CC BY
25
УДК 94 (470+571) «18»
Ю. Ю. Гранкин
ПРАКТИКА ФОРМИРОВАНИЯ РОССИИСКИХ МИРОВОЗЗРЕНЧЕНСКИХ ОСНОВ У НАСЕЛЕНИЯ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В НАЧАЛЕ XIX СТОЛЕТИЯ
В статье проведен анализ элементов управления, внедряемых на территории Северного Кавказа в начале XIX в. и направленных на формирование у местного населения российского самосознания. В таком качестве выступили структуры судебной системы. Они выполняли посреднические функции, помогая наладить мирное взаимо-
действие местных обществ с российскими административными институтами, а также содействовать вхождению кавказцев в правовое пространство империи.
Ключевые слова: администрация, мировоззрение, цивилизаторская практика, судебная система, чиновники, регион, империя.
^ а Grankin
THE PRACTICE OF FORMING THE RUSSIAN WORLD VIEW BASIS OF THE NORTHERN CAUCASUS POPULATION IN THE XIX CENTURY
The article analyzes management elements which were introduced on the territory of the North Caucasus in the beginning of the XIX century in order to form the Russian self-consciousness at local population. The structures of judicial system served the purpose. They acquired mediator functions, established
peaceful interaction of the local societies with Russian administrative institutes and promoted the inclusion of Caucasians in the legal area of the Empire.
Key words: administration, world view, civilized practice, judicial system, bureaucrats, region, empire.
В XIX в. в качестве одного из эффективных методов создания принципиально иного жизненного уклада, а также формирования имперского мировоззрения у народов, населявших Северный Кавказ, выступила система специальных политических и судебно-ад-министративных мероприятий. По сути, демонтируя привычный образ жизни горцев, царская администрация должна была предложить более удобные, выгодные для автохтонов условия, благодаря чему процесс инкорпорации переживался бы ими не так болезненно [10, с. 85].
Поиск решения этой проблемы был достаточно трудным, так как административные новшества слишком медленно вытесняли из сознания местного населения архаичные ценности, а представители российской государственной власти с долей скепсиса воспринимали традиционные порядки инокуль-турной для них среды горцев.
Цивилизаторская практика в управлении новыми территориями была поступательной,
гибкой и зависела от специфики конкретной обстановки в Северо-Кавказском регионе. Модернизация административных структур и введение единых для всех правовых норм, актуальных для жизни в империи, нередко вызывали отторжение у кавказских обществ, выливавшееся в вооруженное противодействие российскому обновленчеству. Таким образом, в непростых условиях военного времени администрации приходилось находить баланс между силовыми и дипломатическими методами разрешения ситуации, причём первые чаще всего доминировали [11, с. 260].
Положение усугубляли и различия в этнокультурном плане между русским и горским населением. Так, для местных северокавказских обществ была в новинку та централизованная система администрирования, которую пытались здесь создать российские власти. Данные попытки воспринимались большей частью кавказских жителей негативно, в том числе из-за их инокультурного происхождения [6, с. 486].
На рубеже XVШ-XIX вв. административное управление на Кавказе принял на себя институт приставства. Учрежденное ведомство обладало достаточно широкими властными полномочиями, курировало проведение всех значимых мероприятий, было ответственно за организацию мирной жизни горцев и кочевников, принявших российское подданство. Внутренние дела местных обществ касались в основном разрешения судебно-правовых вопросов, бытовых споров. Часто российская администрация не имела возможности напрямую вмешиваться в региональные конфликты, поэтому данные сферы гражданского управления следовало держать под контролем приставов [13, с. 146].
Главным приставом, основной обязанностью которого была посредническая деятельность между северокавказскими обществами и властями, стал коллежский советник К. С. Макаров, подчинявшийся непосредственно российской Коллегии иностранных дел [1, с. 730]. Особая инструкция («наставление») предписывала чиновнику оповестить местных правителей подчиненных ему народов о том, что теперь их дела находятся на «попечении» кавказской администрации. Пристав своей деятельностью должен был оправдать высокое доверие монарха, расположить к себе жителей региона и побудить их изменить свой образ жизни, чтобы «добрыми с их стороны поступками <...> свое состояние привесть в лучшее положение» [1, с. 727].
Такой подход был оправдан региональной спецификой территории, на которой проживали горские и кочевые народы. Для того чтобы осуществить поэтапный переход от косвенного управления северокавказскими обществами к их постепенной интеграции в состав Российского государства, следовало провести предварительную колоссальную работу, требующую внимательности и полного включения в местную этнокультурную среду. Кроме этого, правительственная политика в регионе должна была учитывать внешние риски, какими, например, являлись интересы пограничных государств, пытавшихся распространить своё влияние среди кавказского населения.
Одними лишь силовыми методами разрешить многие сложные вопросы, требующие специализации, было невозможно, ведь в
ведомстве военных было фактическое обеспечение безопасности на указанной территории, а в решении дипломатических дилемм требовались порой совершенно иные, более тонкие методы.
Тем не менее военная поддержка для пристава в отдельных случаях была необходима (разбор дел о грабежах российских купцов, набегах на поселения и прочих «хищничествах»). Когда «кредит доверия» местным владельцам исчерпывался и удерживать их от «гнусных поступков» и покровительства преступным соплеменникам было невозможно, тогда следовало подключать военного губернатора для приведения кавказцев в повиновение и «принятия нужных мер к пресечению и к доставлению удовлетворения» [1, с. 730].
Первоначально основу деятельности пристава как раз и составлял политический и военный контроль: регулирование отношений, налаживание административных связей с местным населением и поиск «баланса» в конфликтных ситуациях, возникавших между политико-юридической системой империи и традиционным образом жизни народов Кавказа.
Несмотря не то что административная деятельность пристава была подчинена вполне определенным законодательным правилам, т. е. была регламентированной и предсказуемой, весьма существенные различия русских и кавказцев в этнокультурном плане предоставляли К. С. Макарову возможности для ситуативных «маневров». Однако существование твердых правовых основ в его работе демонстрировало понятные перспективы для горцев, находящихся по разные стороны закона.
На начальном этапе учреждение при-ставств воспринималось местным населением неоднозначно, однако дальнейшее последовательное соблюдение администрацией выбранного курса позволило приобщить народы Кавказа к политико-административным и судебно-правовым порядкам Российской империи. Это стало важным шагом в реализации правительственной политики России на Кавказе, способствовало формированию новой идентичности у местного населения, основанной на осознании себя как соотечественников - подданных многонародного государства.
Логичным является вывод Г. Г. Лисицыной о том, что на начальном этапе для российской администрации важно было не столько установить систему управления Кавказом, сколько последовательно осуществить специальные меры, позволяющие «контролировать управление на присоединенных территориях» [12, с. 203]. Поспешность и напор могли вызвать лишь еще более резкое отторжение со стороны кавказцев - новых граждан империи, поэтому важно было следовать этапам реализации намеченной программы.
Посредническая миссия пристава К. С. Макарова заключалась не только в разрешении вопросов местного населения в регионе. Также он содействовал организации визитов представителей управленческой верхушки кавказских обществ в столицу империи, если в этом была надобность. Кроме того, в его полномочия входили подбор кандидатур на замещение должностей частных приставов, последующее их утверждение в Коллегии иностранных дел. Так в регионе выстраивались элементы гражданского управления - второй ветви власти, что военное ведомство сочло излишним в сложных условиях нараставшей конфронтации на Кавказской кордонной линии [9, с. 85]. В результате пристав был включен в институт военных властей, а его полномочия по части независимого управления местными народами существенно сокращены.
В соответствии с императорским указом на имя инспектора Кавказской линии и Астраханского Военного губернатора князя П. Д. Цицианова от 26 сентября 1802 г. для восстановления «доверенности» новых подданных империи и оперативного разрешения возникающих в регионе происшествий ему в подчинение переходили «приставы, при разных кочующих и других народах находящиеся и от Коллегии иностранных дел зависящие» [2, с. 9].
По мнению чиновников российской администрации, адаптация горцев и кочевников к условиям имперского подданства должна была проходить в условиях равенства перед законом всех граждан, независимо от этнической, культурной религиозной принадлежности каждого. Лишь так можно было сплавить воедино представителей разных этносов и конфессий, гарантируя им не только равные права и возможности, но и формируя единое российское мировоззрение.
Как выяснилось впоследствии, проведенная реорганизация стала верным шагом. Так, например, были выявлены факты злоупотребления со строны приставов административными полномочиями. От ногайцев и абазин из Бештовского приставства поступила жалоба на Г. С. Корнилова, в которой чиновник обвинялся в предвзятости, мздоимстве, а также в незаконном принуждении их к выполнению работ. В 1803 г. главнокомандующий на Кавказе П. Д. Цицианов в обращении к императору Александру I просил о смене пристава Корнилова на ногайского князя генерал-майора Султана Менгли-Гирея, который как военный переходил в подчинение командующему на Кавказской линии [13, с. 129].
Этот факт служит иллюстрацией конкуренции, существовавшей на Кавказе между Коллегией иностранных дел и военными структурами. Следует отметить, что общее дело от этой конфронтации лишь выигрывало, так как соперничающие организации отслеживали проводимую служебную работу и не позволяли друг другу выполнять ее некачественно.
Приведенный пример назначения представителя ногайской знати на должность начальника был проявлением «политического такта» [4, с. 45] со стороны царской администрации. Местные жители имели перед глазами позитивный образец того, как выходец из их среды успешно инкорпорировался в военные структуры империи. Кроме того, ногайского пристава предполагалось использовать в качестве «проводника» в российский мир: например, для привлечения «бештов-ских татар» к службе в армии [2, с. 986].
Влияние военных на систему административно-правового регулирования на Кавказе объясняется неустойчивой ситуацией в регионе и постоянной необходимостью военного вмешательства.
В 1804 г. произошел мятеж в Кабарде, который был вызван недовольством местной знати строительством Кисловодского укрепления, препятствовавшего свободному сообщению кабардинцев с закубанцами. В подчинении у кабардинской элиты были также и горские народы (часть вайнахов, осетины, карачаевцы, балкарцы), поэтому она была не готова к утрате своего влияния в регионе. Тем не менее в разбирательства с подобными претензиями российская сто-
рона предпочитала не ввязываться. Однако администрация активно работала с жалобами конкретного характера, принимая во внимание их правовой аспект. Старшины кабардинского народа заявляли о несправедливостях, которые совершают по отношению к жителям чиновники приставств и казаки на постах. Так, чиновники требую мзду за свои услуги, бездействуют в случае бегства крестьян и работников от кабардинских владельцев, сверх меры берут пошлины рабочим скотом; казаки же не гнушаются обижать пастухов, а «ниже р. Малки грабят и убивают их» [7, с. 23]. Меры по пресечению противозаконных действий были приняты незамедлительно.
Помимо этого, кавказские власти приняли решение об отслеживании ситуации в Кабарде и оказании поддержки верным российской администрации представителям местной знати. При молчаливом потворстве частных начальников владельцы из числа элиты Малой Кабарды притеснялись князьями Большой Кабарды. Многие из упомянутых малокабардинских феодалов были пророссийски настроены, следовательно, обладали идентичностью граждан империи, однако по факту они «в награду за их преданность России, были в презрении у своих единоверцев, слабы, неуважаемы в народе и в загоне у русских чиновников» [Там же]. Те же князья, кто не скупился на взятки, принимали участие в набегах и грабеже населения при этом, «по ходатайству приставов, получали еще жалованье от нашего правительства» [Там же].
Кавказская администрация пришла к выводу, что подобная рассогласованность в действиях местных чиновников и неисполнение правовых норм только усугубляют непростую ситуацию на Линии и усложняет налаживание межкультурной коммуникации русских и горцев.
Для того чтобы наладить координацию и субординацию в административных структурах, в мае 1805 г. П. Д. Цицианов отдал распоряжение генерал-лейтенанту Г. И. Гла-зенапу не принимать обращения от горцев, касающиеся полномочий постановленного над ними пристава Кабардинского народа генерал-майора И. П. Дельпоццо. В то же время при необходимости военные начальники могли объединять свои усилия при выполнении просьб местного населения [2, с. 964].
Только так можно было обозначить единые и понятные для обеих сторон административно-правовые условия, в рамках которых организуется взаимодействие властей с местными жителями. Результатом этих усилий становилось формирование российского мировоззрения у кавказцев, приобщавшихся к имперскому порядку, основой которого было верховенство закона. Причем соблюдение правовых норм возводилось в абсолют, а работа ведомств была стабильной независимо от позиции конкретного местного начальника. Таким образом, правосознание кавказского населения должно было измениться в соответствии с действующим законодательством Российской империи.
Тем не менее в среде кавказцев особым почтением пользовались высокопоставленные военные чиновники, олицетворяющие мужество и силу, что стала использовать администрация в своей практике установления конструктивного межкультурного диалога с местным населением. Учитывая такие особенности менталитета горцев, с 1805 г. П. Д. Цицианов стал рекомендовать к назначению на административные должности военных, имеющих звание не ниже генерал-майора, а сама должность пристава была переименована - теперь имперскую власть на Кавказе представляли начальники [13, с. 131].
Кроме этого, сближению народов и мирному урегулированию многих вопросов способствовало то обстоятельство, что на российской службе состояли представители горской знати. Так местное население ощущало себя неотъемлемой частью имперского пространства. Наибольших успехов выходцы с Кавказа добивались на службе в вооруженных силах империи. Это объясняется тем, что военное дело было для них традиционным занятием.
Можно наблюдать, что административные усилия российских властей были направлены на постепенное встраивание горцев в правовое поле России с учетом их традиций и этнопсихологии. Однако воздействовать на местных владетелей порой приходилось в брутальной манере, так как они адекватно воспринимали лишь язык силы.
Например, главнокомандующий на Кавказе П. Д. Цицианов стал активно использовать «восточный стиль» в своей деловой переписке с представителями элит Восточ-
ного Кавказа, руководствуясь подтвержденным опытом наблюдением, что «азиатские народы мягкость и уступчивость принимают за слабость и нерешительность». Такие методы влияния, как взимание дани, также указывали дагестанской знати, что их территория находилась под покровительством Российской империи [5, с. 33].
Проявляя последовательность, жесткость и бескомпромиссность в деле налаживания административно-правового порядка в Кавказской области, российское правительство действовало в рамках традиционных для местного населения представлениях о сильной власти. Именно поэтому созданные системы управления были нечуждыми для новых подданных и воспринимались как «свои».
Законодательный процесс для присоединяемого региона происходил не настолько быстро, чтобы учитывать все особенности социальной обстановки в динамике, поэтому зачастую приставам приходилось обращаться к «импровизации». Конечно, их действия опирались на букву закона, но в тех вопросах, которые требовали конкретики, приставы могли принимать решение в соответствии ситуативными условиями. Таким образом, достаточно много факторов смыкалось на личности чиновника, являющегося посредником между местным населением и административными структурами империи. Соответственно кавказцам было небезразлично, кто будет вникать в их проблемы,
и желательно, чтобы это были люди, хорошо знакомые с их трудностями и особенностями их образа жизни [8, с. 15].
Так, например, в 1807 г. чеченские старшины просили назначить в должности пристава полковника А. И. Ахвердова на территории их «мирных аулов» (Большой Атаге Брагунского Кучук-бея, в малой Атаге - Ак-саевского Хасай-Мусу и в сел. Гехи - Бама-та Девлет-Гиреева). Об этом писал главнокомандующий войсками на Кавказе генерал И. В. Гудович в отношении на имя графа М. П. Румянцева. По заявлению обращавшихся, «они обязаны будут отвечать за всякую случившуюся шалость подведомственной каждому из них деревни». Граф Гудович дал согласие, признав их просьбу «сколько основательною, столько же и полезною» [3, с. 675-676].
Подобная сознательность указывает на то, что чеченцы - авторы обращения из но-вопокоренных аулов были людьми, обладавшими чертами российского мировоззрения, однако сохранившими также идентичность кавказцев. Тем не менее их менталитет претерпевал трансформации, утрачивая архаичные качества (враждебность, непримиримость, ограниченный круг интересов и занятий и т. д.). Данные наблюдения дают возможность говорить о формировании нового типа жителя Кавказа, соотносящего себя с подданством Российской империи.
Литература
1. Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею. Тифлис: Типография Главного Управления Наместника Кавказского, 18б6. Т. I. 816 с.
2. Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею. Тифлис: Типография Главного Управления Наместника Кавказского, 1868. Т. II. 1238 с.
3. Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею. Тифлис: Типография Главного Управления Наместника Кавказского,1869. Т. III. 760 с.
4. Бентковский И. В. Историко-статистическое обозрение инородцев-магометан, кочующих в Ставропольской губернии. Ногайцы. Ч. 1. Ставрополь: Типография Губернского правления, 1888. 145 с.
5. Виноградов Б. В. Специфика российской политики на Северном Кавказе в 1783-1816 гг.: автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Армавир: АГПУ, 2006. 50 с.
6. Гудаков В. В. Северо-Западный Кавказ в системе межэтнических отношений с древнейших времен до 60-х годов XIX века. СПб.: СПбГУ 2007. 565 с.
7. Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т. III. СПб.: Типография Скороходо-ва, 1886. 550 с.
8. Дударев С. Л., Клычников Ю. Ю. Города как пространство социокультурной адаптации населения Северного Кавказа в процессе осуществления российского модернизационного проекта. Пятигорск: ПГЛУ, 2014. 73 с.
9. Клычников Ю. Ю. Деятельность А. П. Ермолова на Северном Кавказе (1816-1827). Ессентуки: АГПИ, 1999. 135 с.
10. Клычников Ю. Ю. Российская государственность и северокавказская архаика: В поисках преодоления противоречий (XVIII - начало XXI вв.). Исторические очерки. М.: ЛЕНАНД, 2015. 368 с.
11. Клычников Ю. Ю., Лазарян С. С. Мозаика северокавказской жизни: события и процессы XIX - начала ХХ веков. Пятигорск: ПГЛУ, 2012. 330 с.
12. Лисицына Г. Г. «Гражданское управление краем, самое трудное.» // Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. Начало XIX - начало ХХ вв. СПб.: Звезда, 2005. С. 203-236.
13. Малахова Г. Н. Становление и развитие российского государственного управления на Северном Кавказе в конце XVIII - XIX вв. Ростов-н/Д.: СКАГС, 2001. 392 с.
References
1. Akty, sobrannye Kavkazskoyu arkheograficheskoyu komissieyu (Acts collected Caucasian Archeological Commission). Tiflis: Printing office of General Directorate of the governor of the Caucasus, 1866. T. I. 816 p.
2. Akty, sobrannye Kavkazskoyu arkheograficheskoyu komissieyu (Acts collected Caucasian Archeological Commission). Tiflis: Printing office of General Directorate of the governor of the Caucasus, 1868. T. II. 1238 p.
3. Akty, sobrannye Kavkazskoyu arkheograficheskoyu komissieyu (Acts collected Caucasian Archeological Commission). Tiflis: Printing office of General Directorate of the governor of the Caucasus,1869. T. III. 760 p.
4. Bentkovskii I. V. Istoriko-statisticheskoe obozrenie inorodtsev-magometan, kochuyushchikh v Stavropol'skoi gubernii. Nogaitsy (Historical and Statistical Review of Mohammedans, wandering in the Stavropol province. Nogai). Ch. 1. Stavropol': Printing office of provincial government, 1888. 145 p.
5. Vinogradov B. V. Spetsifika rossiiskoi politiki na Severnom Kavkaze v 1783-1816 gg. (The specifics of the Russian policy in the North Caucasus in 1783-1816): avtoref. dis. ... doktora ist. nauk. Armavir: APSU Publ., 2006. 50 p.
6. Gudakov V. V. Severo-Zapadnyi Kavkaz v sisteme mezhetnicheskikh otnoshenii s drevneishikh vremen do 60-kh godov XIX veka (Northwest Caucasus in the system of inter-ethnic relations from ancient times until the 60-th of the XIX century). SPb.: SpSU Publ., 2007. 565 p.
7. Dubrovin N. F. Istoriya voiny i vladychestva russkikh na Kavkaze (The history of war and domination Russian Caucasus). T. III. SPb.: Skorokhodov Printing, 1886. 550 p.
8. Dudarev S. L., Klychnikov Yu. Yu. Goroda kak prostranstvo sotsiokul'turnoi adaptatsii naseleniya Severnogo Kavkaza v protsesse osushchestvleniya rossiiskogo modernizatsionnogo proekta (Cities as a space of social and cultural adaptation of the population of the North Caucasus in the process of Russia's modernization project). Pyatigorsk: PSLU Publ., 2014. 73 p.
9. Klychnikov Yu. Yu. Deyatel'nost' A. P. Ermolova na Severnom Kavkaze (1816-1827) (Yermolov in the North Caucasus (1816-1827). Essentuki: ASPI Publ., 1999. 135 p.
10. Klychnikov Yu. Yu. Rossiiskaya gosudarstvennost' i severokavkazskaya arkhaika: V poiskakh preodoleniya protivorechii (XVIII - nachalo XXI vv.) Istoricheskie ocherki. (Russian statehood and the North Caucasian archaic: In search of overcoming contradictions (XVIII - beginning of XXI centuries.). Historical essays). M.: LENAND, 2015. 368 p.
11. Klychnikov Yu. Yu., Lazaryan S. S. Mozaika severokavkazskoi zhizni: sobytiya i protsessy XIX - nachala XX vv. (Mosaic North Caucasian life events and processes XIX - early XX centuries). Pyatigorsk: PSLU Publ., 2012. 330 p.
12. Lisitsyna G. G. «Grazhdanskoe upravlenie kraem, samoe trudnoe...» («Civil edge control, the hardest ...») // Kavkaz i Rossiiskaya imperiya: proekty, idei, illyuzii i real'nost'. Nachalo XIX - nachalo XX vv. (The Caucasus and the Russian Empire: projects, ideas, illusion and reality. Beginning XIX - early XX centuries). SPb.: Zvezda, 2005. P. 203-236.
13. Malakhova G. N. Stanovlenie i razvitie rossiiskogo gosudarstvennogo upravleniya na Severnom Kavkaze v kontse XVIII - XIX vv. (Formation and development of the Russian state administration in the North Caucasus at the end of XVIII - XIX centuries). Rostov-on-Don: NCAPC Publ., 2001. 392 p.
