CC BY
37
лишь внешняя форма, однако они не лишены смысла. Терроризм современной истории -это ее форма, агрессивное продолжение [9]. Политический терроризм как выражение агрессивности современной политики всегда выступает в каких-то конкретных формах (видах), в которых можно увидеть доминирование тех или иных перечисленных причин. Для эффективных антитеррористических действий необходимо учитывать данные причины и попытаться выработать политику мирового сообщества, нацеленную на борьбу с этими преступлениями.
Литература
1. Терроризм в современном капиталистическом обществе. М., 1983. Вып. 5.
2. Wilkinson Р. Terrorism and the Liberal State. Second edition. MacMillan, Basingstoke and London, 1986.
3. Bell J. B. Transnational Terror. Washington, 1975.
4. Crozier B. Terrorist Activity: International Terrorism. Washington, 1975.
5. Новиков Г. Сильная стратегия слабых // Взгляд из Еревана. 1999. № 8.
6. Акофф Р. Л., Штрюмпфер Дж. П. Системный взгляд на терроризм. URL:http://www.lib.tsu.ru/ mminfo/2011/000393746/02/image/02-049.pdf
7. Laquer W. Terrorism. London, 1977.
8. Адельханян Р. Современный терроризм // Законность. 2004. № 4.
9. Утельбаев К. Т. Глобализация, терроризм и религиозный экстремизм // Вестник АГТУ. 2008. № 1.
Д. А. Верхогляд
ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ НА ЗЕМЛЮ КАК ПРЕДМЕТ ДИСКУССИЙ И ЗАКОНОДАТЕЛЬНОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ В ЗАВЕРШАЮЩИЙ ПЕРИОД СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА
В статье раскрывается суть дискуссий по вопросу о дальнейшем развитии института собственности, а в его рамках - права собственности на землю. Автор анализирует процесс законодательного регулирования данной проблемы в годы перестройки.
Ключевые слова: перестройка, кризис, дискуссия, закон, земельная реформа, собственность, социалистический строй.
Начало перестройки в СССР было положено решением апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС, на котором ставилась задача ускорения социально-экономического развития [1]. XVII съезд КПСС определил основные направления политики перестройки и пути ее реализации. Следует отметить, что общая направленность новой внутренней политики советского государства имела общий вектор определенной либерализации общественно-политических и социально-экономических отношений. По этому стратегическому вопросу в советском обществе разногласий практически не было.
Но в середине 80-х гг. XX в. в Советском государстве все нагляднее стала проявляться неспособность руководства страны обеспечить стабильность, не говоря уже об экономическом прогрессе. В стране назревал глубокий кризис, который охватил все сферы: экономическую, политическую, социальную, духовную и т. д. Кри-
зис привел к коренным социально-экономическим переменам, которые некоторые политологи называют мирной капиталистической революцией. И в самом деле, в нашей стране происходило становление принципиально новых экономических отношений, основанных на принципах либеральной экономики, внедрялись такие общепризнанные демократические институты, как действительная свобода печати, свобода выбора рода деятельности и др. Такой вектор развития был предопределен волей большинства российского народа, его желанием, может быть, еще не до конца осознанным, не оставаться в стороне от основных тенденций движения мировой цивилизации [2, с. 180].
Однако по содержанию и методам осуществления данной политики имели место довольно острые дискуссии. Это не было удивительным, поскольку слишком сильная либерализация общественных отношений в перспективе не ис-
ключала трансформацию социалистического строя в капиталистический, и поэтому должны были быть определены пределы либерализации с таким расчетом, чтобы оставить незыблемым политико-идеологическую платформу советского общества.
Одним из ключевых вопросов дискуссий был вопрос о дальнейшем развитии института собственности, а в его рамках наиболее болезненной оказалась проблема права собственности на землю. Дело в том, что национализация земельной собственности и придание ей статуса общенародного достояния являлось одним из важнейших завоеваний октябрьской революции 1917 г. Это положение неизменно закреплялось в конституционных нормах, в том числе в Конституции СССР 1977 г., которая действовала в период «перестройки» [3], где указывалось, в частности, что земля находится в исключительной собственности государства.
Однако в результате провозглашения принципа гласности стали высказываться мнения о том, что сосредоточение всей собственности в руках государства тормозит развитие экономики и в этой связи необходимо реформировать институт собственности, имея в виду определенную степень ее разгосударствления. Между тем за такой постановкой проблемы скрывался фундаментальный вопрос, связанный со сменой режима, и в этом контексте среди партийной элиты дебаты шли по трем взаимосвязанным направлениям. Во-первых, о допустимости включения частной собственности в социалистическую экономику с возможностью полагать ее рыночной; во-вторых, приведет ли перераспределение собственности к сепаратизму союзных республик и, соответственно, к опасности ослабления центральной власти, а значит и возможному разрушению Советского Союза. В-третьих, о статусе государственных и партийных чиновников при дальнейшем развитии либерализации советской экономик [4]. Апогей дискуссии (по степени значимости для последующего развития событий в СССР) среди наиболее влиятельных партийных работников имел место накануне XXVIII съезда КПСС на заседании Центрального комитета КПСС, который формально решал подготовительные вопросы для проведения партийного съезда с 5 по 7 февраля 1990 г. [5]. На этих заседаниях была предварительно выработана исходная платформа.
В частности, Центральный комитет в рабочем документе под названием «Гуманный и де-
мократический социализм», принятом после долгих дебатов, считал, что нужно продолжать курс развития социализма, но при этом реформировать экономику таким образом, чтобы усилить стимулирующий фактор. О коренных преобразованиях речь не шла - все предложения сводились к более углубленному развитию ранее высказанных предложений. Из документа не следовало также, что участники заседания озабочены проблемой возможного распада СССР и резкого снижения влиянии партии в советском обществе.
Во время дискуссии только известный экономист С. С. Шаталин, который тогда имел довольно значительный авторитет, поднял тему о возможном системном кризисе социализма как общественно-экономической формации, однако это было сделано на эмоциональном уровне и вряд ли его замечание было воспринято всерьез, однако, как будет показано ниже, по конкретным вопросам экономики в целом и собственности в частности суждения Шаталина отличались наибольшим либерализмом (опять же в рамках сохранения СССР, КПСС и социалистических идей).
Представляет интерес мнение партийного деятеля Г. П. Разумовского, под влиянием которого был составлен рабочий документ заседания ЦК КПСС. В частности, он отметил, что современному этапу экономического развития СССР не противоречит наличие помимо государственной и кооперативно-колхозной также индивидуальной трудовой и групповой собственности, причем, и это очень важно, включая собственность на средства производства. Однако использование собственности должно было исключать эксплуатацию человека человеком [5, с. 48]. Участвующий в работе заседания М. С. Горбачев на это среагировал в присущем ему стиле: сначала он также не без эмоций высказался за то, что саму идею о частной собственности нужно отбросить, так как у «многих товарищей из рабочих коллективов ... это вызвало бы негативное отношение» [5, с. 49]. Но в итоге Горбачев согласился с изложенной выше позицией, поскольку она отражала важнейший принцип социализма - никакой эксплуатации человека человеком.
Тем не менее вопрос о частной собственности обсуждался, но в других терминах, поскольку, как выразился Шаталин, говоря о групповой или индивидуальной собственности на средства производства, надо понимать, что указанные понятия собственности некорректные, и де-факто все равно речь идет о разновидности частной собственности. «Если я получаю проценты по
вкладам, - заявил Шаталин, - я тоже частный собственник» [5, с. 48]. Такой подход вызвал возмущение многих участников заседания ЦК КПСС. Горбачев предложил высказаться другому не менее известному советскому экономисту времен перестройки Л. И. Абалкину. Он предложил не включать в программный документ упоминание о частной собственности и оставить понятие «индивидуальная трудовая собственность» - трехступенчатая модель, охватывающая следующие формы собственности: индивидуальная (или личная), коллективная и государственная.
В целом такие определения еще не были апробированы теорией, и их использование, конечно же, было рискованным. Что касается земельной собственности, то здесь позиция была более консолидированной - общее мнение сводилось к тому, что собственником земли должно оставаться государство, но следует всячески развивать институт земельной аренды и пожизненного владения землей с возможностью передачи права пользования по наследству.
В последующее время в довольно быстром темпе одобренные партократами идеи стали воплощаться в жизнь. Так, в конце февраля 1990 г. были приняты союзные Основы о земле [6]. Здесь, в отличие от предыдущих законов о земле, уже не было нормы о том, что земля является собственностью государства, не говоря уже о том, что земля находится в исключительной собственности государства. Вместо этого была использована следующая формулировка: «Земля является достоянием народов, проживающих на данной территории». И тут же, в той же ст. 2 указывалось, что каждый гражданин имеет право на земельный участок.
Согласно статье 6 данных Основ земля могла предоставляться в постоянное или временное пользование: гражданам, в том числе для пожизненного и наследуемого владения (для ведения крестьянского хозяйства; для строительства и обслуживания жилого дома; для ведения личного подсобного хозяйства; для садоводства и животноводства; для традиционных народных промыслов; для дачного строительства; в случае получения по наследству или приобретения жилого дома); государственным, кооперативным, общественным предприятиям, учреждениям и организациям; для нужд обороны; религиозным организациям; совместным предприятиям, международным объединениям и организациям с участием советских и иностранных юридических лиц.
Земля могла также сдаваться в аренду. Члены колхоза, пожелавшие выйти из колхоза, имели право на выдел земельного участка для ведения крестьянского хозяйства, при этом они могли дополнительно арендовать еще участок земли. В регулировании земельно-правовых отношений значительные полномочия предоставлялись союзным республикам.
Как видно, в таком виде земельное законодательство было уже деидеологизированным и в значительной степени напоминало политику нэпа 20-х гг. XX в. Тем не менее союзную модель развития земельного права следует оценивать как консервативную - в сравнении с моделью, избранной российским законодателем, который в регулировании вопроса земельной собственности пошел значительно дальше, и российскую модель которую можно обозначить как либеральную.
Так, в ноябре того же года (1990 г.) был принят Закон РСФСР «О земельной реформе» [7]. В ст. 2 закона указывалось: «Монополия государства на землю на территории РСФСР отменяется. Вводятся две основные формы собственности на землю - государственная и частная». Фактически это означало отмену на территории РСФСР социалистического строя, несмотря на то, что в самом названии РСФСР слово «социалистическая» еще сохранялась. Такой подход отражал радикальность взглядов российских политиков во главе с Б. Н. Ельциным. На фоне этого закона еще недавно проводимые дискуссии в советском обществе о целесообразности введения частной собственности на землю теряли всякий смысл - законодательная практика мощно двигалась вперед, оставляя далеко позади как теоретическое осмысление, так и политические оценки на уровне СССР и КПСС, которые стремительно теряли свое влияние. В этом противостоянии союзных и российских законов, регулирующих земельную собственность, объектино отражающими реальную ситуацию оказались российские законы, которые и определили возврат в России института частной собственности на землю после почти 73-летнего перерыва.
Литература
1. Материалы апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС. М., 1985.
2. Рассказов Л. П. Тип цивилизации в постсоветской России // Общество и право. 2006. № 2.
3. Конституция (Основной закон) Союза Советских Социалистических Республик. М., 1988.
4. Краус Т. Перестройка и передел собственности в Советском Союзе: политические трактовки и исторические свидетельства // Скепсис. 2012. № 26.
5. Стенограммы заседаний Пленумов Центрального комитета КПСС. 5-7 февраля 1990 г. // Известия ЦК КПСС. 1990. № 3.
6. Основы законодательства Союза ССР и союзных республик о земле от 28 февраля 1990 г. // Свод законов СССР. 1990. Т. 4. Ст. 45.
7. Закон РСФСР от 23 ноября 1990 г. «О земельной реформе» // Ведомости Съезда народных депутатов и Верховного Совета РСФСР. 1990. № 26. Ст. 327.
Р. А. Марченко
ПОНЯТИЕ СОЦИОКУЛЬТУРНОГО МИФА: ПРОБЛЕМА ОПЕРАЦИОНАЛИЗАЦИИ
В статье рассматриваются особенности экспликации и операционализации понятия социокультурного мифа применительно к современной социологической эвристике. Автор выделяет основные подходы к категориальной интерпретации феномена социокультурного мифа, уделяя особое внимание наиболее значимым операциональным маркерам.
Ключевые слова: социокультурный миф, массовое сознание, социальная утопия, ценностные ориентации, культурные традиции, менталитет, социальная практика, национальная идентичность.
Не вызывает сомнений тот факт, что одним из наиболее устойчивых атрибутов массового сознания является его социально-мифологическое измерение. Общественный прогресс, смена культурных парадигм, обнаружение новых приоритетов цивилизационного развития не только не устранили мифологический контент из общественного сознания, напротив, социокультурная мифология получала дополнительные стимулы для своего существования, обнаруживала новые модусы собственной объективации в социальной действительности.
Теоретическое исследование механизмов мифологизации массового сознания предполагает первоочередное осуществление комплекса эксплицитных процедур, позволяющих адаптировать понятие социокультурного мифа к той или иной проблематике, выявить его операциональные особенности. Прежде всего, следует установить связь рассматриваемого нами концепта с соответствующим проблемным полем, обозначить основные направления социокультурной эвристики. Одним из вариантов решения данной задачи может стать исследование детерминант социокультурного мифотворчества, позволяющее объяснить перепады общественных настроений и, в конечном итоге, сформулировать критерии аберрированности общественного сознания.
Мы будем исходить из того, что генезис социокультурной мифологии находится в исторической плоскости и обусловливается особенностями содержания исторического процесса, ко-
торый находит свое специфическое отражение в массовом сознании последующих поколений. При этом любое содержание событийного ряда неизбежно продуцирует социокультурную мифологию. Так, артикулированная героизация собственной истории способствует появлению настроений избранничества, «особого пути», мессианства. Напротив, крупномасштабные исторические катаклизмы ведут к формированию в сознании общества своеобразного «комплекса неполноценности», проявляющегося в тенденциях самобичевания, покаянной интенциональности, болезненной рефлексии, попытках начать «с нуля» отчет своего исторического развития.
Негативные исторические сценарии не столько травмируют собственно общественное сознание, сколько воздействуют на коллективное бессознательное. Локализованные здесь психотравмы становятся причиной искаженного восприятия социальной действительности, что, в свою очередь, приводит к реализации деструктивных моделей социального поведения. При этом возникает некий негативный континуум, представленный перманентно репродуцируемой деструкцией, определяемой во фрейдизме как «навязчивое повторение».
Мощным фактором аберрации общественного сознания выступает исчезновение тех или иных декораций исторического ландшафта. Распад государства, прерывание социокультурных традиций, смена поколений способны вызывать своего рода «фантомные боли», оборачиваться нездоро-
