «добрым мальчиком» с «благодарными глазами». Электрическому свету, заливающему «нижний» мир, Маканин противопоставляет «просветленный внутренний мир» мальчика; интеллигентской риторике — общение с сыном на уровне «чувств» и «какого-то тайного знания»; искусственному («устроенному») внизу — естественное наверху. Дениска требует постоянного ухода, который становится в повести воплощением ключевого человеческого экзис-тенциала — заботы.
Авторское негативное отношение к выхолощенной, беззаботной жизни «нижнего» мира прочитывается не только через ряд «сигналов» — «переворачивание» традиционной вертикали «верх — низ», мотив нехватки воздуха «внизу», ассоциирующийся с кризисом духовной свободы (ср.: «Свобода есть духовный воздух для человека» [3, т.1, с. 889]), но и звучит почти публицистически в эпизоде социологического опроса в кафе под землей. В финале автор обращается уже к гротеску. Ключареву снится сон, в котором лаз сузился до отверстия, куда могут «протиснуться» только слова. И герой кричит «первое, что приходит ему на ум» в надежде, что «их ЭВМ» расшифрует «исповедальную неготовность» его слов — о темноте на улицах, «отменяющей человеческую личность». Но вместо совета, помощи, снизу появляются «палки для слепых».
И все же финал повести не оставляет ощущения безысходности. Символично пробуждение героя от кошмарного сна: его «с мягкой улыбкой» разбудил случайный прохожий, образ которого становится знаковым. Описание прохожего, данное автором: «средних лет, с довольно длинными волосами, свободно падающими почти до плеч», «спокойная и терпеливая улыбка», «рука теплая, прикосновение, которое остается с Ключаревым и после» — позволяет дешифровать этого героя как Христа, Спасителя, не покинувшего человека в его страшном сумеречном мире.
Оставляя Ключарева во враждебном ему «верхнем» мире, автор постулирует идею суверенности личности и прав ее экзистенции. «Нижний» мир, лишенный заботы, страха и смерти, не приемлем для героя, поскольку в нем нивелированы и противоположные категории — полнота бытия, радость существования, в конечном счете, сама жизнь.
В романе «Андеграунд, или Герой нашего времени» (1998) Маканин изображает человека «переходного» времени, которого характеризует неспособность адекватно реагировать на стремительные перемены отнюдь не прогрессивного характера. Основным конфликтом произведения становится противоречие между человеческой природой и радикальными изменениями в социокультурной сфере. Маканин показывает, насколько удачны-
122
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
ми могут быть попытки примирения ценностей внутренней жизни героя и массовых ценностей новой, постсоветской российской действительности.
Субстанциальность характера Петровича выявляется в соотношении этого персонажа с рядом «типов», предложенных автором в качестве «двойников» героя. Так, в образе родного брата Петровича Вени, гениального художника, доведенного «системой» до сумасшествия, воплощена альтернативная судьба героя, также шедшего на конфликт с властью. «Социальным братом» Петровича является «новый Башмачкин» Тетелин — традиционный «маленький человек». Но гротескная ничтожность Тетелина, вожделеющего заветные брюки, лишь оттеняет осознанную униженность положения Петровича, о которой писал В.В. Розанов: «Некоторые и притом высочайшие духовные просветления недостижимы без предварительной униженности... некоторые “духовные абсолютности” так и остались навеки скрыты от тех, кто вечно торжествовал, побеждал, был наверху» [13].
Еще один «двойник» Петровича — бизнесмен Алексей Ловянников, «новый русский», который, как и Петрович, может претендовать на статус «героя своего времени». В Ловянникове Маканин изображает современного прагматического человека, который, элиминировав ценности, эмоции и чувства, становится активным творцом своей биографии. В Петровиче, напротив, проглядывает архаический человек, способный положиться на всесилие Судьбы, что делает его субъектом не социума или быта, но бытия. Данная концепция героя позволяет интерпретировать социальный статус бомжа как символ «бездомности» в духовном мире современного человека [1, с. 99]. Выбор маргинального героя символически изображает процесс маргинализации духовности в современной культуре.
В своем романе В. Маканин продолжает исследование особенностей внутренних онтологических связей между экзистенциалами современного человека. Внутренний мир Петровича реконструируют основные модели феноменологического осмысления ключевой экзистенциальной проблемы одиночества. Если добровольное одиночество Петровича позволяет ему идентифицироваться с собственным «аутентичным Я», то для Вени его вынужденное одиночество становится топосом негации: для него возможно лишь отождествление себя с неким «пустым местом». Его безумие символизирует «выпадение» из времени, полное растворение в бытии.
В сюжете Петровича — «одинокого мужчины, вне дел» — проявлено онтологическое значение одиночества, состоящее в его способности быть катализатором процесса самопознания, непрерывной душевно-духовной работы личности. Как отмечал А. Шопенгауэр, «то, что человек составляет сам для себя, что остается при нем в одиночестве и чего ему никто не может ни дать, ни лишить, — это, очевидно, для него существеннее всего» [21, с. 119]. Оставаясь один, Петрович во всей полноте ощущает свою экзистенцию как вину. «Чувство вины вдруг наваливается на меня из ничего. и обычно неясным образом связано с братом Веней. Я перед ним не
123
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
виновен, это несомненно — но несомненно и чувство вины» [10, с. 128]. Переживание вины как события, имеющего бытийный характер, становится фактором духовно-личностной зрелости героя.
К началу 1990-х гг. проза А. Королева проходит тот же путь «эволюции», что и творчество В. Маканина: от традиционной реалистической поэтики — к художественному мышлению на уровне экзистенциальных конструктов и культурных универсалий. В 1994 г. Королев публикует роман «Эрон» о временах брежневского «застоя», когда разрыв между декларируемыми ценностями и действующими в жизни нормами привел к тотальной профанации этих ценностей. Как и Маканин, Королев делает «собеседником» своего героя знаковую фигуру М. Хайдеггера: маканинский Петрович читает немецкого философа, а повествователь Королева трактует основные категории философской системы немецкого экзистенциалиста. Центральный образ «легконогого бога Эрона, сына Эроса и Хроноса» становится у Королева воплощением хайдеггеровской идеи Dasein, определяющего бытие временными пределами человеческого существования.
В «Эроне» А. Королев художественно исследует страх — еще один ключевой экзистенциал человека ХХ столетия. Предметом экзистенциального страха, по С. Кьеркегору, является «ничто», которое и порождает страх [9, с. 143]. М. Хайдеггер предположил, что именно страх погружает личное бытие в Dasein, которое и подвержено страху [20, с. 142]. Страх сопровождает героев Королева и при активном отношении к жизни (в противостоянии, преодолении ее «сопротивления»), и при пассивном (в подчинении обстоятельствам). Писателя интересует и теологическое понимание страха как источника мудрости, а именно — христианский «страх Божий». Романного «автора» страшит дефицит человечности, лежащий в основе современной научно-технической цивилизации.
В сюжете «красного принца» Филиппа Билунова миру науки и цивилизации противопоставлен архаический миф. Герой едет на сафари в не тронутый человеческой цивилизацией африканский тропический лес. Во время охоты Филипп нарушает табу и попадает в сакральную реальность, где встречает Сфинкса и вступает с ним в философский диалог. Оказывается, время Билунова — «вечное возвращение». Не выдержав софистики Сфинкса, Филипп пускает в него пулю, и, согласно мифологическому принципу взаимосвязи всего со всем, обнаруживает рану в собственном горле. Мир в восприятии Билунова подобен мифологическому универсуму, подчиненному циклическим моделям, поэтому смерть в нем не окончательна. Мотив убийства/самоубийства в данном случае связан с мифологическими представлениями об умирающем и воскресающем божестве. Умерев и воскреснув под очищающими водами тропического ливня, Филипп осознает, что ответ на вопрос «жив он или мертв» «зависит только от него». Увиденный героем «поднебесный водопад», озаренный «розовеющим светом скал», ясно говорит о его выборе. Итак, сознательно нарушив
124
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
табу, Филипп ввергает себя в экстремальную ситуацию и проходит «инициацию страхом». Именно в ситуации страха с ним происходит то, что С. Кьеркегор назвал «головокружением свободы» — герой обретает экзистенциальную свободу, открывающую человеку путь к трансцендентному.
Сюжетные линии Антона Алевдина и Адама Чарторыйского вводят в роман христианскую символику. В библейском контексте романа автор рассматривает теологическую концепцию страха. Жить в страхе Божьем значит приобщиться к выстраданному человеческим родом духовному опыту, закрепленному в библейских заповедях.
Сюжет диск-жокея Антона Алевдина воплощает борьбу языческого и христианского мифов. Ритуализированная жизнь московской богемы, с любопытством постигаемая героем, — это языческий ад, «Аид», по которому Антона ведет его «Вергилий» Фока Фиглин, циничный завсегдатай этого московского «бестиария». Органичное окружающему миру телесное безобразие Фиглина контрастирует с физическим совершенством Алевдина, который «на Христа похож», и, следовательно, чужд внешнему миру.
В Антоне раскрывается трагедия нецельности, остро переживаемая современной личностью. Биполярность героя состоит в парадоксальном переплетении противоположных состояний — любви, жажды жизни, с одной стороны, и ненависти, страха и стремления к смерти — с другой. Возникшее чувство любви-страха к «советской принцессе» Мелиссе Маркс представляет собой более сложную модель, нежели просто сумму чувств, составляющих этот сплав. Подобное чувство «томительно-страшного наслаждения» переживает гоголевский Хома Брут, несясь странной ночью с ведьмой на спине, или «смешной человек» Ф.М. Достоевского, воскликнувший: «На нашей земле мы истинно можем любить лишь с мучением и только через мучение!» [2, т. 12, с. 533]. Любовь Антона к Мелиссе есть воплощение страха как экзистенциала, сущность которого составляет неопределенность, беспредметность. В финале своего сюжета израненный герой оказывается в пустыне перед лицом Вечности, реализовывая тем самым христианский архетип Антония Великого, подвижника и пустынника, освятившего монашескую отшельническую жизнь. Как и в случае с Филиппом Билуновым, в финале пути Антона возникает свет, «заливающий человека приступом человечности».
Если Антон противопоставлен безобразной московской жизни как физически совершенный герой, то в Адаме подчеркивается прекраснодушие — почти детская растерянность и «редкая для циничного времени способность краснеть». Прозрение Адама, так же как и у Филиппа и Антона, связано с погружением в экстремальную ситуацию: Адам попадает в железнодорожную катастрофу, после которой ощущает время и пространство как первозданные. В сюжете Адама также возникает мотив спасительного света. На этот раз его источником является видение Пресвятой Богородицы, свидетелем которого случайно стал Адам. Его благоговейному востор-
125
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
гу противопоставлено «адское скотство» толпы колхозников, которые «не то что благоговеть — даже не робели», намеренно совершая непристойности с ненавистью к видению и друг к другу. Посланная в наказание «Вифлеемская свинья», символически «пожрав и исторгнув» грешников, пробуждает в них давно забытый страх Божий и сострадание.
Глоток спирта, который неискушенному Адаму предложил «дядя Лишай», один из свидетелей чуда, преображает реальность. Оказавшись на скотобойне, Адам ощущает себя одной из жертв, уготованных для заклания. Пьянящий запах крови и «музыка лезвий» отзываются в сознании Адама звуками «Волшебной флейты» Моцарта. Скотобойки, «бабищи-потрошители» в кровавых фартуках, оборачиваются жрицами-латницами, оплакивающими в своих ариях убитых ими животных, самих себя и, в конечном счете, «всех живых». В этом эпизоде действует закон «отрицания отрицания», когда в результате восприятия искаженной реальности искаженным алкоголем сознанием Адама рождается реальность нового порядка, близкая к идеальной. К Адаму приходит осознание подлинности бытия как сопереживания, сострадания любой жертве. Это открытие героя вновь сопровождается мотивом света: «Вспыхивает моцартианское форте... и совершается, наконец, окончательный взлет к свету, и все собрание: жрецы, латницы, рабы, коровы, овны, скотобойки — внезапно озаряется победными лучами неземного сияния» [8, с. 135]. В отличие от Антона, выбравшего надмирную Вечность пустыни, Адам реализует христианский образ мирянина, призванного заботиться о «малых сих».
В романной линии Нади Навратиловой наиболее последовательно воплощается современный экзистенциальный миф. Экзистенциалистская идея неповторимости бытия человека воплощена в мотиве физиологической уникальности Нади — гермафродитизме. Весь путь, который проходит героиня, связан с последовательным преодолением ею собственной сущности. Юная «козочка из Козельска», превозмогая свой провинциализм и природную скромность, приезжает в Москву. Новым этапом «освобождения» героини становится знакомство с богатой вдовой французского дипломата Норой Мазо, которая приглашает Надю в свой авангардный театр. Здесь в ее жизни появляется аспирант МГУ философ Франц Бюзинг. Именно он открывает в Наде «богатство интуиции» — единственного в экзистенциализме способа познания и проникновения в мир. Беременность героини — очередное «открытие, откровение внутри тела»: прежняя «Надя тайно умерла». Конечным пунктом восхождения Нади становится способность подняться над «бездумным проживанием», «взмыть над временем» вместе с «закатным Аггелом».
Однако триумфальное восхождение Нади оканчивается в палате психиатрической больницы, чем утверждается экзистенциалистская идея трагического абсурда человеческого существования. И все же, в отличие от Франца Бюзинга, Надя не выбирает смерть, напротив, соприкосновение
126
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
с ней усиливает в героине чувство жизни. На все философские выкладки «Аггела» о бессмысленности бытия Надя восклицает: «Как прекрасна банальная жизнь!» И вершиной своего простого счастья Надя считает «объятия Бюзинга в забытой богом квартирке с видом на снежный дворик... это и есть вечная жизнь» [8, с. 150].
В 2000 г. А. Королев создает роман-«триллер» «Змея в зеркале, которое спрятано на дне корзинки с гостинцами, какую несет в руке Красная Шапочка, бегущая через лес по волчьей тропе». Комбинацию античного, христианского и детективного сюжетов в романе цементирует та же, что и в «Эроне», идея сложной, комплексной природы современного человека. Королев изображает кризисную личность, ощущающую в своем человеческом «Я» некое (неких) «не-Я».
Безымянный герой романа, «нулевой человек», потерявший память обитатель психбольницы, становится учеником великого ясновидца Августа Эхо и получает имя «Герман». Детективный сюжет, разворачивающийся во второй половине ХХ в., оказывается проекцией, отражением истинной драмы, разыгравшейся много веков назад. В финале романа выясняется, что Эхо — это Зевс, мечтающий вернуть Олимп. Образ Германа, в свою очередь, соотносится и с античным Гермесом, и, не без постмодернистской иронии, с одноименным героем А.С. Пушкина. В многоуровневой кодировке образа у Королева прочитывается концепция современного человека как нелинейной, «диссипативной» системы, допускающей вариативность путей и целей своего развития.
Проблеме нецельности человека посвящен и роман Королева «Быть Босхом» (2004). В романе на внешнем уровне сюжета изображается дисциплинарный батальон в Бишкиле, где проходит службу автобиографический герой лейтенант Королев. Внутренний, модернистский сюжет разворачивается в пространстве высокой культуры: по ночам герой пишет роман «Корабль дураков» об Иерониме Босхе. Взаимоотношения персонажа с миром картин Босха становятся средством его вхождения в контакт с собственной личностью, со своей духовной энергией. Кроме того, обе сюжетные линии сливаются в проблеме искусства, которое становится для героя способом самосохранения человеческого духа.
В реалистическом сюжете изображается эволюция героя от 1970-х к 2000-м годам, становление его писательской и человеческой идентичности. Автора-повествователя в произведениях Босха привлекает «творческая сила греха», порожденная «чувством вины», осознанием тяжести собственного греха художника. Подтекстом в романе проходит идея о спасительной, искупительной силе искусства, буквализирующая метафору «творческие муки» в христианском аспекте. Эта идея звучит в финале: автор обращается к герою со словами: «цена входа <в средневековье> была одна — твои муки, герой» [6, с. 311]. И если писатель становится Богом-Отцом, то его герой — Христом.
127
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
Итак, исследование феномена духовной самоидентификации в прозе отдельных ярких представителей современного литературного процесса релевантно и продуктивно в плане воссоздания сложной и многомерной картины ценностного самосознания культурно-исторической эпохи конца ХХ столетия. Понимание человеческого бытия как нарушенной гармонии определяет схожесть принципов художественного воспроизведения действительности в произведениях В. Маканина и А. Королева. Проза этих авторов отражает интенсивные поиски в сфере обоснования гуманистических духовных ценностей, прежде всего ценности человека как неоспоримой духовной константы. Социально-бытовая коллизия в произведениях Маканина и Королева раскрывает в персонаже не столько его психофизическую, «витальную» данность, сколько мир имманентных человеку экзис-тенциалов. Проблемы любви, одиночества, страха, смерти, вины писатели рассматривают в двух аспектах: с точки зрения феноменологии внутренней жизни (индивидуального бытия Духа) и с позиций укорененности человека (онтологических оснований духовности). Рассмотренные в статье произведения Маканина и Королева показательны в плане реализации одной из ключевых проблем русской литературы конца ХХ в. — проблемы присутствия в современном мире Духа, оказавшегося неузнанным, непроявленным. Сохранение духовности современные русские писатели традиционно относят к «необходимым и достаточным» условиям человеческой экзистенции.
Литература
1. Бубер М. Два образа веры / Пер. с нем.; под ред. П.С. Гуревича, С.Я. Левит, С.В. Лезова. М.: Республика, 1995. 464 с.
2. Достоевский Ф.М. Собр. соч.: в 12 т. М.: Правда, 1982.
3. Ильин И.А. Собр. соч.: в 10 т. M.: Русская книга, 1994.
4. Климова Т.Ю. Притча в системе художественного мышления В. Маканина. Дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01. Иркутск, 1999. 241 с.
5. Климутина А.С. Поэтика прозы Анатолия Королева: текст и реальность. Дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01. Томск, 2009. 226 с.
6. Королев А. Быть Босхом. М.: Гелеос, 2004. 320 с.
7. Королев А. Змея в зеркале, которое спрятано на дне корзинки с гостинцами, какую несет в руке Красная Шапочка, бегущая через лес по волчьей тропе // Дружба народов. 2000. № 10. С. 15—89.
8. Королев А. Эрон // Знамя. 1994. № 7. С. 4—67; № 8. С. 81—157.
9. Кьеркегор С. Страх и трепет / Пер. и коммент. Н.В. Исаевой, С.А. Исаева. М.: Республика, 1993. С. 143.
10. Маканин В. Андеграунд, или Герой нашего времени. М.: Вагриус, 2003. 480 с.
11. Маканин В. Долог наш путь. М.: Вагриус, 1999. 528 с.
12. Нефагина Г.Л. Поэтика романов Анатолия Королева. [Электронный ресурс]. URL: http:// elib.bsu.by/bitstream/123456789/ 42751/1/.
128
Проблема духовного самоопределения человека в современной русской прозе
13. Розанов В.В. Уединенное/ [Электронный ресурс]. URL: http://modernlib.ru/ books/vasiHy_vasilevich_rozanov/uedmennoe/read_1/.
14. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм. М.: Наука, 1953. 42 с.
15. Семенова С.Г. Метафизика русской литературы: в 2 т. М.: Издательский дом «ПоРог», 2004. Т. 1. С. 5.
16. Семыкина РС. Локусы подполья в романе В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» // Проблемы филологии, культурологии и искусствоведения. 2008. № 4. С. 87—92.
17. Тюпа В.И. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). М.: Лабиринт, РГГУ, 2001. 192 с.
18. Флоренский П.А. Столп и утверждение истины: Опыт православной теодицеи. М.: АСТ, 2003. 640 с.
19. Франк С.Л. Ересь утопизма. [Электронный ресурс]. URL: http: // ecsocman. hse.ru/data/598/178/1217/018_Frank.pdf.
20. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления / Сост., пер., вступ. ст., коммент. и указ. В.В. Бибихина. М.: Республика, 1993. 448 с.
21. Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1990. 288 с.
