CC BY
44
Наука. Общество. Оборона 2311-1763
2021. Т. 9. № 3. С. 22-22. Online ISSN
Science. Society. Defense 2021. Vol. 9, no. 3. P. 22-22.
УДК: 930.1/355.4 «1939/1945» + 32 DOI: 10.24412/2311-1763-2021-3-22-22
Поступила в редакцию: 25.07.2021 г. Опубликована: 20.09.2021 г.
Submitted: July 25, 2021 Published online: September 20, 2021
Для цитирования: Чумиков А. Н. Позиционирование военной истории: коммеморация и интерпретация // Наука. Общество. Оборона. 2021. Т. 9, № 3(28). С. 22-22. https://doi.org/10.24412/2311-1763-2021-3-22-22.
For citation: Chumikov A. N. Positioning of military history: commemoration and interpretation. Nauka. Obsestvo. Oborona = Science. Society. Defense. Moscow. 2021;9(3):22-22. (In Russ.). https://doi.org/10.24412/2311-1763-2021-3-22-22.
Конфликт интересов: О конфликте интересов, связанном с этой статьей, не сообщалось. Conflict of Interest: No conflict of interest related to this article has been reported.
© 2021 Автор(ы). Статья в открытом доступе по лицензии Creative Commons (CC BY). https://creativecommons.orq/licenses/bv/4.0/
© 2021 by Author(s). This is an open access article under the Creative Commons Attribution International License (CC BY)
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА
Оригинальная статья
Позиционирование военной истории: коммеморация и интерпретация
Александр Николаевич Чумиков 1 2 *
1 Московский государственный лингвистический университет, г. Москва, Российская Федерация, ORCID: https://orcid.org/0000-0002-7208-9783, e-mail: [email protected] 2 Агентство «Международный пресс-клуб. Чумиков PR и консалтинг», г. Москва, Российская Федерация, ORCID: https://orcid.org/0000-0002-7208-9783, e-mail: [email protected]
Аннотация:
Восприятие исторических событий, основанное на доступных фактах, в условиях медиатизации социального пространства всё в большей степени дополняется и заменяется их смысловой интерпретацией. Это вызывает к жизни появление таких понятий, как «постправда» и «постреальность». В ситуации прогрессирующего роста источников и объёмов информации, «настоящая» реальность отходит на второй план и уступает место потоку интерпретаций, производимых заинтересованными субъектами в целях влияния на сознание и поведение
потребителей. «Постправда» применяется для характеристики любых персон, организаций и событий, в том числе прецедентов военной истории. Одним из инструментов «постправды» становится коммеморация -историческая память. В фокусе статьи находятся вопросы о том, с помощью каких коммуникативных приёмов осуществляются коммеморативные операции; как противодействовать тем из них, которые являются противозаконными, и какую информационную политику вести в отношении механизмов допустимых. Анализируется практика конструирования информационного фона вокруг исторических ситуаций Великой Отечественной и Второй мировой войн с помощью «фактов», «фактоидов», «фейков», «дезинформации». Делается вывод о том, что коммеморативные решения со смысловыми интерпретациями имеют традиции в прошлом и становятся неизбежными в настоящем. Они выполняют роль системообразующего информационного конструктора, программирующего желаемый образ мыслей и действий целевых групп как внутри страны, так и за её пределами. Смысловое позиционирование событий военной истории предполагает ориентацию аудитории на то, как следует воспринимать исторический контекст сейчас и что он значит в перспективе. В рамках данного процесса требование «объективности» заменяется необходимостью «актуальности», и контекст сообщений переосмысливается в приоритетном для конкретного политического субъекта направлении.
Ключевые слова:
медиатизация, постправда, смысловое позиционирование, интерпретация, история, историческая наука, коммеморация, историческая память, коммуникативная память, культурная память, факт, дезинформация, фактоид, фейк
КОММЕМОРАЦИЯ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ КАК ИНФОРМАЦИОННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Глобальные количественно-качественные изменения механизмов формирования и распространенияобщественно значимой информации, произошедшие в конце XX - начале XXI века, привели к возникновению явления и термина «медиатизация». В синтезированном виде он определяется как процесс переплетения социально-политической и социально-экономической сфер общества с пространством средств массовой информации (СМИ), в результате чего представления граждан о текущих процессах действительности существенно виртуализируются.
В этих условиях непосредственное, либо основанное на доступных фактах восприятие событий прошлого и настоящего всё в большей степени дополняется и заменяется их смысловой интерпретацией, что вызвало к жизни появление целой группы новых понятий, в числе которых «постправда», «постреальность», «постфактуальная политика» и т.п. Они означают, что в ситуации колоссального и прогрессирующего роста источников и объёмов информации «настоящая» реальность отходит на второй план, уступая место бесконечному потоку интерпретаций, которые определяют мысли и поведение потребителей. Как отмечают исследователи, если прежняя «правда» рассматривалась как объективный фиксатор нашей действительности в конкретный период, то текущая «постправда» становится инструментом маркирования любых персон, организаций и событий в соответствии с интересами инициаторов такой маркировки [12].
Применительно к уровню государств и их ведущих политических акторов, интерпретированные смысловые ориентировки направляются на формирование объяснительных моделей социальной реальности для поддержания стабильности или, напротив, разрушения существующих правящих режимов и их целей. По мнению С. В. Володенкова, такого рода модели выполняют функцию упорядочивания, структурирования, упрощения сложной реальности в восприятии населения, выступают инструментами выработки предсказуемых и управляемых шаблонов политического поведения [5].
Сказанное в полной мере относится к области исторического знания о различных объектах социума, в том числе военно-исторических, которое и является предметом нашего исследования. Осуществляя, в логической последовательности, терминологический анализ понятий, связанных с историческим знанием и его восприятием, заметим, что «история» в качестве научного понятия трактуется нейтрально, как процесс развития природы и человечества. Столь же нейтральна в своём определении «историческая наука», понимаемая как отрасль, система познания и источниковедение [6].
Однако в случае с понятием «историческая память» или «коммеморация» (от фр. commémorative - памятный, мемориальный и англ. «commemoration» - ознаменование, в память) имеет место другая трактовка. Так, Л. П. Репина рассматривает историческую память как сложный социокультурный феномен, связанный с осмыслением исторических событий и опыта (реального и/или воображаемого), и одновременно - как продукт манипуляций массовым сознанием в политических целях. Коммеморация не только социально дифференцирована, она изменчива. Причём, как отмечает исследователь, эта постоянно обновляемая «памятная» реальность, идеальная для конкретного времени и субъектов, является столь же подлинной и значимой, как реальность событийная.
Лорина Петровна Репина говорит о кризисе новоевропейского рационализма, который проявляется в отказе от притязаний на объективность и постижение истины. Постмодернистское мышление ставит под сомнение само понятие исторической реальности и саму возможность прорыва к ней сквозь толщу контентных опосредований. Речь, по существу, идёт об актуализации лишь тех сторон прошлой жизни, которые имеют ценность в сегодняшней действительности [10].
Получается, что если историческая наука - это сфера исследования и накопления знаний о человеке и его деятельности, то коммеморация - практика выборочного изложения этих знанийв определённых интересах, то есть даже не столько историческая память, сколько политика памяти.
В дополнение к «исторической памяти» Ю. А. Арнаутова выводит понятия «коммуникативная память» и «культурная память». Они не являются альтернативными коммеморации и друг другу, а помогают лучше понять смысловые операции с историческим знанием.
«Коммуникативная память» есть устная традиция, возникающая в интерактивном контексте повседневных человеческих отношений; «живое воспоминание», существующее на протяжении 80-100 лет, то есть периода жизни трех поколений: дети - отцы - деды. При этом воспоминания являются не просто некой данностью, но представляют собой относящуюся к современности и созданную ей информационную конструкцию.
«Культурная память» - это восприятие истории социальными группами, для которых она служит условием самоидентификации, укрепляя ощущения единства и своеобразия. Культурная память имеет реконструктивный характер: имплицированные в ней ценностные идеи, транслируемое памятью знание о прошлом непосредственно связаны с актуальной для настоящего момента ситуацией в жизни групп.
Даже память отдельных людей не в полном смысле индивидуальна, ибо всякий индивид осознаёт себя членом определённой группы и формирует свои воспоминания в контексте её памяти: память группы актуализируется в личной памяти её членов [2, с. 47-55].
Я. Ассманн понимает «культурную память» как непрерывный процесс, в котором всякое общество или его группа формируют и стабилизируют свою идентичность посредством реконструкции собственного прошлого. Что же касается воспоминаний, то они могут быть неверными, фрагментарными или намеренно созданными и в этом смысле не служат надёжным источником объективных фактов.
Прошлое, подчёркивает исследователь, не просто фиксируется настоящим, а открывается им заново, моделируется в зависимости от обстоятельств современности. Релевантность события обусловлена не историческим прошлым, а постоянно меняющимся настоящим, удерживающим в памяти самые важные факты и смысл данного события. Иными словами, «история памяти» принципиально отличается от «истории фактов», поскольку анализирует не собственно явления прошлой жизни, а их значения в текущий период. Посвящая свои исследования Древнему Египту и библейскому персонажу Моисею, Я. Ассманн делает вывод о том, что Моисей - это не факт истории, а фигура памяти. Истинность воспоминания заключается не в фактичности, а в актуальности: события либо продолжают жить в культурной памяти, либо забываются. Установить, почему это происходит, и является задачей учёного [19].
Ранее сходную мысль ещё более чётко высказывал М. Хальбвакс: по его мнению, прошлое не возникает в наших знаниях само по себе, а является «искусственным продуктом» современности [21]. Отсюда цель
изучения «исторической памяти» учёные видят не в том, чтобы вычленить «историческую правду» из существующей традиции, а в анализе самой этой традиции как феномена коммуникативной или культурной памяти.
По нашему мнению, этот феномен заключается в том, что история в своём нейтральном значении присутствует лишь в виде абстрактного понятия; а в конкретной действительности она позиционируется (интерпретируется) через коммуникативную и культурную память, которые в дальнейшем анализе мы объединим в термин «коммеморация» («историческая память»). Вытекающая из этого проблема заключается в возникновении конкуренции между сообществами, государствами и межгосударственными образованиями за доминирующее позиционирование«своей» (актуальной) памяти, влияющей на сознание и поведение целевых групп.
Каждый субъект данного процесса продвигает смысловую историческую модель, которая отличается от простого перечисления известных ранее или вновь открытых фактов и предусматривает:
• информирование аудитории об изменении окружающей её реальности с точки зрения сохранения (инсталлирования, разрушения) актуальных установок;
• конструирование для потребителей желаемой исторической реальности в виде ориентации в настоящем, осмысления прошлого, прогнозирования будущего;
• поддержание нужной коммуникации между социальными группами общества и государствами.
Даже сам отбор фактов для смыслового позиционирования ставится в зависимость от политической и экономической ситуации в той или иной стране и предполагает наличие у производителя контента позиции, транслируемой в дальнейшем в медийном поле. Она характеризуется следующим образом: то, что имеет смысл и что граждане - читатели, слушатели, зрители - должны узнать и понять.
В фокусе нашего исследования находятся вопросы о том, с помощью каких коммуникативных приёмов осуществляются коммеморативные операции; как противодействовать тем из них, которые являются противозаконными, и какую информационную политику вести в отношении механизмов допустимых. Здесь выстраивается целый блок терминов и соответствующих им действий. Начнём с идеальной ситуации, которая разделяется и даже приветствуется всеми сторонами информационного противоборства, - изложение фактов. Факт в буквальном переводе с латинского "factum" означает «сделанное». К этому слову аналитики добавляют: «событие, результат», а также «реальное, а не вымышленное». Соответственно, большинство экспертов выступают за то, чтобы в медийном поле присутствовала информация исключительно о реальных, а не вымышленных событиях и результатах.
Термин, противоположный факту как реальной информации - «дезинформация», или, как его определяет статья 207.1. Уголовного Кодекса РФ, «заведомо ложная информация» -распространение под видом достоверных сообщений информации об обстоятельствах, представляющих угрозу жизни и безопасности граждан. УК предусматривает наказания за публичное распространение такой информации, но сфера действия закона носит весьма ограниченный характер: угрожающими жизни и безопасности обстоятельствами признаются чрезвычайные ситуации (ЧС) природного и техногенного характера, экологические ЧС, повлекшие или могущие повлечь человеческие жертвы, нанесение ущерба здоровью людей и окружающей природной среде, значительные материальные потери и нарушение условий жизнедеятельности населения [14].
Но цепочка доступных приёмов не исчерпывается приведённой дилеммой «факт - ложная информация». Так, наряду с фактом имеет место «фактоид». Подробно исследовавший данный термин Э. Аронсон приписывал его возникновение Н. Мейлеру - этот американский писатель использовал понятие «фактоид» в биографии Мерилин Монро ещё в 1973 году.
«Фактоид» - это факт, не существовавший до того, как он появился в журнале или газете. Но когда материал с фактоидом публикуется в медиа, он получает живую реакцию, оценку и далее влияет на картину мира и действия людей точно так же или даже сильнее, чем «настоящий» факт [3].
В XXI в. аналитики стали уделять чрезвычайно серьёзное внимание «фейковой» информации. Определение фейка на уровне буквального перевода (от англ. "fake" - подделка, фальшивка)не передаёт всей сущности явления.
Вышедший в США в 2019 г. сборник трудов учёных разных стран полностью посвящён исследованиям фейков. Для их обозначения употребляется приравненное к фейкам слово "falsehood". С одной стороны, оно синонимично «дезинформации» и переводится как «ложь»,«неправда», «обман». С другой стороны, "falsehood" имеет и более мягкие определения:«ошибочность», «вымысел». Исследователи констатируют, что "falsehood" в Интернете представляет собой «лес» фактов и мнений. Они могут преследовать своей целью как преднамеренное, так и непреднамеренное введение пользователя в заблуждение. То и другое классифицируется по таким позициям, как «подбор, компоновка фактов» (от англ. "fabrication" - букв. сборка); «выдёргивание из текста» (от англ. "context-isolation" - букв. обособление, оторванность от контекста) и «манипулирование», предполагающее широкий спектр операций со смыслами (от англ. "manipulation" - букв. махинация, обработка, подтасовка). К фейкам (fake news, rumors, falsehood) относят также уловки, хитрости, психологические приёмы, социотехники; управление ложными посылками, двусмысленностями и впечатлениями.
Отмечая растущее значение манипулятивных технологий в эпоху социальных сетей, авторы и редакторы сборника И. Чилува и С. А. Самойленко рассматривают их в качестве регуляторов соотношения сил и констатируют, что прагматичные субъекты сознательно используют эти механизмы для достижения своих целей в современной медиаэкосистеме [20, с. 4-6].
Можно ли исключить фейковое воздействие? Пытаясь найти юридическое решение данного вопроса, Государственная Дума РФ в 2019 г. приняла поправки в Закон «Об информации, информационных технологиях и о защите информации», а также изменения в Кодекс об административных правонарушениях, запрещающие распространение в Интернете и СМИ недостоверной информации, подаваемой под видом достоверных сообщений.
Здесь вновь присутствуют ограничения в применении юридических санкций за использование фейков, поскольку недостоверной общественно значимой информацией считается та, что создаёт угрозу причинения вреда жизни и (или) здоровья граждан, имуществу; угрозу массового нарушения общественного порядка и (или) общественной безопасности либо угрозу создания помех функционированию или прекращения функционирования объектов жизнеобеспечения, транспортной или социальной инфраструктуры, кредитных организаций, объектов энергетики, промышленности или связи [15].
Получается, что «фактоиды», «фейки», «манипуляции», «неявные воздействия» и другие подобным образом определяемые понятия, характеризующие неприемлемые методы воздействия в медийном поле, в принципе неустранимы, в том числе с помощью юридических рычагов. Более того: в новых информационных реалиях они становятся объективно присущими политической действительности. Методы открытого, явного воздействия, в идеале призванные дать человеку возможность самостоятельно рассуждать и принимать решения, вытесняются из информационного арсенала в силу их низкой эффективности, как и модель беспристрастного позиционирования фактов в целом.
АКТУАЛЬНОЕ ПОЗИЦИОНИРОВАНИЕ СОБЫТИЙ ВОЕННОЙ ИСТОРИИ
Сильнейшим импульсом современной «коммеморативной войны» стала интерпретация итогов «материализованных войн» - Великой Отечественной и Второй мировой. Информационные кампании вокруг них отнюдь не являются уникальной особенностью эпохи «постправды», поскольку сходные коммеморативные традиции вокруг войн и других существенных исторических событий развивались на протяжении всей истории человечества, как это отмечали упоминавшиеся нами исследователи Я. Ассманн и М. Хальбвакс. Другое дело, что огромные и неизвестные ранее объёмы информации вместе с конвергентными медиа и мультимедийными инструментами распространения контента сделали такие кампании значительно боле интенсивными. Их цель -актуальное, в интересах заинтересованных сторон, прочтение событий военной истории и их современных последствий.
Начнём с примеров проблемного противоборства внутри страны на почве исторической памяти о войне и обратимся к мемуарам маршала Советского Союза Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления». По
свидетельствам А. Д. Миркиной, редактора всех двенадцати изданий мемуаров, в первоначальной и написанной самим маршалом рукописи вымарывались целые главы, а также страницы, абзацы, фразы и слова. Изъятия касались таких тем, как неподготовленность к войне, репрессии против военных, мнения об И. В. Сталине. При выпуске первого издания «Воспоминаний и размышлений» в 1969 г. в печать в общей сложности не пропустили 300 страниц машинописного текста.
Затем попасть в мемуары маршала захотел генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев, хотя на фронте с полководцем ни разу не встречался. И Г. К. Жуков согласился сделать вставку в книгу о том, как при обсуждении операций на новороссийском плацдарме заехал посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии Л. И. Брежневым, но не застал его, поскольку тот «как раз находился на Малой земле, где шли тяжелейшие бои».
На этом коммеморативная динамика в мемуарах не закончилась: в их десятом (1990 г.) и последующих изданиях все прежде изъятые фрагменты были восстановлены [12]. Однако во всех случаях читателям представлялась книга об истории военачальника-победителя высшего уровня и его взглядах.
Иной характер носит повесть В. П. Некрасова «В окопах Сталинграда», изданная уже в 1946 г. и названная критиками «лейтенантской прозой». Здесь ничего нет ни о И. В. Сталине, ни о славных победах. Но есть сюжеты об «окопной правде», не описанной маршалом-победителем Г. К. Жуковым; о «штабистах», по вине которых в атаках бессмысленно гибли люди; офицерах-«приспособленцах», запасавшихся гражданской одеждой при угрозе попасть в плен. В книге присутствуют и достойные герои - как военные профессионалы, так и «бывшие гражданские». Исходя из того, что повесть получила в 1947 г. Сталинскую премию, можно сделать вывод о том, что она являлась для власти исторически правильной, поскольку воспевала народный подвиг и оставляла за рамками повествования высший командный состав, не всегда лояльный к тогдашнему руководству страны.
Наконец, только в 90-х годах увидела свет «солдатская проза» В. П. Астафьева - неоконченный роман «Прокляты и убиты». В книге на основе личных впечатлений, как и в случаях с Г. К. Жуковым и В. П. Некрасовым, представлено предельно натуралистическое описание быта солдат и взаимоотношений между людьми в условиях войны; проблем становления тех, чья юность пришлась на военные годы.
В качестве примера «солдатской прозы» следует вспомнить и книгу Н. Н. Никулина «Воспоминания о войне». В предисловии говорится, что лишь в 1970-х гг. автор, сотрудник Государственного Эрмитажа, записал увиденное простым солдатом на войне, а вышла в свет книга и вовсе в 2010-х гг. Мемуары выдержали несколько изданий, а по набору негативных эмоций вокруг практически любого описанного события превзошли предыдущие аналоги.
Итак, перед нами «три исторических правды» - «маршальская», «лейтенантская» и «солдатская», каждая из которых базируется на индивидуальном опыте разных по своей военной компетенции писателей; является правдой своего времени, которая может быть признана истинной, но представляет собой при этом коммеморативную конструкцию. В её основании лежит идеологическая атмосфера определённого исторического периода, а также ролевой статус, жизненные перипетии и личностные особенности автора.
Иные предпосылки к появлению творческого продукта мы находим при анализе произведений об истории Брестской крепости. Так, в фильме 1956 г. «Бессмертный гарнизон» все герои показаны под вымышленными фамилиями и только двое из них являются прототипами реальных персонажей - комиссара Е. М. Фомина и командира полка П. М. Гаврилова. Сюжеты фильма по большей части придуманы автором сценария К. М. Симоновым. Однако в «Брестской крепости», вышедшей на экраны в 2010 г., мы встречаем уже реальные фамилии защитников, равно как и действительные эпизоды героической обороны.
В чём здесь дело? В том, что историческая память «работала» в соответствии с фактами, накопленными исторической наукой: в случае с первым фильмом их просто не хватало, отсюда вымысел стал неизбежным; к моменту создания второго кинопродукта фактов накопилось достаточное количество для подробной реконструкции реальных событий.
Обобщая приведённые примеры с прозой и фильмами, можно, руководствуясь классификацией И. Чилувы и С. Самойленко, отнести их к непреднамеренной коммеморативной интерпретации действительности.
Для понимания существа преднамеренной манипуляции, построенной к тому же на ложных основаниях и подходящих под термин «дезинформация», обратимся к книге А. И. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», названной «опытом художественного исследования» и впервые выпущенной в СССР в 1989 году. Оставляя за рамками нашей статьи задачу оправдания либо, напротив, усиления созданного в «исследовании» образа репрессивного государства, поставим следующий вопрос: на чём базируется этот описанный в книге образ? По заявлению самого автора, на письмах, воспоминаниях и устных рассказах 257 заключённых и личном опыте. Как представлены источники-очевидцы? На личностном уровне это «один врач», «один офицер», «полуграмотный печник», «мужик с шестью детьми», «молодой узбек». На уровне обобщённом: «вот говорят», «есть молва», «если верить рассказам». Содержание информации: «был глухой слух, что 150 человек сожгли»; «один сапожник рассказал, как 300 человек чекисты заморозили»; «один чувашонок болтал, что 900 человек расстреляли»; «питерские чекисты имели обыкновение осужденных не расстреливать, а живьём скармливать зверям в зоопарках» и т.д. Иногда А. И. Солженицын даже делал оговорку: «Я не знаю, правда это или навет».
Автор «Архипелага» приводит и конкретные цифры, например, о том, что число жертв большевистского режима с 1917-го по 1959-й год составило 66,7 млн. чел. И это «без военных потерь, только от террористического уничтожения, подавлений, голода, повышенной смертности в лагерях и включая дефицит от пониженной рождаемости». А с военными потерями во Второй мировой войне - ещё 44 млн. Всего 110 млн., то есть больше половины населения СССР по состоянию на 1959-й год.
Откуда взяты цифры? А. И. Солженицын ссылается на учёного-эмигранта И. Курганова (Кошкина) и его статью «Три цифры» в журнале «Новое русское слово» за 1964 г., издающемся за рубежом. И опять делает оговорку: «Мы, конечно, не ручаемся за цифры профессора Курганова, но не имеем официальных» [11].
Фиксируя эту ложную, поскольку она ничем не подтверждена, информацию, тем не менее заметим: преднамеренное искажение фактов в данном случае - не самый сложный случай коммеморации, поскольку подлежит «статистическому» опровержению на основе доступных документов, что, собственно говоря, и делают О. А. Матвейчев и А. В. Беляков в книге «Ватник Солженицына» [7].
Однако встречаются ситуации и более трудные, когда бесстрастные цифры могут свидетельствовать и против актуального исторического прочтения событий. Обратимся к хорошо известным и тщательно задокументированным эпизодам и персонажам Второй мировой войны. Лучшие советские асы и трижды герои Советского Союза И. Н. Кожедуб и А. И. Покрышкинсбили, соответственно, 59 и 62 самолёта противника. При этом на счету германского лётчика Э. Хартмана - 352 победы в воздухе. Целый ряд других асов Рейха имеют в своём активе более 100 сбитых самолётов. Как интерпретировать подобные исторические факты в ракурсе, актуальном для нашей страны - главной силы в победе над фашизмом?
За решение этой проблемы берётся тогдашний (в момент написания книги «Война») депутат Государственной Думы России, а впоследствии министр культуры, помощник Президента РФ В. Р. Мединский. Сначала он подходит к теме «математически», анализируя разные системы подсчёта воздушных удач в СССР и Германии. Но, понимая, что этого недостаточно, переходит на другой уровень и делает следующие выводы:
«... Для немцев главным была расчистка неба перед бомбардировщиками и свободная одиночная охота. Оба направления в тактике люфтваффе делали из лётчиков настоящих хищников: нападать на слабых, отставших, раненых, - и, по возможности, уклоняться от сильного соперника. Создавались элитные подразделения, лётчиков для которых подбирали по всей Гэрмании. Они специально готовились к свободной воздушной охоте. Немецкие асы сами решали, стоит ли им нападать - или противник слишком силён. Решив, заходили со стороны солнца, совершали стремительную атаку и скрывались, не ввязываясь в бой. В этом не было трусости. Просто таковы были правила...»
А какие правила войны в воздухе существовали у нас?
«... Советские истребители были привязаны к наземным объектам или воздушным соединениям, которые они охраняли... Перед нашими истребителями командование всегда ставило две главные задачи -прикрытие войск на земле и ударных авиагрупп в небе...» [8]
Таким образом, вопрос о том, чьё боевое мастерство выше, получал не статистическую, а скорее гуманитарную оценку: советские лётчики ничуть не слабее асов противника, а меньшее число сбитых самолётов определялось организацией авиационных подразделений.
В. Р. Мединский реализовал масштабный коммеморативный проект в виде серии изданий под общим заголовком «Мифы о России» («Война» - одна из них), где устоявшиеся исторические штампы о нашей стране подвергались сомнениям, а затем внятно опровергались. Эти штампы-мифы обозначаются прямо в названиях книг: «О жестокости русской истории и народном долготерпении», «PRавдивая история Руси от Рюрика до Петра I», «О русской демократии, грязи и «тюрьме народов» и других. Разумеется, что в подходе автора присутствует действие, обозначенное выше термином "fabrication" (подбор, компоновка фактов), однако сами по себе эти факты имели место в действительности, а их изложение работает на создание позитивного образа российского государства.
Перейдём, наконец, к наиболее значимым коммеморациям-интерпретациям событий Великой Отечественной и Второй мировой войн, оказывающим прямое влияние на современную политику и экономику, причём в международном масштабе.
Самые «мягкие» из них касаются преуменьшения победной роли СССР в войне. Так, американский историк X. Болдуин, чья книга переведена на русский язык и неоднократно публиковалась в России, описывает 11 «великих кампаний», обеспечивших победу во Второй мировой войне. Среди них высадка англо-американских войск в Нормандии, операция «Маркет Гарден» в Голландии, битва за атолл Мидуэй в Тихом океане и другие. Из битв, выигранных Красной армией, он упоминает лишь Сталинградскую [4].
Существуют и другие варианты «решающих битв» и «поворотных пунктов». Но во всех концепциях западных историков предпочтение отдаётся Второму фронту, Тихоокеанскому и Североафриканскому театрам военных действий, а советско-германскому фронту отводится второстепенное место. Авторы западноевропейских и американских учебников истории пишут о том, что решающую роль в победе над нацистской Германией и милитаристской Японией сыграли успехи англо-американских войск.
Российские историки, в свою очередь, настаивают на том, что вовсе не эти военные кампании имели первостепенное значение для победного исхода. Например, «забытая» западными историками победа в битве на Курской дуге дала стратегическое превосходство на всех фронтах; а «оставшаяся за кадром» операция «Багратион» позволила начать освобождение Европы от нацизма, причём советскими войсками и до открытия Второго фронта [9].
Что же касается «жёстких» коммеморативных подходов, то Парламентская ассамблея ОБСЕ в 2009 г. приравняла сталинский режим к нацизму и отнесла к преступлениям СССР само начало Второй мировой войны. Как говорилось в резолюции Ассамблеи, в XX в. европейские страны испытали на себе два мощных тоталитарных режима, нацистский и сталинский, которые несли с собой геноцид, нарушения прав и свобод человека, военные преступления и преступления против человечества. И за них, по версии ОБСЕ, наша страна тоже должна нести ответственность. Это якобы повысит значимость претензий некоторых государств к России за «оккупацию» и «геноцид» в середине прошлого столетия. Однако российская делегация заявила, что уравнение Третьего рейха и СССР, внесшего решающий вклад в разгром фашизма, является надругательством над историей [1].
Эксперты объясняют подобные интерпретации тем, что на уровне глобальной элиты возникла объективная заинтересованность в новой концепции Второй мировой войны, базирующейся на признании равной ответственности СССР и Германии и тождества «сталинизма» с нацизмом. Это позволило бы перевести СССР, а вместе с ним и нынешнюю Россию из статуса страны-победителя и одного из столпов современного миропорядка в категорию побеждённых агрессоров с той лишь разницей, что агрессор-Германия потерпела
поражение в 1945 г., а агрессор-СССР - в 1991-м. Тогда получается, что спасителем человечества от чумы ХХ в. - тоталитаризма (в форме нацизма и сталинизма) по новой концепции исторической памяти является Запад, а Российская Федерация, как и послевоенная Германия, - правопреемником агрессивной тоталитарной империи, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но если Германия давно встала на путь исправления, искупления и заслужила право войти в семью цивилизованных народов, то России ещё предстоит пройти этот путь [16].
В такой атмосфере усиленное внимание российского государства к празднованию Дня Победы, изданию массовой и специальной литературы о войне, созданию общественно-государственных структур с функциями защиты исторической правды и борьбы с фальсификациями является ничем иным, как информационными контрмерами, имеющими целью сохранить статус России как миролюбивой и демократичной страны-победителя. Подробнее с эволюцией российской политики защиты исторической правды в области военной истории за период 2009-2021 гг., историей фактов и историей памяти о Великой Отечественной и Второй мировой войне можно ознакомиться в работах В. Г. Кикнадзе [17], [18].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Таким образом, коммеморативные практики, рассматриваемые в ракурсе смысловых интерпретаций, выполняют роль мощного системообразующего информационного ресурса, направленного на программирование желаемого образа мыслей и действий целевых групп как внутри страны, так и за её пределами. Допустимый и не подлежащий юридическим санкциям процесс смыслового позиционирования предполагает:
• зависимость: установление связи факта со смысловым контекстом,
• достраивание: дополнение недостаточно акцентированного событийного ряда яркими эмоциями,
• версиальность: предположение причин и следствий в отсутствие их документальных подтверждений,
• прогнозирование: выдвижение аргументов, гипотез и прогнозов на основании смысла, а не фактов транслируемого контента.
Смысловое позиционирование исторических событий, в том числе военных прецедентов, ориентирует аудитории на то, как следует воспринимать эти события сейчас и что они значат в перспективе. В рамках данного процесса требование «объективности» заменяется необходимостью «актуальности», а исторический контекст переосмысливается в приоритетном для конкретного политического субъекта направлении.
Список литературы
1. Айзенштадт Д. Сталина перевернули в могиле. В ОБСЕ приравняли сталинизм к нацизму. -
Газетами, 03.07.2009.
2. Арнаутова Ю. А. Культура воспоминания и история памяти. - История и память: Историческая культура Европы до начала Нового времени / Под ред. Л. И. Репиной. - Москва: Кругъ, 2006. С. 4755.
3. Аронсон Э. Современные технологии влияния и убеждения: эпоха пропаганды / Эллиот Аронсон, Энтони Пратканис; [Пер. с англ.] - Санкт-Петербург : Прайм-Еврознак, 2008. - 543 с.
4. БолдуинХ. Сражения выигранные и проигранные; [Пер. с англ.] - Москва: Центрполиграф, 2021. - 624 с.
5. Володенков С. В. Политический менеджмент и управление современными политическими кампаниями. - Москва: РГ-Прогресс, 2019. - 584 с.
6. История. - Большая российская энциклопедия [электронная версия].
7. Матвейчев О. А, Беляков А. В. Ватник Солженицына. - Москва: Книжный мир, 2018. - 352 с.
8. Мединский В. Р. Война. Мифы СССР. 1939-1945. - Москва: ОлмаМедиаГрупп, Просвещение, 2011. - 656 с.
9. Морозов Ю. В. Фальсификация итогов Второй мировой войны в рамках информационной борьбы против России. - Национальные интересы: приоритеты и безопасность. 2015. № 25. С. 50-63.
10. Репина Л. П. Культурная память и проблемы историописания (историографические заметки). - Москва: ГУ ВШЭ, 2003. - 42 с.
11. Солженицын А. И. Архипелаг Гулаг, 1918-1956: опыт художественного исследования: [в 3 т.] - Москва: ПРОЗАиК, 2009.
12. Станишев Б. О судьбе мемуаров опального полководца. - Аргументы и факты. № 18-19, 4.05.1995.
13. Управляемость и дискурс виртуальных сообществ в условиях политики постправды. Монография / Под ред. Д. С. Мартьянова. - Санкт-Петербург: ЭлекСис, 2019. - 312 с.
14. Федеральный закон от 01.04.2020 № 100-ФЗ «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации». - Сайт Президента России.
15. Федеральный закон от 18.03.2019 № 31-ФЗ «О внесении изменений в статью 15-3 Федерального закона "Об информации, информационных технологиях и о защите информации"». - Официальный интернет-портал правовой информации.
16. Шишкин И. С. Фальсификация истории и интересы российской элиты. - Regnum.ru, 10.06.2011.
17. Кикнадзе В. Г. Великая Отечественная война 1941-1945 гг. Историческая правда о ключевых событиях и явлениях в вопросах и ответах. Москва: Прометей, 2020. - 198
18. Кикнадзе В. Г. Российская политика защиты исторической правды и противодействия пропаганде фашизма, экстремизма и сепаратизма: Монография. Москва: Прометей, 2021. - 800 с.
19. Assmann J. Moses the Egyptian: The Memory of Egypt in Western Monotheism. - Harvard University Press, 1998. - 288 p.
20. Chiluwa I. E., & Samoilenko S. A. Handbook of research on deception, fake news, and misinformation online. - Hershey, PA: IGI Global, 2019. - 651 p.
21. Halbwachs M. Les cadres sociaux de memoire. - Paris, 1925. - 211 p.
22. Mailer N. Marilyn: A Biography. - Grosset & Dunlap, 1973. - 270 p.
Информация об авторе
Чумиков Александр Николаевич, доктор политических наук, профессор, профессор кафедры коммуникационных технологий Института международных отношений и социально-политических наук Московского государственного лингвистического университета; генеральный директор Агентства «Международный пресс-клуб. Чумиков PR и консалтинг», г. Москва, Российская Федерация.
Автор-корреспондент
Чумиков Александр Николаевич, e-mail: [email protected]
HISTORICAL POLICY
Original Paper
Positioning of military history: commemoration and interpretation
Alexander N. Chumikov 1 2 *
1 Moscow State Linguistic University, Moscow, Russian Federation, ORCID: https://orcid.org/0000-0002-7208-9783, e-mail: [email protected] 2 Agency"International Press Club. Chumikov PR and Consulting, Moscow, Russian Federation, ORCID: https://orcid.org/0000-0002-7208-9783, e-mail: [email protected]
Abstract:
The perception of historical events based on available facts, in the context of the mediatization of social space, is increasingly supplemented and replaced by their semantic interpretation. This gives rise to the emergence of such concepts as "post-truth" and "post-reality". In a situation of progressive growth of sources and volumes of information, "real" reality fades into the background and gives way to a stream of interpretations made by interested parties in order to influence the consciousness and behavior of consumers. "Post-truth" is used to characterize any person, organization and event, including the precedents of military history. One of the tools of "post-truth" is commemoration -historical memory. The focus of the article is on the questions of what communication methods are used to carry out commemorative operations; how to counteract those of them that are illegal, and what information policy to conduct with respect to the mechanisms of admissible. The practice of constructing the information background around the historical situations of the Great Patriotic War and the Second World War is analyzed with the help of "facts", "factoids", "fakes", "disinformation". It is concluded that commemorative decisions with semantic interpretations have traditions in the past and become inevitable in the present. They play the role of a system-forming information constructor, programming the desired way of thinking and actions of target groups both within the country and abroad. The semantic positioning of events in military history presupposes the orientation of the audience on how the historical context should be perceived
now and what it means in the future. Within the framework of this process, the requirement of "objectivity" is replaced by the need for "relevance", and the context of messages is rethought in a priority direction for a particular political subject.
Keywords:
mediatization, post-truth, semantic positioning, interpretation, history, history science, commemoration, historical memory, communicative memory, cultural memory, fact, disinformation, factoid, falsehood, fake news
References
1. Ajzenshtadt D., 2009, Stalina perevernuli v mogile. V OBSE priravnyali stalinizm k nacizmu [Stalin was turned over in his grave. The OSCE equated Stalinism with Nazism]. - Gazeta.RU, 03.07.2009. (In Russ.)
2. Arnautova Yu. A., 2006, Kultura vospominaniya i istoriya pamyati [Culture memories and the history of memory]. - Istoriya i pamyat: Istoricheskaya kultura Evropy do nachala Novogo vremeni. Pod red. L. I. Repinoj. - Moskva: Krug. - S. 47-55. (In Russ.)
3. Aronson E., 2008, Sovremennye tekhnologii vliyaniya i ubezhdeniya: epoha propagandy[Modern technologies of influence and persuasion : the era of propaganda]. Elliot Aronson, Entoni Pratkanis; [Per. s angl.] - Sankt-Peterburg : Prajm-Evroznak. - 543 s. (In Russ.)
4. Assmann J., 1988, Moses the Egyptian : The Memory of Egypt in Western Monotheism. - Harvard University Press. - 288 p. (In Eng.)
5. Bolduin H., 2021, Srazheniya vyigrannye i proigrannye [Battles won and lost]. - Moskva: Centrpoligraf. - 624 s. (In Russ.)
6. Chiluwa I. E., & Samoilenko S. A., 2019, Handbook of research on deception, fake news, and misinformation online. - Hershey, PA: IGI Global. - 651 p. (In Eng.)
7. Federalnyj zakon ot 01.04.2020 №100-FZ «O vnesenii izmenenij v Ugolovnyj kodeks Rossijskoj Federacii» [On amendments to the Criminal Code of the Russian Federation]. - Website of the President of Russia. (In Russ.)
8. Federalnyj zakon ot 18.03.2019 № 31-FZ «O vnesenii izmenenij v statyu 15-3 Federalnogo zakona "Ob informacii, informacionnyh tekhnologiyah i o zashchite informacii"» [On Amendments to Article 15-3 of the Federal Law "On Information, Information Technologies and Information Protection"]. - Official Internet portal of legal information. (In Russ.)
9. Halbwachs M., 1925, Les cadres sociaux de memoire. - Paris. - 211 p. (In France)
10. Istoriya [History]. - Bolshaya rossijskaya enciklopediya - elektronnaya versiya. (In Russ.)
11. Kiknadze V. G., 2020, Velikaya Otechestvennaya voyna 1941-1945 gg. Istoricheskaya pravda o klyuchevykh sobytiyakh i yavleniyakh v voprosakh i otvetakh [Great Patriotic War 1941—1945: the historical truth about key events and phenomena in questions and answers]. Moskva: Prometey, 2020. - 198 s. (In Russ.)
12. Kiknadze V. G., 2021, Rossiyskaya politika zashchity istoricheskoy pravdy i protivodeystviya propagande fashizma, ekstremizma i separatizma: Monografiya [Russian policy of protecting historical truth and countering the propaganda of fascism, extremism and separatism]. Moskva: Prometey, 2021. - 800 s. (In Russ.)
13. Matvejchev O. A., Belyakov A. V., 2018, Vatnik Solzhenicyna [Solzhenitsyn's quilted jacket]. - Moskva: Knizhnyj mir. - 352 s. (In Russ.)
14. Medinskij V. R., 2011, Vojna. Mify SSSR. 1939-1945 [War. Myths of the USSR. 1939-1945]. - Moskva: OlmaMediaGrupp, Prosveshchenie. - 656 s. (In Russ.)
15. Morozov Yu. V., 2015, Falsifikaciya itogov vtoroj mirovoj vojny v ramkah informacionnoj bor'by protiv Rossii [Falsification of the results of the Second World War as part of the information struggle against Russia]. -Nacional'nye interesy: prioritety ibezopasnost'. - 2015. № 25. S. 50-63. (In Russ.)
16. Mailer N., 1973, Marilyn: A Biography. - Grosset & Dunlap. - 270 p. (In Eng.)
17. Repina L. P., 2003, Kulturnaya pamyat' i problemy istoriopisaniya (istoriograficheskie zametki) [Cultural memory and problems of historiography (historiographical notes)]. - M.: Gu VShE. - 42 s. (In Russ.)
18. Solzhenicyn A. I., 2009, Arhipelag Gulag, 1918-1956 : opyt hudozhestvennogo issledovaniya[The Gulag Archipelago, 1918-1956: the experience of artistic research]: [v 3 t.] - Moskva: PROZAiK. (In Russ.)
19. Shishkin I., 2011, Falsification of history and Interests of the Russian Elite [Falsification of history and the interests of the Russian elite]. - Regnum.ru, 10.06.2011. (In Russ.)
20. Stanishev B., 1995, O sudbe memuarov opalnogo polkovodca [About the fate of the memoirs of the disgraced commander]. - Argumenty i fakty, № 18-19, 4.05.1995. (In Russ.)
21. Volodenkov S. V., 2019, Politicheskij menedzhment i upravlenie sovremennymi politicheskimi kampaniyami [Political management and management of modern political campaigns]. - M.: RG-Progress, 2019. - 584 s. (In Russ.)
22. Upravlyaemost i diskurs virtualnyh soobshchestv v usloviyah politiki postpravdy[Manageability and discourse of virtual communities in the context of post-truth politics].Monografiya (2019) / Pod red. D. S. Martyanova. - Sankt-Peterburg: ElekSis. - 312 s. (In Russ.)
Information about the author
Alexander N. Chumikov, Dr. Sci. (Political), Prof., Prof. of the Department of Communication Technologies of the Institute of International Relations and Socio-Political Sciences of the Moscow State Linguistic University, Moscow, Russian Federation.
Corresponding author
Alexander N. Chumikov, e-mail: [email protected]
Наука. Общество. Оборона 2311-1763
2021. Т. 9. № 3 Online ISSN
Science. Society. Defense 2021. Vol. 9. № 3
