CC BY
327
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2011, № 3 (1), с. 331-336
УДК 82
ПРОБЛЕМА АВТОБИОГРАФИЗМА В ТРИЛОГИИ Л.Н. ТОЛСТОГО
© 2011 г. А. Ф. Цирулев
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского [email protected]
По1тупила в редакцию 21.06.2010
Рассматривается проблема автобиографизма в трилогии Л.Н. Толстого «Детство», «Отрочество» «Юность». Толстой создает новаторскую модификацию художественной автобиографии, в которой особую роль играет поэтический вымысел.
Ключевые 1лова: Л. Толстой, «Детство», «Отрочество», «Юность», автобиографизм, модификация, вымысел.
Вопрос о жанровой специфике произведения принадлежит к числу сложнейших в нашем литературоведении. Известно, что Б.В. Томашев-ский подразумевал под жанром «тяготение к образцам», имея в виду, что центром «тяготения» является совокупность неких доминирующих признаков, организующих композицию текста. Жанровые модификации, по мысли ученого, живут, со временем меняются и переходят друг в друга. Однако название жанра - в силу привычного отнесения произведения к уже известной в литературной практике форме - имеет тенденцию сохраняться. Помимо этого в литературном процессе, отметим, действует и другая тенденция. Каждый автор, если он талантлив и оригинален, стремится насытить ту или иную жанровую форму собственными идеями, собственными художественными новациями и тем самым максимально индивидуализировать свое творение. Диалектика этого процесса, т. е. сосуществование и борьба разнонаправленных тенденций, образует то, что мы называем жанровым своеобразием сочинения, в том числе и автобиографического.
Жанр художественной автобиографии имеет почти тысячелетнюю историю своего развития. В ряду литературных предшественников Тол-стого-автобиографа мы можем упомянуть имена Марка Аврелия, Августина Блаженного, Бенвенуто Челлини, протопопа Аввакума, Руссо, Гете, Гейне и других. В повестях «Детство», «Отрочество», «Юность» молодой автор не только блистательно обобщил накопленный до него художественный опыт, но и радикально преобразил эту жанровую модификацию, насытив ее новым содержанием, неповторимым стилевым колоритом, а также принципиально новым способом лепки характера. Новшества ока-
зались столь основательны, столь существенны, что многие литературоведы всерьез задумались о том, а правомерно ли «Детство», «Отрочество», «Юность» считать художественной автобиографией и, может быть, эти повести следует отнести вообще к другому жанру, например, к роману воспитания или к художественным мемуарам. Попытаемся ответить на этот вопрос.
Современники Л.Н. Толстого (П.В. Анненков [1], Н.Н. Страхов [2], Н.Г. Чернышевский [3], Д.И. Писарев [4] и др.) восприняли «Детство», «Отрочество», «Юность», во-первых, как произведение яркое и новаторское. Сам Н.А. Некрасов, опубликовавший в «Современнике» рукопись начинающего автора, заявил, что в отечественной литературе «очень давно ничего подобного не было» [5, с. 212]. А во-вторых, что особенно интересно, первые рецензенты, как, впрочем, и первые читатели, увидели в книге молодого Толстого конечно же «рассказ о себе». Иначе говоря, Иртеньев ассоциировался для них с личностью автора, по крайней мере, они чувствовали в нем духовную ипостась самого Толстого и особых сомнений в автобиографизме сочинения начинающего художника не высказывали.
Со временем интерпретация толстовской трилогии определенным образом меняется. В силу различных причин и методологических соображений отдельные советские критики начинают самым решительным образом отказывать «Детству», «Отрочеству», «Юности» в праве называться художественной автобиографией. Так, например, Я.Е. Эльсберг заявляет, что героем классической автобиографии может считаться не всякий автор, взявшийся за перо и поведавший миру о себе, а лишь такой, который является «читающей публике как передовой
человек своего времени» [6, с. 286]. В свете этой мысли повести «Детство», «Отрочество», «Юность», по мнению критика, якобы не дотягивают до планки подлинно художественной автобиографии, ибо их создатель и слишком молод, и, увы, не дорос до уровня нового человека своей эпохи. «... Книга о детстве, - пишет Я.Е. Эльсберг, - принадлежащая перу молодого Толстого, не стала и не могла стать классической автобиографией. Двадцатитрехлетнему Толстому еще, разумеется, рано было думать о подведении итогов своей жизни; он только еще искал пути своей жизни и работы, строил планы...» [6, с. 287].
Значительные сомнения в автобиографической природе литературного первенца Л. Толстого выражают и другие толстоведы, например, П.С. Попов [7], Н.П. Лощинин [8], Е.Н. Купреянова [9], Н.Г. Дергунова [10]. В работе одного из них говорится: «Некоторые исследователи считали, что Николенька - это сам автор. Это неправильно. В сочинении Толстого, действительно, много автобиографического. Среда, обстановка, домашние учителя - все это напоминает его жизнь в детстве, отрочестве. Однако целый ряд фактов повести не имеют ничего общего с жизнью автора - изображение отца, частично матери, которая умирает в повести, когда Николеньке было десять лет и т. д.» [8, с. 38]. Исходя из этого, критик заключает: «Наименование «автобиографическая повесть» серьезно ограничивает содержание произведения и не соответствует авторскому замыслу» [8, 39].
Е.Н. Купреянова активно поддерживает эту мысль. Она пишет о том, что сюжет толстовской трилогии питается «эмоциональным течением авторских воспоминаний», и развивает тезис о том, существует только «эстетическая ощутимость» автобиографичности образа Нико-леньки, «. в действительности ни в какой мере не являющегося автопортретом автора» [9, с. 26].
Подобные суждения о жанровой природе «Детства», «Отрочества», «Юности» бытуют по сей день. В одном из современных исследований толстовского «Детства» говорится: « Известно, что повесть нередко называют автобиографической. Однако, не исключая личностного, произведение в основе своей объективировано» [10, с. 347].
С нашей точки зрения, толстовский автобиографизм - явление, конечно, уникальное в отечественной литературе, но при этом он не может быть противопоставлен принципу объективации изображения. Напротив, автобиографизм Л. Толстого по природе своей как раз предполагает наличие некой отстраненной точки зрения
в показе жизни и высокую степень художественной объективации. Для доказательства этого тезиса попробуем прежде всего очертить, а что же собственно следует разуметь под понятием «художественная автобиография».
Вопрос о жанровой определенности художественной автобиографии далеко не решен. Среди литературоведов нет единства в отношении таких жанровых признаков автобиографии, как мемуарность и исповедальность; биографизм и автобиографизм; документализм и художественный вымысел. В нашей науке существует давняя традиция выводить автобиографический жанр из мемуарно-исповедальной ветви русской словесности. Некоторые исследователи не пытаются отделить художественную автобиографию от собственно мемуарного жанра и рассматривают их в совокупности как некий «мемуарно-автобиографический конгломерат». К примеру, создатели «Литературной энциклопедии» сообщают, что автобиография - это «описание своей жизни, собственной биографии, жанр документально-художественных произведений, преимущественно в прозе» [11, с. 15]. Г.Г. Елизаветина полагает, что автобиографический жанр настолько близок к мемуарам, что эти две жанровые модификации сплошь и рядом «прорастают» друг в друга и создают тесное, неразделимое единство. «. В самом деле,
- пишет она, - дать сколько-нибудь исчерпывающую характеристику любому из жанров мемуарно-автобиографической литературы необыкновенно сложно. Лишь одно качество совершенно необходимо для того, чтобы отнести произведение к мемуаристике: его создатель должен рассказать о себе, о том, что он сам видел и пережил» [12, с. 237]. Н.А. Николина рекомендует не ограничиваться собственно тематическим ракурсом и ратует за то, чтобы активно учитывать такие компоненты автобиографического повествования, как стиль и композиция. В монографии «Поэтика автобиографической прозы» она подчеркивает: «. рассмотрение признаков жанра, укладывающихся в знаменитую триаду: «Тема - стиль - композиция», позволяет обеспечить комплексный интегративный подход к анализу текста» [13, с. 3]. М.М. Бахтин также полагает, что предметноизобразительный аспект образует лишь внешний уровень текста и что куда важнее проникнуть в характер самой организации и развертывания словесного целого. В отношении «само-изобразительного текста» он резонно замечает: «Ведь возможен вопрос: как я изображаю себя, в отличие от вопроса: кто я с точки зрения особого характера автора в его отношении к герою» [14, с. 132]. Несомненного внимания заслуживает следующее определение, данное
М.М. Бахтиным: «Мы понимаем под биографией или автобиографией (жизнеописанием) ту ближайшую трансгредиентную форму, в которой я могу объективировать себя самого и свою жизнь художественно» [15, с. 171]. Вместе с тем нетрудно заметить, что М.М. Бахтин не задается целью дифференцировать биографию и собственно автобиографию. Для него куда более существен вопрос о способах воплощения «биографического ценностного сознания» [14, с. 136]. Л.Я. Гинзбург исходит из того, что для постижения сути автобиографического жанра чрезвычайно важно выявить, как соотносятся между собой документализм и художественный вымысел. По ее наблюдению, «две модели личности -искусственная и натуральная (документальная)
- издавна оспаривают друг у друга внимание писателя и читателя» [16, с.6]. Исследовательница отстаивает вполне справедливую мысль о том, что биографическая точность, верность жизненным реалиям далеко не всегда свидетельствуют о подлинном автобиографизме произведения. Анализируя роман М. Пруста «В поисках утраченного времени», Л.Я. Гинзбург отмечает, что его создатель смело интерпретирует документально-биографическую основу и активно «деформирует реально-бытовой пласт». Тем не менее автобиографическая природа пру-стовского творения не вызывает у нее никакого сомнения. Примерно такую же организацию текста обнаруживает исследовательница и у Д. Джойса. «О Дедалусе - герое «Портрета художника в юности» Джойса говорится в третьем лице. И все же мы безошибочно знаем, что присутствуем при прямом разговоре писателя о самом себе» [16, с. 12]. Исходя из этого, Л.Я. Гинзбург заявляет о том, что в творчестве отдельных писателей автобиографизм как таковой уступает место «автопсихологизму». По ее мнению, в «автопсихологических произведениях» на передний план выходит не совпадение жизненных реалий и даже не совпадение реальной биографии автора и его героя, а их внутреннее психологическое родство. В романе М. Пруста, - указывает она, - «не только авто-психологичен рассказчик, но и для каждой черты и детали этого романа, для любых его элементов может быть найден источник в жизненном опыте автора» [16, с.13]. К слову сказать, толстовскую трилогию, как, впрочем, и его роман «Анна Каренина», Л.Я. Гинзбург также (что показательно) относит к произведениям «авто-психологического плана» и замечает, что главные герои этих книг «решают те же жизненные задачи, которые он сам решал . решают в той же психологической форме. Причем в тех же примерно бытовых условиях, в которых существовал он сам» [17, с. 270].
Таким образом, мы должны признать, что ядро автобиографического сочинения образует не что иное, как «рассказ о себе». При выявлении «автобиографического стержня» мы должны учитывать не только характер объекта художественной мысли писателя, но и самый способ литературного воссоздания биографируе-мых событий, то, что и можно назвать формой «углубленного самоанализа». Если в мемуарах личность автора не играет самодовлеющей роли и сам создатель текста нередко выступает лишь как свидетель свершающихся событий, то в художественной автобиографии бытие личностного «я» определяет собой всю внутреннюю конструкцию произведения. Автобиография - это повествование с ярко выраженной ретроспективной установкой; жанр, в котором автор и повествователь в основных своих чертах совпадают. При этом автор-художник выступает как реальное лицо и в своей «исповеди» претендует на достоверность в воссоздании событий прошлого.
Вернемся к «Детству», «Отрочеству», «Юности». Иногда в качестве неопровержимого доказательства тезиса о том, что из всех русских автобиографий, начиная с «Жития протопопа Аввакума» и кончая творениями В.Г. Короленко и М. Горького, трилогия Толстого «наименее автобиографична», приводят письмо молодого дебютанта редактору журнала «Современник». В самом деле, Л. Толстой, находясь на Кавказе, написал, хотя и не направил [18, с. 212-213], письмо Н.А. Некрасову, в котором содержались строки: «Заглавие «Детство» и несколько слов предисловия объясняли мысль моего сочинения; заглавие же «История моего детства» противоречит с мыслью сочинения. Кому какое дело до истории моего детства...» [19, с. 211]. Думается, что этим высказыванием автор «Детства» выступал не против того, чтобы его жизнеописание считали «рассказом о себе», а против истолкования его повестей в духе мемуарных писательских воспоминаний.
Следует признать, что Л. Толстой действительно куда свободнее, чем, например, А.И. Герцен («Былое и думы»), чем С.Т. Аксаков («Детские годы Багрова-внука»), чем Н.Г. Гарин-Михайловский, В.Г. Короленко или тот же М. Горький, обращается с внешними фактами своей биографии. Он смело переплетает их с фактами и событиями из жизни приятелей своего детства. Мемуарной строгости нам не найти в этом жизнеописании. Верно и то, что писатель вносит в образ Иртеньева черты других лиц, т. е., иначе говоря, прибегает к активному переосмыслению «фактической подосновы». Это так.
От редакции к редакции «дух объективации» усиливается, и акцент на всеобщности положений» становится все заметнее. «Толстовский герой, - справедливо заключает Я.С. Билинкис,
- . проходит, в сущности, почти только через самые обязательные радости, горести, утраты, через «положения», в которых оказывался на пути от детства к зрелости едва ли не каждый» [20, с. 8].
И тем не менее при внимательном изучении повестей обнаруживается, что перед нами воссоздание личного жизненного опыта не кого-нибудь, а именно графа Л.Н. Толстого. Проекция от образа Николеньки к индивидуальности автора выстраивается с несомненной верностью, чего нельзя сказать, например, об Оленине из «Казаков» или Нехлюдове из «Утра помещика», хотя в этих персонажах также немало черт их создателя.
Вообще, почти в каждом автобиографическом сочинении взаимодействуют художественный вымысел и документализм. В литературной традиции имеют место две видовые разновидности автобиографизма. «Фактографическая» - с опорой на точное следование событиям, происходившим в действительности, а также с обрисовкой конкретных, действительно существовавших лиц. И «духовная» - когда автор воспроизводит историю своего личного становления и когда ему крайне важно показать, как идейно, нравственно складывался его автогерой. В этом случае писатель, следуя хронологии событий своей жизни и продолжая оставаться в рамках автоповествования, на передний план выводит все-таки не правду факта, а логику чувств и мыслей. Разумеется, между этими двумя типами воссоздания авторского «я» нет непроходимой пропасти. В литературной практике мы наблюдаем живое и беспрестанное смешение этих разновидностей.
Между внутренним «я» героя «Детства», «Отрочества», «Юности» и внутренним «я» создателя повестей действительно существует тесная, нерасторжимая связь или некая духовная аутентичность. Пусть жизненные реалии в трилогии определенным образом переосмыслены, пусть даты смерти отдельных лиц и событий смещены, но психологическая, нравственно-этическая достоверность налицо. Она не поколеблена и не искажена в угоду, например, занимательности или сюжетным хитросплетениям. Наблюдая за жизнью Иртеньева, вникая в суть его переживаний и его напряженных поисков самого себя, мы отчетливо видим, как формировался сам Толстой. Благодаря «Детству», «Отрочеству», «Юности» нам открываются истоки мировоззрения того человека, которого
спустя несколько десятилетий назовут «совестью русской нации», того, чье имя будет олицетворять «теорию нравственного самосовершенствования личности».
Из ранних дневников и писем Льва Толстого 40-50-х годов, из его бесед с биографами
Н.Н. Гусевым, Д.П. Маковицким, из его «Воспоминаний», написанных на склоне жизни, явствует, что будущий писатель чрезвычайно рано обнаружил глубокий, серьезный интерес к сфере морально-этических размышлений, к тому, что составляет внутренний мир личности. Так, по свидетельству Т.А. Ергольской, Лев Толстой уже на заре своей жизни отличался необыкновенным пристрастием к философствованиям и напряженной, сосредоточенной рефлексии. «Он думает, - читаем мы в письме Т.А. Ергольской, - только о том, как углубиться в тайны человеческого существования, и чувствует себя счастливым и довольным только тогда, когда встречает человека, расположенного выслушивать его идеи, которые он развивает с бесконечной страстностью» (Цит. по кн.: Лев Николаевич Толстой. Материалы к библиографии с 1828 по 1855 год. М., 1954. с. 198).
В этих словах выражена, пожалуй, главная черта духовного облика не только Левушки Толстого, но и. Николеньки Иртеньева. Именно этим качеством, т.е. стремлением дойти до корней бытия, заключить свои представления о мире в «философический огран», и отличается он от всех иных персонажей, выведенных в трилогии, включая не только весьма умного и трезво мыслящего брата Володю, но даже и Дмитрия Нехлюдова, у которого «философичность» носит во многом поверхностный и надуманный характер.
С точки зрения содержательной вся трилогия представляет собой попытку воссоздать духовное преображение Николеньки - то самое, которое когда-то «посетило» молодого Толстого.
Основу сюжета толстовского рассказа образует не «событийность» в традиционном понимании этого термина, не череда каких-то ярких, знаменательных встреч и особенных фактов, поразивших воображение юного героя, а замечательный переворот в сознании Николеньки . по существу тот же самый, что пережил в начале 40-х годов Л. Толстой.
Именно он-то, как нам представляется, и заставил Толстого позднее взяться за перо. Сам художник об этом, может быть, наиболее выдающемся событии своей духовной биографии пишет следующее: «Я помню, когда мне было лет 15, как бы открылась передо мной какая-то завеса, я почувствовал что-то необычайное во всей моей жизни. Весь мир представился мне в
каком-то особенном чудном свете. Продолжалось это недолго... но помню хорошо, как это было все-таки чудно радостно. такие минуты и все в них переживаемое не проходит даром для человека» (Цит. по кн.: Лев Николаевич Толстой. Материалы к библиографии с 1828 по 1855 год. М., 1954. с. 176).
В повести «Юность» рассказывается о том, как к Иртеньеву приходит удивительное «озарение» и как ему внезапно открывается новый взгляд на все вокруг. Нельзя не заметить, что существо переживаемого почти полностью повторяет то, что когда-то случилось с автором трилогии. И краски, и стилевая тональность, и экспрессивная сила строк из трилогии - все это чрезвычайно напоминает нам дух воспоминаний зрелого Толстого и ясно говорит об органическом сходстве описываемых моментов. «Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, - все мне говорило про красоту, счастье и добродетель ... и даже, что красота и добродетель - одно и то же. Этот голос ... страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в ту пору моего развития, и он-то положил новые начала моему взгляду на себя, на людей и на мир божий» [21, с. 82, 85].
Таким образом, несмотря на то, что факты жизненной судьбы Иртеньева и Толстого не совпадают до конца, не идентифицируются, духовная эволюция автора и героя протекает в одном и том же направлении. Важно отметить, что прежде чем «выйти» на сюжет «Детства», «Отрочества», «Юности», Л. Толстой попытался воплотить волнующие его идеи в иной художественной форме. Начинающий сочинитель немало труда и умственных усилий положил на создание «Четырех этапов развития» и двух подробнейших планов «Четырех эпох развития». И что же? Как признавался сам Толстой, на этом пути его постигла творческая неудача. Выразить адекватно свое понимание детства, отрочества, юности, показать значимость и красоту поры, с которой «начинается человек», -так, как хотелось - ему не удалось. Причиной художественного провала, по мнению самого Толстого, стало его намерение отказаться от . самоизображения.
В центр ранних набросков произведения о детстве Л. Толстой первоначально поставил не себя, а фигуру другого мальчика. В результате роман «не пошел». Отказ от автобиографизма
помешал писателю воссоздать свой «сердечный сокровенный опыт», с помощью которого только и было возможно показать «всю прелесть и поэзию детства» [22, с. 305] так, как это до него никто еще не делал. Л. Толстой попробовал воссоздать историю некоего молодого незаконнорожденного человека . и вышло, как он убедился, «совсем не то». Характеризуя свои первоначальные зарисовки, он пишет: «. я вдался в общие места и, вместо моей особенной личности, вышел какой-то мальчик в какой-то школе. В то время, как я писал, мне казалось, что я пишу из сердца, а я писал из головы, и вышло жидко» [(Цит. по кн.: Лев Николаевич Толстой. Материалы к библиографии с 1828 по 1855 год. М., 1954. с. 317).
Итак, не отказ от автобиографизма, а, напротив, ориентация на индивидуальный жизненный опыт, а также опора на свою, особенную личность в сочетании с поэтическим вымыслом -вот что позволило автору «Детства», «Отрочества», «Юности» добиться свершения поставленной задачи, достичь замечательной убедительности и правдивости своего повествования. Введение в сюжетную ткань произведения того, «чего не было», но «могло бы быть», ничуть не разрушило лирико-автобиографическое начало. Более того, этот прием обогатил «рассказ о себе», придал ему объемность и художественную достоверность.
Вместе с тем оригинальным и неповторимым смешением «правды» и «вымысла» своеобразие толстовского автобиографизма не исчерпывается. Другое качество художественного мировидения автора «Детства», «Отрочества» и «Юности» заключается в особой - обобщающей сути толстовского автобиографизма. В этом смысле мы можем говорить об «обобщающем автобиографизме» Л. Толстого, а также о высокой степени объективации личной судьбы ху-дожника-автобиографа. Как это понимать?
Автобиографизм - это не только жанровая примета ранних повестей Л. Толстого. Это вообще коренное свойство его стиля и художественного мирочувствования. Автобиографизмом, если угодно, пронизано все творчество Л. Толстого. «Толстой смолоду и до конца жизни неустанно, каждодневно работал над своей жизнью . для него, субъективно, писание повестей и романов было одним из проявлений этой не-прекращающейся переработки жизни (отсюда и потребность фиксировать ее в дневниках» [7, с. 269]. Важно отметить, что толстовские дневники - это дневники особые. Толстой смолоду и всю жизнь писал их «для себя» . и не «для себя». Открывая некие моральные истины «в себе», он предчувствовал важность и смысловую
значимость сделанных им открытий «для других». Этой установкой проникнуты и автобиографические сочинения писателя. В известной мере трилогия есть и отражение, и «конструктивное порождение» юношеских дневников молодого Толстого. По существу «Детство», «Отрочество», «Юность» являют собой литературный, а точнее сказать, «художественно организованный» дневник Толстого. Автобиографический, «дневниковый» принцип заставил молодого художника отказаться от ранее придуманной фабульной организации («Четыре этапа развития»). В трилогии Л. Толстой выступает, с одной стороны, безусловно, как автобиограф, поскольку лишь через углубленный самоанализ он и может донести до людей свет открывшейся ему жизненной истины. Но с другой - он выступает как рассказчик, вполне объективирующий свою судьбу, поскольку видит в своей «исповеди» «вещь для других». Погружаясь в глубины собственного «я», молодой писатель исследует - ни много ни мало - человеческую натуру вообще и превращает «рассказ о себе» в глубокое философское эссе, ибо задается целью «через себя» «воспроизвести детство, отрочество и юность человека, которые сами по себе представляли ступени становления и развития личности» [25, с. 102].
Благодаря уникальной художественной организации толстовский «рассказ о себе» обретает характер «всечеловеческого» обобщения и тем самым обнаруживает свою несомненную философско-этическую подоплеку. Мы можем заключить, что автобиографический посыл у Л. Толстого реализуется через «углубленную саморефлексию», которую пронизывают философские прозрения самого широкого онтологического свойства.
Спи1ок литературы
1. Анненков П.В. Литературные воспоминания. М.: Худож. лит., 1960. 398 с.
2. Страхов Н.Н. Сочинения гр. Л.Н. Толстого в двух томах // Страхов Н.Н. Литературная критика. М.: Современник, 1984. С. 233-259.
3. Чернышевский Н.Г. Детство. Отрочество. Сочинения графа Л.Н. Толстого // Чернышевский Н.Г. Собрание сочинений в пяти томах. Т. 3. М.: Правда, 1974. С. 332-346.
4. Писарев Д.И. Промахи незрелой мысли // Писарев Д.И. Литературная критика. В 3 т. Т. 2. Л.: Худож. лит. (Ленингр. отд.), 1981. С. 186-220.
5. Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем. М.: ГИХЛ. Т. 10, 1952. 572 с.
6. Эльсберг Я.Е. Трилогия Горького и великие автобиографии прошлого // Красная новь. 1940. № 11-12. С. 284-306.
7. Попов П.С. Стиль ранних повестей Толстого («Детство», «Отрочество») // Литературное наследство. 1939. № 35-36. С. 78-116.
8. Лощинин Н.П. «Детство», «Отрочество», «Юность» Л.Н. Толстого. Проблематика и художественные особенности. (Лекции о Толстом). Тула: Кн. изд-во, 1955. 48 с.
9. Купреянова Е.Н. Молодой Толстой. Тула: Кн. изд-во, 1956. 216 с.
10. Дергунова Н.Г. Проблема нравственного формирования личности в повести Л.Н. Толстого «Детство» // Проблема взаимодействия духовного и светского образования: История и современность. Н. Новгород: Нижегород. гуманит. центр, 2004. С. 347-353.
11. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: НпК «Интелвак», 2003. 1596 с.
12. Елизаветина Г.Г. Становление жанров автобиографии и мемуаров // Русский западноевропейский классицизм. Проза. М.: Наука, 1982. 390 с.
13. Николина Н.А. Поэтика автобиографической прозы. М.: Флинта, 2002. 422 с.
14. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. 422 с.
15. Бахтин М.М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук. СПб: Азбука, 2000. 332 с.
16. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Сов. писатель (Ленингр. отд-ние), 1979. 221 с.
17. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. М.: Интрада, 1999. 410 с.
18. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Т. 59. М.: ГИХЛ, 1935. 387 с.
19. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Т.
1. М.-Л.: Госиздательство,1928. 357 с.
20. Билинкис Я.С. Новаторство Л.Н. Толстого в трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность» : Лекция в спецкурсе по творчеству Л.Н. Толстого. Л.: ЛГПИ, 1973. 42 с.
21. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т.
2. М.-Л.: ГИХЛ, 1930. 418 с.
22. Интервью и беседы с Львом Толстым. М.: Современник, 1986. 525 с.
23. Кузьмичев И.К. Литература и нравственное воспитание личности. М.: Просвещение, 1980. 174 с.
THE PROBLEM OF AUTOBIOGRAPHISM IN L. TOLSTOY’S TRILOGY
A.F. Tsirulev
The article deals with the problem of autobiographism in L.Tolstoy's trilogy "Childhood", "Adolescence", "Youth". Tolstoy creates an innovative modification to artistic autobiography, in which poetical fiction plays a special role.
Keywords: L. Tolstoy, "Childhood", "Adolescence", "Youth", autobiographism, modification, fiction.
