CC BY
56
© 2007 г.
А.В. Голубев
«ПРИДУТ ИЗ КИТАЯ АНГЛИЧАНЕ...»: СОВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО И ВОЕННЫЕ ТРЕВОГИ 1920-Х ГОДОВ
Возможность войны с «капиталистическим окружением» в 20-е годы (вопреки расхожим представлениям) ощущалась гораздо более остро, чем в 30-е. Причин для этого много: живая память о мировой и гражданской войнах с участием иностранных держав; советская пропаганда, в которой эта тема муссировалась постоянно; особенности восприятия, когда доходившая, например, до деревни, внешнеполитическая информация многократно искажалась и «перекраивалась» по законам мифологического сознания. Характерный пример содержится в одной из сводок отдела ОГПУ области Коми за декабрь 1926 г.: «Гражданин деревни Рим Жашартской волости Римских Илья Никитич получает газеты и читает среди крестьян только статьи о подготовке к войне со стороны иностранных держав. Темное население, видя это, говорит, что опять скоро будет война»1. И таких грамотных, интересующихся политикой и оказывавших влияние на представления односельчан о мире крестьян, как этот житель северной деревни с итальянским названием, было немало по всей России. В сводках ОГПУ постоянно встречались утверждения, что «грамотные крестьяне, читая в
газетах о военных приготовлениях в Польше, Румынии и Англии, находят, что 2
война неизбежна»2.
Свою лепту вносила и пропаганда, которая не уставала напоминать о «капиталистическом окружении». В результате в массовом сознании постоянно фигурировали своеобразные «призраки войны», чаще всего не имеющие серьезных оснований, иногда совершенно фантастические, но для многих казавшиеся вполне реальными.
Говоря о настроениях советского общества 20-х годов, необходимо сделать важную оговорку. Сводки «о настроениях», составленные ОГПУ или партийными органами, представляли собой достаточно случайные выборки, не дающие сколько-нибудь убедительной статистики, да и объективность их порой вызывает сомнения. Если, как правило, советские информационные материалы не позволяли представить удельный вес тех или иных настроений в обществе (составители сводок обычно подчеркивали массовость, или, напротив, их единичность, однако подобные оценки субъективны, ничем не подтверждены, и в результате порой вызывают сомнения), очевидно, однако, что советское политическое руководство имело в целом достаточно полную и адекватную картину спектра настроений в обществе.
Есть и некоторые возможности статистически определить настроения тех лет применительно к внешнему миру. В частности, мы можем оценить позицию молодежи, социальной группы, в значительной степени подверженной
3
воздействию официальной пропаганды3.
В конце 20-х гг. педагоги-педологи проводили массовые опросы детей по вопросам войны и мира, отношений СССР с заграницей. Вопросы были поставле-
ны так: «Как живут между собой» и «Как должны жить СССР и буржуазные страны». В результате 4,4% опрошенных говорили об исключительно мирных отношениях СССР с буржуазными странами, 77,5% определили их как враждебные. 50,5% были настроены миролюбиво, лишь 4,6% были настроены более или менее воинственно, но и они высказывались примерно так: «СССР и буржуазные страны должны воевать, но торговать нужно и им, и нам, поэтому надо договоры заключать». Были и такие высказывания, что с «буржуазными министрами» нужно враждовать, а с «угнетенными народами» жить мирно... И постоянно звучали вопросы: «Почему мы не хотим войны?» «Как СССР готовится к войне?»4
В исторической литературе давно уже изучаются так называемые «военные тревоги» 1927-1929 гг., толчком к которым послужил целый ряд событий, в первую очередь — разрыв советско-английских отношений и убийство советского полпреда П.Л.Войкова в Варшаве. Однако в 20-е годы любое событие, происходившее на международной арене и как-то затрагивающее СССР, воспринималось массовым сознанием прежде всего как признак надвигающейся (а нередко — и начавшейся) войны.
Немецкий журналист, побывавший в 1922 г. в СССР, писал: «Услышав, что я из Германии, крестьяне забросали меня вопросами... каково положение в Германии, сколько стоит фунт хлеба, что думают в Германии о России и как полагают, поможет ли России ввоз из Германии...» И тут же главный вопрос — «Немцы-то придут с машинами или с пулеметами?»5
Даже в относительно спокойные годы, не отмеченные особыми кризисами за пределами СССР, «всякое международное положение Советской власти истолковывается как близкая война и скорая гибель Советской власти» — констатировал информационный отдел ОГПУ в декабре 1924 г.6 Вот, в частности, что ожидали крестьяне Каргопольского уезда Вологодской губернии от предстоящей якобы войны в марте 1923 г.: «Распространившийся слух по уезду о якобы начавшейся войне с Польшей встречается большинством крестьян сочувственно, говорят, что тогда кончится грабительская политика Соввласти, что тогда коммунистов будут вешать и топить в реках, и что мы, мол, скоро свергнем и сотрем с лица земли проклятых большевиков и ненавистную власть, освободимся от ига жидовской власти, которая устраивает гонения на православную
7
веру, закрывает церкви...»
Понятно, что слухи о войне вызывали такие мероприятия, как пробные мобилизации, учет конского поголовья или формирование территориальных частей. Характерно, однако, что так же оценивались, казалось бы, никак не связанные, даже косвенно, ни с внешней опасностью, ни с обороноспособностью страны те или иные действия власти.
Так, снятие колоколов с церквей в ходе антирелигиозной кампании неожиданно напомнило крестьянам о временах Петра: прошел слух, что колокола снимают, чтобы перелить на пушки. Приезд секретаря ЦК ВКП(б) В.М. Молотова в Курскую губернию в 1925 г. крестьяне объяснили «неладными взаимоотношениями с западными государствами, в частности с Америкой, говоря, что что-то уж больно изъездилась наша власть, волнует их там, что дела СССР плохи, вот теперь и ездят по местам, чтобы задобрить мужичков, в случае трахнет
о
Америка по голове — то вы, мол, мужички, не подкачайте...»8 Даже проведение
всесоюзной переписи 1926 г. было истолковано так: «Наверно, скоро будет война: перепишут, узнают, сколько населения, и объявят ее»9.
С особенным нетерпением ожидали войны противники Советской власти. Все они, от университетской профессуры и технической элиты, склонных рассматривать любой международный кризис как пролог к интервенции10, до жителей отдаленных уголков национальных окраин, например, Бурят-Монголии, где ожидали прихода «царя трех народов, который избавит от налогов»11, связывали с войной неизбежное падение Советской власти. Как писал московский историк И.И.Шитц в декабре 1930 г., деревня «против войны даже ничего не имеет (крестьяне в массе ждут войны и от нее — разрешения всего)»12.
Конечно, было немало скептиков, особенно среди старой интеллигенции, представители которой в отсутствие достоверной и разносторонней информации (речь не идет об узком слое «элиты») быстро научились читать советскую прессу «между строк»13. Так, в ноябре 1930 г. тот же И.И.Шитц отмечал в своем дневнике: «Говорят о войне. Или, лучше сказать, не говорят, а носятся с мыслью о ней, причем газеты так и заливаются криками об »интервенции». По известиям с запада (об этом передают через третьи руки от лиц, там бывших, или «сверху»), там смеются над нервностью большевиков, не собираясь воевать. Но у нас в войне уверены»14. Однако чуть раньше и он с той же уверенностью писал об «авантюрном стремлении Польши к захвату Украины», о росте военных расходов на Западе и пр.
Более того, относясь к числу пассивных, но несомненных противников Советской власти, Шитц не разделял радужных надежд, распространенных среди части старой интеллигенции и связанных с ожиданием интервенции. Показательно следующее его утверждение (апрель 1930 г.): «Едва ли найдется «энтузиазм» для защиты нынешней власти. Найдется ли здоровое национальное чувство отбиваться от поляков, — или мы сведены будем к Руси Ивана Грозного, с тем чтобы уже долго не подняться?..»15
Можно предположить, что это «здоровое национальное чувство» (при отсутствии революционного, советского патриотизма как такового) также разделялось значительной частью населения, интеллигенции в том числе, но не только (внешнеполитические взгляды и оценки интеллигенции легче проследить хотя бы на индивидуальном уровне, опираясь на сохранившиеся личные источники. Большая часть населения страны таких сведений не оставила, тем не менее какие-то оценки и предположения возможны и здесь).
По мнению ОГПУ, в советской деревне отношение к будущей войне определялось исключительно социальным положением: «Бедняцкие и середняцкие слои к возможности войны относятся отрицательно, боясь новой разрухи, кулачество же злорадствует»16. На самом деле ситуация была сложнее, тем не менее отношение к войне основной массы населения страны можно проиллюстрировать следующим высказыванием, зафиксированным в 1925 г. в Ярославской губернии: «Вот только было начали перестраиваться, пообзаводиться, а
тут все опять отберут, а кто выиграет, неизвестно, если весь мир обрушится на
17
нашу Республику, то ее хватит не больше, как на три дня...»17 Похожий вывод делали информаторы ОГПУ и по материалам Коми области в октябре 1922 г.: «ввиду продолжительной империалистической и гражданской войны население
на все такие явления смотрит враждебно и старается заняться сельским хозяй-18
ством» .
Если уверенность в неизбежности (в лучшем случае — высокой вероятности) войны, независимо от отношения к ней, разделялась подавляющим большинством населения, то что касается причин, хода, особенностей новой войны, тут версий было множество, иногда весьма оригинальных.
В качестве наиболее вероятного противника СССР рассматривались разные (иногда весьма неожиданные) страны. Например, весной 1925 г. в Армавирском округе появилось воззвание, гласившее: «Долой ненужный красный произвол, да здравствует великая священная итальянско-русская война против красных варваров», а в Гомельской губернии листовка, в которой содержался следующий призыв: «Да здравствует Антанта Бельгия, Сербия, Польша, Румыния, Германия, Турция, Норвегия, Китай, Эстония»19.
Среди потенциальных противников выделялись две группы — великие державы (Англия, Франция, США, Япония, реже Италия) и непосредственные соседи СССР (Финляндия, Польша, Эстония, Румыния, Болгария, Турция, Китай).
Характерно, что Германия, противник в недавней Великой войне, в этом ряду встречается крайне редко, и, как правило, лишь в том случае, когда перечисляются практически все соседи СССР и наиболее значимые державы, как в вышеупомянутой листовке. Иногда Германия упоминалась как территория, на которой формируются войска белогвардейцев для похода в СССР (на самом деле на территории Германии воинских формирований белой армии не было).
Порой встречались утверждения, что Германия может начать войну против СССР под давлением других держав, в частности Англии: «Англия путем нажима добьется вмешательства в наши дела Польши и Германии и завоюет наши рынки... Америка и Англия заставляют Германию начать войну с СССР, на что дают
20
необходимые средства» и т.д.20 И лишь в единичных случаях Германия присутствовала в массовом сознании в качестве инициатора новой войны. Вот один из такихслучаев: «Тверская губ., Краснохолмская вол., Бежицкий у., быв.помещик Сергеев: ожидается война с Польшей. Скоро будет война с Германией». Характерно, что о войне именно с Германией говорит человек «из бывших», по своему
21
воспитанию и убеждениям принадлежащий дореволюционной эпохе21. Но в таких случаях вспоминали, как правило, о международной солидарности пролетариата: «рабочие Германии дружные, на нас их не скоро натравишь...»22
За весь период с 1922 по 1932 гг. лишь однажды Германия фигурировала в массовом сознании в качестве основного источника военной угрозы. Это не было связано с какими-либо международными или дипломатическими осложнениями или революционными событиями в Германии и представляло собой классический случай проявления мифологической составляющей массового сознания. В апреле 1925 г. на выборах президента Германии победил П. фон Гинденбург. Очевидно, само имя престарелого фельдмаршала вызвало ассоциации с событиями первой мировой войны и последующей немецкой оккупации. Уже в августе 1925 г. появились сообщения, что один из российских немцев,
«носясь с портретом Гинденбурга, убеждает всех в скором приходе последнего
23
на Украину»23. О том, что слухи о войне с Германией основывались на ассоциа-
циях с событиями прошлых лет, свидетельствует записка, подброшенная в почтовые ящики в Псковской губернии в октябре 1925 г. «Скоро посетят Россию
кровавые гости: Айронсайд24, за ним Гинденбург, а вслед за ними Франция,
25
Англия, Болгария, Латвия и другие страны»25. И, наконец, своеобразной кульминацией стал зафиксированный в ноябре в Курской губернии слух о том, что «главки немецкой республики [так в документе; очевидно, имеются в виду «главы» или «глава республики» — А.Г.], находя неправильным введенный в России
большевиками порядок, а потому считают пойти войной на Россию и что тако-
26
вая скоро произойдет»26.
Но это исключение не оставило заметных следов в массовом сознании; более того, в отличие от других западных государств, Германия иногда фигурировала в качестве вероятного союзника в грядущей войне. Например, в октябре
1926 г., когда в очередной раз появились слухи о войне с Польшей, одновременно распространились и утверждения о том, что «приехавшие в СССР немецкие делегаты призывали русских рабочих соединиться с ними для совмест-
27
ной борьбы с Польшей» . И в ходе знаменитых «военных тревог» 1927 г. задавались вопросы: «На какую сторону переходит Германия и намерена ли она
через свою территорию пропускать войска?.. Есть ли тайный военный договор
28
между СССР и Германией?»28
Любопытно свидетельство московского историка И.И.Шитца, отнюдь не склонного доверять официальной пропаганде. В ноябре 1930 г. он записал в дневнике: «Вот, например, как рассуждают молодые специалисты, толковые, образованные, не партийцы, но все же взошедшие на советских дрожжах: интервенция несомненно будет, сомнения нет; вопрос лишь в том, как скоро и как бы нам быть к ней готовыми; некоторая уверенность в нашей способности отбиться у молодежи есть; они не скрывают того, что у нас большую часть играет немецкая подготовка; передают, что часть немцев, живущая мыслью о реванше французам, определенно готовилась заключить с СССР военный союз, что в Россию приезжали штабные немцы, все изучили, всем остались очень довольны, но только, вернувшись в Германию, встретили там резкий отпор у правительственной стороны, которая будто бы остерегается союза с СССР; отголоски этих споров проникли будто бы и в печать (в Германии)»29.
Ситуация изменилась лишь после 1933 г., после прихода к власти нацистов, когда Германия постепенно становится наиболее вероятным потенциальным противником, сменив в этом качестве Францию и Польшу, Японию и Англию.
Подготовка великих держав к совместному нападению на СССР была постоянной темой разговоров. «Чужие державы хотят уничтожить коммунистов и из-за границы к нам никаких материалов не высылают... На западной границе штабные генералы разных государств присутствуют на больших военных маневрах [в Польше — А.Г.] с целью в случае войны с Россией всем организованным фронтом напасть на СССР... Капиталистические страны сговариваются на съезде в Париже — каким путем вести нападение на Республику... Прибывающие делегации из иностранных держав приезжают для того, чтобы снять план о
30
местности для того, чтобы легче вести войну...»30 Эти и подобные им высказывания постоянно воспроизводятся в материалах ОГПУ и партийных органов на протяжении всех 20-х годов.
Одна из наиболее очевидных возможных причин войны против СССР — недовольство Запада советским строем как таковым. При этом порой западные страны изображались как благодетели, готовые начать войну исключительно из симпатий к русскому народу. В этой связи упоминалось, например, что «для завоевания симпатии русских масс в России Англия взяла под свое покровительство православное духовенство»31. Иногда выражалась надежда, что нажим Англии заставит предоставить льготы частному капиталу.
Любое поражение революционного движения за рубежом, особенно если оно было связано, как в Китае, с вмешательством иностранных держав, трактовалось как единая кампания по наведению порядка: «европейские государства сначала восстановили порядок в Германии, потом в Болгарии, сейчас восстанавливают в Китае и скоро примутся за Россию» — так расценивали ситуацию
жители Акмолинской губернии в январе 1925 г.32 В феврале 1926 г. о том же го-
33
ворили южноуральские казаки .
Постоянно сообщалось о том, что в цари намечают то Кирилла, то Михаила, то Николая Николаевича (последний даже объявил будто бы об отмене всех налогов на 5 лет)34. Но самым экзотическим оказался слух, зафиксированный летом 1925 г. в Новониколаевской (позднее Новосибирской) губернии о том, что настоящая фамилия председателя Совета народных комиссаров А.И.Рыкова —
Романов, Михаил Александрович, что он скрывался в Англии, «теперь попал к
35
власти и скоро станет на престол» .
Следующая причина — отказ большевиков от уплаты царских долгов и национализация иностранной собственности. «Франция требует с нас долги, а нам платить нечем, а раз мы не заплатим — будет война, а если уже будет война, то Франция победит. Вот тогда и вы заживете лучше, и мануфактура будет дешевле, и хлеб появится в достаточном количестве», — уверял односельчан быв-
36
ший помещик Каверзнев из Калужской губернии36.
Интеллигенция, отнюдь не просоветски, но патриотически настроенная, склонна была в качестве реальной причины будущей войны видеть стремление Запада расчленить Россию. Как отметил в своем дневнике в мае 1929 г. И.И.Шитц, «в газетах даже у нас уже сообщают о новом политическом мотиве, приписываемом Польше, а на деле весьма распространенном на западе: пока Россия вооруженною рукой держит чужие страны — Кавказ, Ср. Азию, Украину — с чуждыми ей народами, военная опасность на востоке не устранена. За этим мотивом нетрудно видеть стремление расчленить бывшую Россию, раз она не идет в ногу с Европой, и расчленить на основе советского учения о самоопределении народностей. Почему, в самом деле, требовать ухода из Египта
(ими высоко поднятого) и удерживать Украину, которой место в объединении с
37
Галицией?»37
Иногда причина войны выглядела совсем уж незначительной, например: «Советская власть отправила за границу много различных продуктов, но вместо оплаты западноевропейские державы высадили на Черном море десант, который окружил Одессу»38.
Люди более образованные, как, например, некий инженер, руководитель изыскательской партии, прибегали к чисто марксистской аргументации, гово-
ря, что «Англия путем нажима добьется вмешательства в наши дела Польши и Германии и завоюет наши рынки»39.
Обобщая настроения населения, информационный отдел ОГПУ утверждал: «Советскую власть в предстоящей войне оправдывают, приписывая обвинение всецело империалистам». Как бы отвечая аналитикам ОГПУ, некий гражданин Цепин заявлял: «Наши много кричат в газетах, что войны мы не хотим, между прочим, сами же эту войну вызывают. Кто возбудил волнения в Китае, по чьей инициативе взорван Софийский собор, конечно, русские коммунисты»40.
Конечно, среди активных сторонников Советской власти существовало и другое мнение о возможном начале войны. Так, в письме, отправленном из Ленинграда в Кострому в декабре 1924 года, выдавая «военно-революционную тайну», автор, курсант Объединенной интернациональной школы, писал: «Если бы в Эстонии разгорелось восстание, то я уже шагал бы по полям Эстонии»41.
Однако время шло, война все не начиналась, и дело порой доходило до таких вопросов, как этот, заданный на партконференции в Копейском районе Челябинского округа в ноябре 1927 г.: «Не являются ли оттяжки войны слишком невыгодными для СССР?»42 Трудно сказать, что подразумевал спрашивающий; то ли он всерьез воспринял заверения в том, что западный пролетариат восстанет в случае войны против СССР и таким образом начнется мировая революция, то ли устал от ожидания войны, к которой готовили массы (но не были готовы с военной или экономической точки зрения).
Даже настроения членов партии в напряженной атмосфере ожидания войны вызывали серьезные опасения. Так, в январе 1928 г. на Урале были зафиксированы высказывания коммунистов И.Я. Шарова о необходимости объявления войны для того только, чтобы взяться в первую очередь за ответственных партийных работников, и И.Г. Лувских о том, что в случае войны надо побить сот-
43
ню нэпманов, а потом «сволочь» в партии .
Тем временем появились новые слухи, объяснявшие, в чем причина задержки войны. Большинство из них сводились к тому, что власти, боясь войны, тайно пошли на уступки Западу: «Советская власть держится только потому, что за все недоразумения иностранцам она платит или золотом или хлебом в натуре». Иногда упоминались и более серьезные формы платежа; так, время от времени утверждалось, что Англии отдали Архангельск, каменноугольную промышленность Донского бассейна и Урала, а золотопромышленность Сибири и Сахалина передали Японии — «чтоб не нападали»44.
Один из вариантов такого слуха возник в результате очередного учета лошадей: «Сейчас каждый год у крестьян будут забирать лошадей, потому что Советская Россия должна их отдавать англичанам, иначе будет война»45. Для российского крестьянина, главной ценностью которого продолжала оставаться лошадь, такое утверждение было, может быть, и естественным; интересно, однако, что ответили бы англичане, если бы им в счет уплаты старых долгов предложили табун крестьянских «сивок» и «гнедков»?..
По мнению некоего кустаря Назаренко, «война была бы объявлена еще в мае сего года, но иностранцы, предчувствуя хороший урожай в России, не торопятся с объявлением войны, стараясь закупить у нас хлеб... войну они объя-
вят тогда, когда будет в руках нужное количество хлеба, а теперь под разными предлогами подделываются к СССР»46.
Иногда причиной того, что война все не начинается, объявлялась позиция белоэмигрантов, в частности тех же Николая Николаевича и Кирилла, которые «все время ходатайствуют перед этими державами [Англией и Америкой — А.Г.], чтобы они пожалели русский народ и не делали войны»47.
И, наконец, наиболее интересная версия была высказана уже в 1931 г. в Вологде, в очереди за мясом, где обсуждали вопрос о войне. Одни говорили, что война этим летом неизбежна, а другие — «что войны не будет, т.к. капиталисты ждут, пока в СССР народ сам с голоду умрет, доказывая свою правоту тем, что при условии мирной обстановки в следующем 1932-м году будет жить еще трудней, т.к. у крестьян ничего не осталось, а колхозы в снабжении города сельхоз-
48
продуктами не справятся» .
Интересно, что популярный в поздней литературе тезис о вере советский людей в революционный пролетариат Запада, который не допустит войны против СССР, применительно к 20-м годам, не подтверждается: такие высказывания встречаются довольно редко, и только в городах.
Так, осенью 1927 г. среди строительных рабочих Свердловска в связи с рабочими выступлениями в Австрии был отмечен рост оптимистических настроений относительно ожидаемой войны: «Слухи о войне, имеющие массовую распространенность в середине июля в настоящее время наблюдаются лишь частично. Особенно успокаивающе подействовало на рабочих известия о событиях в Австрии. В связи с последними событиями в общежитии рабочих некоторые из них говорили: «лишь бы открылась война, тогда мы перестреляли бы всю буржуазию»... Во время обеденного перерыва десятник Торопов в группе собравшихся рабочих говорил: «Здорово работают наши собратья венские рабочие. Вот они в будущую войну нас поддержат»49.
Вместе с тем, встречались и откровенно скептические вопросы, в частности «в чем конкретно выражается сочувствие западноевропейских рабочих по отношению к СССР?» и высказывания типа «Английские рабочие перешли на сторону Чемберлена»50.
Намного чаще надежды на «западный пролетариат» характерны уже для 30-х годов, когда подросли новые поколения, воспитанные исключительно в духе советской пропаганды и идеологии, а ожидания войны потеряли прежнюю остроту.
Когда речь шла о возможных противниках, как правило, проявлялись региональные различия; так, в западных губерниях чаще прочих в качестве противника фигурировала Польша, а на Дальнем Востоке — Япония. Впрочем, встречались самые разные варианты. Например, в августе 1925 г. в Тульской и Тамбовской губерниях ожидали войны с Польшей, в Вологодской — с Польшей и Англией, а в Архангельской и Северо-Двинской почему-то с Японией и Китаем51.
Впрочем, вне конкуренции в качестве самого опасного и очевидного противника выступала именно Англия, причем на протяжении всего периода 1920-х годов.
В начале 20-х годов представления о грядущей войне с Англией в Централь-
ной России опирались в основном на воспоминания о недавней интервенции союзников, в частности, на Севере. Так, в апреле 1923 г. в Архангельской губернии были зафиксированы слухи о высадке союзного десанта для захвата Архангельска. С другой стороны, именно признание Англией СССР в феврале 1924 г.
рассматривалось крестьянами Коми области как признак укрепления совет-
52
ской власти .
Постепенная нормализация англо-советских отношений, тем не менее, истолковывалась далеко не всегда благоприятным для власти образом. С 1924 г. постоянно воспроизводятся слухи о том, что какая-то часть Русского Севера будет передана Англии53. Так, в сентябре 1924 г. в Печорском уезде говорили об уступке Англии Архангельской губернии, в том числе, естественно, и данного уезда. А летом 1926 г. в Архангельском уезде той же губернии прошел слух, что «Вологодская, Архангельская и Олонецкая губернии проданы Соввластью Англии за старые царские долги, что скоро мы все будем под властью англичан...»54
Однако время шло, передача северных губерний Англии так и не состоялась, и в связи с обострением англо-советских отношений с весны 1927 годы вновь пошли слухи о войне с Англией. Снова коварный Альбион, так и не получивший, кстати, долги, требовал у СССР три губернии — Архангельскую, Вологодскую и Коми АО, в противном случае угрожая войной55.
Иногда ожидания английской интервенции принимали совершенно гротескные формы; так, накануне первомайских праздников 1927 г. один из крестьян Псковской губернии предупреждал: «Скоро придут из Китая англичане и всех перережут...»56
Впрочем, ожидаемый приход англичан пугал далеко не всех. Как утверждали одни, англичане нападут и увезут весь лес. Ничего, возражали другие, «пусть придет Англия, худого нам ничего не сделает. Если коммунисты и в дальнейшем будут так руководить, то мы готовы связаться с Англией». «Хорошо бы нас завоевала Англия, — восклицали третьи, — что бы Чемберлену прилететь сюда, наш брат крестьянин всех коммунистов уничтожит». Но были и другие голоса. «Английские капиталисты знают безнадежность шансов победы [над] СССР в случае войны, ибо наш Союз крепок и силен, и при том же, в случае нападения СССР будет поддерживать пролетариат всего мира, поэтому англичане не смеют выступить против нас», — уверенно говорил односельчанам один из крестьян Сысольского уезда Коми АО летом 1927 г.57
Наиболее известная и изученная «военная тревога» относится как раз к
1927 г.58
В июле 1927 г. проходила т.н. «Неделя обороны». Как отмечалось в материалах Уральского обкома, настроения масс в целом расценивались как здоровые, в пяти районах собрали на оборону 2000 руб. (фонд «Наш ответ Чемберлену»), создали свыше 20 ячеек Осоавиахима. Вместе с тем в двух поселках вынесли резолюции — «какой угодно ценой уступок войну предотвратить и самим не вооружаться» [курсив мой — А.Г.]» Были и такие высказывания — «товарищей слабит», коммунистам конец, скоро их свергнем с помощью Англии, «войны нет, а
59
они с кружками ходят» и т.п.
Любопытно отметить один характерный нюанс — своеобразный «феномен отложенной тревоги». Считается, что к концу 1927 г. ситуация более или менее
нормализовалась. Прекратились пугающие выступления советских лидеров, снизился тон прессы. Сводки на первый взгляд демонстрируют некоторое снижение «военных настроений». И тем не менее зимой 1928 г. вновь появляются многочисленные свидетельства о неспокойном настроении в целом ряде регионов, в частности, на Урале. «Крестьяне у нас до того перепуганы насчет войны, что только о ней и говорят. Разубедить их почти нет никакой возможности. «Почему, — говорят они, — нет мануфактуры, муки. Да потому, что скоро будет война и хлеб отбирают для войны». Селькор Фофанов из Кунгурского округа сообщает о некоей пророчице, которая говорит: «Весной этого года будет война и возьмут от 18 до 45 лет всех на войну, а после войны наступит на царство монархий» [так в тексте — А.Г.]60.
Что касается соседних стран, то, помимо возможности их участия во всеобщей войне, развязанной Западом против СССР, слухе о войне с ними возникали постоянно из-за различных пограничных или иных инцидентов в двусторонних отношениях.
С большинством непосредственных соседей отношения СССР в 20-е годы были по меньшей мере напряженными. Существовали взаимные территориальные претензии (в отношениях с Польшей, Румынией, Эстонией). На польской, финляндской, румынской границах время от времени возникали инциденты.
Советская официальная пропаганда зачастую относилась к малым странам Европы без элементарного уважения. Достаточно полистать подшивки журналов тех лет, чтобы найти многочисленные карикатуры, где Польша изображалась в виде то собаки, то свиньи; Румыния — в виде кокотки, и т.п. Например, в одном из январских номеров «Крокодила» за 1931 год была опубликована целая серия откровенно оскорбительных шаржей на лидеров соседних стран — Польши, Чехословакии, Финляндии, Румынии. Финский президент, например, был изображен небритым, с ножом в зубах; польский сейм сравнивался с публичным домом, а маршал Пилсудский — с его хозяйкой, и т.д.61
В апреле 1925 г. в Болгарии во время панихиды в Софийском кафедральном соборе взорвались две адские машины. Погибло свыше 150 чел., несколько сотен было ранено, в том числе пострадали члены правительства. Было введено осадное положение, начались массовые аресты коммунистов. Болгарский премьер-министр А.Цанков объявил, что найдены документы Коминтерна о назначенном якобы на 15 апреля восстании, сигналом к которому должны были послужить поджоги и взрывы. Народный комиссар иностранных дел СССР Г.В.Чичерин резко отрицал подобные обвинения и охарактеризовал взрыв как «яркое проявление отчаяния народа»62.
Постепенно шум вокруг взрывов, по крайней мере за пределами Болгарии, утих, тем не менее несколько месяцев по стране ходили упорные слухи, что война с Болгарией либо на пороге, либо уже идет. «Все иностранные державы по поводу взрыва Софийского собора пришли к соглашению во что бы то ни стало перебить всех большевиков», — считали многие. Причем перспективы Советской России в этой войне оценивались обычно пессимистически. «Болгары не то что
наши русские, они сразу возьмут в работу СССР. Ведь Антанта им разрешила
63
иметь до 10000 войска», — говорили в июне 1925 г. на Северном Кавказе63.
Еще более распространенные и правдоподобные слухи о войне были вызваны малозначительными пограничными инцидентами. В январе, июне и июле 1925 г. на Ямпольском участке (город в Винницкой обл. на р.Днестр) советско-польской границы часто вспыхивали перестрелки. Наиболее серьезный инцидент произошел 29 июня, когда около 150 польских солдат вторглись на советскую территорию, советская застава была сожжена. 3 и 20 июля произошли новые столкновения, погибли начальник советской заставы и польский капрал. 25 августа был подписан советско-польский протокол о ликвидации инцидента. Поляки вернули имущество, захваченное на заставе, и выплатили около 5900 долларов (эквивалент ущерба в 11,5 тыс.руб)64.
Инцидент был исчерпан, однако уже в мае слухи о войне были зафиксированы в 18 губерниях, а в сентябре — в 35. «Чаще всего говорят о войне с Польшей, реже — об интервенции со стороны Англии, Франции, Америки», — подчеркивалось в материалах ОГПУ65. Изменения цен на хлеб, очередной призыв в армию, любое появление в небе самолетов ближайшей авиачасти — все списывалось на войну с Польшей.
Даже представители старой интеллигенции, совершенно не склонные верить советской пропаганде или сочувствовать власти, рассматривали «польскую угрозу» как нечто совершенно реальное. Так, И.И.Шитц весной и летом 1930 г. неоднократно отмечал в своем дневнике: «В Польше порою пахнет каким-то авантюрным стремлением к захвату Украины (она им нужна как рынок для польской промышленности)... опять глухие слухи о войне, опровергаемые официально и на западе, и даже в ближней Польше. А между тем военные расходы Польши до того выросли, что надо либо разоружаться на две трети, либо — losschlagen [все распродать], совсем как это было с Германией в 1914 г. ... Польские вожделения вертятся вокруг Украины. Поляки сманивают ее освобождением от Москвы»66.
Поражение китайской революции 1927 г. вызвало слухи о скорой войне еще с одним соседом. В письмах, направленных в «Крестьянскую газету» в марте
1928 г., появились следующие вопросы: «Скоро ли придет в СССР уважаемый Чан Кайши уничтожить наших коммунистов? Куда будут скрываться коммунисты, когда придет Чемберлен или Чан Кайши в СССР, если их за границей не примут?..» Впрочем, эти слухи оказались не слишком устойчивыми; составители следующей, апрельской сводки, отмечали, что «фабрикация слухов перешла в новую стадию. Вместо расчетов на иностранную буржуазию, даже на китайскую, как отмечалось в предыдущей сводке, определенно выступают надежды на сибирское и, видимо, на уральское крестьянство многоземельных округов.
Сильно затронутое хлебозаготовками, это крестьянство, по слухам, уже готово
67
к восстанию»67. Другими словами, теперь источник войны ожидался не извне, а изнутри СССР.
Вновь слухи о войне с Китаем оживились в ходе конфликта на КВЖД. В июле 1929 г. власти Северного Китая захватили телеграф КВЖД, закрыли советские учреждения, арестовали более 2 тыс. советских граждан. 18 августа китайские войска вторглись на территорию СССР. СССР разорвал дипломатические отношения с Китаем; с 11 октября по 20 ноября части Особой Дальневосточной армии отбросили китайские войска, разоружив 8 тыс. человек.
22 декабря был подписан Хабаровский протокол о ликвидации конфликта и восстановлении советского контроля над КВЖД.
Правда, на сей раз слухи о войне возникали большей частью в восточных районах страны. В Центральной России этот конфликт прошел не то чтобы незамеченным, но, во всяком случае, столь острого отклика, как пограничные инциденты с Польшей, не вызвал.
Так, по сведениям политотдела Пермской железной дороги, в августе 1929 г. настроение железнодорожников было «в основном здоровое», однако это не помешало распространению самых невероятных слухов о том, например, что город Чита «занят китайцами, где был бой и убитых тысячами хоронили». Опять превалируют скептические представления о развитии конфликта: «СССР слаб начать войну с Китаем и КВЖД придется отдать без боя, т.к. иностранные рабочие за нас не заступятся». Наконец, противники Советской власти вновь ожидали от Китая освобождения от Советской власти: «Долго медлят китайцы с войной, надо бы давно прибить эту сволочь, чтобы не заражали молодое поколение дурацким духом... Раз с Востока начало, а там 15000 человек русской армии во главе с Семеновым, то и Запад не дремлет, конец коммунистам будет неизбежен»68. Любопытно, кстати, высказывание относительно «заражения молодежи» — антисоветски настроенные граждане ощущали, как с каждым годом укрепляется за счет смены поколений социальная база режима69.
Итак, спектр причин войны и потенциальных противников был достаточно широк. Какой же ход и исход войны представлялся наиболее вероятным?
Прежде всего, почти никто не сомневался в поражении Советской России. Это кажется удивительным, учитывая исход недавней гражданской войны и интервенции, но, тем не менее, в 20-е годы это было именно так. Эйфория 30-х годов — «малой кровью, могучим ударом, на чужой территории» — в 20-е была совершенно не свойственна большинству населения. Лишь в единичных случаях можно встретить высказывания о том, что «теперь мы отдохнули [после гражданской войны — А.Г.] и не только Польше, а и всей Антанте набьем». Обычным же был вывод (по-своему соответствовавший духу советской пропаганды):
«Война кончится крахом Советской власти, коммунисты будут все перевешаны
70
и Россия будет представлять из себя западно-европейские колонии»70.
Даже среди школьников, особенно I ступени, встречались подобные настроения: «Если будет война, то советской власти будет капут, т.к. против Советов весь мир»; «Советский Союз очень бедный и не имеет вооружения». Выска-
71
зывались, впрочем, и сомнения: «Никакой войны не будет, мужиков пугают»71.
Единственным спасением представлялись переговоры и фактическая капитуляция СССР: «Советская власть наполовину упала, из Польши идет Николай Николаевич со своей армией и забрал несколько городов. За границей в скором времени будут переговоры, где решится судьба Советской власти, т.к. царь заграницей признан, и если на переговорах будет признан царь, то Советской власти не будет, и будут служить в церквах по-старому, будут поминать царя и бывшего патриарха Тихона»72.
Чаще война представлялась как всемирная, «ибо все капиталистические
73
страны вооружились против большевиков»73, но иногда в качестве ее инициаторов и основных участников выступали русские белогвардейцы, вооруженные
и поддержанные Западом, а порой даже перенесенные на территорию СССР с помощью воздушного флота, например, Америки.
Что касается начала войны, то оно представлялось либо в виде наступления поляков на западной границе (или, соответственно, японцев на восточной), либо в виде англо-французского десанта на Черном или Балтийском море. Все эти сценарии были хороши известны, опробованы в ходе гражданской войны, да и вообще представляются самыми логичными. Но, наряду с ними, существовали и весьма оригинальные представления, связанные прежде всего с развитием военной техники (о чем, кстати, охотно и подробно писала советская пресса). Так, начало войны описывалось «в виде налета аэропланов на Москву, Ленинград и другие крупные города, которые [аэропланы — А.Г.] разгонят
правительство, так что никакой мобилизации Советская власть сделать не успе-
74
ет» .
Иногда грядущая война виделась во всех подробностях, как, например, в Сталинградской губернии в сентябре 1925 г.: «поляки повели наступление на нашу границу с танками, из которых выбрасывали усыпляющий белый газ, от которого красноармейцы засыпали, поляки у спящих красноармейцев проверяли, есть ли у них кресты, и у кого есть, того оставляли живыми, а у кого нет —
75
убивали»'5.
Вообще газы (как по воспоминаниям о германском фронте, так и по сообщениям пропаганды) в этих сценариях занимали особое место. Причем (тут уже элемент чисто фантастический, ни в какой реальности или пропаганде не встречавшийся) они рассматривались как особое, гуманное по сути оружие: «Скоро Англия и Франция пойдут войной на Россию, но народ убивать не будут, а лишь будут усыплять и за это время обезоруживать и убивать коммунистов... Пускают вперед аэропланы, которые выпускают усыпляющие зелья, после чего наши войска обезоруживаются и отпускаются домой... С польской границы Николай Николаевич ведет наступление на пограничные отряды с помощью газа, который на людей не действует, а только оружие приводит в негодность... Уже осаждают Москву, пускают усыпительные газы и Москва трое суток, якобы, из-за этих газов уже спала, и у всех коммунистов во время сна
76
отобрали оружие»'6.
Своего апогея «военные тревоги» достигли в 1927—1929 гг., когда буквально вся страна запасалась товарами первой необходимости, а крестьяне придерживали хлеб (что, кстати, повлекло за собой кризис хлебозаготовок, и как результат — знаменитые «чрезвычайные меры», проложившие дорогу массовой коллективизации).
Однако ни разрыв англо-советских отношений, ни убийства и аресты советских дипломатов, ни высылка из Франции полпреда СССР Х.Раковского, ни конфликт на КВЖД не привели к войне. И после этого в массовом сознании наступает постепенный перелом. Опасность войны отодвигается на второй план (хотя окончательно, конечно, не исчезает) и вытесняется повседневными заботами.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. ВЧК-ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства. 1921—1927 годы (По материалам информационных сводок ВЧК-ОГПУ). Сыктывкар, 1995. С.130.
2. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 87.Д.187. Л.71.
3. Подробнее см.: Балашов Е.М. Контуры будущего гражданина: новые и традиционные элементы в явлениях детского сознания, 1917—1920-е годы // Нестор. 2001. № 1(5). С.150—192.
4. Козлов В.А., Семенова Е.А. Социология детства (обзор социолого-педагогических обследований 20-х годов) //Школа и мир культуры этносов. Вып.1. М., 1993. С.48—49.
5. Глазами иностранцев, 1917—1932. М., 1932. С.209.
6. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.181. Л.4 об.
7. ВЧК-ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства... С.54.
8. РГАСПИ. Ф.17. Оп. 87. Д.187. Л.20; Д.188. Л.1.
9. ЦДООСО. Ф.4. Оп.5. Д.32. Л.6.
10. См., в частности: Биографии специалистов, работающих в горнодобывающей промышленности (по материалам архивно-следственного дела) // Архивы Урала. 1995. № 2; 1996. № 1.
11. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.188. Л.42.
12. Шитц И.И. Дневник «великого перелома» (март 1928 — август 1931). Париж, 1991. С.258.
13. В качестве примера можно привести опубликованные дневники тех лет: Куллэ Р. Мысли и заметки. Дневник 1924—1932 годов // The New Review — Новый журнал. Кн.189. 1992; Шитц И.И. Ук.соч.; идр.
14. Шитц И.И. Ук. соч. С.248-249.
15. Там же. С.179, 181.
16. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.188. Л.114.
17. Там же. Д.180. Л.57.
18. ВЧК-ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства... С.43.
19. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.182. Л.16 об.; Д.188. Л.59.
20. Там же. Д.189. Л.85; Д.181. Л.88.
21. Там же. Д.180. Л.108.
22. Вологодский областной архив новейшей политической истории (ВОАНПИ). Ф.1858.Д.26. Л.140.
23. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.189. Л.121.
24. Э.Айронсайд — британский генерал, с октября 1918 по сентябрь 1919 г. главнокомандующий союзными экспедиционными войсками на Севере России. В августе 1925 г. был в Польше на военных маневрах.
25. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.189. Л.126.
26. Тамже. Д.180. Л.101.
27. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.200-А. Л.144.
28. Цит. по: Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины ХХ века. М., 1998. С.142.
29. Шитц И.И. Ук. соч. С.249.
30. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.180. Л.75, 57.
31. Тамже. Д.181. Л.88.
32. Тамже. Д.187. Л.9.
33. ОГАЧО. Ф.П-170. Оп.1. Д.173. Л.28.
34. Имеются в виду великие князья Кирилл Владимирович (1876—1938), двоюродный брат Николая II и один из основных претендентов на русский престол после 1917 г., Михаил Александрович (1878—1918), брат Николая II, в пользу которого отрекся Николай в феврале 1917г., казненный в 1918 г., и двоюродный дядя царя Николай Николаевич (1856—1929), который в годы первой мировой войны был верховным главнокомандующим.
35. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.188. Л.122.
36. Тамже. Л.58.
37. Шитц И.И. Ук. соч. С.114.
38. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.180. Л.108.
39. Тамже. Д.189. Л.85.
40. Тамже. Л.71, 106.
41. Частные письма середины 20-х годов (из архивов Политконтроля ОГПУ) // Нестор. 2001. № 1(5). С.74.
42. ЦДООСО. Ф.4. Оп.5. Д.87. Л.133.
43. Тамже. Оп.6. Д.69. С.13-14.
44. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.180. Л.103; Д.188. Л.40.
45. Тамже. Д.188. Л.72.
46. Тамже. Д.189. Л.106.
47. Тамже. Д.180. Л.108.
48. ВОАНПИ. Ф.1858. Оп.2. Д.26. Л.154.
49. ЦДООСО. Ф.6. Оп.1. Д.1121. Л.70-71.
50. Тамже. Ф.4. Оп.5. Д.87. Л.133, 174.
51. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.189. Л.71.
52. ВЧК-ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства... С.60, 68.
53. Эти слухи оказались на редкость устойчивыми: они, в частности, были зафиксированы в Архангельске в июне 1944 г. Трудящихся города волновал среди прочего такой вопрос: «Правда ли, что благоустраивают города Архангельск и Молотовск [бывший и будущий Северодвинск — А.Г.] в связи с передачей их в аренду Англии». См.: Голубев А.В. Советское общество и «образ союзника» в годы Второй мировой войны // Социальная история. Ежегодник. 2001—2002. М., 2004. С.444-445.
54. ВЧК-ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства... С.80, 119.
55. Тамже. С.145.
56. «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922—1934). Т.5. 1927 год. М., 2003. С.369.
57. ВЧК-ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства... С.146, 148, 152.
58. О «военной тревоге» 1927 г. см.: Нежинский Л.Н. Была ли военная угроза СССР в конце 1920 — начале 1930-х годов? // История СССР. 1990. № 6. С.14—30; Николаев Л.Н. Угроза войны против СССР (конец 20 — начало 30-х гг.): реальность или миф? // Советская внешняя политика. 1917—1945 гг. Поиски новых подходов. М., 1992; Самуэльсон Л. Красный колосс. Становление военно-промышленного комплекса СССР. 1922—1941. М., 2001. С.47—50; Симонов Н.С. «Крепить оборону страны Советов»: «Военная тревога» 1927 года и ее последствия // Отечественная история. 1996. № 3. С.155—161; SontagJ.P. The Soviet War Scare 1926—27 // The Russian Review. Vol.34. N 1; и др.
59. ЦДООСО. Ф.4. Оп.5. Д.87. л.60—61 об.
60. Тамже. Ф.6. Оп.1. Д.1357. Л.41.
61. Крокодил. 1931. № 3. С.6.
62. Правда. 1925. 22 апреля; Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). Т.8. М., 1963. С.242—243.
63. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.188. Л.149, 121.
64. ДВП СССР. Т.8. М., 1963. С.502.
65. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.188. Л.55.
66. Шитц. Ук. соч. С.179, 181, 188.
67. ЦДООСО. Ф.6. Оп.1. Д.1357. Л.124, 142.
68. ЦДООСО. Ф.4. Оп.7. Д.297. Л.194, 196.
69. Об этом подробнее см.: Голубев А.В. Сталинизм и советское общество // Проблемы российской истории. Вып.6. Магнитогорск, 2006.
70. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.189. Л.34, 71.
71. Цит. по: Рожков А.Ю. В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. Т.1. Краснодар, 2002. С.145.
72. РГАСПИ. Ф.17. Оп.87. Д.183. Л.20 Цит. по: Рожков А.Ю. В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. Т.1. Краснодар, 2002. С.145.
73. Тамже. Д.188. Л.39.
74. Тамже. Д.180. Л.96.
75. Тамже. Д.189. Л.114.
76. Там же. Д.195. Л.59 об.; Д.188. Л.70; Д.189. Л.88.
«ENGLISH WOULD COME FROM CHINA...»:
SOVIET SOCIETY AND MILITARY ANXIETIES OF 1920-s
A.V. Golubev
The article examines the moods prevailed in the Soviet society during 1920-s in connection with some possible external threats, features of the foreign policy situation of that time and its official propaganda. The work submits the memoirs of contemporaries, both official and informal interrogations among different stratums of the Soviet population, including peasantry.
